Зацепиться за имя

С именем Павла Флоренского было связано для меня одно манящее воспоминание. В студенческие годы я частенько заходил в родном городе в книжную лавку, которая так и называлась – «Флоренский». Это был если и не модный, то очень притягательный магазин, пронизанный причудливым смешением восточных ароматов с запахом диковинных книг, которых я не видел тогда больше нигде. Корешки дорогих фолиантов и изданий попроще с именами известных и не очень философов, мистиков, богословов волновали воображение и давали обманчивое ощущение близости, возможности постичь самое главное – только протяни руку.

Разглядывая стеллажи «Флоренского», я с наивной решимостью думал, что когда-нибудь обязательно прочитаю все эти книги, и жизнь впереди казалась наполненной высоким смыслом и непреодолимо прекрасной. Но лет через десять наступил тот день, когда магазин закрылся, а я так и не осилил те несколько витиеватых сочинений, что успел там купить. Стилизованный профиль Флоренского ещё долго с укоризной смотрел на прохожих с вывески у опустевшего помещения, словно ожидая возврата своего книжного сокровища, но этого, увы, так и не случилось.

С тех пор мне доводилось не раз слышать об этом «русском Леонардо», вместившем в своей гениальной, бьющей через край личности служение религии, науке и философии. Имя Флоренского неизменно произносилось с особым трепетом, причём даже в тех кругах, что усматривали в его идеях нечто эзотерическое и едва ли не еретическое. И вот, наконец, этот окутанный легендами творец спустился со своих заоблачных высот и оказался у меня в руках в виде книжицы с говорящим названием – «Тайна имени», в которой нужно было что-то отыскать о желанной, но тревожившей девушке, самолично давшей мне такое задание.

Это было похоже на искус, который предстояло для чего-то пройти. Я не понимал, зачем это нужно, но в ровном течении наших отношений с Коринной наметилась любопытная точка преломления, и за это я заранее благодарил Флоренского, открывая его книгу как некое предвестие будущего. Это была одна из тех ночей, когда кажется, что проживаешь если и не всю жизнь в недостижимой полноте, то нечто вроде её оконченного, оформленного фрагмента, дающего прикоснуться к дыханию запредельного.

Погрузившись в текст, я первым делом возмутился, что раньше мы с Коринной совсем не говорили о книжных интересах, хотя я и знал, что её родители занимались то ли филологией, то ли философией и встретили друг друга на общей научной почве. Насколько я мог догадаться по книге, круг чтения их дочери, вероятно, был довольно широким, – Флоренский и в этом поднимал планку ожидания, насытив начало своего труда множеством литературных имён и отсылок.

Прикасаясь к имени как к «тончайшей плоти», составляющей духовное ядро человека, автор заботливо, но настойчиво вёл по лабиринтам своих прозрений, расчётов и даже сомнений, и я только сожалел, что Коринна, очевидно, не привыкла или не желала отчёркивать карандашом тут и там встречавшиеся на страницах пригоршни мыслительных роскошеств, – а ведь это могло бы рассказать о ней что-то существенное. Отсутствие пометок оставляло текст свежим и нетронутым, и я не смел рассчитывать на подсказки, которых не нашлось и в оглавлении: в словаре имён, трактуемых автором, я не увидел ни её, ни себя.

Оставалось впитать эту волшебную книжку целиком, не забегая вперёд, и последнюю страницу я закрыл лишь под утро, когда за окном уже начинало светать. Лёгкое дуновение из приоткрытой форточки поманило меня на балкон, и в задумчивой весенней тишине я вдруг явственно услышал волнообразно надвигающиеся отовсюду звуки органа – величавой музыки, что прошла мимо меня в тот день, когда мы с Коринной словесно подписали наш странный договор. Мелодия контрапунктическим узором устремлялась всё выше и дальше, но вот где-то рядом на улице забарабанил ранний дятел, и прекрасная фуга споткнулась и засбоила, сменившись в моей голове беспощадными щелчками невидимого счётчика.

