Люди как боги

Домов было мало, и размеры их сильно рознились – от маленьких, отдельно стоящих построек, которые мистер Коттедж принял за летние дачи или небольшие храмы, до скоплений крыш и башенок, напоминавших сельские усадьбы или крупные фермерские хозяйства. Кое-где люди работали в поле, шли пешком или ехали на машинах по дорогам, но в целом новый мир выглядел крайне малонаселенным.

Вскоре выяснилось, что аэропланы нацелились пересечь заснеженный горный хребет, который так неожиданно вытеснил из ландшафта далекий Виндзорский замок.

Ближе к горам зелень пастбищ сменилась золотом хлебных полей, разнообразие культур стало более заметным. На солнечных склонах гор мелькали хорошо узнаваемые виноградники, количество работников и жилищ заметно увеличилось. Небольшая эскадрилья аэропланов пролетела над широкой долиной к перевалу, и глазам открылся горный пейзаж. Сначала каштановые леса и, наконец, сосновые. Горные потоки текли, проходя через турбины циклопических размеров, мимо длинных низких зданий со множеством окон, очевидно, имевших какое-то промышленное назначение. К перевалу вело идеально ровное шоссе с захватывающими дух, ажурно легкими виадуками. В горах, как показалось мистеру Коттеджу, обитало больше людей, чем на равнине, но все равно намного меньше, чем в сельской местности любой части Земли.

Аэроплан еще минут десять летел над каменистой пустыней, окаймленной с левой стороны снежными полями большого ледника, прежде чем снизиться в высокогорной долине, где и находилось пресловутое Место совещаний. Им служил один из уступов, вырубленных в скалах настолько искусно, что они казались естественным продолжением горы. Терраса примыкала к большому рукотворному озеру. Путь воде, не давая ей низвергнуться в нижнюю часть впадины, преграждала гигантская плотина. С равномерными промежутками вдоль плотины были установлены высокие каменные столбы, смутно напоминавшие сидящие фигуры. Впереди маячила равнина, напоминавшая долину реки По. Когда аэроплан начал снижаться, ее заслонила плотина.

На уступах, особенно нижних, группами и целыми гроздьями лепились похожие на бутоны цветов дома, различались дорожки, лесенки и бассейны, как если бы постройки были частью паркового ансамбля.

Аэропланы легко опустились на широкую лужайку. Совсем рядом находилось нависавшее над водами озера изящное шале, к которому была привязана целая флотилия пестрых лодок.

Первым внимание мистера Коттеджа на отсутствие деревень обратил отец Камертонг. Он же заметил, что не увидел ни одной церкви, шпиля или колокольни. Мистер Коттедж про себя решил, что храмы или алтари могли находиться в зданиях поменьше.

– Возможно, здешняя религия приняла иные формы, – ответил он.

– А как мало здесь грудных и маленьких детей! – воскликнул отец Камертонг. – Я не увидел ни одной матери с ребенком.

– По ту сторону гор было место, похожее на крупный школьный стадион. Там играли дети под присмотром одного-двух старших, одетых в белое.

– Их я видел. Но я говорю о младенцах. Вы только сравните это с тем, что можно наблюдать в Италии. Столько прекрасных, привлекательных молодых женщин, – прибавил преподобный отец, – о-очень привлекательных, и ни одного ребенка!

Пилот, загорелый блондин с голубыми глазами, помог пассажирам сойти на землю, и они остановились, наблюдая, как выходят из аэропланов другие члены группы. Мистер Коттедж с удивлением поймал себя на мысли, как быстро он привык к гармонии и краскам нового мира. Теперь наиболее странными ему казались уже фигуры и костюмы его спутников. Хорошо известный серый цилиндр мистера Айдакота, нелепый монокль мистера Соппли, нескладная долговязость мистера Дюжи, затянутая в кожу квадратная фигура его шофера казались ему более неуместными, чем изящная нагота утопийцев. Любопытство и веселое удивление пилота лишь подчеркивали странный вид спутников в глазах мистера Коттеджа. И тут на него нахлынула волна глубочайшего сомнения.

– Похоже, что это настоящая реальность! – сказал он отцу Камертонгу.

– Настоящая? А что это, по-вашему, если не реальность?

– Я хочу сказать, что это нам не приснилось.

