Полная версия
Автор Исландии
Как и все они. Пацифисты.
«Может, ты приедешь домой на похороны; не сочти за труд». Но я как раз счел за труд. Хотя странно: по-моему, эти слова я уже где-то слышал раньше. Я повесил трубку и подошел к окну. Отель «ДАнглетер», четвертый этаж. А внизу на площади стояли они – с третьим миром против пятизвездочного отеля, с красным транспарантом: «DØD TIL IMPERIALISMEN!»[58] Я принял это на свой счет; я был так напуган, что спрятался за шторой. Мне показалось, что они говорят: «DØD TIL IMPERIALISTEN!» – «DØD TIL HANS DATTER!»[59] – было бы точнее.
Я стою у окна. Площадь Конгенс Нюторв растворяется в Хельском озере.
Глава 13
Я в Хель. Я наказан. Господь прогнал меня от своих врат и приговорил к изгнанию в моей собственной Хельской долине. Не рой, как говорится, другому яму… Своей дочери. Я пожертвовал ею ради других. Ради этих людей. Бабы, Хроульва и Эйвис. Другие встречаются со своими близкими на небесах, а мне: милости просим в хижину – к тем, кто был мне милее всех, пока я был жив. Вот так. Я мог бы уйти. Сбежать. Если в этом моем сочиненном мире достаточно места для пути миграции ржанки[60], значит, я могу уйти во Фьёрд и оттуда уплыть на корабле в Рейкьявик. В худшем случае меня отвезут в другую книгу. Я отворачиваюсь от окна, собираю свои жидкие пожитки – ручку и блокнот – и бреду к выходу с чердака. В какую книгу лучше сбежать? «План»? Наверно, можно устроить так, чтоб меня отвезли в Сиглюфьёрд на лодке. Но этот гад Бёдди Стейнгримс так несносен! Тогда уж лучше Хроульв. «Неодушевленные предметы»? Ад для среднего класса в западном районе столицы – о, нет! «Смехландия»? Нет, там диктатура клоунов. Эта книга в моем творческом пути – исключение, но, как ни странно, она единственная пришлась по душе англичанам. «Mr. Grimson has created a totally brilliant totalitarian hell of forced laughter»[61], – вновь цитирует мое тщеславие строки из «Файнэншл таймс». Я останавливаюсь на ступеньке… Значит, все мое творчество – один сплошной кошмар? А как же «Свет умиротворения»? А, нет, там старухи зажигают свечки во время Первой мировой, а почтенный бургомистр встречает в порту «испанку». Нет, туда я не поеду. Еще заражусь. Мало того что я мертв, не хватало еще в постель слечь! Поеду-ка я просто в столицу, а там посмотрю; попробую «испытать возможности родного языка», как выразились столичные специалисты. Я спускаюсь с лестницы.
На кухне вдруг – баба на своем месте, а за столом сидят две другие, незнакомые, женщины, нарядно одетые: одна – монолитище с восемнадцатью грудями, а другая как обтесанная, а лицо – резная доска. Они встают и почтительно здороваются. Худая – Сигрид с Межи, и Берта с Подхолмья – в черной длинной юбке-занавеске, а выражение лица такое, как будто ей только что отдавили ногу. Я их не узнаю. Наверно, я попал в какую-то сильно исправленную версию этого романа. Хотя нет – может, это и есть те две бабы, которые разговаривали по телефону? Старуха проводит меня в гостиную. Аромат горячего шоколада и блинов.
В коридоре я замечаю симпатичную девушку в сером платье до колен, с красивой прической. Платье старое, оно слишком широко ей: словно мешок вокруг цветка. Она смотрит на меня снизу вверх и счастливо улыбается:
– Здравствуй!
– Ээ… да, здравствуй.
– Ты прилег?
– Ээ… а? Наверно.
– Ты куда-то собрался?
– Да вот, собрался на юг страны съездить.
– На юг? В Рейкьявик? Ты писать будешь?
