Москва – Гребешки

Да-да! Искры! Того и гляди, в тебя попадут…

Ой! Ай! Уй!

Бойся!.. а то вспыхнешь… и сгоришь как лучина сухая да смолистая…

Подальше от них держись. Не подходи и не трогай.

Всего можно от них ожидать… от этих… от чертей бесноватых…

Пассажиры, тем временем, шли… шли… и шли… Посадка продолжалась…

Двадцатые… тридцатые… сороковые… пятидесятые… Ну и так далее…

***

Вот, пыхтя и отдуваясь как паровоз на подъёме, с огромными-преогромными сумарями и торбами в руках и такими же внушительными на своём горбу, в дверном проёме показался непомерно тощий дрын в замызганных штанах и в сто раз линялой, неопределённого цвета драной безрукавке.

Пот с него лил ручьём. Вернее, водопадом Ниагарским падал.

Майка этого чудика была абсолютно мокрой – хоть выжимай. И вся в дырах.

Дрын с огромным трудом протиснулся мимо стюардесс, бочком миновал Геннадия Витальевича, при этом умудрившись каким-то образом наступить ему на ногу, что-то буркнул в своё оправдание (это он таким фертом, оказывается, извинился) и заковылял дальше по проходу, натыкаясь на кресла и снующих туда-сюда людей. И затем он, этот высокий, неуклюжий и неухоженный человек, бесследно исчез в стремительно тающем длинном-предлинном салонном пространстве, в той неразберихе посадочной, в том хаосе откровенном, в самолётном хвостовом сумраке, похожем на какое-то волшебное таинство, в проворно налезающей темноте. Нескладный бедолага растворился, как ёжик в тумане осеннем, вместе со своими многочисленными манатками.

За ним больше никого не было – шествие такого длинного, такого долгого, такого нервного, архаичного, утомительного, сумасбродного и безумного людского каравана закончилось; безрассудство и сумасшествие остановилось наконец-то; пассажиропоток прекратился; хождение сошло на нет, посадка завершилась.

Всё. Конец. Всё. Баста.

Слава нашему Господу.

Слава Творцу.

Слава нашему Создателю.

Слава Отцу небесному.

Бог помог. Всевышний сделал своё благое дело.

При посадке пассажиров на борт авиалайнера всё обошлось самым благоприятным образом, никто не пострадал… Ну и хорошо. Всё хорошо, что хорошо кончается.

Явление пятнадцатое

Салон наполнился монотонным гулом постепенно утихомиривающейся толпы; отовсюду раздавалось беспрестанное хлопанье крышками багажных полок.

Изредка то там, то сям слышалась короткая перепалка да брань.

До рукоприкладства дело пока, слава Богу, не доходило. Как и до откровенного мордобития тоже. Никто об этом не объявлял. Никто ничего на эту тему не говорил.

Во всяком случае, Геннадий Витальевич этого не заметил. Ни того, ни другого.

Он огляделся вокруг себя и удивился, что следующий и далее ряда два-три были вообще свободными. За ними тоже просматривались то там, то сям незанятые кресла.

«Странно, а говорили мест нет», – стрельнуло у него в голове.

В третьем ряду находился только он. Один одинёшенек.

«Ну и славненько, – радостная мысль мгновенно посетила его разум, – буду лететь как король… Или как кум королю, на худой конец… Прекрасно! Чудесно! Хорошо тут… у прохода… Свободно… и никто не мешает…»

Геннадий Витальевич положил барсетку на соседнее среднее сиденье, пиджак кинул на дальнее у окна, остался в одной голубой батистовой рубашке в мелкую клеточку с двумя накладными кармашками на груди. Из одного кармашка торчал посадочный талон, во втором находился небольших размеров мобильник – телефон-раскладушка.

Впереди него, во втором ряду, оказались по два (а не по три, как тут) широких кожаных кресла синего цвета в каждую сторону от прохода; они тоже были свободными. И за ними, в самом первом ряду, точно такая же петрушка: тоже по два вместительных удобных кресла и так же пусто там, не занято никем.

«Как хорошо, как чудесно, как прекрасно, как прелестно, – продолжал радостно и широко улыбаясь думать довольный всем человек, – когда вокруг меня так просторно и очень много свободного пространства. Волшебно. Сказочно. Душа поёт. Легко дышится. Да и вообще – дивно всё и восхитительно. Вот бы всегда так было».