– Разве нам двоим может присниться один и тот же сон?

– Нет, но здесь есть совершенно невозможные вещи. Совершенно.

– Например?

– Как эти люди могут разговаривать с нами на английском, да еще на современном английском?

– Об этом я не подумал. Действительно странно. Причем друг с другом они на английском не говорят.

Мистер Коттедж посмотрел на отца Камертонга круглыми от удивления глазами, пораженный открытием еще более невероятного факта, и сказал:

– Они вообще не разговаривают друг с другом – ни на каком языке. А мы заметили это только сейчас!

Глава 4

На сюжет отбрасывает тень Эйнштейн, но быстро проходит мимо

1

За исключением того поразительного факта, что все утопийцы, очевидно, владели английским языком как родным, мистер Коттедж не мог найти в картине нового мира никаких изъянов, она раскрывалась с логичностью, какой он не мог припомнить ни за одним из своих сновидений. Картина эта была настолько связной и упорядоченной, что ему все больше казалось, будто они прибыли не в какой-то непонятный мир, а в чрезвычайно цивилизованную чужую страну.

Под руководством кареглазой женщины в белом балахоне с красной каймой землян с отменным гостеприимством разместили в удобных жилищах рядом с Местом совещаний. Пять-шесть юношей и девушек с готовностью посвятили незнакомцев в тонкости утопийского быта. В каждой из индивидуальных построек, которые им выделили, имелась сносная гардеробная комната; кровать с тончайшими простынями и легкими пушистыми одеялами стояла в открытой лоджии, на вкус леди Стеллы слишком открытой. Впрочем, в конце концов, и она признала:

– Здесь не чувствуешь себя в опасности.

Привезли багаж, саквояжи раздали владельцам, словно все происходило в каком-нибудь гостеприимном земном поместье.

И все-таки леди Стелле пришлось выставить из комнаты двух не в меру услужливых юнцов, прежде чем она смогла открыть свой дорожный несессер и освежить цвет лица.

Через несколько минут всех привлекли взрывы дикого хохота и звуки шутливой возни, доносившиеся из покоев леди Стеллы. Оставшаяся с ней в комнате девушка проявила типично женский интерес к снаряжению леди Стеллы и обнаружила очаровательную прозрачную ночную сорочку. По какой-то загадочной причине юная утопийка нашла интимную грацию этого наряда невероятно забавной, и леди Стелле потребовалось немало усилий, чтобы не позволить девушке нацепить сорочку и, пританцовывая, не выйти в ней наружу.

– Тогда сами наденьте, – потребовала девушка.

– Как вы не понимаете, – возмутилась леди Стелла. – Эта вещь почти священна! Ее никто никогда не должен видеть.

– Но почему? – безмерно удивилась утопийка.

Леди Стелла не смогла ответить.

Поданные вскоре легкие закуски по земным стандартам вполне заслуживали похвалы. Тревоги мистера Соппли оказались совершенно беспочвенными: им принесли курятину, ветчину и прекрасный мясной паштет, в придачу довольно грубый, но приятный на вкус хлеб, сливочное масло без примесей, изысканный салат, фрукты, сыр, напоминающий грюйер, и легкое белое вино, которое мистер Дюжи оценил с некоторым удивлением:

– Ничем не уступает мозельскому.

– Значит, наша еда похожа на вашу? – спросила женщина в белом балахоне с красной каймой.

– Отменное кафефтво, – произнес мистер Соппли с набитым ртом.

– Пища мало поменялась за последние три тысячи лет. Все вкусняшки люди обнаружили еще до Последней эпохи смятения.

– Это слишком реально, чтобы быть реальностью, – пробормотал себе под нос мистер Коттедж. – Слишком реально…

Он посмотрел на спутников – все, пребывая в приподнятом настроении, с аппетитом уплетали угощение. Если бы не та абсурдная четкость, с которой английские слова, произносимые утопийцами, молотками стучали в голове мистера Коттеджа, он ни капли не усомнился бы в реальности происходящего.

За каменным столом без скатерти никто не прислуживал. Женщина в белом с красным балахоне и два пилота ели вместе с гостями, которые сами передавали друг другу блюда. Шофер мистера Дюжи смутился и хотел улизнуть за другой стол, но великий трибун его успокоил:

– Садитесь здесь, Хек, рядом с мистером Соппли.