Слово «писать» она произносит с улыбкой. И вдруг мне так захотелось писать! Я замечаю груди, которые прячутся под отвисшим платьем, загадочные, как поднятие почвы под ледником: двойной посул светлого будущего.
– Ээ… Да, возможно.
– Ты поправился?
– Поправился?.. Да, спасибо.
– Вот и хорошо, – снова улыбается она, и тут я узнаю голос: Эйвис! – Мы тебя пытались добудиться, но ты спал как медведь.
Как медведь. Наверно, я три зимы проспал. Ее не узнать. Рядом с ней стоит рыжеволосая девчушка, эдакий подросший жеребенок, и пожирает меня большими глазами из-под толстых очков. Ах, прости, подруга. Я тебя слепил кое-как, сделал тебя небрежной уменьшенной копией твоей матери – хозяйки с Болота. Но, милая моя, так уж оно бывает в романах. Мы, писатели, выписываем главных героев широкими крупными мазками, делаем их открытыми и непостижимыми, чтоб всякий читатель мог поставить себя на их место, а затем намечаем вас, второстепенных персонажей, с помощью черт вроде рыжеволосости, даем волю одномерным карикатурам.
Девочки бегут в кухню, а в коридоре появляется Гейрлёйг с пустой тарелкой из-под печенья, заталкивает меня в парадную гостиную, а сама выходит. Здесь собрались приглашенные на кофе. Персонажи здороваются со своим автором. Хроульв неудобно сидит на стуле в углу гостиной, положив локти на стол, и наблюдает, как я пожимаю гостям руки. Рядом с ним на стуле сидит новый человек: редковолосый брюнет со вздувшимся лбом над детским личиком. То ли он пастор, то ли носит воротник, потому что покалечился. На диване – уже знакомые мне сельчане. Трое волхвов с Межи, Подхолмья и Камней. Напротив них сидит Йоуи с Болота и одна миролюбивого вида старая вдова в национальном костюме[62]; когда я сажусь на пустой табурет под часами, мне становится виден ее профиль, она похожа на мать Уистлера на одноименной картине[63]. Нос овальный, четко очерченный, подбородок красивой формы, причем ее создатель немного повеселился и придал ей аж два таких же дополнительных подбородка. Ее профиль выделяется на фоне окна с весенним светом. Там воскресенье с воскресеньем сходится.
Календарь на стене: 1955.
Мужики до моего появления явно обсуждали что-то архиважное, потому что сейчас они как ни в чем не бывало продолжают. Из угла ко мне подбегает мальчик, словно собака: сейчас он вырос на целую голову. Кажется, они дали мне поспать на протяжении доброй сотни страниц. Или там была та глава, которую Тоумас велел мне вычеркнуть. «Конечно, у тебя отличный вкус, но она слишком длинная». Вечно с ним одна и та же история… которую он не читал. Он просто смотрел на рукописи и велел мне сокращать. «Отличный вкус!» Он о книгах высказывался словно о каком-нибудь сыре! И проделывал в них такие же дырки. В конце концов я раскусил его и заставил издавать каждую книгу в трех частях. И потом каждую осень в газетных интервью поправлял его анонсы: мол, «новый роман Эйнара Йоуханна Гримссона» – это на самом деле продолжение прошлогоднего. Но Тоумас и интервью моих тоже не читал – и от этого наше сотрудничество только выигрывало.
– А почему тебя в церкви не было? – спрашивает мальчик семилетним голосом.
– Ээ… в церкви? А там служба была?
Вдова, мать Уистлера, превращает профиль в портрет другого рода, поворачивается ко мне носом и таращит на меня глаза. Сейчас она напоминает французского нотариуса девятнадцатого века. Ее лицо – длинный подробный бухгалтерский отчет: во лбу каждая строчка заполнена, глаза подведены как баланс, нос – как итог, и все это подчеркнуто сжатыми губами.
– Да. Меня же крестили! А сестрицу Вису конфирмировали. Где ты был?
