«Гибель Главного Города» и другие фантастические произведения

Шестой и седьмой дни предназначены для выборов в «Правительство Покорности», а к двенадцати часам восьмого дня всё должно быть в точности выполнено и «Правительство Покорности» сформировано, – или Главный Город будет беспощадно сметён с лица земли в несколько часов.

Глава десятая

Вскоре, по требованию победителей, началась энергичная работа по коренной дезинфекции Главного Города, который должен был быть абсолютно опрятным и здоровым, ибо должен был служить основанием для Верхнего Города.

Гражданам Главного Города сделали прививки против всех болезней. Бюро продуктов по настоянию властей вменило в обязанность всеобщее ежедневное потребление брома. Без аптечной квитанции и доказательства, что дневная порция брома принята, – не выдавались продукты первой необходимости.

Главный Город представлял собою зрелище невиданное: люди всех классов, положений и состояний были одинаково чисто и опрятно одеты, причёсаны и вымыты, а жилища их стали образцом чистоты и порядка.

Репрессии приходилось применять в самом незначительном масштабе.

«Правительство Покорности» проявляло максимум энергии.

При Министерстве Вежливости организовались кадры инструкторов, агентов и полисменов. Они исправно несли свои обязанности, охраняя рабочих, закладывавших уже стальные и бетонные основания для Верхнего Города.

Главный Город зажил беспокойной, спешной, трудовой жизнью. Стоял несмолкаемый грохот от лязга железа и стали, стука молотков, скрипа резательных машин, металлического скрежета лебёдок и гудков рабочих автомобилей.

Почти на всех улицах рыли ямы, мерили, устанавливали леса, а во многих районах на крышах зданий было так же людно, как на площадях и улицах.

Глава одиннадцатая

Прошло много времени.

Верхний Город рос не по дням, а по часам. Западная часть была уже почти готова. В ней поселились люди. Ежедневно на грузовых аэропланах вывозили сор. Вился дым из труб. Уже сжигали покойников в крематориях. Дети шли в школы.

Были казармы и тюрьмы. Был дом для умалишённых. На широкой площади, расположенной над великолепным парком Главного Города, высился красивый и стильный дворец короля.

В Главном Городе стало уже почти совсем темно. Квартиры незастроенных домов сдавались по очень высоким ценам, но вскоре и эти дома застраивались.

Одно время в обществе и печати много говорили об искуснейшей декорации одного художника, удачно заменявшей для целых двух улиц и одной площади небо. Министерство Иллюзий выдало художнику медаль.

Вход в Верхний Город для жителей Нижнего Города был строжайше воспрещён. Этот пункт был одним из основных в своде законов: за нарушение его сажали в специальные «Тюрьмы для любопытных», в которых был жестокий режим.

Министры «Правительства Покорности» успели несколько раз смениться.

В Главном Городе было несколько восстаний, которые были жестоко подавлены. Два раза небольшие районы восстания были оцеплены стальным кольцом машин и войск и безжалостно залиты цементом.

Образовавшиеся огромные цементовые кубы, в которых было похоронено много жизней, назывались «Кубами незрелых мечтаний».

«Ассоциация Действенной Философии» оба раза, после победы над восставшими, боролась с идеями оптимизма проповедью машинного хохота.

В периоды же покорности и реакции «Ассоциация Действенной Философии» объявляла жителям тёмного Главного Города оглушительным криком исполинских граммофонов:

– Мы вас любим!!! Мы вас любим!

– Человек любит покорность ближних!!

– Смысл жизни в страданиях и самосовершенствовании!!

А однажды машины «Ассоциации» оглушительно кричали целый день:

– Познай самого себя!! Познай самого себя!!!

Из всех министров «Правительства Покорности» за всё время не оставил своего поста только один – Министр Надежд.

Он был стар и весел.

– Граждане! – проповедовал он каждое воскресенье, – дорогие граждане! Надейтесь! Будет время, когда изменятся тяжёлые обстоятельства! Мы снова увидим солнце и небо! Верьте! Самое главное, верьте и надейтесь!

Вскоре Верхний Город окончательно сформировался. Это был большой, оживлённый, деловой и значительный город. Было в нём и много общественных течений, общественной борьбы партий. Были и партии равенства, справедливости, были и борцы за освобождение Нижнего Города. Они произносили горячие речи. У них были свои собственные органы печати, клубы.

