Моран дивий. Стезя

Она была дочерью сильного рода и женой князя из сильного рода. Она была красива и молода. Она всегда была первой в воинских упражнениях и лучшей певуньей в девичьих хороводах. Она родила сына. Она готовилась вскоре приобщиться таинств Сурожи, став её посвящённой по праву крови и по зову сердца. Она княжила в одном из самых крупных городов Угрицкой земли. У неё был богатый хлебосольный дом, принимавший множество интересных людей: посланцев из далёких диковинных земель, мудрецов, отягощённых багажом наук, странствующих музыкантов и героев, о которых слагали легенды. Ей подносили в подарок меха и самоцветные камни, драгоценные ткани, диковинные сладости и редкие книги. Она купалась в любви и почёте. Перед ней была вся жизнь. Что осталось от всего этого? Что ждёт её впереди? Госпожа моя Сурожь, помоги своей несостоявшейся жрице! Дай выполнить предназначенное и встретить без страха то, что ожидает впереди…

Свенка снова и снова возвращалась мыслями к тем минутам, когда, распахнув двери, в её покои вошёл князь. Девушки как раз помогали облачаться своей княгине для её последнего боя. Они уже упаковали её в тонко выделанную кольчугу и застёгивали поножи. Кажется, именно их. Что сказал князь, когда вошёл? Не вспомнить… Что же он сказал? Да, не важно. Девушки ушли. Они остались вдвоём.

Малиц молча подошёл к окну. Молчала и Свенка, ожидая слов мужа.

– Княгиня, – сказал он. – Ты сейчас переоденешься в походное снаряжение, возьмёшь одежду потеплей и дружинника, которого я пришлю. Выйдешь по тайному ходу за стену и попытаешься спасти нашего сына.

Княгиня молчала.

– Вы пойдёте на восток, по направлению к Себревецу. Там вам помогут добраться до Угреца. Собирайся.

В дверях князь оглянулся. Как-то не так надо прощаться с женой, – подумал он. Может, надо бы обнять, сказать слова напутствия? Тёплый взгляд, ласковые руки… Нет, это всё не про них.

– Помолись хорошенько Сурожи, – сказал он. – Может, хотя бы она найдёт время позаботиться о своих несчастных детях, раз другим богам недосуг.

Дверь хлопнула. Княгиня неподвижно стояла в тусклом свете серого ноябрьского дня, проникающего через окна светлицы. Она судорожно вздохнула. Близкая и такая неминуемая смерть ослабила свою стальную хватку. Появилась надежда. Надолго ли? Свенка перекинула через плечо ещё не остриженную косу и кликнула девушек.

… Брак их был выгоден обоим. Свенка хоть и принадлежала к роду гораздо более древнему и славному, чем Угрицкий, но не считала Малица себе не ровней. Конечно, княжич – всего лишь младший сын и вряд ли ему светит стОящее наследство. Кроме того, очень уж молод – не скоро какой-нибудь город решится доверить ему княжескую булаву. Но и она – одна из семи дочерей князя Бодрича и одна из семнадцати его детей! Батюшка оказался уж очень плодовит, а дети получались на удивление крепкие и здоровые и ни в какую не хотели умирать в младенчестве. Все выросли. И все хотели власти и славы.

Сыновей Бодрич кое-как распихал по уделам, младших отпустил в свободное плавание, и они теперь пытались стяжать себе княжескую службу в соседних землях. Две дочери ушли с дружинами братьев за вольной жизнью. Остальных надо было пристраивать замуж и, желательно, выгодно. Бодричу было что предложить – военный и торговый союз с Дубрежскими городами – это вам не фунт изюму. На это приданое честолюбивый Малиц не мог не обратить внимания. Да и Бодрича вполне устроило предполагаемое родство с Угрицкой землёй. Особенно, когда Малиц сел на столе Зборуча.

В общем, сговор прошёл в атмосфере общей благорасположенности.

Сладилось ли у молодых? Как сказать… Они не испытывали друг к другу отторжения, их взгляды по многим вопросам совпадали. Образованная и дельная Свенка была хорошей помощницей князю в делах. И сына они родили быстро. А вот любовь между ними так и не родилась. Но какое это имеет значение? Разве для любви брачуются князья?

Малиц считал, что любовь может стать тягостной помехой ему в жизни и в делах. Разве не теряют разум влюблённые? Разве не перестают они мыслить здраво и поступать трезво? Разве может позволить себе князь поддаться этому дурману, пренебрегая безопасностью и выгодами своей земли, забыть о своём долге и увязнуть, как муха в сладкой патоке, в мечтах о ночных лобзаниях?