Геннадий Витальевич позвонил жене и доложил, что у него всё хорошо, даже более; что он уже в самолёте находится; что у него всё в порядке; что он в надёжном и дивном, иностранного производства аэробусе, таком красивом и удобном, таком длинном и широком; что сегодня мало пассажиров, хотя билетов в кассах почему-то не было; что очаровательный и замечательный аэроплан вылетает точно по расписанию, без задержки; что он приземлится вовремя, как и полагается; и чтобы она встречала его в авиапорту; и чтобы она не волновалась и не беспокоилась. Мол, причин на это нет вовсе. Ещё он очень ласково и достаточно убедительно произнёс, что он её очень-очень любит, нежно-нежно обнимает и крепко-крепко целует.

Затем он это же дословно повторил сыну Шурке и внуку Саньке, набрав другой номер на новомодном мобильном телефоне фирмы «Nokia». Довольный всем Геннадий Витальевич поблагодарил своего любимого старшего сына за радушный приём и заверил, что ровно через месяц он опять будет у них в гостях, что приедет на его день рождения, обязательно, дескать, приедет.

Потом он попрощался со своей младшей дочкой Сашенькой и маленьким внуком Шуриком, славным таким карапузом. Сказал им, что уже сидит на своём законном месте и что ему здесь весьма и весьма вольготно и просторно – сидит, мол, как кум королю. Что он чувствует себя как настоящий король, мужчина не стал говорить, – зачем опережать события… всякое на белом свете бывает… всякое случается…

Пассажир по имени Геннадий Витальевич, занявший место под номером «3D», зафиксированное в посадочном талоне, с некоторых пор в жизни своей был прагматичным человеком; он не любил делать поспешных выводов и всегда стремился к тому, чтобы результат был явно положительным и отменным. Да, именно таким. Любой результат. Независимо от действия. Он всегда досконально анализировал свои поступки, а также происходящее вокруг. И это было его правилом, догмой. Пока у него всё обстояло хорошо и даже отлично. Он был рад этому. Очень и очень. Летал он в своих мыслях. В кои-то веки… повезло ему… Вот так удача. Да ещё какая…

Продолжение дня не предвещало ничего худого. И он был весьма удовлетворён этим. И даже был доволен жизнью. Он был очень умилён, что всё складывается хорошо; он был крайне умиротворён своим теперешним чудным положением и был горд этим.

Дышалось легко и чувствовался некий простор.

Ох, как же это хорошо и отлично! Даже преотлично! Шикарно!!

Ох, как же это чудесно, как же прелестно! Очень даже прелестно!

Тепло, светло и мухи не кусают.

Никто не мешает… Совсем никто!

Никто не лезет со своими дурацкими, а порой даже идиотскими вопросами, расспросами, советами да просьбами.

От нечего делать довольный всем пассажир взял в руки фирменный глянцевый иллюстрированный журнал с лиловой лилией на обложке и стал его медленно листать, аккуратно переворачивая страницу за страницей и разглядывая красочные фотографии, близоруко прищуривая глаза, изо всех сил напрягая ослабшее вдруг зрение и обращая особое внимание на заголовки статей, чтобы позже прочесть эти статьи, но уже в очках.

Явление шестнадцатое

Неожиданно в самолёте появилась группа людей из восьми человек.

Кто они? Кто такие? Кто эти люди? Чего им тут надо? Кто их звал?

И они, по мнению Геннадия Витальевича, были намного спокойнее и в сто, или даже в двести, а то и в триста раз увереннее и спокойнее, нежели те потные, драчливые и оручие бедняги и бедолаги, с которыми входил в аэробус он сам.

Этих восьмерых привезли к аэроплану на небольшом, но шикарном, великолепном, сверкающем огнями знаменитом немецком респектабельном автобусе марки «Мерседес», который лихо и с чувством собственного достоинства подкатил прямо к трапу.

Затем, не торопясь и не толкаясь, свободно и непринуждённо эти счастливчики по одному вальяжно поднялись на борт.

Их так же, как и предыдущих пассажиров, но с гораздо большей любезностью и даже откровенной щепетильностью, радостно и ликующе приветствовали улыбающиеся во весь рот белозубые красавицы стюардессы, те дивные молоденькие девушки с чудными миниатюрными лиловыми лилиями на форменных блузках.