На большой веранде с колоннами, где стояли столы, появлялись другие утопийцы, бросали на землян приветливые взгляды, улыбались, но никто никого не представлял и не делал никаких церемоний.

– Это чрезвычайно обнадеживает, – заметил мистер Дюжи. – Чрезвычайно. Должен сказать, здешние персики будут получше чатсуортских. Мой дорогой Руперт, не сливки ли это перед вами в коричневом кувшинчике?.. Я так и подумал. Не могли бы вы передать?.. Спасибо.

2

Несколько утопийцев назвали землянам свои имена. Их голоса звучали одинаково и четко, как печатный текст. Кареглазую женщину звали Лихнис. Мужчина с бородой, которому, на взгляд мистера Коттеджа, можно было дать лет сорок, назвался то ли Грунтом, то ли Адамом, то ли Адомом[1]. Но несмотря на четкость произношения имя было очень трудно разобрать, как если бы набранный крупным шрифтом печатный текст вдруг завибрировал. Грунт сообщил, что изучает этнологию и историю и намерен узнать о мире землян как можно больше. Он приятно удивил мистера Коттеджа, напомнив ему скорее земного банкира или владельца крупной газеты, чем обыкновенного затурканного ученого современности. Еще один из хозяев, по имени Серпентин, неожиданно тоже оказался, несмотря на почти властную осанку, ученым. Он назвал себя словами, смысл которых мистер Коттедж не уловил: что-то вроде «атомный механик», но, возможно, и «молекулярный химик». В этот момент мистер Дюжи пробормотал мистеру Соппли:

– Кажется, он сказал «физикохимик»?

– Я услышал, что он назвал себя просто материалистом, – возразил мистер Соппли.

– А по-моему, он сообщил, что занимается взвешиванием, – сказала леди Стелла.

– У них странные интонации, – заметил мистер Дюжи. – Звуки то громкие до неприличия, то совершенно пропадают.

Когда с едой было покончено, вся компания перешла в другое небольшое здание, явно предназначенное для лекций и дискуссий. В полукруглой апсиде был установлен ряд белых дощечек, на которых, вероятно, как на школьной доске, писал во время занятий лектор. На мраморном цоколе на удобной высоте лежали черные и цветные карандаши с тряпками. Лектор мог переходить от одной дощечки к другой, не покидая апсиду. Лихнис, Грунт, Серпентин и земляне расселись на полукруглой скамье ниже возвышения для лектора. Места перед ними хватало для восьмидесяти – ста сидящих. Все скамьи теперь были заняты, несколько живописных групп утопийцев стояли в отдалении на фоне кустов, напоминавших рододендроны, между которыми просвечивала лужайка, спускающаяся к сверкающим водам озера.

Местные жители, видимо, вознамерились обсудить невероятное вторжение в их мир. Что могло быть разумнее? И что фантастичнее и невероятнее?

– Странно, но я не вижу здесь ласточек, – неожиданно шепнул мистер Соппли на ухо мистеру Коттеджу. – Интересно, почему их здесь нет?

Мистер Коттедж перевел взгляд на небо и заметил:

– Мошек с мухами, похоже, тоже нет.

Как это он до сих пор не заметил отсутствие ласточек – уму не постижимо…

– Тсс! – прошипела леди Стелла. – Начинают.

3

Невероятное совещание началось. Первым выступил Серпентин: встал перед собравшимися и вроде бы произнес речь. Во всяком случае, губы шевелились, жесты помогали словам, мимика следовала за высказываниями. И все же мистер Коттедж не мог избавиться от ощущения, что оратор вообще не говорил. Происходило нечто странное. Сказанное то отчетливо звучало в голове мистера Коттеджа, то расплывалось и ускользало, как предмет на дне водоема, на который приходилось смотреть сквозь рябь на воде. Подчас, несмотря на то что Серпентин двигал изящными руками и поворачивался к слушателям, возникали моменты абсолютного безмолвия, словно мистер Коттедж на короткое время лишался слуха. Тем не менее речь утопийца оказалась стройной и завладела его вниманием.