Вернувшись в комнату и плотно закрыв окно, я прислушался к молчанию родного дома, но его безмолвие внезапно прорвалось стонами, которые я сразу же распознал. Выбежав в коридор, я метнулся к дедушкиной комнате, хлопнул выключателем и в брызнувшем свете увидел, как бездвижная старческая плоть раскинулась на кровати угрожающей надломиться диагональю: голова уткнулась в стену, а голые ноги, выбившись из-под скомканного одеяла, впились в заградительную решётку.

Уловив стеклянным взглядом моё непривычно раннее, но вполне своевременное вторжение, дед застонал сильнее, жалуясь на неудобство своего положения. Менять его самостоятельно он уже давно не мог, и мне пришлось делать это самому. Осторожно выпутав прохладные пальцы старика из ячеистой сетки, я оглядел его натёртые металлом стопы, слегка помассировал их, сдвинул ноги по центру и накрыл одеялом. На пол шлёпнулась остывшая грелка, я схватил её и рванул было в ванную, но дед жалобно застонал, и я вспомнил о его голове. Она уже оторвалась от стены во время ножных манёвров, но ещё требовала доводки до съехавшей набок подушки. Взбив её, я ухватил тяжёлое тело и уложил его как следует.

Дедушка благодарно прикрыл глаза, облегчённо сложил посиневшие губы в подобие улыбки и начал вхолостую жевать ими, требуя воды. Напоив его, я на всякий случай заглянул под одеяло, потрогал вечерний памперс (ничего, ещё держит) и уселся рядом на табурет. Дело было сделано, и я, окончательно забыв про грелку, стал думать о другом.

В имени моего деда, Афанасий, несущий корень, «танатос», означавший «смерть», слился с первой буквой, полностью её отрицавшей. «Бессмертный» – таков был дословный перевод, и следовало признать, что сквозь эту именную печать просвечивали не только черты личности престарелого человека, но и детали той семейно-психологической обстановки, в которой он доживал свой век. Наши родственники и знакомые приговорили деда ещё тогда, когда на его ползучий ментальный регресс наложился перелом шейки бедра – досадный инцидент «на ровном месте», приведший к ещё большей нагрузке для всех домашних.

«Уж немного теперь осталось Афанасию Витальевичу, да и вам с ним недолго мучиться», – таков был общий подтекст сначала частых, но из года в год редеющих родственных визитов, иссякавших по мере того, как дедушка всё меньше узнавал приходивших или вовсе на них не реагировал.

Чем больше нас жалели, тем сильнее я сжимался от возмущения и, наперекор своей личной неустроенности, желал деду прожить как можно дольше. А ведь когда-то давным-давно на мой детский вопрос: «Деда, а зачем ты живёшь?» – он, ещё будучи в здравом уме и твёрдой памяти, ответил просто: «Чтобы умереть. Нужно быть к этому готовым. Только бы не стать вам в тягость».

Тогда это прозвучало страшно и непонятно, а сейчас, сидя у кровати и наблюдая за его блаженно уснувшим, порозовевшим лицом, я вдруг по-новому устрашился, как от выплывшего на поверхность, по-житейски сбывшегося пророчества. Мудрый человек с большим сердцем, когда-то готовившийся отважно посмотреть смерти в лицо, он медленно угасал и, не сознавая этого, всё больше становился для близких той самой обузой, в которую так не хотел превращаться.

Афанасий «Бессмертный» – виделась теперь в этом имени даже некая пророческая ирония, едва ли не насмешка, которую не смог бы, пожалуй, растолковать даже проницательный Флоренский.

Я погасил свет и побрёл в свою комнату. Перед тем, как лечь спать, я ещё раз пробежался глазами по письму Флоренского из Соловецкого лагеря:

«Имя само по себе не даёт хорошего или плохого человека, оно – лишь музыкальная форма, по которой можно написать произведение и плохое, и хорошее».

