Capernaum. Vol.1

Честно, она поразила меня: не каждая девушка смогла бы просто взять и покинуть дом на полгода, да еще и к незнакомцу подселиться. Не знаю, может, у нее есть какой-то план? Может, хайпануть, проснуться знаменитостью – мол «Я прожила полгода с психом, который даже миру и вещам дает свое название, плюс один на один. Посмотрите на меня, через что мне пришлось пройти!»? Конечно же, это были мои домыслы. Я не знал, что она может думать, чего от нее ожидать. А эти мысли лезли ко мне в голову, скорее всего, из-за страха перед неведомым, ведь со мной до нее никто не жил. Я вечно один. А тут бац – на полгода вместе. Позже я подумал, что со своей стороны она тоже чувствует опасения. И честно, после этой мысли мне стало проще воспринимать то, что со мной кто-то будет делить жилплощадь. Но у меня была неделя, чтобы привыкнуть к этой мысли.

На следующий день я понял, что нужно создать из башни обитель без всяких приливов информации из внешнего мира. Я решился отключить спутниковое TV на время ее пребывания здесь и оставить только интернет. Я разместил старую кровать неподалеку от своей и застелил ее чистым бельем. Перед этим, конечно же, вытряс каждую пылинку из ее сыростью пропахших покрывал. Запер каждую дверцу шкафа со своей писаниной на замок и был спокоен. Убрал телевизор на сухой склад компании и закрыл дверь.

В сезон штормов отгрузки товара могли сбиваться. Однажды я сидел четыре месяца и ждал, когда же придет судно, а из-за плохой погоды тут часто и спутниковый телефон был неактуален. Слава Богу, рыба и грибы спасали меня в тот год. Но с этих времен прошло лет десять, и я не рассчитывал на повторение истории. По странным обстоятельствам память о моей жизни как раз и начиналась с тех ужасных дней.

Что говорить о Кире на время отгрузок и погрузок? Я придумал прятать ее в комнате, тем более сотрудники Компании никогда не поднимались в башню – они обходились кофе в кухне.

Ну да, как я вспоминаю тот мрачный год: на Кладбище Ветров закончил свое разрушительное шествие не один ураган. Помню, в тот год ветер поднимал волны почти до моей кельи, из окна я видел только тьму и слышал только грохот, разбивающий о скалы рыбу, возможно, лодки, а может, и людей, заблудившихся в море в этот темный период. Света маяка не хватало, чтобы прорвать закрома той темной гущи. А крика чаек я не слышал месяцами. Осенью это место погибало, но, как только весна наступала на порог, снова возрождалось из тьмы, как цветок подснежника из недр черной грязи.

Как-то я лежал на полу подвала трое суток. Хорошо, что там была старая печь, иначе бы погиб от холода. Я просто боялся, что башню маяка вырвет, как тонкую соломинку из стога, могучий ветер. Но этого не произошло, и Аива стоит по сей день. И будет стоять, когда и мир весь сгинет во мраке людской болезни под названием война. Правда, может и не целиком. Ну, или еще что случится, я не знаю… Но мысль о неизбежности кончины этого мира преследовала меня, где бы я ни находился: был ли я в подвале, ухаживая за грибами, или ловил рыбу в бухте, или фотографировал закаты и рассветы над океаном.

Вот в таких раздумьях ко мне подобралась осень, и сезон ураганов, и женщина Кира со своим недугом. Когда к стенам маяка причалила лодка, а из нее выкатили инвалидное кресло, я понял, что кухню в башне я буду делать один. И вот показалась и сама девушка, ее волосы цвета каштанов и щупленькое тельце, те же одинокие серо-голубые глаза – такие же, как и мои. Она мельком выглядывала за ограждение лодки, своими быстрыми глазками осматривая маяк. И тот же человек, что выкатил кресло, взял эту маленькую хрупкую девушку на руки и вынес из лодки, усадив в коляску. По меркам моды нашего столетия она была одета очень даже ничего. Ну, а что касается красоты… В жизни она была красивее, чем на фото в социальных сетях. Но ее недуг… Я был огорчен и безмолвен. Я смотрел на нее, как на питомца: она была красива, но бесполезня. И вот этот здоровяк-матрос подкатил ее ко мне и последовал за багажом этой леди. Я все стоял и молчал, и она тоже. Но через какое-то время она все же поздоровалась:

– Ну, здравствуйте, – с ярко выраженным негодованием, хрипя, ответил я.

