Прерыватель. Игра в прятки

Алексей Загуляев

Прерыватель. Игра в прятки

Все совпадения с настоящими событиями, людьми и локациями либо случайны, либо не несут в себе никакой реальной основы, являясь исключительно фантазией автора.

Глава 1. Эмма Редвуд

К концу девятнадцатого столетия Англия становится одной из самых промышленных стран в Европе. Повсюду гудят фабрики и заводы, пускающие в лондонское небо чёрные клубы дыма. Смог смешивается с туманом, и на восходе всё небо кажется багрово-зловещим.

Волны эмиграции заполоняют столицу, где уже в тысяча восемьсот девяностом проживает больше пяти миллионов человек, и каждый десятый из жителей промышленных зон умирает от туберкулёза. В маленьких комнатках лондонских трущоб ютятся по десять человек, лишённых элементарных удобств – питьевой воды и канализации. Процветает проституция. Беспризорники заполоняют грязные улицы в поисках лёгкой наживы и пропитания. В Ист-Энде, особенно бедном и густонаселённом районе Лондона, почти безнаказанно вершат своё уличное правосудие «Бессарабские тигры» и «Одесситы». На смену Джеку-прыгуну приходит другой Джек, которого нарекают Потрошителем. На фоне и без того криминальной обстановки его жестокие убийства кажутся особенно чудовищными. Несмотря на то, что с момента последней его жертвы минуло двадцать лет, Лондон продолжает сковывать страх, разливая по тёмным переулкам особенную атмосферу, которую смог бы почувствовать каждый, кто впервые оказался в логове этого индустриального монстра.

Начиналась новая эра, которая совсем скоро должна будет вылиться в мясорубку Первой мировой бойни.

Эмма Редвуд оказалась в столице впервые за свои двадцать девять лет, и потому её впечатления от Лондона не были исключением.

Родилась она в маленькой итальянской деревне, аккурат возле французской границы. В январе тысяча восемьсот восемьдесят седьмого при вторжении в Эфиопию (позже это столкновение назвали «резнёй в Догали́») погиб её отец (британец по происхождению), служивший рядовым в итальянском батальоне. На тот момент Эмме исполнилось восемь, и совсем скоро они с мамой вынуждены были переехать во враждебную тогда Италии Францию, к бабушке по материнской линии.

В Лионе Эмма получила приемлемое образование (полное среднее и два курса университета на кафедре химии) и к моменту переезда успела поработать какое-то время воспитателем в «Эко́ль де Рош»1, что в итоге и сделалось причиной её переезда в Лондон. Это почти бегство стало печальной вехой в жизни Эммы – и потому, что она не сумела сдержать свой суровый нрав, и в большей степени потому, что убегать пришлось не только от самой себя, но и от Александра, которого она, как умела, любила и который отвечал ей безусловной взаимностью. Александр был тридцатилетним мужчиной, статным, довольно неплохо обеспеченным и до беспамятства влюблённым в своенравную Эмму. Девушка не раздумывая вышла бы за него замуж, если бы не одно «но» – Александр был слишком чадолюбивым, мечтал о большом семействе со множеством маленьких спиногрызов. А Эмма детей не любила. И даже больше – они её бесили, выворачивали наизнанку, делали её жизнь похожей на какой-то театр абсурда. Но в то же время жить без присутствия где-то поблизости детей она не могла. Они были как бы источником, из которого она черпала энергию, сущность которой сама не могла объяснить ни себе, ни тем более кому-то другому. И чем конфликтнее становились отношения между ней и детьми, тем больший поток энергии перетекал в каждую клеточку её тела, так что порой она впадала в самый настоящий экстаз, готовый обернуться обмороком, наверное, чем-то похожим на пик физической близости, которая случается между женщиной и мужчиной. Дети в общежитии «Эколь де Рош» боялись эту фурию как огня, в её присутствии ходили по струнке и в тайне мечтали избавиться от её всевидящего ока. Так оно в конце концов и случилось – о способах воспитания Эммы вскоре узнало начальство и выдворило девушку из заведения, не написав даже рекомендательного письма. В ту же пору и настойчивое ухаживание Александра сделалось запредельным. Эмме необходимо было дать наконец мужчине однозначный ответ. Однако она предпочла промолчать и в тайне от жениха покинуть Францию, отправившись с поддельной рекомендацией на другой берег Ла-Манша.

На календаре был май тысяча девятьсот восьмого года.

