Блик на сердце

Егор Нервозный

Блик на сердце

Я вынашивал эту любовь как ребенка…

Запись 1

Это только ночь.

А ночь всегда врет.

Стоит лишь светло-голубому небосводу потемнеть, утратить яркость, надеть сапфировый плащ вечера, стоит лишь зажечься цепочке желтоватых фонарей, чей свет слегка дрожит в стылом темном воздухе, стоит лишь брусчатке в ледовых клочьях впитать этот грязный свет, покрыться матовой желтизной, стоит лишь усталым машинам ярче открыть свои глаза, – как тут же из мира – моего романтического мира – исчезает косой солнечный луч, высвечивающий правду, а на смену ему приходит мерцающий лунный блеск, все преувеличивающий, все изменяющий, но сам по себе иллюзорный, потому что город красит небо медным заревом и никакой луны в нем не видно.

И в эту ночь я как никогда прежде слышал рысиную поступь приближающегося прощания; вдыхал зловонный смрад из скалящейся пасти разлуки; чувствовал на шее когти расставания, о существовании которых прежде даже не мог и помыслить…

Обычно мы с одногруппниками спокойно расходимся прямо около этого столба. Кто-то ждет свой транспорт на этой остановке, кто-то переходит на другую сторону, кто-то идет в магазин за вечерним энергетиком. Но сегодня на пары пришло всего пять человек, которых мы растеряли по пути. Наш отряд, казалось, не заметил потери бойцов.

И вот мы стоим около переполненной остановки, тонем в подмороженном воздухе, рассеянном желтом свете, и я, не отрываясь, смотрю на Нее, пытаясь отсрочить уже подкатывающее к горлу слово «пока», которое мы в шутку привыкли говорить друг другу нараспев тонкими голосами. По снежно-белой куртке струятся чуть поблескивающие на свету белые, с золотым отливом, волосы, вырвавшиеся из-под белой же вязаной шапки в виде чепчика; на шее такого же цвета пышный шарф. Совершенно белая, Она кажется кем-то из другого мира, и все вокруг на мгновение расплывается, обрамляется зыбким, нереальным контуром сна, где ясно видится лишь одно: лицо, вобравшее в себя все сущее. Она вдруг кажется мне роднее и ближе, чем когда-либо прежде. Что за странная игра света и тени, думаю я. Ночью все совсем по-другому. Ночью правят иные законы,

Она тоже смотрит на меня и чего-то ждет – холодом по спине, странным покалыванием в затылке, тонкой дрожью в руках я знаю, чего именно Она ждет. Ждет, что я попрощаюсь.

– Я что-то хотел у тебя спросить, но забыл, – говорю я и глупо улыбаюсь.

Она усмехается и отвечает:

– Ладно, как вспомнишь, так скажешь. Пока-а-а, – тянет она в привычной манере. Я отвечаю тем же.

Ее ладонь ложится мне на спину. Я в ответ приобнимаю Ее одной рукой, чувствую всего две секунды шуршащую поверхность белесой куртки, – на прощание мы привыкли слегка обниматься. Обычная история, так прощаются друзья, прощаются уже довольно долго и это никогда ничего не значило. Но сегодняшняя ночь полна безумия, сегодняшняя ночь все коверкает и за то короткое прикосновение, – которое столько раз уже случалось, которое никогда ничего не значило, как случайное столкновение рук в общественном транспорте, – за то короткое прикосновение я вдруг чувствую в груди взрыв петарды, само биение жизни, вдруг вторгшееся в мое тело, древнее буйство крови… а затем чувствую, как Ее рука отделяется от моей спины, как я делаю то же самое, как Она уходит, махая мне, уходит, уходит, отворачивается и идет к подземному переходу – уходит, уходит… А я стою и пытаюсь хоть как-то объяснить то необъяснимое, что сквозь толстый, бетонный слой дружбы мощной струей прорвалось наружу – пытаюсь объяснить и не могу, потому что никогда прежде такого не было.

Впереди три выходных. Мы не увидимся. А Она уже скрылась в толпе людей. Я перевожу взгляд на другую сторону улицы и среди темных силуэтов вижу этот белый, вырванный из чужого, светлого, – не моего – мира комочек, подплывающий к остановке.