Внизу, в Главном Городе, тоже были мечтатели, борцы за справедливость и равенство.

А в общем, и те и другие жили неспокойно и нетревожно, часто мучаясь и редко радуясь, но всегда или почти всегда надеясь, – как вообще живут люди на свете.

Глава двенадцатая

Ужас пришёл неожиданно. В душный летний полдень на одной из окраин Главного Города взорвался завод. Опасность в пожарном отношении Главного Города была предупреждена, и пожары, обыкновенно, прекращались в несколько минут.

Но на этот раз было иначе.

Пожарных встретили выстрелами. Стреляли раненые взрывом рабочие. К ним присоединились уцелевшие. Сотни пуль летели во все стороны из горящего здания.

Дух мятежа метнулся по Главному Городу. Откуда‐то появились оружие, бомбы, орудия взрывов, взрывчатые вещества.

По улицам забегали люди с отчаянными криками:

– Вооружайтесь! Вооружайтесь! К оружию!

Тревожные звонки и гудки слышались на всех улицах.

Величайшая тревога объяла город. Пожар охватил несколько домов, и площадь его всё расширялась. Весь район был окутан чёрным едким дымом. Дым стлался по улицам, не имея другого выхода. Многие задыхались в дыму.

Отчаянные крики и стоны неслись отовсюду. Их заглушали звуки всё новых и новых взрывов.

Кто поджигал дома? Кто взрывал мосты?

Неизвестно. Чёрные фигуры людей, как черти, метались в огне. Они пробегали, согнувшись, и исчезали.

Многие бежали по улицам с криками радости. Многие плакали от радости. Кто‐то, захлёбываясь в крике, командовал:

– Взрывайте мосты! Взрывайте дома! Жгите! Побольше жгите!!

Оглушительный взрыв потряс оба города. Из сотен тысяч грудей вырвались ликующие вопли.

Это взорвали парк, над которым высился дворец короля. Белый дворец покривился и рухнул. С каким треском ломались деревья парка! Как гнулись и свёртывались железные решётки мостов и заборов! Исполинские столбы огня, камней и пыли сменяли друг друга.

В Главном Городе потухло электричество. Тьма и мятеж превратили его в чёрный клокочущий хаос.

Смятение перебросилось и в Верхний Город.

Сотни тысяч пуль и снарядов посыпались сверху. Стреляли во тьму из всей щелей, из всех пробоин. Но новые взрывы взметали на воздух дома и улицы вместе со стреляющими.

Огонь, удушливый дым, тучи пыли, стекло, расплавленный металл и тела людей, тысячи тел кружились в вихревом и безумном столпотворении.

На площади, при свете факелов, под треск выстрелов и грохот обвалов, Министр Надежд обратился с призывом к толпе.

– Граждане! Бедные, обезумевшие граждане! Остановитесь! Остановитесь, пока не поздно! Вас ждёт смерть! Тому ли я учил вас столько лет?! На что вы променяли дух мудрой надежды?! На тёмный и слепой бунт?! Остановитесь! Остановитесь, несчастные! Пожалейте себя и наш великий Главный Город! Остановитесь, пока не поздно!

Бедняга! Он был убит камнями, а его министерство взорвано вместе со зданиями Верхнего Города.

«Ассоциация Действенной Философии» пыталась что‐то проповедовать при помощи машин своих, но они были отброшены столбом огня, а председатель, совсем уже старый и ветхий, еле успел спастись на одноместном аэроплане.

– Дураки, – кричал он, одиноко качаясь в голубом безоблачном небе. – Вам никогда не победить! Мир держится на разумном насилии, а не на диком самонадеянном бунте! Слепые восставшие черви! Презренные оптимистические телята! На что вы надеетесь!

Он задыхался на вольном воздухе, точно в петле, плевал вниз, где рушились дома и клокотал огонь, и умер от страха, злобы и горя.

Машина долго носила по воздуху его сморщенный и лёгкий труп.

Тысячи других аэропланов вылетали из Верхнего Города. На них спасались дети и женщины. Плач и крики наполняли воздух.

А внизу всё чаще и чаще грохотали обвалы и взрывы. Яркий свет проникал в Главный Город. На многих улицах уже видно было небо.