– Вы чем-то обеспокоены? – совершенно сухо и не удивляясь моему тону ответила девушка.

– Да, обеспокоены, – ответил я незамедлительно. – Почему, я спрашиваю, вы не сказали мне, что вы, извините меня, не совсем здоровы?

– Я здорова! – все еще невозмутимо ответила Кира.

К этому моменту вернулся моряк с вещами Киры и вручил их мне. Это были четыре огромные походные сумки. После чего, не прощаясь, он запрыгнул на борт и отшвартовался. Я стоял, заваленный вещами, а Кира уже катилась по дорожке вверх к маяку. Не обращая внимания на то, что, во-первых, я не договорил, а во-вторых, мне одному придется тащить ее вещи наверх. Я был зол.

Тропинки мои были залиты бетоном и довольно круты на подъем, но она без особого труда прикатила к воротам Аивы вперед меня. Пока я тащился следом, она смогла отпереть огромные воротища и заехала во двор. За ней тянулся приятный шлейф стойких дорогих духов. Запах был неподражаемым: вишня, ликер и что-то третье – я никак не мог распознать. Если бы не этот аромат, я давно бы вышел из себя.

– О да! – закричала гостья. – Я так давно хотела увидеть это величайшее сооружение! Я столько смотрела про него на вашем канале, столько читала про него – и вот я тут! Колизейное строение стен во главе с великой башней. Я словно в Мордоре! Ох, как тут здорово! – уже с ручейками на лице и очень тихо сказала Кира.

Все это, конечно же, был монолог. Я в это время еще тащился, как навьюченный ишак по горам Кавказа, еле-еле видя свет за всеми взваленными на меня сумками. Только я достиг ворот, как сильный ветер хлынул и захлопнул огромные воротища прям перед моим носом. Я изо всех сил пытался кричать, чтобы Кира приехала, но из-за ветра и одной из сумок на моей груди я не мог сделать это громко. Аккуратно опустив сумки на бетон, я пошел открыть дверь сам и без лишнего труда справился с этой задачей, но вот взять снова все эти сумки для меня было проблемой. И с третьей попытки еще одну цель я выполнил. Был бы у меня ежедневник, поставил бы галочку напротив пункта «занос чужих вещей», да еще и бонус обязан был получить за их количество. Но увы, единственный мой бонус – это полгода жизни с девушкой-инвалидом, которая кроме добычи геморроя мне больше ничем помочь не сможет.

Я недолго осматривал двор. Конечно, это было непросто из-за маленького ракурса между сумок. Но я все же обнаружил следы любознательности своей гостьи: дверь на кухню была нараспашку, а значит, девушка там, так как я всегда прикрываю дверь. Сначала я решил отнести вещи, а потом уже присоединиться к осмотру маяка. «Хочешь не хочешь, а уже ничего не изменить… Благо, это всего на полгода, – думал я. – Придется привыкать, да еще и за ней каждый день следить, чтобы не поранилась или не разбилась».

Я зашел в келью и прибрал все ее вещи под кровать. Потом открыл сундук и достал фотоаппарат, чтобы запечатлеть первый день гостьи для своего блога. Конечно, я понимал, что ее присутствие может сослужить хорошую службу моей туристической компании: так сказать, даст рекламу. И посетителей прибавится в разы.

Пока я спускался из башни, мою голову посетила запоздалая мысль, что мне придется каждый день таскать Киру туда-сюда, вверх-вниз. От этого мне стало еще грустнее, но я должен был произвести на нее впечатление, чтобы она особо не расслаблялась, и устроить ей нагоняй за то, что ушла, не дослушав.

Зайдя на кухню, я увидел Киру, будто она и не инвалид вовсе: она кружилась на своей коляске, как гоночный болид по треку. Она что-то стряпала, а увидев меня, произнесла так быстро, что я не успел ей и слова сказать:

– Я хочу, чтобы у вас осталось обо мне хорошее впечатление. Так что не думайте! Инвалиды могут все то же, что и полноценные люди, а то и больше, и лучше. Я вижу вашу душу: вы хороший, но страдаете от одиночества. И в глубине ваших мыслей я вижу темную сторону, которая не дает вам обрести покой. Не так ли, Артур?

– Я тоже это вижу, – тихо и ошеломленно сказал я.