Прибыла она из Кале, переправившись на пароме в Дувр и позже, далеко за полдень выйдя на вокзале Чаринг-Кросс. На пароме её изрядно укачало, потому она выглядела ослабленной и бледной, когда её встретил специально посланный человек на белом «Роллс-Ройсе».

Её предупредили в письме, что встретят и довезут прямиком до Баркингсайда, но такой роскоши, как «Роллс-Ройс» она предположить не могла. Видимо, в «Girls` Village Home2» к вновь прибывающему персоналу было какое-то особо трепетное отношение. Тем более если учесть, что в «Деревенских домах принцессы Марии» ей отказали. «Деревня для девочек» в Баркингсайде оказалась куда приветливей, и это Эмму порадовало, отчего она несколько оживилась.

– Прошу вас, мадам, – водитель предусмотрительно открыл дверцу.

– Мерси, – ответила девушка и, аккуратно подобрав длинное тёмно-зелёное платье, забралась в салон, задев шляпкой крышу автомобиля.

– Mon Dieu!3 – по-французски выругалась Эмма и тут же извинилась, перейдя на английский. – Простите.

Водитель лишь слегка улыбнулся, окинул худую фигуру Эммы шаловливым взглядом и переместился за руль.

– Allez-y, madame! De grandes choses nous attendent!4 – воскликнул он, артистично взмахнул рукой и резко тронулся с места.

Шляпка окончательно слетела с головы Эммы, но в этот раз она не стала ругаться, сумев сдержать очередную порцию гнева.

За разговорами о всяческих пустяках они добрались до места уже поздно вечером. Впрочем, было ещё довольно светло, поэтому Эмма смогла оценить открывавшиеся ей по дороге мрачные городские виды. Только ближе к деревне пейзаж стал приобретать более-менее пасторальный облик, и Эмма с облегчением вздохнула, когда они, свернув с Хорнс-роуд, остановились возле Дома губернатора.

Встретила её Сири Элмсли собственной персоной. Сам Томас Бернардо, её супруг, скоропостижно скончался от сердечного приступа три года тому назад, поэтому отныне все заботы о многочисленных приютах легли на её плечи. Женщина, мельком взглянув на рекомендательное письмо, объяснила Эмме суть её основных обязанностей и проводила к коттеджу, в котором ей предстояло жить и присматривать за детьми.

Водитель, которого звали Питер, помог с чемоданом и удалился, на прощание лишь весело подмигнув Эмме, отчего её тут же передёрнуло. Впрочем, она и в этот раз сумела себя сдержать и слегка кивнула в ответ головой.

Сири остановилась возле коттеджа, оглядела его грустным взглядом и сказала:

– Киска.

– Что, простите? – не поняла Эмма.

– Так называется этот дом, – уточнила Сири. – У нас, знаете ли, принято каждому дому давать имена. Этот мы называем «Киска». Тот, что слева, именуется «Синдал». А справа – «Джойси», он выходит на Хорнс-роуд. В «Джойси» живут мальчики.

– Мальчики? – удивилась Эмма.

– Ну да. Пытаемся идти в ногу со временем, преодолеть половую сегрегацию. Пока, разумеется, в качестве эксперимента. – Сири замолчала и слегка нахмурилась. Потом продолжила: – Не знаю, связано ли это с тем, что на днях произошло в «Киске»…

– А что случилось?

– Две девочки и два мальчика из «Джойси» пропали три дня тому назад.

– Вот как! – воскликнула Эмма.

– Полагаем, что решили сбежать. Такое, хоть и редко, но всё же случается в нашей деревне. Знаете, неблагополучные дети… Не всем по душе строгие правила, которые здесь царят. Кое-кого тянет к прежней жизни. Правда, не в этом случае. Тут дело в чём-то другом. Сбежали самые смышлёные из детей, которым в нашей деревне нравилось. Это я знаю точно. Шумиху мы поднимать не стали. Да полиции сейчас и не до нашей деревни. Олимпиада. Да ещё эта франко-британская выставка. Патрули на всех улицах, следят за порядком и гоняют шпану. Надеемся, что дети вернутся, когда осознают, чего потеряли. К тому же у нас есть свои осведомители во всех подворотнях. Предыдущая воспитательница была уволена в связи со случившимся, потому мы вас и приняли в такой спешке. И ещё один врач исчез из нашего госпиталя, в тот же день, что и дети. Странно всё это. Так что будьте внимательны к тем, кто здесь остался. В «Киске» витают не самые лучшие настроения.