Нечто подобное привелось и ему испытать, будучи совсем юным и воспитываясь у сестры в Себревеце. Мучимый томительной негой и кипящей страстью к дочери сотника из Ванескиной дружины, теряющий голову при виде её юного лица и легкой поступи, неспособный отвлечься ни учёбой, ни охотой, он сходил с ума от невозможности реализовать свои желания, от её беспечного равнодушия. Потом, когда его отослали в Угриц, когда время остудило страсть, и образ его мучительницы подёрнулся туманом, Малиц еще долго помнил перенесённое им безумие и чувствовал себя выздоравливающим после долгой, изнуряющей болезни. Каждый год он приносил дары Сурожи и просил только об одном – никогда не посылать ему любви, избавить его от желания, делающего человека слабым. У княжича были большие планы на этот мир. Мир любил победителей. А слабых среди победителей не бывает.

Вот что думал по этому поводу Малиц и взглядов своих ни от кого не скрывал. А что думала Свенка? То, что она думала, она держала при себе. Может, только Сурожь знала…

Подземный ход, уводящий за стены города, княгиня и её сопровождающий преодолели без особых затруднений. Так же быстро и легко спустились, держась за закреплённую веревку, по крутому обрыву глубокого ерика, в стене которого был спрятан лаз. Провожающие скинули им мешки с вещами и провизией и втянули верёвку обратно.

Здесь, в густых низовых зарослях, дружинник князя оставил её и отправился наверх – добывать лошадей. Понятно, что трёхдневный путь с младенцем на руках пешком преодолеть было практически невозможно, а из города по тайному ходу коня не выведешь. Приходилось рисковать.

Княгиня осталась совершенно одна. Умостив ребёнка в гнезде из мешков, она разложила перед собой весь свой арсенал оружия и затаилась в кустах, вздрагивая от каждого шороха.

Муж выделил ей всего одного человека в сопровождение. Что ж, щедро… Даже девушек, служивших ей и, по совместительству, являющихся её охраной, тех, которых она привезла с собой в Зборуч из отцова дома, он оставил сражаться в городе.

Почему он не отправил её с сыном в Угриц раньше? Когда гучи ещё не стояли под стенами города? Ведь жители стали покидать его более десяти дней назад! Свенка тогда решила, что Малиц считает необходимым и достойным княгини погибнуть рядом с мужем, сражаясь за свой город. Ну а сын? К чему была эта жертва?

Она смирилась и готовилась встретить смерть. И вдруг сегодня – неожиданный приказ о бегстве из осаждённого города. И по-прежнему такой же сумасбродный, как и всё, что он творил. Глупый, слепой осёл! Свенка была в ярости. Неужели он не понимает, что сейчас спастись у них с ребёнком шансов практически никаких! Может, он и не хотел, чтобы они спаслись? Крамольная мысль… Но как ещё объяснить? Подлая скотина!

Даже если они благополучно не попадутся гучам, впереди у них тяжёлое испытание дорогой. Как довезёт она грудного младенца по уже почти зимней степи в Себревец? А оттуда – снова надо бежать, пусть уже и в более комфортных условиях. Выдержит ли ребёнок этот переход? Дать шанс на спасение в последнюю минуту, чтобы уморить в пути?

За себя княгиня тоже переживала. Конечно, дочь Бодрича не была белоручкой. Но её тренированные мышцы и воинская закалка давно не испытывались в деле – перерыв на время беременности и кормления был значительным. И отягощающий её младенец вряд ли добавит ей мобильности и сил.

Свенка посмотрела на опоенного сонными травами и потому мирно сопевшего на мешках княжича. Её горло сжалось от нестерпимой душевной боли за своего сына и его судьбу. Сможет ли она что-то сделать для него? Сумеет ли спасти? Может, небесными пряхами всё уже предрешено, может они соткали уже и их боль, и их смерть?..

К вечеру княгиня услышала конскую поступь и фырканье. Осторожно выглянув из своего убежища, она увидела дружинника, привалившегося к шее бредущего через кусты животного. Воин остановил коня, медленно и тяжело свалился на землю. Княгиня подошла и опустилась на колени, молча стала осматривать раны.

Мужчина, кривясь от боли, потянул изрезанной рукой из напоясных ножен узкий длинный стилет.