Несмотря на усталость, я с радостью вспомнил, что нащупал в тексте ответ на вопрос Коринны, но Флоренский подарил мне даже нечто большее. Закрыв глаза, я впервые подумал о том, что влюблён в Коринну и, возможно, любим ею, хотя мы ещё ни разу не признавались в этом друг другу. Наутро, едва проснувшись, я написал ей: «Кажется, я понял тебя. “По имени – житие, а не имя по житию”. Жаль только, что он не написал о наших с тобой именах». «Да», – мгновенно ответила она, и я решился на большее: «А того, кто на тебя покушался, случайно звали не Николай?». И вновь, но уже не сразу, она прислала скупое «Да», и мне стало отчего-то спокойно и вместе грустно.

Всю неделю нестерпимо хотелось увидеть её, чего раньше испытывать не доводилось, и в какой-то момент я понял, что не смогу дождаться нашего очередного воскресенья. В среду я позвонил ей и предложил встретиться как можно скорее, но она сослалась на срочные дела и отказалась. Сообщить свой рабочий адрес Коринна не захотела и попросила также не приезжать к ней домой: вечерами ей приходилось ухаживать за приболевшей мамой. Так или иначе, но срываться на неделе она не планировала, и это задело меня, лишь взвинтив желание добиться своего.

Нужно было что-то придумать, а ведь я даже не знал названия её фирмы. Перебрав все варианты, я решил поступить очень просто и заказал цветы в магазине, где не требовался адрес получателя, – телефона было достаточно. Выбрав букет гербер, я задумался над временем доставки, чтобы Коринна точно находилась в офисе к приезду курьера. Остановившись на трёх пополудни, я, между прочим, убедительно попросил магазин сообщить мне после передачи цветов адрес встречи, для удобства последующих заказов в то же место.

Разработанный план выглядел вполне сносным, но довольно рискованным: чтобы не показаться навязчивым, мне хотелось остаться неузнанным, хотя это и представлялось немного затруднительным. Не скрою, меня волновало и то, как она отнеслась бы к подарку от другого мужчины, и, войдя в возможный образ этого другого, я сочинил игриво-возвышенный, в меру пафосный анонимный текст, которого она вряд ли могла бы ожидать в моём исполнении. Оставалось только найти способ узнать её реакцию по прочтении открытки, и я особо договорился с курьером, чтобы он настоял на необходимости устного ли, письменного ли, но немедленного её ответа на моё послание.

На следующий день, в начале четвёртого, я услышал в телефоне громкий голос: «Всё сделано, сейчас отправлю!». Пришедший следом адрес ни о чём не сказал, а вот снимок её слов, записанных на клочке бумаги, поглотил моё внимание. В большом волнении, я перечитал их несколько раз, прежде чем понял, что смотрю на них так, словно она обращается ко мне, а не к человеку без имени:

«Дорогой аноним, благодарю за такой чудесный подарок! Он говорит сам за себя, но ещё больше мне сказало бы ваше имя: за ним всегда стоит больше, чем кажется».

Мне стало досадно на себя за свои проделки и подозрения, за то, что впустил в пространство наших отношений третьего, пусть и совсем чужого человека. Я позвонил курьеру и попросил уничтожить её записку, а потом вернулся к полученному адресу, нашёл его на карте и задумался. Многоэтажный бизнес-центр недалеко от Садового кольца – так себе ориентир, если пытаться продолжить поиски, и я решил на время отложить в сторону свою затею. Однако на следующий день меня потянуло непременно поехать туда сразу после работы, и даже суровые пятничные пробки не убедили в обратном. Потолкавшись в поисках парковки у входа в офисную высотку, я нашёл-таки подходящую точку наблюдения из окна машины и стал дожидаться.