– Я вас поняла, миссис Элмсли, – с серьёзным видом кивнула Эмма.

– Сири. Зовите меня Сири, Эмма.

– Хорошо.

– Остальное, – заключила хозяйка, – вам расскажут уже завтра. А пока отдыхайте и знакомьтесь со здешними обитателями. И не спускайте с них глаз.

– Это разумеется, мэм. Простите… Сири.

Массив коттеджей выстроили подковой вокруг Детской Лужайки. «Киска» – дом под номером шестьдесят семь – стоял через проулок от верхнего окончания подковы, располагаясь напротив церкви. «Джойси» шёл под номером шестьдесят восемь, а «Синдал», соответственно, имел номер шестьдесят шесть.

В «Киске» после исчезновения двух девочек осталось двадцать воспитанниц, хотя, как правило, в каждом коттедже размещалось по двадцать пять человек.

Сам коттедж представлял из себя двухэтажное здание из светло-коричневого кирпича, обычного для жилых лондонских построек. В здании имелось несколько спален, столовая, душевая и отдельная комната для воспитателя на втором этаже. Окна комнаты Эммы выходили на церковь, чему она была несказанно рада, поскольку истовую религиозность впитала ещё с молоком матери.

Эмма перекрестилась, про себя прочитала коротенькую молитву и открыла чемодан, чтобы переодеться в более удобное для теперешних обстоятельств платье.

Нужно было успеть до отбоя хотя бы мельком познакомиться с девочками, тем более, что физиология её уже требовала такого контакта.

Скинув с себя дорожное платье, успевшее пропитаться смогом и бензиновыми парами, она надела белую блузку и чёрную юбку, привела в порядок причёску и вышла в коридор, чувствуя, как снова превращается в вампирическое создание, изголодавшееся и жаждущее насытить свою врождённую тёмную сущность.

Глава 2. Илья

Впрочем, вы, наверное, успели подумать, что читаете какую-то другую историю, а не ту, что началась когда-то в Перволучинске. Спешу вас успокоить – это всё ещё я, Алексей Лазов, и моя история продолжается. А какое отношение имеет ко мне Эмма Редвуд, вы узнаете чуть позже.

А прежде всего хочу рассказать вам о нашей последней встрече с Мариной. Помните, она зашла ко мне в гости как раз в тот момент, когда я думал, какую судьбу себе выбрать – обыкновенного человека или прерывателя? Догадаться теперь не трудно – если бы я выбрал первое, то вряд ли снова взялся бы за воспоминания.

В тот раз мы просидели с Мариной до самого утра, расспрашивая друг друга о том, что происходило с нами все последние годы. Разговор будто бы вращался вокруг главного, о чём мы упомянуть так и не решились: я был слишком подавлен необходимостью выбирать между Мариной и открывшейся перспективой, она же, в свою очередь, вела себя причудливо и чересчур осторожно, словно хотела сообщить о чём-то важном, но не могла. Нет, не о чувствах ко мне, которые и так были понятны и сквозили в каждом её взгляде и в каждом жесте. Что-то другое сдерживало её былую открытость и бесшабашность глубоко внутри. Я предположил, что так проявилась её взрослость в этой реальности, в которой ей удалось вырваться из Подков и достичь поставленные перед собой цели. Такой она мне нравилась ничуть не меньше. Даже какая-то загадка окутала её образ, которой не было ни в параллельной жизни, ни в юности её в здешнем прошлом.

На прощание, уже стоя на крыльце, мы всё же поцеловались – нежно, невесомо, точно встретились два ветерка и закружились в недолгом вихре. И она ушла, ни разу не обернувшись и не наметив для нас новой встречи. Лёгкий туман скрыл её фигуру, и я подумал, а не приснилось ли мне всё это – настолько призрачным показалась промелькнувшая незаметно ночь.

Слёзы наворачивались на глаза и безумно хотелось спать. Я так устал от постоянного напряжения и от необходимости взвешивать каждое из своих решений, медленно, день за днём двигаясь к обещанной встрече с Ильёй. Оставалось сделать последний шаг – сесть в «уазик» и поехать к указанному в объявлении месту. И этот шаг был для меня адски трудным. Будто неведомая сила, не желавшая этой встречи, собрала в кулак всю оставшуюся волю и обрушила её на меня, спутывая мои мысли, чувства и мышцы.

