Золотой тупик

Поэт думал мгновенье. Предчувствие скорого гонорара подстёгивало его, муза-собутыльница судорожно обнимала его продрогшие плечи:

– Ситцы есть у нас богатые

Есть миткаль, кумач и плис.

Есть у нас мыла пахучие —

По две гривны за кусок…

– Чёрт возьми! Никакого разнообразия! – возмущённо сказал Эдди, сдерживая смех, – Один ассортимент по всей стране! Но мыло по две гривны, пожалуй, недорого. Ну, а маркитанты, негоцианты ваши жируют? Уже открыли публичный дом, казино, ездят на роскошных иномарках, работают коммерческие банки, ходит в обращении зелёная валюта, открыта биржа труда, горят в ночное время милые сердцу горожан красные фонари, в город идут иностранные инвестиции, можно получить кредиты под соблазнительный процент, появились долларовые миллионеры?

Привокзальный менестрель наморщил лоб, ища подходящие строки. Лицо его оживилось, капилляры стали лиловыми, и он радостно, оттого что сам понял, что его ответ к месту, изрёк:

– О, если б из могилы

Прийти я мог, сторожевою тенью

Сидеть на сундуке и от живых

Сокровища мои хранить, как ныне!

Благосклонно улыбаясь, Эдди кивнул:

– О да. Это классика. Лучше про скопидомов не скажешь. Но это не секрет. Все торгаши и ростовщики скопидомы, полнейшие скряги, жмоты и мироеды. Но поэт сказал и другие, более оптимистичные слова, которые мне ближе: полно, дядя! Страшно мне, Уж не взять рублишка лишнего на чужой-то стороне? И, в принципе, вы неплохо справились со своей задачей и дали мне исчерпывающую информацию. Учитывая бешеный темп беспокойной инфляции, которая ни секунды не стоит на месте и уверенные шаги по стране либеризации цен, разумно будет увеличить ваш гонорар, – продолжал развлекаться Эдди.

Он протянул поэту три сторублёвки, но тут же спрятал их за спину, проговорив с серьёзнейшим выражением лица:

– Я, дорогой мой, очень серьёзно отношусь к некоторым событиям на жизненном пути они часто имеют глубокий мистический смысл. Первым человеком, встреченным мною в местах, где когда-то довелось бывать легендарному махинатору Остапу Бендеру, оказался поэт – это хороший знак. Доктор Чехов как-то сказал, что ружье, висящее на стене в первом акте, должно выстрелить в последнем. Кто знает, может наша встреча не последняя и имеет сакральный смысл. Может именно сейчас открылся занавес и под мягкую музыку начинается первый акт замечательной пьесы. Держите гонорар, дружище. Заслужили.

Поэт, цапнув деньги, преданно впился взглядом в щедрого спонсора.

– Полно, полно, успокойтесь. Не нужно благодарностей, – улыбнулся Эдди. – Последний вопрос. Скажите, Провал ещё не провалился?

Ответа он не дождался. Поэт, по всему, не мог уже вынести похмельных мучений. Мельпомену отодвинула весёлая Талия: зажав деньги в руке, поэт вприпрыжку бежал к магазину, у входа в который уже появились его потенциальные коллеги.

Проводив его взглядом, Эдди неторопливо двинулся к остановке такси и стал в конце длинной очереди. Очередь продвигалась быстро, машины подкатывали одна за другой. Кто-то тронул его за плечо. Белозубо скалясь, за ним пристроился негр с лицом цвета баклажана, пролежавшего в морозилке не один день.

– Кто последний? —проговорил он с округлым «о»

– Землячок? Здорово живёшь! Из Вологды штоль? – весело осклабился Эдди.

Тесёмки шапки-ушанки негр завязал под подбородком. Он был в видавшей виды дублёнке, из тех, что носили советские пограничники, ночные сторожа и люди, успевшие купить такую дублёнку до 1987 года в магазинах «Военторга, спортивные шерстяные штаны с начёсом, африканец с вологодским говором, заправил в меховые унты.