И очень скоро я увидел её: ослепительно яркая, в чём-то жёлтом, она проворно сбежала по ступенькам с букетом гербер и, похоже, собиралась влиться в общий людской поток, тянувшийся мимо моего обзорного пункта. Через какие-то секунды она должна была поравняться со мной, и я приоткрыл дверь, готовый принять её в объятия, но не дождался. Коринна внезапно остановилась, озабоченно оглянулась и заговорила с подошедшим мужчиной лет пятидесяти, комично бесформенным, одетым по-клоунски пёстро и небрежно.

Опустившись на сиденье, я стал наблюдать за происходящим. «Пёстрый» активно жестикулировал, явно на чём-то настаивая. Порывисто качнув головой и коротко огрызнувшись, Коринна отвернулась от него и пошла дальше, но он резким и властным жестом остановил её, схватив сзади за локоть. Я рванул было дверцу, но девушка, решительно повернувшись, отвесила «пёстрому» пощёчину и, точно сразу же испугавшись этого, застыла на месте. Тот побагровел, и на его губах проступила ясно ощутимая угроза. Коринна обречённо опустила глаза и последовала за ним, уронив на тротуар цветок из опущенного букета.

Подойдя к пятнистому тёмно-зелёному седану, припаркованному через три или четыре машины от меня, они уселись вперёд, причём девушка открыла дверцу сама – вполне привычным, как показалось, движением. «Крокодил» зарычал, порывисто, с шипящим свистом, развернулся и помчался в сторону Кутузовского проспекта. Я выбежал, подобрал лежавшую на асфальте герберу, взбодрил табун заржавших под капотом лошадей и кинулся вслед за хищником. Стоять в пробках, похоже, не входило в планы «пёстрого», и его махина вырулила на самый центр дороги, широкую разделительную полосу для спецтранспорта – ту самую, из-за которой Кутузовский в своё время прозвали «дорогой смерти».

Чтобы не светиться за ними и не нарваться на дорожный патруль, я свернул на крайнюю правую полосу для автобусов и такси, которая также пустовала. Держа «крокодила» в поле зрения сквозь пять забитых полос, я вцепился в руль и прибавил газу, чтобы не отставать параллельным курсом. Уже начиная догадываться, куда прокладывал себе дорогу стремительный зверюга, я ждал его появления на своей полосе. Так и случилось: спустя считанные минуты «крокодил» слегка сбавил ход и начал агрессивно, нещадно подрезая простых смертных, протискиваться вправо, и вскоре я уже сворачивал вслед за ним на Рублёвское шоссе. Здесь я немного отпустил его: настоящая Рублёвка начиналась дальше, за МКАДом – там, где бурный поток машин сливался в одну полосу и спешить уже было незачем. Правда, «пёстрый» мог быть обладателем «волшебного фонаря», дававшего пропуск на встречную, но в пятницу вечером такие фокусы могли позволить себе только по-настоящему крутые ребята из «высочайших».

«Крокодил», по-видимому, был не из самых зубастых и на время превратился в одного из многих в этой тягучей процессии дорогих, но беспомощных автомобилей. Однако, добравшись до первого большого перекрёстка, «пёстрый» вновь пришпорил своего зелёного зверя и свернул к местечку под названием Раздоры. Плотность трафика снизилась, и я приостановился на обочине, пропустив вперёд для прикрытия пару машин, – уж слишком долгой получилась гонка, чтобы «крокодил» не успел хотя бы отдалённо почуять моего горячего дыхания.

Мы обогнули скученный массив коттеджей, к которым один за другим съехали мои сообщники-маскировщики, и на тускло освещённом куске дороги остались только «пёстрый» и я. Любая ошибка могла стать фатальной, я погасил фары и сбросил скорость, наблюдая, как мой пятнистый недруг отдаляется от меня куда-то к своему логову. Он был у меня в руках: впереди расстилалась река, и полностью скрыться из виду ему было просто некуда. Когда между нами осталось метров двести, я увидел, как он, наконец, остановился у тёмного здания, одиноко стоявшего за высоким забором. «Крокодил» выплюнул «пёстрого» и Коринну из своего мрачного чрева и закрыл глаза. Две фигуры завернули за угол здания и растворились.