«Кто это? Кто они, эти вальяжные и почётные персоны? Чем они, эти богоявленцы, от нас, простых грешных землян, отличаются? Чем? Чем?? Чем??? Кто эти люди, которых встречают как… как… как арабских шейхов или даже инопланетян… пришельцев из далёкого и необъятного космоса?» – моментально задался умозрительным вопросом изумлённый и недоумённый увиденным скромный обыкновенный пассажир с места «3D».

В то же время он был весьма огорошен, оскорблён, обижен, растерян и озадачен.

Вопросы рациональные и целесообразные появились в его затуманенной голове.

Почему этих пассажиров, этих перцев… с помпой встречают? С радостью! А их… простых смертных… нет.

Они же тоже люди… Они же тоже человеки… Они же тоже божьи твари…

Почему? Почему?? Почему???

Любопытство взыграло с новой разрушительной силой.

Чувство собственного достоинства вдруг вперёд выпятилось.

Почему так? Почему эдак?? Почему??? На каком таком основании???

Его это крайне заинтересовало. И он хотел это знать. Да, очень он хотел. Жаждал. Ему было очень и очень интересно узнать… кто они, эти перцы…

И он вскоре узнал это…

Ему стало понятно кто есть кто…

Он уразумел ху из ху…

Это, как оказалось, прибыли высокопоставленные (или высокоположенные) пассажиры бизнес-класса, которых подвезли на посадку с большим комфортом и даже с неким благочестивым и человечным уважением.

С них даже соринки случайные стряхивали и пылинки невидимые сдували.

Явление семнадцатое

Первой из этой группы была женщина с огромным кожаным кластером в руках, в ультракоротких шортах, если их можно было так назвать, и непомерно ярком цветастом топике, обтягивающем волшебную громадную колышущуюся грудь.

Создавалось впечатление, что облегающая блузка из тончайшего натурального китайского шёлка вот-вот лопнет под нажимом выпирающих женских чудных прелестей, и они, прелести эти женские дивные, в обязательном порядке уже совсем скоро станут достоянием всех-всех окружающих людей, предстанут они для всеобщего бесплатного обозрения и для всенародного дармового наслаждения.

Казалось, что эта шикарная полнотелая дамочка была мировой рекордсменкой по размеру груди. Ну, или одной из непревзойдённых на самый высокий титул в этом, так сказать, официальном (или неофициальном) всенародном первенстве.

А милый цветной коротенький топик сексуально оголял её пухленький животик с блестящим пирсингом на фантастическом пупке и приковывал к нему дополнительные взгляды окружающих любопытных персон, особенно мужчин.

Да и дамы смотрели на неё, на эту пухлянку… как… как… как…

Ладно, оставим это дамам на их усмотрение, им виднее.

Всклокоченные серо-буро-малиновые волосы витиевато торчали в разные стороны и дополняли её ослепительный и шикарный вид и в совокупности с минимизированным нарядом выделяли эту мадам из всех пассажиров, вошедших в бизнес-класс.

На голове выше лба красовались большие квадратные очки с тёмными стёклами в золотой оправе. Или в позолоченной… Ну, или… или… или в похожей на золотую… или на позолоченную… История об этом умалчивает.

Следом за ней гордо вышагивал чуток брюхастый, слегка лысоватый седовласый мужчина средних лет в светлых брюках и такого же цвета башмаках на толстой подошве. Манка – так раньше такую подошву называли.

Из его ушей торчали синенькие тонюсенькие провода, ниспадающие спиральными завитушками и скрывающиеся где-то в многочисленных глубоких карманах суперской новомодной яркой жёлтой жилетки-раскладки, надетой поверх его чарующей цветастой (с зелёными пальмами и красными павлинами) рубашки.

Он постоянно (как настоящий паралитический маразматик) подёргивал своей буйной головой, моргал очумевшими глазами, шевелил волосатыми ушами – видимо, в такт той распрекрасной музыки, проникающей в него из этих проводов.

Они с женщиной робко оглянулись по сторонам, стыдливо опустив глазки в пол, а внешне стараясь быть уверенными в себе, долго разглядывали картонные посадочные талоны, переворачивая их и так, и этак, стремясь увидеть там нечто важное и нечто им нужное; потом, с нарочито гордым и независимым видом, выдохнув из себя шумным хриплым сипом все излишки мешающего им воздуха, шустро ринулись к креслам второго ряда с левой стороны, видимо вычислив всё-таки номера своих посадочных мест.