Я понятия не имел, как она могла понять все это так быстро, но мне почему-то захотелось с ней общаться. Она была открыта, и я с первого разговора понял, что Кира – родная мне душа. Может, потому что я тоже был инвалидом, только, в отличие от нее, инвалидом в голове. Как она могла определить меня так сразу? Я не понял. Может быть, она экстрасенс, не боящаяся задавать вопросы… Или просто наблюдательная женщина, которая давно следит за моим блогом.

Наш разговор продолжался, я даже позволил себе откупорить бутылочку вина. Обычно я не пил при гостях. Правда, и гостей у меня не было, поэтому я пил всегда. От вина Кира отказалась. Я не особо обеспокоился насчет этого, потому что понимал, она могла еще немного побаиваться и не раскрепостилась. Тогда я угостил ее хорошим японским чаем с листочками сакуры, привезенным Компанией. Сделав глоточек, она сказала, что ничего вкуснее еще не пила. Я, уже немного покраснев от вина, рассказал ей про Компанию и что они снабжают меня всем, что нужно, взамен за работу на маяке. Конечно же, про склады я умолчал, но нас с ней ждала еще одна отгрузка товаров перед наступлением мрака, когда все в этой части мира потеряет свою цветность, а жизнь приобретет черно-белые оттенки беспокойства, тревоги и страха.

Я вкратце рассказал Кире про сезон ураганов и ожидал от нее более яркой реакции, но она особо не напугалась. Своими тонкими пальцами она перебирала зубчики чеснока и спросила: есть ли у меня программа, по которой мы будем жить эти полгода, словно по сценарию. На это я ответил, признаваясь ей в своем первоначальном плане, потому что понимал: наши дружеские отношения нельзя начинать с вранья. Я сказал, что должен был переместить кухню в башню и ожидал помощника-мужчину. На что она сказала, что если очень сильно постарается, то поможет мне и будет намного полезнее, чем мужчина. Хотя и упомянула, что слишком тяжелое она возить не сможет. Я не стал ее разочаровывать, пока мы сидели на кухне: в башне винтовая ступенчатая лестница, и она никак не сможет мне помочь. Но сказал, что буду рад любой помощи. Потом мы обменялись парой историй из жизни, и, в принципе, этот день я мог бы назвать сказочным, потому что никогда не ощущал похожих чувств от простого разговора с человеком. Наверное, потому что в моей памяти никогда и не было разговора с женщиной, если только она не была туристкой. Какое-то время я наблюдал за ее красивыми и так похожими на мои глазами, не сдержался и заговорил с ней об этом:

– Вы меня извините, но я заметил цвет ваших глаз – у нас с вами один.

– Да, Артур, я тоже заметила это сходство.

– Так вот… Не хотите ли вы послушать одну статью по поводу наших с вами глаз?

Я посмотрел на нее так вопросительно, что если бы кто увидел этот взгляд, понял бы, что ему нельзя отказывать.

– Конечно, Артур. Я только рада.

Кира искренне улыбнулась и нежным прикосновением пальцев убрала каштановый локон с лица.

– Дело в том, что одним похожим на этот вечером мне было довольно скучно. Я подошел к зеркалу и посмотрел на себя. Я обратил внимание на свой цвет глаз и понял, что мне интересно, что он значит. А до этого я видел по телевизору, как одна дама дает человеку характеристику его личности по цвету глаз.

Кира внимательно слушала и то и дело убирала с лица постоянно падающую прядь волос.

– И я решил: дай-ка я посмотрю свою характеристику! Не то чтобы я в это верил – для меня это ложь, как и гороскоп, но заняться и правда было нечем. И я нашел довольно интересный сайт и прочитал значения всех цветов глаз, которые встречались человеку. Но вот в чем дело… Наш с вами цвет глаз был не с простой характеристикой, а описывался как довольно уникальный.

При слове «уникальный» я вытаращил на Киру глаза, как педагог на провинившегося двоечника.

– Так вот, этот цвет уникален тем, что он награждает своего носителя. Правда, очень редко. С виду – обычный серо-голубой цвет. И характеристики у его обладателя больше негативные: одиночество, депрессивность, крайне осуждающий взгляд на мир, незнание любви и отсутствие счастья.

Кира слушала и не перебивала: человек, который искренне понимает свою жизнь и признает ее такой, как она есть, никогда не оправдывается, и Кира не оправдывалась.