– Да здравствует солнце! – кричали в радостном исступлении тысячи угоревших людей. – Да здравствует небо! Ура-а-а…

В ответ сыпались снаряды, с могильным шипением лился горячий цемент, сыпался удушливый, всё проедающий, смертоносный порошок.

Люди гибли без числа, а живые отвечали новыми оглушительными взрывами, пожарами и метким огнём обречённых.

На каждой улице происходил бой. Бились в квартирах, на крышах, под развалинами и под открытым небом.

– Взрывайте мосты! – кричали отовсюду. – Взрывайте Верхний Город! Жгите! Побольше взрывайте и жгите!

– Граждане! Граждане! Бегите из района рынков! Зовите всех! Сейчас обрушится вокзал Верхнего Города! Спасайтесь, граждане!

– Урра-а-а! Урра-а-а!

Вскоре вокзал обрушился. Страшный грохот не мог заглушить радостных воплей людей. Длинные цепи вагонов с оглушительным треском падали вместе с обломками зданий, вместе с мостами, перронами и рельсами.

Огневой вихрь, смерч из огня, железа и камней взвился к небу.

– Урра-а-а-а!

Большие отряды восставших взобрались по развалинам в Верхний Город. Он был наполовину пуст. Тысячи аэропланов спасали жителей. Им вдогонку посылались проклятья, огонь и пули.

Войска рассеялись. Все казармы были взорваны. Всюду бушевал огонь, качались и падали здания.

– Довольно! – кричали снизу. – Довольно! Мы гибнем. Остановитесь! Довольно!

Целые улицы заживо погребённых, с трудом пробиваясь сквозь горы развалин, умоляли о пощаде.

Но новые обвалы вновь хоронили их, убивали, сметали с лица земли.

Весь день и всю ночь шло великое разрушение, а к утру одинокие и усталые взрывы довершили гибель Главного Города.

Так просто и стихийно погиб он. Сложны и многообразны пути гнёта – нет предела в них человеческой фантазии – а путь к свободе прост, но горек. Верхнего Города не стало.

Было одно только море тлеющих и горящих развалин, чудовищные груды домов, дворцов, площадей, мостов и улиц, а среди искривлённого хаоса железа, камней и дерева – редкие толпы чёрных, оборванных и окровавленных людей.

Многие из них были ранены, многие умирали, многие плясали, потеряв рассудок, но и раненые, и умирающие, и безумные радостно и громко пели песни в честь яркого восходящего и ослепительно-равнодушного солнца.

Дом доктора Катапульты

Глава первая

Когда Курца вызывали по телефону и сообщали, что барин, Алексей Иванович, хочет его видеть, Курц щурил свои зелёные узкие пройдошливые глаза и бормотал не без удовольствия:

– Опять, должно быть, вляпался в какую‐нибудь историю.

Лет пять тому назад Курц служил у Алексея Ивановича в качестве обыкновенного лакея. Как лакей, он никуда не годился, и его прогнали.

Но зато его ум, изворотливость и особое умение находить выход из самых запутанных и печальных положений часто заставляли молодого легкомысленного богача вспоминать прогнанного лакея и звать его специально для совета, разумеется, за хорошее вознаграждение.

А в запутанные и нелепые положения молодой богач попадал часто и бывал в таких случаях совершенно одинок и беспомощен.

Он бродил по своему роскошному кабинету, лежал на турецком диване, тёр ладонью лоб, но, в конце концов, приказывал звонить Курцу.

Курц незамедлительно приходил – чистенький, розовый, аккуратный. Алексей Иванович рассказывал в чём дело, а Курц, помигав узкими своими глазами, давал совет, и всегда дельный и подходящий.

«Что сегодня у него за история, однако, – думал Курц, – опять, должно быть, какая‐нибудь дурацкая дуэль!»

И Курц, хитро подмигнув самому себе, пробормотал:

– Всё равно, что бы ни случилось с ним, я его сведу с Катапультой, пусть поспит с годик, это ему пойдёт впрок…

Последние слова Курца нуждаются в объяснении.

Бросив лакейство, Курц стал маркёром, затем занял должность эконома в каком‐то клубе. В клубе он завёл большие знакомства, вечно что‐то кому‐то устраивал, получал деньги, и в результате поставил у себя в комнате письменный стол с телефоном и стал похож на делового человека.