Негр ответил неохотно.

– Конго. Учусь на фармацевта, и подтолкнул Эдди, – не тормози, мотор подошёл. Твоя очередь.

– Ну, прощай, землячок, желаю тебе открыть собственную аптеку в славном граде Браззавиле, – сказал Эдди, усаживаясь на переднее сиденье «Волги».

– На центральный рынок, – бросил он таксисту, пробормотав негромко: «Город нарзанов, поэтов и темнокожих фармацевтов.

Человек внушающий доверие закрыл глаза и устало откинул голову на подголовник.

Глава II. Слишком много происшествий за одни сутки.

А как чудесно всё начиналось! Во внутреннем кармане пиджака лежал паспорт с билетом в купейный вагон до Москвы, в новенькой элегантной наплечной сумке уютно устроились пятьдесят новеньких купюр США с портретом Бенджамина Франклина (аванс за проданную квартиру), рядом был лучший друг Изя Ландер.

Что сделают молодые городские повесы, стоя на продуваемом злыми февральскими ветрами проспекте у гостиницы «Баку», что в двух шагах от вокзала, когда у них есть шесть свободных часов перед отправлением поезда, а в бумажнике есть деньги? Все участники шоу ответили правильно.

Друзья отправились убивать время коньяком, шоколадом и кофе на четырнадцатый этаж гостиницы. В полупустом баре время убивалось плохо, заказали ещё одну бутылку и холодную закуску. И дружеские посиделки вполне могли бы закончиться тем, что друзья, основательно набравшись, на отяжелевших ногах дошли бы до вокзала и, крепко обнявшись, распрощались. Могли бы! Могли бы, если бы не Его Величество Случай, а он особенно услужлив, когда рюмки слишком часто наполняются.

За три часа до отправления поезда Его Величество прислал в бар шумную компанию музыкантов гостиничного ресторана, находящегося двумя этажами ниже бара: коллектив праздновал день рождения своего саксофониста. Не поучаствовать в чествовании коллеги по цеху, когда ты сам известная личность в музыкальном кругу города, было бы для Эдди проявлением плохого тона и нарушением кавказских традиций. Когда же музыканты услышали, что их коллега сегодня покидает родной город, – гульбище расширило рамки. Посыпались красочные кавказские тосты, количество спиртного на столе росло прямо пропорционально количеству тостов.

И вскоре точка бифуркации была пройдена, а развитие дальнейших событий становилось довольно туманным. День рождения саксофониста и тризна в связи отъездом земляка в столицу превращались в банальную попойку.

К семи вечера уже не сопротивляющихся Изю и Эдди потащили в ресторан на двенадцатый этаж. Мгновенно были сдвинуты и накрыты столы. Оркестр исполнял песни в честь дорогого земляка, покидающего любимый город, с соседних столов присылали шампанское на стол, где сидели Эдди с Изей. Совершенно незнакомые люди сочли своим долгом приглашать Эдди за свои столы и говорить в его честь красочные тосты; его просили петь – он поднимался на сцену и пел, с желающими с ним выпить – пил. Казалось, всех гостей ресторана охватила вселенская скорбь, а люди собрались здесь сегодня именно для того, чтобы проводить дорогого им человека.

Все желали ему успеха, обнимали, целовали, напутствовали, две красивые женщины оставили ему на салфетках номера своих телефонов. Покидая ресторан, Эдди оставил щедрые чаевые официанту, швырнул на сцену мятый комок денег, попав в лоб пианиста, который спутал аккорды.

На уже не такой ветренный и холодный проспект друзья вышли, обнявшись, в расстёгнутых куртках за полчаса до отправления поезда, на перрон ступили, когда локомотив прощально гуднул. Со слезами на глазах Изя затолкал друга в ближайший вагон и долго бежал за набирающим скорость поездом, прощально маша рукой, пока не упал, споткнувшись о тележку носильщика.