– Но также помимо этого в статье было приложение к сказанному: этот цвет может поменяться на любой другой. И у каждого цвета после изменения тоже было описание.

– Какое же описание, Артур? – зачесывая непослушную кудрявую прядь, спросила Кира.

– Я только один цвет запомнил.

Я замялся и не хотел говорить. Но Кира смотрела на меня таким же вопросительным взглядом, как и я на нее в начале этого рассказа.

– Карий. карий цвет. Было сказано, что, если у обладателя нашего цвета глаз он поменяется на карий, это значит, что тот нашел настоящую любовь.

– Вот как! Это довольно интересно… А если приобретенный карий цвет снова станет серо-голубым? – с улыбкой спросила Кира.

Я помедлил, и вопрос сам навязался мне в голову: «Откуда она могла знать, что есть обратная реакция?» Я ответил:

– Это будет значить, что человек потерял гораздо больше, чем приобрел.

Я стал чувствовать себя немного виноватым, потому что Кира слегка помрачнела. Но время шло к восьми вечера, и я предложил ей посмотреть на закат с верхушки башни. Еда уже была готова, и Кира незамедлительно согласилась. Докатив ее до входа в башню, я услышал, как Кира попросила остановиться. Она посмотрела на маяк сверху вниз – от основания до верхушки – и сказала: «Какой же он прекрасный и высокий!» При слове «высокий» я вспомнил, сколько ступеней мне придется тащить ее наверх, и на мое красное лицо поверх легкого пота и опьянения заранее легла еще не подступившая усталость.

Потом я открыл дверь в башню, и она увидела крученую массивную лестницу вверх. Я не мог не заметить ее расстройства. Пару минут мы молчали. Но потом, посмотрев на меня, она сказала: «Что же нам делать, Артур?» Я попросил разрешения взять ее на руки, она согласилась. Я выдернул ее из кресла и был приятно поражен ее весом: она весила чуть меньше мешка с цементом, который я таскал каждый день. Мы быстро поднялись по лестнице, минуя множество пустых комнат маяка, и вскоре оказались наверху. Я предложил ей сесть на маленькую табуретку в помещении светила маяка, пока я спускаюсь за ее креслом. Она поблагодарила меня за заботу и уставилась в панорамное окно. Пока я спускался за креслом, она не прекращала удивляться всей той красоте, что была предоставлена ей этим местом, которое я без конца называл Кладбищем Ветров. После красивейшего заката я спустил ее к себе в келью и предоставил ей кровать, на которой она будет отдыхать. Под влиянием смелости от выпитого мною вина я спросил ее об ее травме и обстоятельствах, при которых это произошло. Она сидела на краю кровати и перебирала свои вещи, тонким взглядом продевая меня насквозь.

– В детстве, – задумчиво начала Кира. – Мой отец, как-то забыв на работе свою сумку с вещами, решил вернуться за ней, после того как забрал меня из садика. А мама тогда была на ночной смене в больнице – сейчас она ведущий хирург в одной из самых лучших больниц в Москве. Мы тогда жили на втором этаже старого сталинского дома, где потолки по три метра. И я решила дождаться отца у одного из окон нашей квартиры, которое выходит на станцию метро, откуда должен был выйти отец. Так как осень была оснь теплая, прямо как сейчас, я открыла окно и свесила вниз руки – и так уснула. Я не знаю, сколько прошло времени, но открыла глаза я от сильного хлопка. Перепугавшись, я сильно дернулась и упала вниз, на асфальт. Вот, в принципе, и все. После этого я инвалид – большую часть времени своей сознательной жизни.

К этому моменту я был немного пьян (или много), но уловил суть рассказа Киры и спросил, что это был за хлопок, который разбудил ее ото сна и так напугал. Она нервно предалась воспоминаниям и тихо ответила:

– Это был выстрел.

– Высрел? Ой, выстрел? – переспросил я, делая вид, что не заметил своей грубой речевой ошибки, и стараясь скрыть яркое проявление своей улыбки в серьезном разговоре.

– Да! Тот выстрел разбил две родственные жизни за один вечер.

Кира зарыдала: она очень давно не рассказывала никому воспоминаний из детства, которые калечили ее внутри. Она продолжила и тоже сделала вид, что не обратила внимания нам мою грубую ошибку.