К нему обращались со всякими делами разнообразнейшие люди, и почти каждому Курц в чём‐либо помогал.

Недавно Курцу рассказали, что в столицу приехал учёный, фамилии которого никто не знал и который называл себя доктором Катапультой.

Этот Катапульта начал весьма странную и необыкновенную деятельность.

Он уверял, что обладает особым чудесным умением усыплять людей на какое угодно время, то есть искусственно прививать летаргию на год, полгода и вообще на сколько угодно.

Было у него множество агентов, распространявших слухи про Катапульту, и успех у него был такой, что Катапульта вынужден был отказываться от клиентов, если они были недостаточно богаты… Курц с Катапультой познакомился, и учёный лично просил его рекомендовать богатых клиентов.

Что с ними делал Катапульта, неизвестно было никому, но достоверно было установлено, что доверившиеся ему люди, польстившиеся на возможность отдохнуть от жизни, уйти хоть на время от её тягот, возвращались от Катапульты после условленного срока, правда, исхудавшими и усталыми, но вполне здоровыми, и на вопросы, где они были и что с ними происходило, либо говорили, что спали и ничего не помнят, либо угрюмо отмалчивались.

Затем, кроме всего этого, Курц узнал, что за каждого богатого человека, сведённого с Катапультой, посредник получал огромное вознаграждение.

Последнее обстоятельство и щекотало, главным образом, жадное воображение Курца.

«Надо будет пристроить голубчика, – цинично думал он об Алексее Ивановиче, – деньги будут хорошие и отдохну от него, а то надоел он мне больно со своими вечными неприятными историями…»

Глава вторая

Курц застал бывшего барина в удручённейшем состоянии. Богач, молодой человек с впалой грудью и наивно выпученными, удивлёнными глазами, лежал на диване и плакал, как дитя.

– В чём дело? Что случилось? – спокойно, как врач, спросил Курц.

– Я не вынесу этого! Я… я… умру! – схватился за голову Алексей Иванович. – Милый Курц, помоги! Ты же умница и всегда мне помогаешь!

– Что ж случилось?

– Моя невеста, Лида, бросила меня и вышла замуж за Кострицкого… Ах…

И покинутый жених залился горькими слезами…

– Что делать?! Что делать! – причитывал он. – Думаю вызвать Кострицкого на дуэль, но она не вернётся ко мне, я знаю, она не вернётся, если даже я убью его…

– Это нехорошо, – сказал Курц, сделав вид, что глубоко огорчён происшедшим, – это не годится…

– Что же? Что же другое?! Говори скорее, Курц. Ты ведь всё знаешь. Говори! Живо!

Богач требовал от Курца умных советов, как требуют от лакея обыкновенных комнатных услуг: он был уверен, что Курц даже и в такой тяжёлой истории найдёт простой и хороший выход.

Курц, однако, молчал.

Но молчал не печально-сочувственно, а как‐то с улыбкой.

Это сильно заинтересовало Алексея Ивановича.

– Что такое, Курц? Говори скорее!

– Знаете что, – начал Курц, – мой совет вот какой: идите к Катапульте.

– Что?! – изумился Алексей Иванович. – К кому?!

– К Катапульте.

– А кто он такой? Что это ещё за Катапульта такая?

Курц рассказал об учёном всё, что знал. Рассказал увлекательно, прикрашивая и преувеличивая, и добавил, что все, спавшие по воле чудодея, исцелялись от мучивших недугов.

– А ревность – недуг самый страшный! – закончил Курц. – Его ничем не исцелишь! Нужно много времени, чтобы чувство остыло, а тут – минута, и год пролетел! Известно – сон!

Молодой экзальтированный богач сильно заинтересовался этим неслыханным предложением.

Он долго расспрашивал Курда о подробностях, задумывался, опять расспрашивал и, наконец, решился.

– Хорошо! Молодец, Курц! Ты всегда найдёшь выход! Спасибо, милый!

Чем больше думал Алексей Иванович о летаргии, тем больше этот исход казался самым блестящим, неожиданным и интересным…

Глава третья

На следующий день Алексей Иванович в сопровождении Курца явился к Катапульте.

Это было очень нелегко.

Катапульта был окружён такой многочисленной массой всяких секретарей, агентов, служащих и охранителей, что добиться приёма у него можно было только при особых стараниях, знакомствах и настойчивости.