А его Величество Случай, по всему, не собирался расставаться со своим сегодняшним подшефным, он щедро собирал урожай. В купе он вошёл, крепко обнявшись с ним. Трое черноволосых небритых усачей сидели в нём, стол украшала бутылка коньяка, плитка шоколада и тонко нарезанный лимон. Рядом с ним дружелюбно сверкал финский нож, за ношение подобного в СССР могли пришить статью. Один из усачей, широко улыбаясь, осветил купе вспышкой золотых зубов самой высокой пробы, привстал, широко раскинул руки в стороны, и воскликнул с непередаваемым на бумаге тягучим бакинским акцентом:

–Ала-а-а-а, Эдик, красавчик, эта ти, нет?! Ти, гиде был, брат, да? Ти в Баку едешь, или в Москву, только честно говори, да.

Компания, по всему уже неплохо нагрузившаяся, разразилась гомерическим хохотом. «Сардар…», – только и смог выговорить трагическим голосом Эдди, бросая скорбный взгляд на бутылку коньяка и падая на скамью. Пути Эдди и известного бакинского спекулянта и авантюриста Сардара Ахундова, через которого всегда можно было найти любой дефицитный товар, много раз пересекались с пользой для обоих. Из ниоткуда появился четвёртый стакан, он ритмично подрагивал под стук колёс, темнел и горько вздыхал вместе с Эдди, наполняясь коньяком, посветлеть ему не давали. Пили за здоровье Сардара и Эдди, за бакинцев, за матерей и отцов, за мужчин и за женщин, за братьев и сестёр, за друзей и недругов, за мир во всём мире, за Муслима Магомаева и команду КВН «Парни из Баку». После каждой выпитой порции коньяка Сардар подмигивал усачам и спрашивал у Эдди: «Ты в Москву едешь или в Баку? Честно говори», а усачи начинали истерически хохотать.

Наконец Эдди объяснили, что это анекдот века: пьяный бакинец едет в поезде Баку – Москва. Выйдя на одной из станций на перрон подышать, он с пьяных глаз садится в поезд направляющийся обратно в Баку. Через какое-то время он интересуется у пассажира с верхней полки, скоро ли поезд будет в Москве. Удивлённый пассажир отвечает, что лично он едет в Баку. Поразмыслив над этой неожиданной новостью, незадачливый пассажир восклицает: «Вай, мама! Двадцатый век, да? Верхний полка едет в Баку, нижний – в Москву. Прогресс, да!».

Во втором часу ночи, набивая синяки на плечах о тамбурные проходы, компания вернулась в купе из вагона ресторана. Эдди свалился на скамью не раздеваясь.

Когда, застонав, он разлепил глаза, за окном проплывал заснеженный пейзаж, замедляя ход, поезд подходил к станции Минеральные Воды. Воздух в купе состоял из продуктов окисления винных паров и «аромата» подсыхающих носков черноволосых усачей, заботливо уложенных стоймя в туфли хозяев. Усачи спали со страдальческим выражением на зелёных вурдалачьих лицах, один из них периодически во сне хихикал, бормоча: «Верхний – в Баку, нижний – в Москву».

Срывающимся шёпотом шепча: «Теперь я знаю, что такое клиническая смерть», ощущая озноб, сердцебиение и мучительную жажду, Эдди прошёл к проводнику. Не пива, не минералки у него не было, чай нужно было ждать.

– Долго будем стоять? – спросил он у проводника, тот глянул на него понимающе:

– Успеешь, брат. Один нога тут – другой там.

Пришёптывая, как мантру, одну и ту же фразу: «Вода – источник жизни на земле», Эдди накинул куртку, перекинул через плечо сумку, зачем-то прихватил с собой кейс и спрыгнул с подножки вагона. Его Величество Случай не собирался с ним расставаться – он спрыгнул на перрон вместе с ним.