Я принял холодный душ, побрился, нагладил помятую форму, сел в машину и тронулся, аккуратно объезжая глубокие лужи, которые ещё вчера казались неодолимыми. «Уазик», пробуксовывая, фырча, воя и разбрызгивая вокруг себя слегка подсохшую грязь, упрямо продвигался вперёд.

– Давай, зверюга, – говорил я ему вслух, – не подведи.

И он не подвёл.

Однако будка, в которой в моих фантазиях должны были меня встретить, оказалась пуста. В ней, судя по всему, давно уже никто не дежурил. Целая ветка их ржавых рельсов с выдранными из-под них шпалами упиралась в тупик, ограждённый такой же прогнившей шпалой в метре над землёй. Сквозь разбитое, закопчённое окно было видно чумазую штору, колыхаемую начавшим поддувать ветерком.

Я зашёл внутрь в не прикрытый ничем проём. Осмотрелся. Старый, колченогий стол, застеленный потрескавшейся клеёнкой; помятая эмалированная кружка, горлышко которой заросло паутиной. На стене – плакат в каком-то революционном стиле, призывающий не ходить по железнодорожным путям. Обломки кирпичей и бетонной крошки на полу. В дальнем углу – непреложное доказательство запустения в виде засохших человеческих экскрементов, стеснительно укрытых обрывком пожелтевшей газеты. Я осмотрел даже потолок, выискивая хоть какой-нибудь намёк на присутствие потайного входа, откуда вот-вот должен появиться Илья. И только спустя минут пять смог осознать безнадёжную глупость своего положения. Как и Козырев, я отчего-то поверил в собственную исключительность и внушил себе, что объявление в газете адресовано именно мне. Да кто я такой? С чего бы вдруг кому-то делать из меня прерывателя? Ведь если рассудить здраво, то не особо много и пользы-то было от моего участия в «деле о японских часах». Просто цепь удачных совпадений, когда в критическую минуту рядом всегда кто-то оказывался, чтобы вытащить меня из безвыходной ситуации. Сам же я не проявил ни особенного ума, ни выдающегося геройства. Даже вон на зов Ракитова, догнавшего меня в лесу, вышел с поднятыми руками. Нет. Если кто и достоин быть прерывателем, то это Марина, которая в той реальности, где осталась наедине с «кровельщиком», потеряла из-за меня последний шанс вырваться из Подков.

В эту минуту я уже не сумел сдержать слёз. Я понимаю, что вам, наверное, неприятно об этом слышать, что моё смятение не найдёт отголоска в ваших требовательных умах. Но что было, то было, и я не собираюсь строить из себя отчаянного парня, сметающего на своём пути все сомнения. Ну что ж… Всё справедливо: Марина всё потеряла там, а я отказался от всего здесь. И подело́м. Слишком много о себе возомнил. По крайней мере, живы остались и Игорь, и моя мама. И одного этого мне показалось более чем достаточно.

Я стряхнул с себя тяжёлые чувства, сел в «уазик» и поехал обратно.

Уже ближе к Подковам я увидел человека, пытавшегося вызволить свою легковушку из колеи. На мужчине был рыбацкий плащ с капюшоном, полностью закрывавшим лицо, и резиновые сапоги по колено. Автомобиль его увяз задними колёсами конкретно, так что с первого взгляда было ясно, что без посторонней помощи он отсюда не выберется.

Разумеется, я не мог проехать мимо. Нужно было помочь человеку.

Я заглушил мотор, выпрыгнул из кабины и подошёл к бедолаге. Он словно бы меня и не замечал, увлечённый поиском способов своего спасения.

– Бог в помощь! – громко сказал я.

Человек на секунду замер. Потом снял с головы капюшон и обернулся.

И в тот же миг я остановился, не в силах сделать ни шага. Передо мной стоял никто иной как Илья!

– Лёшка, – улыбнувшись, сказал он. – Ну ты чего застыл? Не узнаёшь?

Я сглотнул. Во рту совсем пересохло, так что даже язык прилип к нёбу.

– Илья? – проскрипел я.

– Ну да. Собственной персоной. А ты, небось, возле будки шарахался? Прочитал объявление?

Я сделал над собой усилие и сумел сдвинуться с места. Ничего не ответив, я подошёл к Илье и с силой его обнял.

– Ох, силищи-то накопил, – промолвил он. – Вижу, времени зря не терял.

Я чуть ослабил хватку, и Илья осторожно выпутался из моих объятий.