Серпентин подходил к делу как человек, стремящийся объяснить коварный вопрос со всей возможной простотой, говорил четко, с расстановкой, словно излагал тезисы.

– Давно известно, – начал он, – что вероятное количество измерений, как и вероятное количество всего, что поддается учету, бесконечно!

Мистер Коттедж уловил мысль, однако мистеру Фредди Соппли она оказалась не по зубам, и он воскликнул:

– О господи! Измерения!

От возмущения он аж монокль выронил и перестал слушать.

– В практическом смысле, – продолжал Серпентин, – конкретная вселенная, конкретная система явлений, в которой мы находимся и частью которой являемся, может рассматриваться как вселенная, существующая в трехмерном пространстве и претерпевающая изменения, которые, по сути, есть протяженность в четвертом измерении – времени. Такая система явлений неизбежно является гравитационной.

– Э? – воскликнул мистер Дюжи. – Прошу прощения! Я не вижу в этом никакой связи.

Очевидно, он тоже следил за выступлением.

– Любая вселенная, имеющая временную протяженность, неизбежно обладает гравитацией, – повторил свою мысль Серпентин, как если бы приводил общеизвестный факт.

Немного поразмыслив, мистер Дюжи сказал:

– Сколько бы ни пытался, я по-прежнему не вижу, как это связано между собой.

– Это просто факт, – сказал Серпентин, на секунду остановив на нем взгляд, и продолжил речь: – Наш разум развивался на основе практического восприятия, и только с помощью небывалых усилий и последовательного анализа удалось понять, что вселенная, в которой мы живем, не только имеет протяженность, но и немного искривлена и цепляется за несколько других неведомых пространственных измерений. Она вышла за пределы трех основных измерений и проникла в другие. Точно так же лист бумаги, который практически имеет только два измерения, может обрести третье, если его согнуть или скомкать.

– Видимо, я оглохла, – произнесла леди Стелла громким сценическим шепотом. – Я ни слова не могу разобрать.

– Я тоже, – поддержал ее отец Камертонг.

Мистер Коттедж успокоил несчастных жестом, не отрывая глаз от лица Серпентина. Чтобы не потерять нить рассуждений, мистеру Коттеджу пришлось сдвинуть брови и вцепиться скрюченными пальцами в свои колени.

Он слышал. Действительно слышал!

Серпентин объяснил, что двухмерные вселенные могут в любом количестве находиться в трехмерном пространстве рядом друг с другом, подобно листам в стопке бумаги. Точно так же многомерное пространство, которое плохо устроенный для понимания этого феномена человеческий разум только-только начинает мучительно постигать, может вмещать в себя бесконечное количество трехмерных вселенных, находящихся рядом друг с другом и совершающих более или менее параллельное движение во времени. В своих теоретических трудах Глыб и Кефал давным-давно подвели солидную основу под уверенность в существовании большого количества подобных пространственно-временных вселенных, параллельных друг другу и близко, но не в точности похожих друг на друга, как бывают похожи страницы одной и той же книги. Все они обладают протяженностью и представляют собой гравитационные системы.

Мистер Дюжи покачал головой, давая понять, что по-прежнему не видит связи.

– Чем они ближе, тем больше похожи друг на друга. И вот нам представилась возможность узнать, насколько велико это сходство. Опыт полностью удался благодаря гениальной попытке Садда и Прудди использовать (неразборчиво) силу давления атома и отклонить часть материальной вселенной Утопии в другое измерение, измерение F, в которое Утопия, как давно известно, проникает, быть может, на длину человеческой руки, – отклонить участок утопийской материальной вселенной, как отворяют створку ворот на петлях. Створка ворот вернулась на место вместе с облаком духоты, пыльным вихрем и, к невообразимому удивлению жителей Утопии, с тремя группами гостей из неведомого мира.

– Тремя? – с сомнением прошептал мистер Коттедж. – Он сказал «с тремя»?

Серпентин не обратил внимания на шепот.

– Наши брат и сестра погибли вследствие неожиданного выброса энергии, но их эксперимент открыл путь, который навсегда останется открытым: из нынешнего ограниченного пространства Утопии в целый ряд вселенных, о существовании которых мы доселе не подозревали. Причем они совсем рядом. Как много веков назад, образно заметил Глыб, эти вселенные к нам ближе, чем кровь в нашем сердце.