В буфет змеилась длинная раздражённая очередь. Под недовольный людской ропот, не церемонясь, Эдди прорвался к стойке, кинул деньги на прилавок буфетчику, у которого под несвежим халатом была тельняшка, а на голове краповый берет десантника, судорожно выстучал по прилавку сигнал SOS и прохрипел: «Спасай, братишка, пожар в трюме». – «Пиво завозят после двенадцати, – отважный буфетчик поставил на прилавок две бутылки «Нарзана».

Одну бутылку Эдди сунул в карман куртки, крышку второй открыл зубами, выплюнув её на пол. Проталкиваясь к выходу из зала ожидания, задрав голову, он жадно припал к горлышку. Кто-то грубо толкнул его в бок. Эдди поперхнулся и выругался:

– Извиняй, братан, – обнажил щербатый рот долговязый мужчина в лёгкой куртке, нутриевой шапке и тёмных очках.

– Слышь, Гомер, полегче, – раздражённо скривился Эдди и опять припал к горлышку бутылки. Где-то внутри него включился неясный маячок интуитивного беспокойства, предчувствия беды, но обессиленный алкоголем организм не в силах был забить тревогу.

Нутриевая шапка быстро мелькала над головами людей, она приближалась к выходу из зала ожидания. И тут мозг Эдди оглушительно выстрелил гаубицей четырёхсотмиллиметрового калибра, он на миг остолбенело остановился. Ему показалось, что весь бурлящий станционный зал ожидания от этого взрыва остановился вместе с ним и замер, а бежала только нутриевая шапка поверх голов людей и она была уже у выхода.

Эдди судорожно хлопнул рукой по боку, бутылка выпала из руки и разбилась, по спине побежали мурашки, лоб покрылся испариной: сумка была разрезана! Со страстным и яростным криком: «Стоять, падла, порву как Тузик грелку!» – он бросился за вором, бесцеремонно рассекая толпу, испуганно шарахающуюся от него в стороны.

На перроне он позорно поскользнулся на ледке и растянулся на асфальте, но быстро вскочив на ноги, резво рванул за оглядывающимся на бегу мужчиной. Когда он почти догнал вора, закричав: «Тормози, дылда, я всё прощу!» – произошло, то, чего он никак не ожидал. Откуда-то сбоку вынырнул парнишка лет четырнадцати и ворюга, как в эстафетном беге, передал ему бумажник. Пацан с заячьей прытью пронёсся по перрону, свернул в проулок и исчез. «За двумя зайцами погонишься, бери хлеба на неделю», – прошептал Эдди одну из поговорок тёти Офы.

Боязливо оглядываясь, дылда перешёл на шаг. Его миссия была выполнена, да и силы, по всему, покинули. Эдди на бегу огрел его по уху, развернув за руку к себе лицом, добавил коленом под дых, а когда тот согнулся, хватил кейсом по спине. Очки дылды упали на асфальт, хрустнув под ногами Эдди. Схватившись двумя руками за живот, вор гнусаво взвопил, закрутившись на месте, хватая ртом воздух:

– Люди добрые, что деется-то, а? Помогите! Инвалида бьют!

И обращаясь к Эдди, плаксиво прогундосил:

– Что ж ты, беспредельщик, делаешь-то? Больного человека, инвалида, обижаешь, в натуре!

Эдди занёс кулак для очередного удара, прошипев:

– Сейчас я из тебя лежачего сделаю.

Вор истошно закричал, закрывая лицо руками:

– Люди добрые! Помогите Бога ради – убивают!

Народ стал останавливаться, женщины зароптали

И тут, как из-под земли вырос немолодой упитанный старшина с отвислыми усами а-ля Тарас Шевченко, возраст которого уже давно обязывал его быть, по крайней мере, в звании хотя бы лейтенанта. Вор быстро юркнул за его широкую спину.

Лениво козырнув, милиционер строго спросил:

– Что здесь происходит, граждане?

Его Г в слове граждане выпукло прозвучало белёной хатой, изгородью с перевёрнутыми кувшинами, сморёнными жарким южным солнцем головками подсолнухов, селянином в вышиванке с оселедцем на бритой голове.