Итак, значит, моя девчушка конфирмовалась. «Конфирмировалась». Ну что за выпендрежный способ выражаться! Но в те годы это, очевидно, считалось шикарным: щеголять датскими и просто странными словечками. Блистать своими познаниями. Это считалось таким интересным «добавлением». Тщеславие проклятое! Вдова смотрит на меня, как бухгалтер – на человека, сорящего деньгами. И вдруг я вспомнил: краеведческий музей в Блуа. Фотографии уже покойных горожан. Возникшая и зафиксированная мысль. Записная книжка: «Четк. лицо бухгалтера как бух. Глаза баланс, нос итог».
– Ага, тебя окрестили? И какое же имя тебе дали?
– Грим! – с гордостью произносит мальчик. – Меня назвали в честь маминого брата и его сына. Они в Америку уехали.
Дружочек! Тебя так назвали в честь моего дяди, который и в самом деле уехал в Америку. Ты явился мне жарким летним днем в Париже, в кафе на бульваре Бомарше, болтающий ногами за соседним столиком, такой необычно светловолосый между твоими родителями – людьми, по которым ты никогда не будешь скучать. Тебя окрестили минералкой «Перье». Гейрлёйг вносит еще блинов и по-прежнему улыбается. «Лучшие блины в стране», – говорит она и угощает меня, а потом ставит их на журнальный столик и снова выходит. В коридоре смеются девочки. Блин вкусный. Как бы то ни было. Я-то даже кофе себе сварить не мог. Для меня зажечь свет на кухне было слишком сложным делом. «Выключатель возле двери в кладовку!» – кричала мне моя Ранга, когда я настаивал, что сам достану из холодильника свои таблетки. «Кладовка? А у нас кладовка есть?» – бормотал я, выкидывая таблетки в окно. Эта страна превратилась в какое-то чертово учреждение здравоохранения. Я целую зиму приманивал самую большую в нашем районе стаю птиц, высыпая таблетки в сугроб под кухонным окном. Эти клевалки от них были просто без ума. По весне из-за всего этого пенициллина они разучились летать и стали фиолетовыми. И этим они хотели напичкать меня, старика, – специалисты хреновы! Перья с меня ощипать!
Французский бухгалтер с отвращением на лице смотрит, как я пожираю блин. Наверно, она думает: «Вот он собственные слова обратно в себя запихивает!» А в этом провинциальном музее в Блюэ, насколько я помню, недавно разбили две картины. Кто-то прошелся молотком по стеклам над двумя портретами. «Famille colloborateurs»[64], – сказал мне старо-согбенный сторож, и в его голосе сквозило чувство мести. Конечно, он их сам разбил. А ведь это было шесть лет спустя после войны. И в Гримстад я приехал уже гораздо позже, чтоб увидеть аптеку Ибсена, посмотреть на его ботинки в шкафу. Смотрительница, женщина, блистающая отсутствием шарма, одетая в ту бесполую одежину, которой нас одарила эмансипация, рассказала мне о том, что местные категорически отказались ставить бюст Гамсуна на маленькой площади, где стоял дом семейства, больше всех пожертвовавшего собой при сопротивлении немцам. И теперь там стоит памятник семье Дюрхус: отца семейства расстреляли в лесу, троих сыновей замучили в концлагере, и один из них там покончил с собой. «А Гамсун все еще лежит на складе в подвале мэрии», – сказала женщина с усмешкой, никогда не знавшей войны. Исландской усмешкой.
У всех народов свои испытания, горести и войны. А у нас, исландцев, маленького народа, никогда ничего не происходило, вообще ничего не было, только тишь да гладь да божья благодать. Как прикажешь творить мировую литературу в стране, где нет пушек? Вот Камбан[65] попробовал – а ему за это отплатили той же монетой. В Исландии совершалось от силы одно нормальное убийство за год, и всегда по пьяному делу, как и почти все наши подвиги. И с этим застоем приходилось бороться писателю, жаждавшему страстей. Мне приходилось все выдумывать самому – столкновения! Столкновения! – и многим это наскучило. Я же не хотел быть одномерным писателем вроде Гамсуна, который до сих пор лежит нераспечатанным в подвалах Норвегии, которому еще многие поколения не простят некролога по Гитлеру. А я не прощу ему скуки.