– Когда папа выходил из метро, на него напал мужчина. Это были девяностые годы, и Москва тогда была обителью преступного мира. А папа был судьей и нес с работы дела вместе со своими вещами: он не хотел засиживаться на работе допоздна, когда мама работала в ночную смену, потому что дома ждала его я, и он всегда работал дома в такие дни. Его явно поджидали: он не брал взяток, и его убрали с поста судьи единственным способом, который мог его остановить. Выйдя из метро, папа всегда смотрел в сторону нашего окна, потому что я всегда ждала его там, и он не заметил мужчины с пистолетом.

Кира горько плакала, но не останавливала рассказ.

– Свидетели преступления говорят, что, когда в папу выстрелили, он не упал, как бывает от мгновенной смерти, а смотрел, как из окна падаю я.

В этот момент рассказа я чувствовал, как ее сердечко бьется и трепещет от горя под ребрами. Она продолжала рассказ:

– В мамину больницу привезли нас обоих: меня как пострадавшую, а папу – мертвого – в морг. И тогда от этого, как ты сказал, «высрела» оборвалась еще одна судьба нашей семьи. Мама после этого закрылась, и все остальное детство я росла как сирота. Спустя время папу похоронили, меня прооперировали, и в плане позвоночника у меня все было хорошо, но сколько бы больниц я ни объездила, никто не может восстановить связь мозга и ног. И вот опять мама нашла доктора, который хотел за меня, взяться какой-то умный еврей, но я уехала к вам перед самой операцией, потому что не верю, что смогу ходить.

Я сидел и понимал, что мое молчание – единственное, что актуально в этом разговоре, и я молчал. Но Кира быстро прервала тишину и продолжила говорить о последствиях смерти отца: было видно, что она недоговаривала до этого, но потом все же решилась рассказать тайное.

– А знаешь, Артур… Сегодня – именно тот день: день смерти моего отца. Может быть, это странно, но каждый год моей жизни именно в этот день происходит то, что ухудшает ее еще сильнее. В этот день происходит что-то страшное, и каждый год – хуже предыдущего.

– Ну, а сегодня что-то плохое произошло? – проницательно спросил я.

– Как ни странно, но нет. Даже когда сегодня мы шли на лодке, я думала, он затонет или я выпаду за борт. Или что-то случится. Но нет: все хорошо. Может, я наконец-то свободна от этого проклятия неудач. Уже конец дня, и я откровенно рада, что все хорошо. Для меня это, конечно, удивительно, но все же я очень рада, что ничего не произошло. Может, наконец-то все закончилось.

Кира разобрала свои вещи и уложила их на полочки в шкафу, которые я ей предоставил. После всех приготовлений к жизни на маяке она обратила внимание на огромный шкаф под множеством замков, стоявший в самой темной части комнаты. И она спросила: «А это что?» – и указала пальцем в угол комнаты. Так беззаботно, будто мы никогда не говорили на грустную тему.

Глава №3. Пустота наших душ

Я был уже слишком пьян, чтобы держать в себе тайны, и рассказал Кире о том, что пишу много историй, рассказов, повестей и все складирую там – в этом большом, черном, пропитанном грустью ящике.

Перебивая меня, Кира спросила:

– И ты ничего не опубликовал из всего, что написал за все это время?

– Почему же? Одного романа там нет!

Я перевел дух и откинулся в кровати, продолжив:

– Один раз я опубликовал книгу.

После этого предложения я ненадолго закрыл глаза, потому что спирт в крови уже влек меня в царство сна.

– И про что же твоя книга? – не дав мне задремать и намеренно повысив голос, спросила Кира.

– Ах, про что же, про что? Про то, чего я не ведаю и не знаю! Про любовь, конечно же!

– О, про любовь? А почему же я не видела ее у тебя на странице? Или ты не написал о ней в блоге? У тебя много подписчиков, и я думаю, что очень многие хотели бы ее прочесть.

– Дело в том, Кира… что, опубликуй я эту книгу под своим именем, она сразу стала бы популярной. Из-за большого количества поклонников моего творчества, – запинаясь, сказал я.

– И что же ты сделал, не пойму?

– Я опубликовал ее под двойным псевдонимом: решил проверить, добьюсь ли я успеха в литературе, если никто не будет знать, что это моя книга.

– Интересно! Честно слово, интересно, – задумчиво посмотрела на меня Кира. – И что же дальше?