– Княгиня, сделай это, – сказал он хрипло. – Пусть Макона направит твою руку, дабы не дрогнула она…

Свенка взяла стилет.

– До скорой встречи у Маконы, воин, – сказала она и, примерившись, быстрым и точным ударом прервала мучения раненого.

Потом она вытерла нож о его одежду и, покрутив в руках невиданное ею доселе оружие, решила прихватить его с собой.

Закрыв глаза погибшему и закидав его тело колючими ветками лоха, Свенка пристроила у груди младенца в тканевой люльке, удобно подтянув её постромки у себя на плече, взяла коня в повод и отправилась по сухому дну ерика, всё более удаляясь от Зборуча и мерного гула вражеского лагеря.

* * *

С тех пор как меня загребли отдавать долг Родине, я не видел снов. Больше года. Занесло меня волей системы аж на Дальний Восток. Может, думал я с надеждой, Моран меня потерял? Может, не добивает его ментальная связь до посёлка Покровское на границе с Китаем? С каждым месяцем моя надежда на освобождение от наваждения крепла.

Крепло и моё намерение после дембеля остаться на какое-то время в этом благословенном краю, подарившем мне свободу от сводящего с ума диссонанса между свойственным мне рациональным восприятием действительности и ворвавшейся в неё несколько лет назад непонятной, пугающей мистической реальностью. Я не хотел её, не принимал. Я, что уж греха таить, её боялся. Но ей, правда, не было до этого никакого дела. Она просто была – признавали её или нет. И считала, что я должен с её существованием смириться. Смиряться я не хотел. Я хотел от неё бежать. Сейчас мне казалось, что бегство моё удалось. Ну, или, по крайней мере, я на верном пути.

Дома меня не ждала трепетная невеста, любимое дело или незаконченное образование. Поэтому, уволившись в запас, я отправился ещё дальше от родных мест и всего, что с ними связано, – в порт Южноморский, где нанялся на рыболовецкий сейнер.

Здесь Моран меня и настиг. Он пришёл неожиданно – новым сном и уже позабытыми чувствами и ощущениями.

Утром я проснулся и застонал. Господи, неужели опять! Ну, что делать? Куда бежать? В Америку теперь?

Я доработал сезон, купил старенькую, но крепкую «Сузуки» и вывел её на трассу, капотом к заходящему солнцу. В этот же ветреный майский день я начал свою длинную дорогу домой. Трёхмесячный путь через всю страну, наполненный опасностями, необычными встречами, людской взаимопомощью, потрясающими пейзажами, – казалось, станет самым удивительным приключением в моей жизни. Ну что ж, долгое время так оно и было. Я до сих пор люблю вспоминать те дни, так непохожие на мою нынешнюю жизнь. Сейчас мне, правда, кажется, что происходило всё это как будто не со мной, как будто я прочитал когда-то давно интересную, но уже почти позабытую книгу. Её образы встают передо мной в тишине воспоминаний, я перебираю их как драгоценные камни и складываю в самые укромные и закрытые для всех уголки своей памяти.

… Проваландавшись в родительском доме до зимы, я засобирался в город на поиски работы, не имея совершенно никаких предпочтений и наклонностей, и ни к чему не стремясь. Просто – не сидеть же у родителей на шее. Взяли меня в автомастерскую помощником механика – меня это вполне устроило.

* * *

Однажды мне позвонил Геша – единственный приятель со студенческих времён, с кем мы продолжали общаться:

– Дмитрий Алексеевич, затусить не желаете вечерком? – осведомился он.

– Геш, бухать в такую жару – удовольствие, прямо скажем, сомнительное…

– Ну, так мы не будем насиловать организм! Начнём с лёгкой разминки – пляжа и холодного пива. А уж дальше у кого как пойдёт…

Вот же змей-искуситель. Вообще-то я был сегодня настроен мирно – на тихую идиллию с Асей. Мы с ней давно не виделись. А вчера я ей таки позвонил и осчастливил надеждой на свидание. Можно, конечно, свидание отложить и отправиться куролесить с друзьями, чтобы при следующей нашей встрече моё совестливое сердце терзалось её укоряющими взглядами и грустными вздохами. Да уж…

С Асей я встречался около полугода и, честно говоря, раздражала она меня всё больше. Это не значит, что бедняжка была в этом виновата. Ася, и я всегда это признавал, была замечательной девушкой – симпатичной, неглупой, заботливой и понимающей. Она прощала мои редкие звонки, моё ограниченное к ней внимание, моё нежелание ни развивать, ни прекращать наши отношения. Меня устраивало, что она есть в том формате, в каком есть. Иногда, правда, моя совесть, встрепенувшись, задавалась вопросом – а всё ли устраивает Асю? Но я быстро разъяснял своей совести, что девушку никто на цепи не держит, и если её что-то не устраивает, она всегда может встать, отряхнуться и поискать вариант более для неё приемлемый.