Я вышел из машины и нервно поёжился. Обманчиво тёплый апрельский день снял свою маску и обернулся остывшим, почти морозным вечером. Где-то неподалёку залаяли продрогшие рублёвские собаки, и мне стало их жалко. Таиться было нечего, и я с холодным, тупым спокойствием приблизился к логову. «Крокодил» уже засыпал, потрескивая уставшим железом. Я подошёл к зданию с торца и отчего-то совсем не удивился, когда через просвет в решётке в глаза ударили буквы, мерцавшие шаловливым розовым неоном на уровне цоколя. Они ядовито складывались в название, которое не оставляло никаких сомнений насчёт этого заведения. Оттуда доносились глухие звуки музыки, казавшиеся преступно потусторонними в окружавшей тишине.

Постояв немного, я прикусил губу и медленно пошёл прочь. С привкусом тёплой соли во рту, я включил зажигание и заметил увядшую герберу, невинно лежавшую на пассажирском сиденье. Схватив цветок, я со злостью швырнул его назад.

Похоже, всё было кончено.

Глава 5. Имя блаженное

Петербургское небо ненадолго попрощалось с солнцем и подёрнулось волнующей дымкой, подсвеченной лёгким прикосновением городских огней, побледневших и совсем необязательных в это время года. Сезон белых ночей, казалось бы, почти миновал, но ясная погода, неожиданно задержавшись, не спешила никуда уходить и, похоже, решила продлить эту сказочную атмосферу. Зачарованный, я смотрел в окно и думал о том, что в такие ночи, которые, конечно, вовсе не белые, да и не ночи вообще, в организме, должно быть, включается какой-то особый режим, автоматический и бесконтрольный. Уже накануне я понял, что в этом ритме сбитых координат сонливость отнюдь не гарантирует нормального сна, а краткая эйфория – свежести пробуждения.

Перебирая в туманной голове детали первой встречи с Вероникой, я ловил себя на мысли, что не смог бы в точности описать ни её саму, ни подробности нашего разговора, в котором, однако, было рассыпано столько пленительно-зовущих намёков. В то же время чувство непонятной тревоги не оставляло меня, и я всё не мог нащупать его источник, пока не наткнулся взглядом на светлое квадратное пятно, маячившее сбоку на столе. Свёрток, полученный от Ники в саду, дразнил своим глянцевым бликом в эту волшебную кофейную ночь, питавшую мои силы мнимой бодростью духа. Мне захотелось как можно скорее избавиться от этой укутанной в бумагу коробки и вместе с ней – от некоего Алексея, с которым она была как-то связана. Грядущий матч представился как поединок, чей исход мог многое прояснить, и не только на зелёном газоне. Что за «слишком человеческое» проскользнуло меж нами?

Путаница в мыслях незаметно перешла в тонкий сон, и наутро я очнулся в кровати полуодетым, помятым и разбитым. Можно было бы стянуть с себя всё лишнее и поспать ещё, но звонко пикнул не выключенный с ночи телефон, и я не поверил слипшимся глазам. Экран вспыхнул огненным сообщением от Стаса:

«Дружище, извини, что рано. У меня запара дома, приехать не смогу. Но будет замена, прорвёмся! Днём позвоню и всё расскажу, а пока – спи дальше!»

Последние слова прозвучали как издевательство, и я, поворочавшись ещё немного, вскочил с кровати и набрал приятеля.

– Стас, ты чего? Какая ещё запара в субботу утром? Ты там что, картошку копать собрался?

– Старик, на дворе июль, при чём тут картошка? – услышал я сдавленный голос. – У меня ночью бабушка умерла…

– Вот так дела, прости… Она ведь тоже болела за «Спартак»?

– Да, она меня и приучила к этому делу. Знаешь, она бы точно поняла и поддержала, если бы я поехал сегодня. Она сама так ждала этого матча… Но всё же я не смогу. Билет отдам своей знакомой, она из Питера, но тоже из наших – «красно-белая»!