– Да что ты говоришь, дружочек! А кто тебя крестил?
– Новый пастор. К нам новый приехал. А папа не захотел, чтоб меня крестил старый пастор.
– А почему?
– Потому что, когда крестили мою маленькую сестренку, она по дороге умерла.
Да, точно. Из детей супругов из Хельской долины троих крестил старый пастор – и все они умерли. Последняя – по дороге домой с крестин. Они не успели на хейди въехать – а она уже умерла. Господь зажал ей двухмесячный носишко. Это было воскресенье в феврале, небо высокое, снег твердый. Ветер весьма крепкий и чересчур свежий; казалось, у него нет ни малейшей связи с этим небом: синеоблачным воздушным залом с горизонтальными серо-затканными берегами. Хроульв двадцать минут играл в гляделки с колесом трактора, а мать стояла на замерзшей гальке с пустым тельцем на руках и голосила, зовя жизнь, которую ветер так внезапно выдул из него и унес на пустоши. Эйвис, тогда девятилетняя, застыла на сцепном устройстве. И все же ему удалось убедить жену повернуть назад и снова поехать на Болото.
– Чтоб два раза не ездить.
Гейрлёйг встала и обняла Йоуфрид в гостиной, и та сидела там, держа на руках маленькую Адальбьёрг, – и все три сотрясались от непрекращающихся рыданий матери: три женщины, одна из них – остывшая, – а Хроульв тем временем уговаривал Йоуи вылезти из-под старого грузовика «Випон» в гараже. Председатель сельской общины высунул голову из-под доски, покрытой ржавыми пятнами:
– А?
– Кажется, мне снова нужно попросить тебя съездить за пастором.
Но пастор, во время крещения слегка подвыпивший, сейчас был уже слишком пьян для похорон. Когда Йоуи на своем джипе въехал к нему на двор, без посторонней помощи он до машины не добрался. У Хроульва прямо руки чесались убить этого гада. В первой версии романа он так и сделал. Но двое редакторов из троих заявили, что это «слишком дерзко». Я внял их советам. Ну и сам дурак. Слишком мелко, слишком мягко. Чувства недостаточно сильные. Большой мир мне этого не простил. И вот – сейчас я, небось, лежу нераспакованным в подвале Шведской академии.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
Примечания
1
Улица в центре Рейкьявика, на которой расположено множество дорогих магазинов и кафе.
2
Ах, вот как! (нем.)
3
Долина названа по имени Хель – царства мертвых в древнескандинавской мифологии, в которое попадают люди, умершие от старости и болезней, и где царят стужа и голод.
4
Бреннивин – крепкий исландский алкогольный напиток, выгоняемый из картофеля.
5
Тун – на исландских хуторах сенокосный луг перед жилым домом или вокруг него.
6
Хердюбрейд – высокая гора на востоке Исландии. Название издательства вымышлено, но напоминает название реально существующего исландского издательства «Вака – Хельгафетль», в котором также фигурирует название горы.
7
Искаж. нем. «Ja, so!» – Ах, вот как!
8
Строка из рождественского псалма на стихи Свейнбьёртна Эйильссона (1791–1852) «Heims um ból, helg eru jól» («По всему свету свято Рождество»). Этот псалом широко известен в Исландии; он исполняется на ту же мелодию, что псалом «Тихая ночь» (слова Йозефа Мора, музыка Франца Грубера), но тексты этих псалмов весьма разнятся. Исландский псалом не переводился на русский язык.
9
Гюннар Гюннарссон (1889–1975) – крупный исландский прозаик XX века. (На русский язык переведена его повесть «Адвент» (1939). Четыре раза он был номинирован на Нобелевскую премию, но в итоге ее получил не он, а Халльдоур Лакснесс.