– Я было подумал, что ошибся с объявлением, – будто оправдываясь за свои сомнения, сказал я. – А оно вон как.

– Да. Туда-то я и ехал. Но, как видишь, застрял в самый неподходящий момент. Не смотри, что полноприводная – после такого ливня не велико преимущество. Впрочем, другой дороги в Подковы нет, так что в любом случае мы пересеклись бы с тобой. Поможешь?

– Само собой, – радостно воскликнул я. – Только задом наперёд придётся тебе ехать до самого отделения.

– Да хоть тушкой, хоть чучелком, – махнул рукой Илья, – лишь бы в дом, чтобы поговорить.

– Доставлю в лучшем виде, – уверенно сказал я.

Подцепив «Хонду» Ильи на трос, я перекрестился и на медленных потянул её за собой. «Уазик» и с этой задачей справился на ура, за что я был готов тут же расцеловать его в приборную панель.

Благополучно добравшись до отделения, мы прошли в дом.

Я снял одежду, разогрел чайник и поставил на стол оставшиеся после визита Марины сладости.

– Что теперь? – сразу задал я вопрос Илье.

– Теперь нам надо в ЦУАБ, – сказал он.

– Это что?

– Центр по Устранению Артефактов из Будущего.

– Звучит устрашающе.

– А это ты ещё не видел сам центр и не знаешь подробностей своего первого задания.

– Что? – удивился я. – Сразу с корабля и на бал? Без подготовки?

– А что, по-твоему, было в лесу и потом в карьере? Разве этого недостаточно? Целая жизнь и ещё несколько десятилетий новой.

– Да, – согласился я. – Ты прав. Расскажешь о задании?

– Это позже, когда доберёмся до Центра. Сейчас тебе надо уладить другие нюансы.

– Например?

– Например, ты должен оформить отпуск. Думаю, недели две будет достаточно.

– Зачем?

– Затем, что нынешнюю роль участкового тебе придётся отыгрывать, как и прежде. Для всех родных и знакомых ты всё тот же Алексей Лазов, которого они всегда знали. Ты же это понимаешь?

– Понимаю. То есть задание на первый раз несложное? Управлюсь за две недели?

– В другой реальности время течёт иначе. Две недели здесь могут занять месяцы там. А иногда и годы. Или наоборот. Этот феномен до конца пока не изучен. Ты ведь помнишь Ракитова?

– Да как же его забыть-то…

– Так и не дожил до девяноста пятого года, когда должен был, по прежней версии, застрелиться на почте. И вообще, вернувшись в восемьдесят третий, сколько лет ещё прожил, прежде чем оказаться в своём воскресшем облике?

– Ну да. Довольно странное обстоятельство. Козырев говорит, что умер в девяносто втором от сердечного приступа. Значит, не спешил возвращаться. Или знал, что так или иначе успеет?

– Это вряд ли, – покачал головой Илья. – Может, решил всё-таки пожить ради семьи? Кто его знает… Однако факт остаётся фактом. И время играет совсем в непонятные нам игры. – На несколько секунд Илья замолчал, а потом снова вернулся к начатой теме: – И задание твоё, сразу скажу, не будет лёгкой прогулкой. Не думай, что тебе, как новичку, сделают какие-то преференции и поблажки. Я рекомендовал Лазова как потенциально ценного прерывателя. Да и с кадрами сейчас напряжно. Как и везде. И не только с кадрами… – Илья тяжело вздохнул.

– Что-то не так? – насторожился я.

– Обо всём сразу и не расскажешь. Увидишь уже на месте. Сам знаешь – лучше один раз увидеть…

– Только не надо включать Миронова. А то сейчас начнёшь сыпать цитатами.

Илья усмехнулся.

– От каждого носителя остаются какие-нибудь привычки. А Миронов мне, вообще-то, нравился. Не всегда удаётся попасть в приятного человека. Только одно было с ним тяжело – пьющий.

– Да… – Я тоже отчего-то вздохнул. – Так что же? Поку́шаем и начнём собираться? Только позвоню ещё начальству насчёт отпуска. Я же, как-никак, типа герой, вычислил беглого зэка, а отпуском так ни разу и не воспользовался.

– Согласен, – кивнул Илья. – Поесть надо. Как говорят французы, из двух бед выбирают обед.

И мы с Ильёй рассмеялись.

Глава 3. Табби

Девочки, уже успевшие понять, что им назначили новую воспитательницу, с осторожностью выглядывали кто из спальни, кто из столовой, кто из актового зала, стесняясь прямо встретиться на пути горделиво шествующей по мягкому ковру Эммы.