Затем вижу Его в переполненном автобусе, еле доставая до поручней, стиснутый со всех сторон людской массой; в темных дворах, где притаились панельные дома; в сумеречной квартире; в книжных строках, не понимая, о чем читаю; наконец на белом листе, который заполняю в надежде на то, что избавлюсь от Нее, хотя на деле рвусь – одновременно надеюсь на то, что это лишь наваждение, шутка ночи, и одновременно надеюсь, что это окажется правдой, которую я давно не ощущал… Я боюсь быть проклятым и вместе с тем хочу им стать. Каждым шрамом прошлого не хочу повторения, но все-таки новой надеждой мечтаю о новой попытке.

И как понять – правда ли то, что происходит, или лишь накручивание самого себя? Устойчивый теплый свет или просто огненный блик на сердце, яркий, но обманчивый? Почему сердце не отзывалось пару лет, и почему вдруг так резко отозвалось? Почему никаких мыслей не было еще вчера, и почему они теперь комком червей копошатся в голове, извиваются и впиваются в каждый участок и без того воспаленного мозга? Почему я не хотел писать, но теперь сижу и не могу остановиться, заполняя лист один за одним, как в припадке? Почему я так спокоен и в то же время так взволнован; так воодушевлен и так напуган; так уверен и так скептичен? И почему чешется внутри груди, скребется теплыми лапками, просится наружу это ненавистное сердце, столько раз штопаное-перештопаное? И почему от каждой буквы, не пойми откуда появляющейся на экране «Ворда», оно мутузит меня похлеще Майка Тайсона, так, что я едва успеваю вздохнуть, чтобы продолжить писать этот сучий текст, лишь бы остановить поток мыслей – накрученный или искренний? И откуда эта дрожь в холодных руках, бегающих по замызганной клавиатуре? И откуда это все? И как мне остановиться? И Господи, заткнись, успокойся, отойди, выбеги в ледяную улицу, где уже битый час валит снег! Но не могу, не могу, не могу…

Запись 2

Из окна веет легкой прохладой декабря. В комнату заглядывает унылый бело-серый день, какой всегда бывает после ночного снегопада и падения температуры до нуля. Я задергиваю плотные бежевые шторы, чтобы свет не сбивал меня, и комната погружается в полутьму. Глаза прожигает экран монитора. Из-за недосыпа чувствую себя паршиво и угрюмо, – две чашки кофе не помогли, – мысли заплетаются, но все равно среди них проскальзывает что-то отдаленно напоминающее прошедший день, из-за чего сердце предательски сжимается.

Мы же договорились, что это лишь выдумка.

Запись 3

Наверное, день тоже может врать. Особенно суббота. Особенно в распаренном переполненном трамвае, за окнами которого проносится снежная ночь со всеми сказочными огнями, запахами и переливами. Она написала первой. Сердце ударило по легким, я задохнулся, – но Она всего лишь прислала какой-то анекдот, потому что в интернете наше общение ограничивалось только этим. Я же привык к этому. Так почему ждал чего-то другого, чего-то нового, магического и чудесного?! Потом начались двадцать минут пустого онлайн-общения, полностью состоящего из смешных постов и комментариев к ним, каждым из которых – признаюсь хотя бы себе – я пытался переманить Ее из лагеря под названием «дружба» в лагерь под названием «нечто большее». Снова обратившись ребенком, я пытался удержать Ее в нашем чате как можно дольше, словно маленький мальчик, пытающийся удержать маму, когда та уходит из темной страшной комнаты, в которой тот останется в одиночестве. Но увы, я не смог ничего придумать кроме обмена тупыми картинками с расистскими шутками. Вообще ничего. Всего двадцать минут. Если бы мы отвечали сразу, на это ушло бы не больше трех. А ведь я еще пытался строить из себя занятого человека, не отвечал по нескольку минут, – чтобы что? Что я хотел доказать в тот момент?! Я же не был ничем занят кроме как мыслями о Ней! Всего двадцать минут. Не больше трех в реальной жизни. А грудь горела так, словно меня бросили в кипящее масло. Всего двадцать минут. Не больше трех в реальной жизни. Мы говорили ни о чем, решительно ни о чем, тупой обмен картинками, а я представлял Ее заливистый смех после таковых сообщений. Улыбался ему. Обнимал его. Не больше трех в реальной жизни. А потом кончились смешные посты, кончились мои комментарии, Ее смех – и Она ушла. А трамвай все так же мчал меня в зиму, а я все так же то смотрел на экран телефона, то убирал его в карман, то смотрел, то убирал…