– А дальше – ничего! Добрые истории любви никому не нужны в нашем мире! Тут правит зло, безразличие. Никто не будет читать неизвестного автора, если он пишет о любви, да и если вообще пишет. Так что книга эта осталась моей несбывшейся мечтой. И после ее провала я не стал публиковать другие.

– А где я могу ее прочитать? – грустно спросила девушка.

– В интернете! – резко и обрывисто сказал я.

– А как она называется?

– Хм, м-м-м… «Там, где сердце», – неохотно сказал я.

– А псевдоним ваш какой?

– Псевдоним интересный!

Не знаю, но расспросы о книге поддержали мой интерес к этому разговору, и я продолжил:

– Я даже придумал историю двух авторов, которые пишут эту книгу. Это парень и девушка, живущие в параллельной вселенной.

Я смотрел на Киру пьяным взглядом и, по ходу, ей нравилось то, что я рассказываю. Я продолжил:

– Они жених и невеста. Он пишет рассказы, прозу, а она – стихи. Его зовут Евгений, он бывший военный. Ну, а она – вообще девочка-пай: музыкант, немного религиозная. Зовут ее… Сейчас вспомню, погоди! А, точно: Эля.

– Красивое имя, – тихо и с улыбкой сказала Кира.

– Да, красивое, – подтвердил я.

– И что же ты там за них написал?

– Да что же? Там история о любви, видишь, в интернете. Сама прочитай! Не беспокойся: она бесплатная. У меня не было цели заработать, просто хотел распространить историю о любви. Но в итоге осознал, что сейчас – время интернета, и больше никогда в этот мир не придет мода на книги. Люди не читают – сейчас все смотрят шоу на YouTube, различные блоги, социальные сети и так далее, а мне нужно было родиться во времена Толстого или даже раньше. Я немного старомоден, хотя и сам веду блог. Но литература – это что-то выше этого, что-то, приближенное к Создателю, что-то чистое. Это душа! Это то, что может наполнять и вдохновлять. Это как любовь, и только когда я связан с литературой, то есть пишу, я чувствую, что это время в жизни я не теряю.

– Но, в таком случае, если бы ты хотел распространить книгу, – заметила Кира, – то опубликовал бы ее от своего имени, а не с помощью непонятных псевдонимов. А в ответ о том, что люди не читают… Это чистая правда: сейчас нет моды на книги, но я думаю, тебе стоит выслушать мою краткую мысль. Знаешь, как-то моя мама увидела, что я купила очки – такие круглые, как у авиаторов. И она сказала, что вот такие же были в моде и в ее молодости. А когда я их купила, как раз был пик их популярности. Тут, я думаю, есть сходство: мода, как ни странно, циклична, и под солнцем нет ничего нового. И я думаю, что уже в нашем поколении вырастет бешеный ажиотаж на книги, как сейчас у молодежи на Тикток. И когда это произойдет, я хочу, чтобы ты поймал этот момент, опубликовал все, что у тебя есть, и стал королем прозы.

Я немного не понял, что сказала Кира, и начал говорить ей, как всегда, о своем, потому что мысли спутались в моем подвыпившем сознании и я просто гнул свою линию.

– Взгляни на шкаф в углу комнаты, – ткнув в угол комнаты кулаком, сказал я. – Возможно, там сотни произведений. Может, меньше, может, больше. Опубликовал бы их я, и в чем интерес? Я – туристический блогер, и довольно успешный. И развивать свое имя еще и в литературе – довольно просто, не находишь? Я бы и без прихода моды на книги справился: когда ты известен, все идет по накатанной. А сделать имя в литературе из неизвестности – вот это по истине впечатляет, это вышка! Так что этим книгам нет места в том мире, как и их вымышленным авторам. Но знаешь, этот шкаф – и есть их мир! И все, что я написал и придумал, – настоящее для них. Потому что я вложил в эти истории кусочек себя, а я настоящий!

Я медленно выдохнул и добавил, хотя уже не стоило добавлять:

– Я сочинил Женю и Элю и то, что они написали. И, возможно, никто никогда не прочтет эту книгу. И она продолжит пылиться на просторах интернета. Добрая, хорошая история, которой этот мир не заслуживает. Пускай она и написана на скорую руку, но, раз мир ее не заслуживает, пусть остается в неизвестности.

Под конец мой язык вконец запутался, и я не помню, правильно ли я все произнес, а самое главное – была ли в этом логика. Мне уже было все равно: я был довольно пьян, и этот диалог не был идеальным, но он был искренним и чувствительным.