– Осязаемы больше, чем дыхание, и ближе, чем руки и ноги, – переврал оратора внезапно очнувшийся от дремы отец Камертонг. – О чем он? Я никак не вникну в суть.

– …мы открыли другую планету, такого же размера, как наша, если судить по габаритам ее обитателей, вращающуюся, как можно уверенно предположить, вокруг такого же солнца, какое мы видим в нашем небе, планету, обитаемую и медленно покоряемую разумными существами, чья эволюция протекала практически в таких же условиях, как у нас. Эта вселенная – побратим, насколько можно судить по внешним проявлениям, немного отстает по времени от нашей. Своей одеждой и внешностью гости напоминают наших далеких предков Последней эпохи смятения.

Мы пока не можем утверждать, что их история в точности параллельна нашей. Две частицы материи, или две волны, никогда не бывают идентичными. Сколько бы у Бога ни существовало измерений бытия и вселенных, точных повторений нет и не может быть. Это, как мы теперь хорошо знаем, просто невозможно. И все-таки мир, который вы называете Землей, поразительно близок нашей вселенной и похож на нее.

Мы готовы перенять сведения у вас, землян, чтобы на вашем опыте понять нашу собственную, далеко не полностью изученную историю, готовы показать вам, что знаем мы сами, наметить возможное и желаемое содержание обмена между обитателями наших планет. Мы совсем недавно вступили на путь познания. Пока что мы мало чего постигли, помимо осознания необъятности того, что нам еще предстоит узнать и совершить. Наши два мира, возможно, могли бы подсказать друг другу, как решить миллион похожих проблем.

Возможно, в вашем мире есть ветви наследственности, которые так и не развились либо вымерли. Возможно, есть какие-нибудь элементы и минералы, которых много в одном мире и не хватает в другом. Структура ваших атомов… Наши виды могут породниться путем брака… Дать новый толчок развитию…

Слова перестали звучать ровно в тот момент, когда мистер Коттедж был больше всего растроган и весь обратился во внимание, но и глухому было понятно, что оратор не закончил свою речь.

Мистер Коттедж переглянулся с мистером Рупертом Айдакотом и увидел на его лице такое же выражение: он был явно ошарашен и расстроен. Отец Камертонг вообще спрятал лицо в ладонях. Леди Стелла и мистер Соппли тихо перешептывались, давным-давно даже перестав делать вид, что слушают.

– Таково, – неожиданно вновь прорезался голос Серпентина, – наше первое приблизительное объяснение причин вашего появления в нашем мире и возможностей взаимодействия. Я постарался изложить наши соображения как можно более простым языком. А теперь я хотел бы предложить, чтобы один из вас таким же простым и понятным языком рассказал, какие сведения о вашем мире и его отношении к нашему вы сами считаете верными.

Глава 5

Система управления и история Утопии

1

Возникла пауза. Земляне переглянулись, потом дружно остановили взгляды на мистере Сесиле Дюжи. Государственный муж притворился, будто не понимает, чего от него хотят, и предложил:

– Руперт, может, вы?

– Я пока воздержусь от комментариев, – возразил тот.

– Отец Камертонг, лучше вы: вам не привыкать к общению с потусторонними мирами.

– Нет, только после вас, Сесил.

– Но что я им скажу?

– То, что вы о них думаете, – предложил мистер Коттедж.

– Именно, – подхватил мистер Айдакот. – Скажите им, что вы о них думаете.

Никто другой, похоже, на роль спикера не подходил. Мистер Дюжи медленно поднялся и с задумчивым видом вышел в центр полукруга. Взявшись за отвороты плаща и опустив голову, он замер на несколько секунд, словно взвешивая слова, которые собирался произнести.

– Мистер Серпентин, – наконец начал он с выражением искренности на лице, устремив взгляд через очки на голубое небо над далеким озером, – леди и джентльмены.

Похоже, он вознамерился разразиться целой речью, как на званом застолье Лиги подснежника где-нибудь в Женеве. Идея нелепая, но что еще ему оставалось?