10
Сислюманн – представитель административной власти в сисле (старинная территориальная единица в Исландии).
11
Раз, два, три… раз, два, три… (дат.)
12
«Прибытие», «куда», «откуда», «отбытие» и «порт приписки» (дат.).
13
Спаривание овец происходит в середине зимы.
14
Праздник летом 1930 года на Полях Тинга, приуроченный к тысячелетию древнеисландского народного схода. Этот праздник был официально открыт датским королем Кристианом X и имел важное культурное и общественное значение для Исландии, в ту пору еще не получившей независимость от датской короны.
15
Утопительный омут (Drekkingarhylur) – место на реке Эксарау, протекающей на Полях Тинга, в котором в XVII–XVIII веках топили женщин, в том числе за прелюбодеяние.
16
Город Сиглюфьёрд долгое время был «столицей» селедочного промысла в Исландии.
17
Имеется в виду обработка селедки в Сиглюфьёрде.
18
Давид Стефаунссон (1895–1964) – исландский поэт; наибольшую известность ему принесла книга лирических стихов «Черные перья» (1919).
19
Аллюзия на цитату из народной сказки про волшебную корову Букотлу. Когда мальчик – герой сказки – искал свою корову, похищенную троллями, он звал: «Букотла, помычи мне!»
20
Полцарства за дверную ручку! (англ.) Искаженная крылатая цитата из Шекспира.
21
Речь идет о почтальонах сельской Исландии в первой половине XX века, которым приходилось разносить почту на большие расстояния (пешком, верхом или на лыжах), часто по труднопроходимой местности и при разгуле непогоды.
22
Отсылка к эпизоду из романа Халльдоура Лакснесса «Самостоятельные люди», в котором главный герой фермер Бьярт из Летней обители (отчасти послуживший прототипом Хроульва в «Авторе Исландии») переезжает ледниковую реку Йёкюльсау верхом на северном олене.
23
Холодно! Холодно! (итал.)
24
Старинное уменьшительное от имени Эйнар.
25
Ржанка в Исландии считается первым вестником весны; именно в этом качестве эта птица вошла в исландский фольклор и поэзию.
26
Скир – кисломолочный продукт. В данном случае речь идет о будничной еде.
27
Исландское прозвище советского автомобиля «Нива».
28
Имеется в виду роман Тоурберга Тоурдарсона (1888–1974) «Письма к Лауре» (1924), в котором крайне сильно автобиографическое начало, как и в других книгах этого автора.
29
Тобби – уменьшительное от имен Тоурберг и Торбьёртн. Тобби-Безумец (Æri-Tobbi) – Торбьёртн Тоурдарсон, сумасшедший поэт, живший в XVII веке, вошедший в историю исландской литературы своими причудливыми стихами, изобиловавшими «заумными» словами.
30
Бадстова – жилая комната в землянке на традиционном исландском хуторе или сама эта землянка.
31
Хейди – высокогорная пустошь.
32
Имя героини стихотворения Давида Стефаунссона – прекрасной дикарки, которая убивает влюбленного в нее героя. Эти стихи были положены на музыку.
33
Название фирмы, производящей доильное оборудование.
34
Во время Второй мировой войны британская армия находилась в Исландии в 1940–1941 годах. (Впоследствии ее сменила армия США, задержавшаяся в Исландии до 2006 года под разными предлогами.) Многие явления современной цивилизации появились в стране (особенно в столичном регионе) только с ее приходом. Присутствие британской армии обеспечивало часть населения Исландии хорошо оплачиваемой работой на постройке аэродромов, дорог и прочего. Бараки, о которых идет речь, – длинные полукруглые постройки из рифленого железа, в которых размещались солдаты, а после ухода британской армии стали жить малоимущие исландцы. Немалая часть исландцев была настроена категорически против британского военного присутствия и называла его «оккупацией»; антипатия к англичанам в обществе усугублялась еще и тем, что иностранные военные оказались весьма привлекательными для исландских девушек.