– Соглашайся, Димыч! – завопил Геша в ухо, дабы прервать мои колебания. – У меня есть для тебя сюрприз! Ты обрадуешься!

Геша заехал за мной к вечеру на своей понтовой, недавно приобретённой белой «бэхе». Салон был полон громогласных полузнакомых парней и весёлых загорелых девчонок в шортах. Мне удалось кое-как втиснуться, усадив одну из них к себе на колени, и мы, сопровождаемые оглушительным грохотом сабвуфера, рванули за реку на пляж.

На улице стояла одуряющая сорокоградусная июльская жара. От неё, при таком количестве набившегося в машину народа, не спасал даже кондиционер. Но снаружи было ещё хуже: в тени – раскалённая ватная духота; на солнце – незабываемые ощущения плавящегося и истекающего воском тела и пощёлкивающие от жара волосы на макушке. Хорошо хоть не было ветерка, который в таком пекле создаёт полную иллюзию обмахивания веником в раскалённой парной.

Высыпав из машины и скидывая на ходу одежду, подпрыгивая и ойкая на обжигающем песке, мы ринулись в воду. Река встретила нас ласковыми объятиями. Пожалуй, чересчур ласковыми. Могла бы быть с нами и чуть попрохладнее. Но всё равно она была спасением для полуварёных и хорошо прожаренных горожан, в конце рабочего дня заполнивших все пляжи по обоим берегам.

Спасительного заката не пришлось долго ждать. Яростное, раскалённое до красна солнце рухнуло, остывая, за реку, оставив на ней ослепительно сверкающую дорожку. Она, казалось, сама по себе источает жар и освещает реку. Потом исчезли её последние блики. В воздухе повисли душные сумерки.

Погрузившись тем же составом, но уже в две разные машины, что не могло не радовать, мы рванули на хату к какому-то Лёхе, обещавшему весёлое продолжение вечера.

– Геш, рассказывай – что за сюрприз? – я упал на сиденье рядом с водителем.

– А вот щас у Лёхи всё сам и увидишь…

– Знаешь что, давай без приятных неожиданностей. Терпеть их не могу. Я должен заранее знать, чем же так сильно меня хотят порадовать.

Геша не стал ломаться:

– Помнишь Тимоху Бадарина? Ну, да помнишь, конечно. Вы же с ним друзьями были, и в общаге жили вместе.

– Ну?

– Приехал он вчера из Москвы в родные пенаты погостить. Сегодня должен у Лёхи быть. Так что почеломкаетесь…

Геша нажал на кнопку громкости и раскалившуюся на солнце машину затопил грохот «Smells like teen spirit».

* * *

В табачном чаду галдящей, смеющейся, музицирующей и звенящей бутылками квартиры я сразу нашёл Тима. Он сидел на подлокотнике кресла и, размахивая банкой пива, что-то увлечённо рассказывал хохочущим девчонкам. Когда он почувствовал на себе взгляд и поднял глаза, я увидел в них удивление и… Может быть, некоторое замешательство?

Тим широко улыбнулся, поднялся со своего насеста, мы пожали друг другу руки и обнялись, как положено старым друзьям после долгой разлуки. Что-то ёкнуло у меня в груди. Ну надо же! Не замечал раньше в себе подобной сентиментальности.

– Как же давно мы не виделись, – сказал Тим, рассматривая меня. – Ты сильно изменился за три года.

– За десять лет изменюсь еще больше, – улыбнулся я. – Это не достижение. А вот у тебя, я слышал, есть чем похвастаться – вполне успешно покоряешь столицу. Хорошая работа с хорошим доходом, семья с ребёнком. Двадцать пять – а ты уже всего достиг…

Тим поморщился.

– Не лицедействуй. Уж я-то знаю, что все эти перечисленные анкетные пункты ты достижениями не считаешь.

– Главное, чтобы ты сам так считал.

– Покурим?

Мы вышли на балкон. Город гудел неумолчно и тягостно, как зубная боль. Он пережигал энергию нашей реки в электричество, на горизонте собирая его рыжим заревом, гасящим звёзды. Дым от сигарет поднимался в ослеплённое городом беззвёздное небо. Дневная жара спала. Наступила ночная горячая духота. Какое-то время мы молча курили, облокотившись на перила и наблюдая за гаснущими искрами сорвавшегося с сигареты пепла.