– Я должен сделать признание, сэр: хоть и не впервые выступаю перед большой аудиторией, на сей раз несколько растерян. Ваше восхитительное выступление, сэр, такое простое, яркое, лаконичное и временами достигавшее высот неподдельного красноречия, послужит для меня эталоном, которому я вряд ли смогу последовать и с которым, без ложной скромности, не возьмусь соревноваться. Вы просите как можно яснее и понятнее сообщить сведения, известные нам о родственном вашему мире, откуда нас забросило к вам без какого-либо умысла с нашей стороны. Мое скромное разумение и недостаточная способность обсуждать столь туманные вопросы не позволяют мне чем-то дополнить или улучшить ваше восхитительное изложение математических аспектов проблемы. То, что вы нам тут рассказали, отвечает наиболее передовым и рафинированным представлениям земной науки и, по сути, далеко их превосходит. Я вынужден признать, что по некоторым вопросам, например о связи между временем и гравитацией, мой разум отказывается следовать за вами, но не потому, что я положительно не согласен с вами, а из-за недостатка знаний. Что касается более широкого взгляда на проблему, то между нами определенно нет противоречий. Мы безоговорочно принимаем ваше предположение, что мы обитатели параллельного мира, который является побратимом вашего мира и поразительно похож на вашу планету, даже если принимать во внимание обнаруженные нами отличия. Мы находим разумным и готовы полностью принять ваш взгляд на нашу систему как, вероятно, менее зрелую и остепенившуюся под влиянием времени и отстающую, быть может, в своем опыте на сотни, если не на тысячи лет от вашей. Принимая это в расчет, сэр, в нашем отношении к вам неизбежно проявляется некоторая застенчивость. Так как вы для нас старшие, нам пристало учиться, а не поучать. Это нам следует задать вопросы: что вы свершили, чего достигли? – а не показывать с безыскусным апломбом, насколько мы от вас отстали и как много нам еще предстоит узнать.

– Нет! – воскликнул мистер Коттедж вслух, думая, что говорит про себя. – Это и вправду сон. Если бы так говорил кто-то другой…

Он протер кулаками глаза и вновь открыл их – рядом с ним в окружении обитателей Олимпа по-прежнему сидел мистер Соппли. А мистер Дюжи, этот отъявленный скептик, ничему не верящий и ничему не удивляющийся, стоял, подавшись вперед, на носках и все говорил и говорил с уверенностью оратора, произнесшего на своем веку десять тысяч речей. С такой же уверенностью в себе он мог бы выступать в лондонской ратуше. И его понимали! Но ведь это абсурд!

Оставалось лишь смириться с этой колоссальной несуразностью, тихо сидеть и слушать. Время от времени мысли мистера Коттеджа далеко уносились от того, о чем говорил оратор. Потом снова возвращались, отчаянно пытаясь уследить за ходом выступления. В своей размеренной, парламентской манере, теребя пенсне или держась за отвороты плаща, мистер Дюжи читал утопийцам краткий курс земной истории, стараясь говорить просто, ярко и логично, рассказывал о государствах и империях, о войнах, и в частности о Первой мировой, об организованности и дезорганизации экономики, революциях и большевизме, угрозе страшного голода в России, о том, как трудно подобрать честных людей на государственные посты и как часто сует палки в колеса пресса, – короче, о мрачном, сумбурном лицедействе, которое представляла собой жизнь человечества. Серпентин использовал в своей речи термин «Последняя эпоха смятения», мистер Дюжи тоже подхватил его, применяя на разные лады.

Ораторский экспромт удался на славу. Он продолжался около часа, утопийцы слушали с напряженным вниманием, время от времени кивками выражая одобрение или понимание сказанного.

– Очень похоже, – эхом прозвучало в голове мистера Коттеджа. – С нами тоже так было в Последнюю эпоху смятения.

Наконец мистер Дюжи с уверенностью бывалого парламентского трибуна подвел речь к концу и поблагодарил публику за внимание и отвесил поклон. Речь была закончена. Мистер Соппли заставил всех вздрогнуть, громко захлопав в ладоши, но его никто не поддержал.

Мистер Коттедж не в силах выдержать напряжение, терзавшее мозг, вскочил на ноги.

2

Он стоял, делая вялые движения руками, характерные для неопытных ораторов, словно хотел извиниться.

– Леди и джентльмены, утопийцы, мистер Дюжи! Прошу минуту внимания. Есть одно дело. Очень срочное.