Дама с объёмным колдовским бюстом неумело и неуклюже стала протискиваться мимо крайнего сиденья, цепко держась дрожащими руками за его высокую спинку.

В какой-то момент она потеряла равновесие, стала балансировать всем телом.

Балансировала она женственно и завлекающе. Многие гимнасты позавидовали бы.

Вскоре ей удалось справиться с собой, она удержалась, не упала, не свалилась как куль с песком, с мукой или ещё с чем-нибудь тяжёлым.

Мадам высоко задрала левую ногу, изящно блеснув при этом своими аппетитными розовыми ягодицами, неуклюже перешагнула через мнимое препятствие и с великим трудом умостилась у окна.

Всё. Конец неразберихе. Она устроилась. Она вздохнула с облегчением.

Всё. Ходить никуда больше не надо. И искать ничего не надо. Ей больше вообще ничего не надо. Её всё нравилось и годилось. Она на своём законном месте «2А».

Женщина сладко улыбнулась, поправила очки на лбу, вздёрнула руками грудь, нервно мотнула головой, приводя в порядок волосы, и успокоилась.

Её ладный спутник с дёргающейся головой тут же сел рядышком с прелестной, обворожительной, чудесной, сказочной толстухой на соседнее кресло, что у самого прохода.

Он блаженно развалился, вытянул вперёд ноги и замер, вероятно в уши из проводов полилась какая-то новая удивительная мелодия.

Мужик аж застонал от той мелодии, видимо, она того стоила, видать, она так сильно и мощно повлияла на его поведение и моральное состояние, что он не удержался от истошных воплей, вздыханий и причитаний. Он млел… он протяжно дышал…

Что ж… музыка на то и музыка, чтоб влиять на чувства людей.

Меломан, меж тем, ушёл в себя, никак не реагировал на то, как его шикарная спутница пыталась что-то ему сказать.

Лысоватый человек был во власти прекрасного… его ничего не интересовало… и никто. Но, как говорят, ничто не вечно. Только музыка. А она, вероятно, закончилась.

Это было ясно. Всё об этом говорило.

И сморщенное лицо слушателя. И его нос изогнутый. И лоб нахмуренный. И глаза выпученные, как при ярко выраженной базедовой болезни. Сперва чуток округлые, затем строго квадратные и даже почти ромбические (как у клоунов в цирке), а теперь выпуклые, стекловидные и явно чем-то недовольные. И уши… уши… Что-то не то с ними стало.

Уши у меломана изменились по многим параметрам. И по виду, и по цвету, и по пушистости, и по торчатости, и по просвечиваемости, и по гибкости, и по конфигурации.

Волосы на них, на ушах, стали ещё сильнее торчать. Чего не скажешь о проводах.

Провода обмякли и обвисли, они даже цвет свой поменяли, какими-то блёклыми стали, бледными, тусклыми и безрадостными.

Мужчина нажал пару-тройку кнопок на микроскопическом пульте, висящем на тех же проводах, покрутил колёсико и улыбнулся, видимо нашёл то, что ему по сердцу было. Вот и хорошо. Ну и слава Богу.

Человек нашёл, что искал. А это дорогого стоит.

Да. Жизнь от этого радостней становится. Для всех! Жить сразу хочется. Да! Жить! Жить! И жить! Жить и не тужить. Долго и счастливо! В своё удовольствие. Себе в утеху. На свою потеху. Да-с… жисть такая штука… – сложная она. Как повезёт, в общем. Куда кривая вывезет. Куда тропка извилистая приведёт.

Но каждый индивид, живущий на белом свете, старается. Да, каждый стремится. Всегда он стремился. И теперь стремится. А как же ещё-то. По-другому не получится.

Каждый сверчок, каждый торчок, каждый бычок, каждый индивид, живущий на планете, пытается найти свой собственный шесток и залезть на него. И сидеть там всю жизнь в своё удовольствие. Вот оно… счастье настоящее… Пришло оно, наконец-то… Ах… ох и ух… свет даже потух… Счастье нам привалило… Жизнь наша удалась…

Такая вот парадигма актуальная. Такая вот ситуация жизненная.

Меломан на седьмом небе от счастья был. Но недолго.

Музыка его манила. Музыка его с собой звала. Пришлось подчиниться.

Вот он снова отключился. В себя ушёл. Музыка им завладела. Вовсе.

Голова его опять задёргалась, как у неврастеника форменного: туды, сюды и обратно. И снова, и опять, и вновь, и сызнова.