За Эдди, который ещё не отдышался, ответил с жалобным видом вор, высовываясь из-за широкой спины милиционера:

– Вот, среди бела дня напал на больного человека, бить стал, начальник. Дурдом какой-то. Ни за что ни про что накинулся, спортсмен хренов.

– Так уж ни за что, ни про что? – строго сказал страж порядка, с интересом разглядывая Эдди.

– В натуре, ни за что, – опять выглянул из-за спины милиционера вор и Эдди показалось, что он ухмыльнулся.

– Что ж вы себе позволяете? – повернулся старшина к Эдди, – хулиганите в общественном месте. Нехорошо, нехорошо… людей бьёте… приличный с виду молодой человек, что это на вас нашло?

– Так он же пьяный в дымину, начальник, прёт от него как из пивной бочки, – высунул голову вор, но взглянув на бледнеющего, с нервно прыгающей щекой Эдди, опять шустро спрятался за спину милиционера.

– Помолчите, гражданин, – осадил его милиционер строго.

– А чего это сразу гражданин? – обижено прогундосил вор.

– Эта мразь срезала у меня бумажник, – тяжело дыша, держась за печень и, показывая разрез на сумке, выдохнул Эдди.

– И где же он? – с неподдельным интересом спросил страж порядка, пригладив заиндевевшие усы.

– Бумажник… бумажник убежал с пацаном, подельником этого хмыря, – ответил Эдди, с трепетом осознавая весь трагизм своих слов.

– Ты чё гонишь? – возмутился вор, – ты что мне вешаешь?

– Помолчите! – прикрикнул на него милиционер и повернулся к Эдди, – придётся пройтить в отдел.

В Эдди зарождалось смутное подозрение, что страж порядка и вор близко знакомы, может быть, даже родственники и здесь происходит какой-то спектакль. Он с тоской обернулся: его поезд, фыркая, прощально гуднув, отходил от перрона.

– Поезд … мой поезд, – простонал он.

–Дело серьёзное, нужно разобраться. Не волнуйтесь, мы вас на другой посадим. Пойдёмте, граждане, – сказал милиционер, и Эдди пошёл за ним, провожая глазами уходящий поезд.

В отделе вор ломал комедию, показывал шрамы на животе, но писать заявление на хулиганские действия Мерфина Эдуарда Богдановича отказался, заявив:

– Не, начальник, телегу писать на этого беспредельщика не буду. Не по понятиям это. Бог ему судья. Очки мне сломал, паразит.

– Выдадут новые в Обществе Слепых, – Эдди обессилено и униженно бледнел, устало потирая висок.

У двери вор остановился с весёлым видом. Эдди показалось, что он подмигнул, кинув:

– Покедова, начальник.

Отпустив нагло ухмыляющегося вора, милиционер, пожёвывая прокуренный ус, со скорбным лицом развёл руками:

–А, что оставалось делать? Ни свидетелей, ни бумажника, одни ваши слова к делу не пришьёшь. Если бы с поличным, тогда бы другое дело. То, что бегает человек по перрону ни о чём не говорит, согреться может, хотел. Скажите спасибо, что он не предъявил вам обвинение в избиении. Дело – это тупиковое, вы только представьте себе сколько времени может эта тяжба тянуться, не станете же вы здесь сидеть, ожидая исхода дела? А гражданина Дёмушкина я взял на карандаш. Если он, в самом деле, занимается в моей вотчине воровством, то рано или поздно я его выловлю и определю на нары. Хотя это, наверное, будет небольшим утешением для вас сейчас, Эдуард Богданович… пять тысяч долларов сумма приличная в наше время. Да, пять тысяч… сумма хорошая, – закончил старшина и потёр ладони, глядя в потолок с мечтательным видом.

При последних словах его казацкие усы выпрямились кончиками вверх, как у Сальвадора Дали, лицо вдохновенно просветлело, глаза влажно заблестели. У него был вид человека, только что услышавшего от ведущего телевизионной лотереи выигрышный номер своего билета

Холодея от отвращения и злобы к стражу порядка, а ещё больше к себе, Эдди прозревал. Никогда ещё он не чувствовал себя таким оплёванным и униженным. Окончательно прозрев, он встал со стула и, глядя на повеселевшего старшину, пытающегося придать усам прежнее положение, сказал:

– Всё так просто? Комбинация из двух пальцев? Хороший день, старшина?