Запись 4

И вот сегодня крестик в углу экрана. Как сложенные на груди руки мертвеца. Нажми и похорони. Это было лишь помутнение, лишь ночной обман, шутка привыкшего жить в одиночестве мозга, очередная сердечная проделка поэта-романтика – за последний год я переживал десяток подобных наваждений, и они никогда ни до чего не доводили. Значит, и больно быть не должно. Нажми и похорони. Ведь все повторяется: случайно что-то почувствовал, теперь сомневаюсь, завтра забуду, послезавтра буду разгонять потухший жар, испугаюсь его, потом откроюсь ему и в момент, когда буду готов, окончательно пойму, что все время сам себе врал, радостно обманывался, ужасно из-за этого разочаруюсь, обижусь на самого себя и буду некоторое время отходить, пока снова не стану свободным. Так почему бы сразу не перепрыгнуть на последнюю стадию? Не нужно насильно думать, не нужно самого себя поливать бензином. Нажми на крестик и похорони. Это лишь сбой в программе. То, что так долго кодировал как «друга», не может стать чем-то другим. Нажми и похорони. Зачем я смотрю на список друзей онлайн? Она же не в сети. А если и будет, я Ей не напишу. Хочу написать, нет, не хочу, лучше бы Она написала сама, но Она этого не сделает, а вдруг сделает, а может скинуть какой-нибудь анекдот и от этого строить диалог, но нет, это глупо, может сделать комплимент, но надо было тогда делать его вчера, да, в следующий раз обязательно сделаю, но может, все-таки написать, да нет, я же просто себя накручиваю, сердце молчит, но впрочем, я в этом не уверен, я просто себя накручиваю, но одновременно хочу, чтобы это оказалось правдой. Заткнись, Боже, заткнись, нажми этот чертов крестик и перестань анализировать! Чем больше анализируешь – тем больше путаешься.

Наконец навожу курсор на крестик. Он вспыхивает красной рамкой. И вдруг я начинаю вспоминать, то, что случалось раньше.

В такие моменты обычно вспоминаешь первую любовь, после которой все ломается, но та уже давно канула в Лету защитных механизмов психики, все стирающих, и я вспомнил вторую, после которой я перестал понимать, что именно чувствую. Если вообще чувствую. На мгновение я застываю, понимая, что Она чем-то похожа на ту рыжеволосую девочку, из-за которой я сгорал все время практики в летнем лагере. Это было как солнечный удар, описанный Буниным, – резкий, сильный и болезненный. Тем летом я превратился в того, кто стоит рядом с ней и задыхается от чувств, нахлынувших на сошедшее с ума сердце; того, кто стоит рядом и дрожит как последняя тряпка; того, кто не может даже вымолвить слова, хотя проклятущее сердце отзывается на каждое ее движение и буквально орет, – до потемнения в глазах, – что нужно подойти и что-то сказать, ибо она-де тоже на тебя смотрит. А ничего не получается, ведь ты оголенный нерв, который может только ощущать – тягу, жар, боль – и желать: посмотри на меня, улыбнись мне, дотронься. Периодически, – но уже без сердечных треволнений, – я вспоминаю ее взгляд, перехваченный в столовой. Она смотрела мне прямо в глаза. В те несколько секунд мне казалось, что пульс стучит всюду одновременно. Тогда исчезли дети, ворующие друг у друга хлеб и отказывающиеся есть пюре с рыбой, исчез даже мой напарник, который не умел молчать и вечно что-то рассказывал, словно несколько секунд молчания могли его убить. Меня настолько сильно накрыло в тот момент, что я не мог сдвинуться с места, словно тело прибили к кресту или повесили на него сотню тяжелых гирь; я даже не смог выдержать ее взгляд и отвел глаза, а потом всю оставшуюся смену себя проклинал за то, что не улыбнулся или хотя бы не кивнул, – потому что Алену я больше не видел, она уехала раньше всех вожатых по неизвестной мне причине.

И что теперь? Теперь я жду точно такого же взрыва. Но может быть, я растратил весь тротил чувств в прошлый раз, и теперь для пожара нужно время? Может быть, сейчас происходит именно то самое чудо жизни, а моя психика просто блокирует его, вспоминая прошлые неудачи? Но ведь лицом Она ужасно похожа на Алену – так может, все повторится?

На самом деле, призраки прошлой любви всегда преследуют нас и незримо оказывают влияние на всю жизнь. Может быть, образ прошлых привязанностей уже стерся из памяти, оставшись только среди строк, – рифмованных и нерифмованных, – но он все равно следует за нами, куда бы ни шли, и прямо воздействует на наш выбор. Интересно, думаю я, а как живут баловни судьбы, которым повезло с первого раза? Любовь – великая лотерея жизни. Кому-то везет, кому-то нет. А я даже в обычной ни рубля не выиграл.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.