– Как ты? – спросил Тим.

– В порядке. Могло бы быть лучше, да некуда.

– После армии сразу в город вернулся?

Я живо и в красках расписал ему свои похождения, с удовольствием наблюдая выражение искреннего восторга на лице друга.

– Ну что ж, – сказал он, дослушав моё краткое жизнеописание, – я раздавлен. Как же здорово у тебя получается жить! Это путешествие через страну – просто что-то невероятное. И работа на сейнере в Тихом океане – сбывшаяся мечта романтика.

Я засмеялся.

– На самом деле, таскать рыбу в зимнем океане, вкалывать как раб на галерах, мёрзнуть и недосыпать в путину – такую жизнь можно назвать как угодно, только не романтикой. Нет уж, спасибо. Лично я на всю жизнь нарыбачился. Ты лучше скажи, как в Москве очутился? Решил не изобретать велосипед и вступить в ортодоксальную секту успешных человеков? Какие там этапы посвящения? Москва, семья, фирма, крутая тачка, две недели на Сейшелах, московская квартира…

Тим хмыкнул:

– Посвящение квартирой ещё не прошёл. На очереди. А ты что думаешь делать со своей жизнью?

– Пусть она сама думает, что со мной делать. Как могу оттягиваю пока начало служения богу мещанства – ужасному и могучему. Живу как придётся. Мне нравится. А там посмотрим.

– Ты рассуждаешь, как моя сестра. Она тоже со своей жизнью всё никак не определится – бросается из огня в полымя. Из художников – в медработники, из артисток – в садовники. То в приюте для собак работает, то на археологические раскопки едет, то газету издаёт. Один университет бросила, в другой поступила, на заочный перевелась… С ума с ней сойдёшь. Я, говорит, ищу себя в этой жизни. Как найду, дам вам знать.

– Она с тобой, в Москве?

– Нет, в городе у нас чудит. Она от Юрзовки далеко не уедет.

Тим поманил меня пальцем и указал на светящееся балконное окно за нашими спинами.

– Вот же она сидит. Видишь? Не узнаёшь, что ли?

Я стал сосредоточенно вглядываться в лица девушек – смеющиеся, задумчивые, оживлённые, скучающие… Кто же из них Леська? Неужели так сильно изменилась?

– Лесь! – позвал Тим. – Можно тебя на минутку?

Девушка, сидящая на диване по-турецки, в джинсовых шортах и майке с пацификом, изящно спустила длинные стройные ноги на пол и подошла к брату – худенькая, лёгкая, словно воздушная. Короткая стильная стрижка на мягких шелковистых волосах, красивый рисунок розовых губ… Я смотрел на неё и не находил ничего знакомого. Или все-таки?.. Пожалуй, те же блестящие голубые глаза, те же веснушки на носу…

– Я Димку сразу узнала, – объявила она. – Вот, думаю, угадает ли он меня? Увы…

– Ты очень изменилась, – растерянно сказал я. – У тебя и волосы другого цвета, – пробормотал, глядя на её каштановые пряди.

Леся рассмеялась:

– Краска в наше время творит чудеса.

– Извини. Не то хотел сказать. Я имел в виду, что помню тебя совсем ребёнком, а ты, оказывается, уже выросла.

– Выросла-то как! а загорела-то! а похудела! в чём душа держится! – дурашливо подхватила Леська.

– Леся! – одёрнул её Тим. – Ну что ты в самом деле! Ты же видишь, у товарища культурный шок от твоей взрослости и твоей несравненной красоты. Будь к нему снисходительней.

– Честное слово, – начал оправдываться я, – даже не знаю, почему меня твоё явление так поразило. Шаблон образа «сестры друга» разбит вдребезги. Как теперь вести себя с ней, если она взрослая и привлекательная девушка? Я в растерянности…

– От растерянности, смущения и замешательства есть одно верное средство, – Леська покачала у нас перед носом бутылкой коньяка. – Очень хорошо помогает также при ломке стереотипов.

– У меня предложение, – Тим отобрал у сестры бутылку. – Давайте отсюда смоемся. Я знаю в этом доме одно хорошее местечко. Посидим втроём, напьёмся как следует. Кто за?

Прихватив со стола ещё одну бутылку и кое-какой снеди на закуску, мы выскользнули в подъезд.