Вот он что-то мурлыкать себе под нос стал.

Руками начал двигать в такт своему мелодичному мурчанию.

По всему было видно, что он в музыкальную стихию окунулся и что окружающее ему совершенно не интересно, оно ему фиолетово и по барабану. Да. Именно фиолетово. Именно по барабану. Так теперь говорят современные обыватели, будь то они малышами иль взрослыми. Без разницы. Время такое слишком пофигительное пришло.

Меломан сидя пританцовывать стал.

Мурлыкал тихонечко что-то мелодичное.

Было видно, что хорошо ему. Он блаженствовал.

Затем мужчина быстро и шустро, нога об ногу, снял свои шикарные светлые модные башмаки на толстущей пупырчатой манке и на бок повернулся.

В самолёте сразу грязными носками запахло.

Явление восемнадцатое

Следом за этим дёргающимся мужчиной, истинным хроническим эпилептиком, и его грудастой аппетитной толстухой, которая была очень довольна собой, показались два молодых человека… стройных как рояль, свежих как мимоза, прытких как лань

Эти парни шествовали с эдаким гордым видом умных, грамотных, вежливых и компетентных во всём людей.

Они были в новеньких светлых костюмах-тройках, в чудесных галстуках (один в полоску, другой в крапинку) и дивных модных очках.

Они вышагивали очень и очень важно и величаво, вальяжно и значимо, весьма-весьма царственно и даже с чувством чересчур высокого человеческого достоинства.

Как гуси на выпасе.

Как индюки на прогулке.

Как гусары на долгом привале.

Как министры при назначении на пост.

Как олигархи и их дети при награждении государственными орденами.

Оглядевшись по сторонам, эти отменные модники-мажоры направились к местам, которые находились прямо перед Геннадием Витальевичем.

«Ого! Вот какие джентльмены! Вот какие сэры! Вот какие красавцы! Вот какие кавалеристы лихие! – моментально пронеслось у него где-то там… в далёком-далёком подсознании, в самых-самых дальних загогулинах, нет… не в загогулинах… а в закоулках головы. – Важные, однако, они перцы! Царственные, однако, персоны! Величественные! По всей вероятности, это птицы очень далёкого полёта. Сверх далёкого. Не далёкого, а высокого. Да. Высокого. Сверх высокого. Небесного. Может даже, они являются самыми главными, самыми значительными, самыми величественными топ-менеджерами самого первейшего ранга из какой-нибудь огромной международной компании. Из какой-нибудь трансатлантической или межконтинентальной. Не с Луны ли свалились… эти… эти… эти инопланетяне чудные… красавцы писаные… неземные… Не с Марса ли… Или Венеры… Или далёкого Альдебарана… А может… может из правительства российского… либо из парламента федерального. Да. Это точно. С тех они краёв. Это так, по всей видимости…»

У одного из мажоров очки были с огромными квадратными зеркальными стёклами в изысканной дорогой чёрной роговой оправе, а у другого, наоборот, с очень маленькими кругленькими в шикарном золотом обрамлении. Как у Лаврентия… у Павловича…

Молодые люди привычно катили за собой по два небольших чемодана с яркими наклейками на бортах. Наклейки-ярлыки громко кричали про те места, где эти чемоданы и их обладатели побывали: «Москва», «Рублёвка», «Жуковка», «Архангельское», «Якутск», «Покровск», «Владимировка», «Мохсоголлох», «Жатай», «Бердигестях», «Улан-Удэ», «Кяхта», «Тарбагатай», «Бодайбо», «Кызыл», «Грозный», «Назрань», «Нальчик», «Киев», «Шепетовка», «Париж», «Лондон», «Вашингтон», «Нью-Йорк», «Женева», «Антверпен», «Копенгаген», «Брюссель», «Осло», «Стокгольм», «Хельсинки», «Токио», «Пекин», «Пхеньян», «Ямайка», «Мадагаскар» и тому подобное… Много всего разного…

Чемоданы этих чудных высокопоставленных и великосветских мажоров катились за ними по ковру на маленьких скрипучих колёсиках с неприятными на слух звуками: ширк-ширк… скрип-скрип… вжик-вжик… хрык-хрык… крык-крык… грык-грык…

На плече у каждого то ли знатного топ-менеджера, то ли регионального (а может, и гораздо выше) депутата, то ли федерального министра, то ли ответственного помощника какого-либо весьма важного государственного персоналия, принадлежащего к высшему обществу, к элите, висело по красивому пузатому портфелю из очень хорошо выделанной африканской тёмной крокодиловой кожи.