Страж порядка удивлённо поднял брови.

– В каком это смысле, гражданин Мерфин?

– В том, товарищ Деревянко, что сумма, в самом деле, хорошая, не каждый день такое случается, да? По два с половиной косаря «бакинских» на брата, или вы, как водится, с начальством делитесь?

Милиционер пожевал губами.

– А вот за это, гражданин Мерфин, я вас могу…

– Не можешь. Невыгодно тебе, чтобы я копать начал, да заявления в прокуратуру писать. Такую лавочку потерять, а? Вокзал, приезд, отъезд, ты здесь за шерифа, Дёмушкин с пацаном под тобой работают, навар отличный. А пострадавшие…тут ты прав, не сидеть же им здесь в ожидании справедливости, – сказал Эдди. – Вообщем, райские условия. Но я ещё появлюсь здесь для окончательного восстановления справедливости, имей это в виду.

Сержант цыкнул зубом, нагло ухмыльнулся.

– Граждане, граждане, – зло передразнил его Эдди, сплюнув, и хлопнул дверью.

На перроне он жадно выпил всю бутылку «Нарзана». закурил, достал из внутреннего кармана пиджака оставшиеся деньги, пересчитал. Денег оставалось немного, он с тоской вспомнил комок денег, выброшенный музыкантам. В столице «коллеги» ждали его приезда с деньгами, его доля в интересном аферистическом проекте была определена в пять тысяч долларов.

Зябко поёжившись, он поднял воротник куртки, пробормотав:

– Остаётся только согласиться с веским доводом бравого солдата Швейка, что на вокзале всегда крали и будут красть, без этого не обойтись.

Он огляделся и неожиданно расхохотался. Добрая подруга человечества, госпожа Ирония, подала ему таблетку:

–Так куда ты, брат, ехал в Москву или в Баку?

Две старушки испуганно отпрянули от него, он подмигнул им.

– Главное, что б не было войны. Так ведь бабушки?

– Это ты правильно говоришь, сынок, – сказала одна из них, повернулась к подруге и продолжила прерванный разговор:

–Я, Петровна, такого богатого рынка отродясь не видала. Товара и нашего, и заморского окиян-море. Кооперативщики всё задарма отдают. Я себе там такие валеночки отхватила с меховой оторочкой! У нас в станице такие втридорога продают заезжие перекупщики. Клеёнку импортную купила, плёнкой для парника запаслась, джинсы варёные внуку взяла, а деду приёмник импортный, толчея только дикая, но оно того стоит.

Она наклонилась к уху подруги и что-то стала быстро нашёптывать, та, расширив глаза, прыснула в кулак.

– Врёшь! Срамота-то какая! Неужто такое продают?

Эдди с серьёзным видом спросил:

– Я извиняюсь, что встреваю в ваш приватный разговор. А на этом чудесном рынке будильники продаются?

– Я там китайский говорящий купила, – ответила бабуля.

– Я всегда мечтал о китайском говорящем будильнике, я с вами, женщины, – сказал Эдди.

– Тады за билетом беги, сынок, электричка через десять минут, – сообщила говорливая старушка.

За время пока Эдди слушал беседу женщин, он определился с планом дальнейших действий: вторую часть денег за проданную квартиру он мог по договорённости с покупателем получить через неделю. «Отзвонюсь в Москву, попью целебной водички в Пятигорске, отосплюсь, наконец, в гостинице, приду в себя. Вернусь в Баку за деньгами, дальше видно будет».

Купив билет до Пятигорска, потирая покрасневшие от холода уши, (утеплённая кепка с ушками осталась в купе), он пошёл к электричке, думая о том, что первым делом купит какой-нибудь головной убор.