Она долго настраивалась, прежде чем начать это знакомство. Внутри неё созревал ком, становясь с каждой минутой всё больше и больше, пока наконец толчки от его пульсации не достигли голосовых связок и она громогласно, будто иерихонская труба, не возвестила о наступлении новой эры в жизни этого дома с дурацким названием «Киска».

– Так! – воскликнула она. – Выходим, мышки, из тёмных углов и через четыре минуты собираемся в актовом зале! Всем слышно? Кто не услышал, тому доктор будет прочищать уши!

Уверенная в убедительности своего воззвания, Эмма, начавшая наливаться, как яблоко, спелым румянцем, вошла в актовый зал и ловко запрыгнула на невысокую сцену, обрамлённую с двух сторон тяжёлыми тёмно-зелёными портьерами.

Девочки успели собраться за три минуты.

Вооружившись журналом с именами своих воспитанниц и красным карандашом, Эмма ещё раз пробежала глазами по нестройной толпе детей и тут же нахмурилась.

– А у нас здесь что, – сказала она, – митинг? Быстренько выстроились все в один ряд! И по росту. Вот ты, – Эмма указала на одну из девиц, самую высокую ростом, – как твоё имя?

– Джейн. Джейн Пэйл.

– Будешь возглавлять шеренгу, – продолжила женщина. – Встань первой. Кто следующая по росту, пусть встанет второй. И так далее.

Все девочки вмиг сделались бледными. И чем бледнее они выглядели, тем розовей становилась сама Эмма. Удовольствие сладкими волнами растекалось по её телу. В наступившей тишине, прерываемой только шуршанием платьев, было слышно, как тикают часы, намертво вмонтированные в полку фальшкамина, украшающего противоположную стену. Эмма посмотрела на них – 19:15. В восемь вечера по расписанию – ужин. Нужно было успеть со списком.

Когда дети выстроились в более-менее приемлемую шеренгу, Эмма снова раскрыла журнал.

– Элизабет Палмер, – начала она.

– Здесь, – отозвалась девочка лет десяти из середины ряда.

Эмма нарисовала рядом с её именем плюсик.

– Долорес Доул.

На этот раз все молчали.

– Долорес Доул, – чуть громче повторила Эмма.

– Отсутствует, – ответила ей наконец Джейн.

– Почему?

– Сбежала.

– Понятно. – Эмма нарисовала минус.

Минут за десять она прошлась по всем присутствующим.

Сбежавшей оказалась ещё одна девятилетняя девочка – Лили Кросс. И в актовом зале отсутствовала по какой-то причине десятилетняя воспитанница по имени Табби.

– Она у себя в спальне, мэм, – пояснила всё та же Джейн.

– И это почему же? – возмущённо произнесла Эмма.

– Болела. А теперь совсем не встаёт с кровати. И не ест.

– Что за ерунда? – Эмма громко захлопнула журнал. – Почему не в лазарете, а у себя в спальне?

– Не могу знать, мэм. Так решила предыдущая воспитательница.

– Вздор! Покажите мне её спальню.

Джейн, опустив глаза, направилась к выходу, чтобы сопроводить Эмму.

Комната снова наполнилась хором негромких голосов. Но Эмма уже не обращала на это внимания. Ей не терпелось сию же минуту привести в чувства злостную нарушительницу её планов. Она была уверена, что один лишь её вид поставит симулянтку на ноги и заставит съесть двойную порцию каши.

Табби действительно обнаружилась лежащей под одеялом в одной из спален.

Решительно подойдя к кровати, Эмма резким движением сбросила с неё одеяло, и её голос снова прогремел зловещим раскатом:

– Встать!

Но Табби никак на этот приказ не отреагировала. Это была совсем щуплая девочка. Она лежала на левом боку, спиной к Эмме, свернувшись калачиком. Её тонкие ножки торчали из-под сорочки, а русые волосы в беспорядке были разбросаны по подушке.

– Я к кому обращаюсь?! – снова крикнула Эмма. – Эй! – Она с силой затрясла девочку за плечо, так что заскрипела и затряслась вся кровать.

Однако Табби даже не шелохнулась.

На этот раз ледяная волна нехороших предчувствий остудила порыв Эммы. Она развернула девочку на спину.

– Господи! – в ужасе прошептала она.

Из-за её плеча робко выглядывала побледневшая Джейн.