Кожа на портфелях блестела и притягивала к себе внимание.

Кожа была великолепна, кожа играла на свету своими выступами и впадинами, на ней отчётливо были видны грозные кровавые следы от острых зубов других крокодилов, с которыми этот бедолага однажды боролся за первенство в своём регионе, за право на безусловное обладание всеми без исключения красивыми самками… за выживание, наконец.

Кто победил в том сумасшедшем поединке – неизвестно. Да это и неважно уже.

Важно то, что из той кожи, чудной и крепкой, умельцы знатные заморские пошили такой замечательный во всех смыслах портфель.

Кожа играла на свету своими чудными прелестями и своими дивными изъянами.

А как же иначе? Прелести и изъяны в любом материале есть. И в любом обществе тоже они существуют. Наше – не исключение.

Но мы немного отвлеклись.

Вернёмся, пожалуй, к коже. К той, к крокодиловой. Или крокодильей. Как вам будет угодно. Она была роскошна. Она напоминала далёкую громадную жаркую Африку, прародину всего человечества. Именно здесь нашли самые древние останки рода Homo и вида Homo Sapiens, и его вероятных предков, из которых мы потом получились: и люди, и человеки. Одни стали хорошими; другие плохими; третьи так себе, ни рожи, ни кожи, седьмая вода на киселе; четвёртые вообще никакими… то ли есть они, то ли нет их, по-разному в жизни бывает. Жизнь штука сложная, многообразная и противоречивая.

Огроменные Индийский и Атлантический океаны тут же встали пред глазами.

Жаркие и знойные прерии растянулись на многие-многие сотни километров.

Тропики и субтропики проявились во всей своей красе. Ах, какая прелесть…

Акулы запрыгал из воды, готовые сожрать любого и каждого… Ой! Ай! Уй!

Замаячили величавые пирамиды Хафры и Хеопса, руины и развалины Карфагена.

Великий Сфинкс и не менее великий Нил нарисовались. А в протяжённом Ниле уйма этих… всяких… сожрать любого готовых.

Крокодилы и аллигаторы вдруг забегали… пасти свои раскрыли… зубы острые и длинные показали… Ой! Как бы чего худого не вышло… О, Боже… Спаси и сохрани…

Но разговор сейчас не об этом.

Разговор сейчас о вещах, которые затащили в салон самолёта эти два хмыря, ой, то есть… мажора. Да ещё в таком громадном количестве. По два чемодана на брата – это уже перебор. Даже больше чем перебор. Да ещё портфели пузатые…

Это вопиющее нарушение! Возмутительное безобразие! И даже злостное!

Почему они, эти молодые и хорошо одетые красавцы-мужчины, не сдали свои многочисленные манатки в багаж, оставалось вопросом.

У многих присутствующих и видевших это форменное безобразие и нарушение в голове мышки и крыски забегали… – мол, как это так… дескать, это же… это же… это же сущее вредительство… это же хулиганство откровенное… это же наглость неописуемая.

Но никто и слова не сказал. Нет. Не вымолвил.

То ли боялись связываться, то ли не хотели высовываться… по причине того, что и к ним тогда могут возникнуть вопросы: почему… зачем… ну и так далее…

Даже стюардессы промолчали: то ли языки проглотили, то ли поскромничали, то ли ещё что…

Тем не менее, они ничего им не сказали, не настыдили и не наругали, не сделали замечания, не потребовали немедленно сдать в багаж чемоданы эти противные… и даже не призвали к ответственности за такое злостное нарушение авиационных порядков, законов и уставов. Девушки только очень вежливо и стыдливо, но всё-таки весьма и весьма настоятельно, посоветовали им разместить эти вещи на полу под сиденьями впереди стоящих кресел; мол, так положено на борту воздушных судов.

Ребята же молча, упорно и стремительно, ни на кого не обращая абсолютно никакого внимания, втиснули по одному чемодану на верхние багажные полки, а два других бесцеремонно запихнули за спинки своих кресел, и они оказались прямо перед огорошенным Геннадием Витальевичем.

Лишь благодаря слегка увеличенному расстоянию между рядами, там оставалось ещё немного свободного места, но вот сидеть перед стоящими почти вплотную здоровыми кожаными «гробами» оказалось не совсем приятно и не совсем ловко.