Такое оберегание со стороны Катапульты было вполне понятно: мало ли кто хочет проникнуть к нему под видом клиента?

Его деятельность была нелегальна; власти не могли ведь допускать усыпления людей. Если этакое разрешить, все начнут творить пакости, а потом отсыпаться…

Наконец, Алексей Иванович и Курц увидали Катапульту.

Это был свирепого вида человек с большим лбом и чёрной копной спутанных волос на голове. Особенно характер свирепости этому придавал шрам, тянувшийся непосредственно от левого глаза через переносицу до правой скулы.

Но в то же время и что‐то добродушное было в лице Катапульты, а глаза смотрели приветливо, внимательно и умно.

Катапульта сидел за огромным столом, заставленным какими‐то странными сосудами и заваленным книгами.

На вошедших он сначала не обратил никакого внимания, потом хмуро ответил на приветствие и сказал:

– Напрасно пришли, господа. Я ничего не могу для вас сделать.

Лицо Алексея Ивановича выразило досадливое нетерпение.

Он разочарованно посмотрел на Курца.

– Доктор, пожалуйста, в виде исключения сделайте. Ради Бога, не откажите!

– Не могу, – повторил Катапульта.

– Ну, я прошу вас! Очень прошу! Не откажите, – не отставал Курц.

Катапульта отошёл к узкому занавешенному окну и задумался.

– Как ты думаешь, Курц, он согласится? – тихо спросил Алексей Иванович.

– Да, вероятно. Подождём.

Минут через пять Катапульта обернулся и сказал:

– А что у вас такое? Что случилось?

Алексей Иванович рассказал ему откровенно о постигшем его горе и муках ревности.

– Так, – мрачно произнёс Катапульта, – хорошо. На сколько же времени вы хотите погрузиться в летаргию?

– На полгода, доктор.

– Сердце у вас здоровое? Дайте-ка я вас выслушаю… Да, ничего. Вы выдержите. Теперь условия. Вы должны подписать условия, что обязуетесь до конца жизни никому не говорить о моём способе прививки летаргии.

– Отлично, доктор! Пожалуйста! Я подпишу!

Катапульта подошёл к квадратному железному ящику, стоявшему в углу комнаты под драпировкой, и достал из него лист бумаги, разграфлённый и расписанный так, что его только оставалось дополнить, чтобы контракт был готов. Алексей Иванович подписал все условия, в том числе и о гонораре в 25 тысяч, который обязался внести вперёд.

– Приходите завтра в шесть часов утра, – сказал Катапульта, – причём, домашним вы заявите, что уезжаете на полгода. Соберите все нужные вещи и без провожатых уезжайте как будто бы на вокзал, а на самом деле ко мне.

Глава четвертая

Лакей и две прислуги метались по комнатам как бешеные, собирая вещи барина.

Барин нервничал и торопился.

Тускло горело электричество, а в окна смотрело тёмносерое ноябрьское утро.

В половине шестого Алексей Иванович был уже на улице и мчался на прокатном автомобиле к Катапульте.

Его встретил у ворот человек в кожаной куртке и сказал, что Катапульта велел подождать в автомобиле.

Алексей Иванович остался ждать. Сердце у него билось сильно и порывисто.

Минут через десять из дома вышел Катапульта, сонный и мрачный, в длинной до пят шубе. За ним вышло шесть человек в таких же кожаных куртках, как и первый, встретивший Алексея Ивановича.

– Мы не поместимся в этом автомобиле. Выходите.

Алексей Иванович покорно вышел.

Из-за угла показался другой автомобиль, очень просторный, принадлежавший Катапульте.

Все уселись и поехали.

На какой‐то кривой и мрачной улочке, очевидно, пригородной, Катапульта обратился к Алексею Ивановичу с просьбой завязать себе глаза.

Алексей Иванович не удивился: это условие значилось в контракте.

Он послушно завязал себе глаза платком.

Минут через пятнадцать автомобиль остановился.

Сердце у Алексее Ивановича билось с необычайной быстротой.

– Доктор, куда вы меня везёте? – малодушно спрашивал он, чувствуя вокруг себя семерых парней в кожаных куртках, которые, тоже по условию, конвоировали его и должны были бы доставить его в усыпальницу насильно, если б он по дороге раздумал или смалодушествовал.