Если бы он мог видеть картину побудки, происходившую в эти минуты в купе поезда, уносящего усачей в столицу, он бы оценил иронию ситуации. Проснувшиеся земляки, обнаружив в купе только его кепку, недоумённо переглянулись, а Сардар, хмыкнув, брякнул: «Кепка едет в Москву». Другой усач, подмигнув ему, заключил: «А Эдик в Баку», и поставил на стол бутылку коньяка.

Глава III. Геноссе Шнайдер, мытарь Эдуард и зигзуг удачи.

«Э-э-э, да здесь сущий лоховской Клондайк», – озираясь, прошептал Эдди, ступив на посыпанный песком обледенелый асфальт рынка. Зорко окидывая взглядом окрестность, он быстро выхватывал бросающиеся в глаза особенности провинциального рынка, чувствуя нарастающий, непреодолимый зуд, зовущий к действиям.

Сразу за входом в рынок нагло расположился старый «Форд» с распахнутыми дверями, мощные динамики выплёвывали из салона машины страдающий голос певца Казаченко: «Больно мне, больно! Не унять мне эту злую боль…». Рядом с машиной двое крепких бритых молодцов заломили руки очкарику, третий отвешивал ему увесистые пинки коленом, очкарик дико взвизгивал после каждого пинка: «Больно!». Казалось, что это именно он страдальчески выводит это «больно мне, больно». «Изумительный синтез формы и содержания», – пробормотал Эдди и свернул к платному туалету, где от души расхохотался – над писсуаром висела картонка с нехитрым призывом: «Товарищи! Уважайте труд уборщиц. Соотносите свои действия у писсуара с формулой S = V * T». «Это город не только вокзальный поэтов и конголезских фармацевтов с вологодским говором, но и физиков-острословов, мне здесь начинает нравиться» – усмехнулся он.

В голове же зрел план, стремительно прокручивались варианты, его охватило волнение охотника и нервозность. Ноги вынесли его к зданию администрации рынка, где он тщательно ознакомился с вывешенной на стенде информацией. Вернувшись ко входу в рынок, он медленно двинулся вдоль первого внешнего торгового ряда. Субботний день, несмотря на холод гнал людей на рынок, толчея была невообразимая, а народ всё прибывал.

Студент третьего курса, будущий преподаватель английского языка Юрий Шнайдер, мёрз рядом с «прищурившимися» вьетнамцами, бойко торговавшими самопальными джинсами и куртками «варёнками». Джинсы убегали «влёт». Вьетнамцы начинали торговаться с «тысяся тлиста», но щедро опускали цену до «тысяси».

Поглядывая, как быстро пустеют пузатые клетчатые баулы вьетнамцев, Юрий завистливо думал: «Тысяча триста! Это же тринадцать моих стипендий! Народ ноет кругом, что безденежье, а сметают сволочи с прилавков всё. Эх, были б сейчас деньжата купил бы у узкоплёночных весь их товар оптом, рублей по восемьсот за штуку и перепродал бы в розницу по тысяче сто. Хороший товар, не то, что мой, чёрт меня дёрнул купить эту дрянь». Он немного подумал и сказал, раздражённо пнув ногой свою сумку: «По тысяча двести».

Перед Новым 1992 годом он скупил в пригородной станице на всю имеющуюся у него наличность, невесть как туда попавшую демократическую новинку – импортные женские гигиенические прокладки, надеясь прилично навариться на редком и важном, по его мнению, товаре для женщин. Этим он несказанно обрадовал продавщицу магазина, которая за три месяца не продала ни одного экземпляра диковинной забугорной продукции, и даже дважды снижала цену экзотического товара. Получив товар, она долго не могла понять его назначение, предполагала, что это скорей всего гуманитарные немецкие галеты. Вскрыв упаковку, обнаружила салфетки, но городская подруга на ухо ей объяснила, что это за салфетки. Местные фемины-каза́чки, разглядывая экзотический товар, хохотали и плевались, а станичники грубо пошучивали.