– Стоп. Ты хочешь сказать, я пойду на игру с какой-то посторонней девицей? А как же ритуал «без женщин» в день матча?

– Ну чего ты сразу скандалишь? Никто тебя не заставляет идти с ней вместе. Можете просто сидеть на соседних местах и молчать как рыбы. Но вообще, я уже сказал ей, что ты будешь рядом. А ей, кстати, понравилось твоё имя – необычное, говорит, но классное.

– Хорош молоть ерунду. Если сказал ей про меня, то, конечно, пообщаемся. Как её зовут?

– Оксана. Ох, и девушка, скажу я тебе. Такой экспонат на трибуне будет!

– Смотри, не захваливай, вдруг я глаз положу.

– Да брось ты. У тебя там, чую, свои амуры. А если всё же понравится, то даже не мечтай – всё равно не отдам. Да и не твой это формат, я думаю.

– Что, снова «развитые формы правления»? Где ты её подцепил, питерскую, да ещё в наших цветах?

– Слушай, давай не будем об этом. У меня всё бабушка из головы не выходит. Ещё вчера с ней шансы обсуждали – и вот уже нет дорогого, любимого человека… Ладно, может, я всё-таки прилечу, но только на следующей неделе. Не обещаю, но постараюсь. А пока, брат, держи оборону!

Стас отключился, оставив за собой последнее слово и окатив моё разбуженное сознание потоком новых вводных, что смешались с прежними, сгустившимися после недолгого, неудобного сна. Вероника, свёрток, Алексей, футбол, Оксана, пробелы и запятые, Достоевский, Алекс, белые ночи, Стас, бабушка… Бабушка! Бабушка Стаса, которой уже нет в живых. А что, если и с моим старым, беспомощным дедом случится что-нибудь, пока я здесь прохлаждаюсь? Но ведь там родители, они справятся и без меня, как уже не раз бывало до этого. И всё же мне стало стыдно, что я ещё ни разу за два дня в Питере не позвонил домой, ограничившись дежурным сообщением о приезде. Здесь, вдали от всех домашних дел и обязательств, мне было до жути хорошо и вольготно – настолько, что возвращение к прежней жизни, временно оставшейся позади, казалось попросту невозможным, даже в мыслях. И таким же невероятным представлялось то, что я сам когда-то затащил себя в эти житейские тиски и убедил себя в их оправданной, но несносной необходимости. А ведь можно было бы вырваться из них, создать свою семью, растить детей… да хоть с той же Вероникой, если бы я только уверился в её чувствах и намерениях.

В лёгком раздражении я подошёл к столу и взял в руки свёрток. Он был совсем нетяжёлым, приятным и чуть мягким на ощупь, удобно помещался в ладони. От него по-хвойному пахло Никой, и я сразу оттаял. Мы условились снова встретиться после выходных, в понедельник, и я попытался соотнести это с её словами о том, что первая встреча всегда всё решает. Неужели это «всё» решилось в мою пользу, или она ещё хотела присмотреться, в чём-то для себя убедиться? Вопрос представлялся сложным и интригующим, хотелось остаться с ним наедине и всё осмыслить. Но только не сейчас, не сразу, не сегодня. Сперва просто выспаться и только потом «держать оборону» – а ведь Стас попал тут в самую точку: в этом городе у меня уже было что защищать.

Проснувшись к тому времени, когда можно, не размениваясь на завтрак, сразу переходить к обеду, я быстро накидал в голове план с двумя неизвестными. С Алексеем хотелось расправиться ещё до матча, а вот с Оксаной можно было действовать по обстоятельствам. Первому я отправил краткое сообщение, чтобы заодно посмотреть, как он выглядит. Его скуластое лицо, угрюмо смотревшее с проявившейся фотографии, показалось мне отдалённо знакомым, но я не придал этому значения – уж слишком расхожей была эта бульдожья физиономия. Он сразу прочитал сообщение, но вышел из сети и ничего не ответил.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.