– Куда я вас везу? – переспросил Катапульта, – в усыпальницу.

Катапульта был любезен и словоохотлив.

Но в речах его не было ничего навязчивого, он только отвечал на вопросы.

Но отвечал обстоятельно.

– Мы там скоро будем? – беспокоился Алексей Иванович.

Он уже струсил и много дал бы за то, чтобы вернуться домой и забыть про всю эту странную историю, конец которой был тёмен и жутковат.

– Мы приехали.

Действительно, Алексею Ивановичу помогли подыматься по лестнице.

Поднимались долго.

Наконец, послышался голос Катапульты:

– Снимите повязку.

Алексей Иванович с облегчением снял повязку и увидел чистый просторный коридор и ряд дверей, как в больнице или тюрьме.

Один из сопровождавших его парней надел ему на уши металлические закупорки, и Алексей Иванович точно оглох.

– Так надо, – сказал Катапульта.

Алексею Ивановичу показалось, что до того момента, как ему на уши надели закупорки, он слышал крики, но ничего не сказал относительно этого.

Его ввели в небольшую комнату, роскошно обставленную, с прекрасной кроватью.

В комнату вошли только двое конвоиров.

Они быстро раздели Алексея Ивановича, повели в тёплую ванную, вымыли, привели опять в комнату, велели чего‐то выпить, что тут же приготовил Катапульта, и уложили его. Не прошло и двух минут, как Алексей Иванович заснул.

Глава пятая

Алексей Иванович проснулся от лёгкой головной боли и чувства голода.

Он открыл глаза, протёр их и оглянулся.

Он находился в комнате, обитой красным сукном и слабо освещённой двумя электрическими лампочками.

Окна не было.

Кроме кровати, на которой он лежал, в комнате находились большой книжный шкаф, письменный стол, гимнастические приборы и всякие необходимые мелочи.

Комната была обставлена лучше, чем в самых заботливых гостиницах.

Над кроватью виднелась кнопка звонка.

Ничего не соображая, Алексей Иванович позвонил.

Через минуту отворилась дверь, и в комнату вошёл человек в красном же, как и обивка комнаты, странном одеянии и чёрной маске.

– Что вам угодно? – спросил он, и по голосу чувствовалось, что это человек, несомненно, интеллигентный.

– Что мне угодно? – в глубоком недоумении и страхе повторил Алексей Иванович. – Послушайте, тут творится что‐то неладное. Куда я попал? Что это такое? К чему эта маска на вашем лице? Что со мной происходит?

– Ничего с вами не происходит, сударь. Вы спите. Это сон. Сейчас прилетят чёрные птицы и выклюют вам глаза. Но если вы ляжете и не будете волноваться, птицы принесут вам радость.

Алексей Иванович был вполне здоровым человеком и слишком ясно сознавал, что он бодрствует, а не спит, и тут происходит что‐то неладное.

К тому же бархатный голосок этого типа в маске, типичный голос среднего заурядного интеллигента, раздражал его.

– Послушайте, вы, – сердито крикнул Алексей Иванович, – что вы на меня туману напускаете! Какие птицы?! В чём дело? И какой, к черту, сон! Я не сплю, как и вы, и пожалуйста, не считайте меня идиотом.

– Что же вам угодно? – повторил свой вопрос человек в маске. – Не угодно ли умыться и позавтракать?

– Это можно, конечно. Но вы мне всё‐таки объясните, в чём тут дело?

– Я ничего вам не могу объяснить. Вы спите. Моё дело – являться, когда вы звоните, и помогать вашим снам. Вот, например, сейчас вам снится, что вы голодны – я и накормлю вас.

– Нет! Вы мне скажите, где я и что со мной! – подскочил к нему Алексей Иванович.

Прислужник в маске не отстранился и спокойно сказал:

– Советую вам быть спокойным, а то вам начнут сниться кошмары…

– Какие кошмары?

– Вам будет сниться, что вас бьют, вяжут и так далее…

Алексей Иванович похолодел и замолчал.

Минут через пятнадцать ему принесли завтрак, на который нельзя было пожаловаться.

Алексей Иванович поел и прилёг.

Головная боль прошла.

В семь часов ему принесли обед.

Прислужник являлся по первому звонку и исполнял быстро и хорошо все требования Алексее Ивановича, за исключением ответа на вопрос – что всё это значит…