На площадке стояла молодая женщина и, прислонившись к перилам, нервно курила. Одета, причёсана, накрашена и украшена она была так, чтобы даже несведущему человеку была видна крупная надпись «ДОРОГО» на её стильном прикиде.

Я, честно говоря, перед такими дамами тушуюсь. Они не будят во мне мужских инстинктов, но заставляют чувствовать себя представителем низшей расы. Кажутся непонятными и далёкими, как инопланетяне. В моих дурацких фантазиях, подкармливаемых однообразными голливудскими ужастиками, такая женщина, оказываясь в постели с мужчиной, непременно откусывает ему голову после любовных утех.

Так вот, столкнувшись с этой дамочкой, я заметил, что стушевался не я один.

– Привет, – промямлил Тим.

Женщина уставилась на нас, как Ленин на буржуазию.

– Я так и знала, что найду тебя здесь.

– Дашь, понимаешь, так получилось. Меня ребята пригласили совершенно неожиданно. Я как раз собирался тебе позвонить.

– Не надо мне ничего объяснять!

– В таком случае, чего ты припёрлась? Если тебе не нужны мои объяснения?

– Я думаю, ты должен объяснить своему ребёнку, почему она уже который вечер не может дождаться своего отца домой!

Леся тихонько потянула меня за руку вверх по лестнице. Мы за несколько секунд, держась за руки, взлетели на пятый этаж и через чердачный люк вылезли на крышу старой облезлой хрущёвки.

Здесь царила ночь. Точнее, городская ночь – шумная, блеклая, как выляневший ситец, безликая. Но, тем не менее, – это была ночь на крыше с раскинувшимся над нашими головами огромным чёрным куполом, подсвеченным по краям заревом городских огней. На востоке поблёскивала широкая полоса реки. А над ней фонарём висела жёлтая луна, слегка прикушенная с левого боку.

Мы уселись с Олесей прямо на крышу, ещё не остывшую после дневного солнечного безумия, лицом к реке и открыли бутылку.

– Бедный Тим, – сказала Леся. – Не повезло ему с этой Дашкой.

– Как он умудрился на ней жениться? При нашей последней встрече, я помню, он к этому совсем не стремился.

– Как обычно, – Леся достала из пакета виноград и, отломив веточку, протянула мне. – Когда она поняла, что запахло жареным и Тим срывается с крючка, то разумно решила, что её единственный шанс – брак по залёту. И быстренько это обстряпала. Дашка забеременела, они расписались, и Тим ушёл в армию. Ненавижу её.

– Ого!

– Да, ненавижу! За то, что Тим несчастлив. Хотя головой-то я понимаю, что она в этом не так уж виновата. Девчонка была в него искренне влюблена, а он морочил ей голову. Жил с ней, чтобы не жить с тобой. Ведь так?

Я промолчал.

– А потом, когда они поженились, всё стало ещё хуже. Скандалы, ссоры, дрязги. Думаю, от её любви тоже уже ничего не осталось, слишком много боли он ей причинил. Она ведь не дура, всё понимает. Но вцепилась в него мёртвой хваткой. Тим сейчас – завидная партия, состоятельный, успешный мужчина. Такими не разбрасываются.

– Значит, ты тоже считаешь, что в несложившейся личной жизни Тима виноват я?

Леся хмыкнула.

– Ну а кто? Косвенно, конечно. Тим тоже виноват. Хоть и ссылается всё время на обстоятельства. А вообще, оба вы дураки. Почему нельзя было в своё время всё выяснить раз и навсегда – покричать, высказать друг другу всё что накипело, подраться, в конце концов, – но выяснить! Жизнь, может, у вас по-другому бы сложилась. И дружбу вашу так не покорёжило бы.

– Лесь, это всё дело прошлое.

– Хм. Наше прошлое давлеет над нашим настоящим. Разве нет?

Мы по очереди приложились к бутылке.

– Откуда ты знаешь, что между нами тогда происходило?

– Тим рассказал, конечно. Потом уже.

– Что ещё он тебе рассказал?

Леся помолчала, словно раздумывая – говорить мне или не стОит?

– Ты про сны? – неуверенно спросила она. – Не бойся, – добавила тут же. – Никто больше не знает. Это наш с Тимом маленький секрет. Мы никогда не желали тебе зла.

Из тёмной тучки-недомерка, зависшей над крышами и едва прикрывшей Большую Медведицу, брызнуло горячими каплями. Я коротко приложился к бутылке.