35
Летом скотина в Исландии постоянно находится на пастбищах, лишь по осени ее загоняют в помещения.
36
Обыгрывается немецкое название книги Ницше «Also sprach Zaratustra».
37
Это имя можно истолковать как исландское словосочетание «ei vís» – «не уверена».
38
В середине XX века особенности телефонных линий позволяли слушать чужие разговоры, сняв трубку телефона в своем доме. «Старый сельский телефон» в исландской культуре стал символом тесного замкнутого общества, где все сплетничают друг о друге.
39
Спренгисанд – песчаная пустыня на Восточном высокогорье Исландии.
40
От норв. jente – «девочка, девушка».
41
Усадьба Гамсуна.
42
Аллюзия на персонажа романа Х. К. Лакснесса «Салка Валка».
43
Аллюзия на поэта Йоуна ур Вер (1917–2000), основное место работы которого много десятилетий было в городской библиотеке Коупавога (город-сателлит Рейкьявика), а также и других исландских писателей, работавших библиотекарями.
44
Аллюзия на эпизод из древнеисландской «Саги о названных братьях», в котором главные герои – побратимы Тормод Скальд Чернобровой и Торгейр Хаварсон отправились в горы собирать дягиль. Под Торгейром осыпался грунт, и он повис над пропастью, держась за стебелек дягиля, но, даже будучи в таком положении, находил в себе силы разговаривать и шутить.
45
Скрытая цитата из народного стихотворения о ржанке: «Ржанка прилетела, чтоб прогнать снег…».
46
Торри – месяц традиционного исландского календаря, длящийся с середины января до середины февраля; считается самым лютым зимним месяцем.
47
Несмотря на то что в Исландии господствует метрическая система, у рыболовов по сей день принято измерять вес пойманных рыб в фунтах.
48
«Юлий Цезарь» У. Шекспира цитируется в переводе М. Зенкевича (цит. по: Шекспир. Полное собрание сочинений в 8 томах. Т. 5. М.: Искусство, 1959. С. 231).
49
Снятое молоко.
50
Исторический квартал в центре Рейкьявика.
51
От франц. Impasse – «тупик».
52
Современно и несовременно (франц.).
53
В XX веке в Исландии долгое время не было собственных журналов, посвященных модам и рукоделию, и исландские домохозяйки выписывали дамские журналы из Дании, от которой Исландия была зависима до 1944 года; знание датского языка, полученное в школе, позволяло им без труда читать такие журналы.
54
Закон о часах бодрствования (исл. «vökulögin») – закон, принятый исландским альтингом в 1921 году, регулирующий время работы и сна на рыболовецких траулерах. До его принятия никаких регламентаций в этой сфере не существовало, и матросы на траулерах могли работать сутками без перерывов, особенно при богатых уловах. (Само промышленное рыболовство с помощью траулеров появилось в Исландии около 1900 года.)
55
Имеется в виду крупная норвежская газета «Афтенпостен».
56
Тоумас Гвюдмюндссон (1901–1983) – исландский поэт, вошедший в историю литературы своими стихами о Рейкьявике.
57
Переделка известной цитаты из стихотворения Торстейна Эрлингссона «Как радостно было детство наше».
58
«Смерть империализму!» (дат.)
59
«Смерть империалисту!» – «Смерть его дочери!» (дат.)
60
На зиму эта птичка улетает из Исландии в тропики.
61
«Мистер Гримсон создал абсолютно блистательный тоталитарный ад принужденного смеха…» (англ.)
62
В Исландии в XX веке женский национальный костюм часто использовался в качестве праздничной одежды.
63
Имеется в виду картина американского художника Джеймса Макнила Уистлера (1834–1903).
64
Родственники коллаборационистов (франц.).
65
Гвюдмюнд Камбан (1888–1945) – ислансдкий писатель, драматург, долго живший в Дании, писавший по-датски. В последние дни перед окончанием Второй мировой войны члены датского движения сопротивления обвинили его в пособничестве немецким оккупационным властям и застрелили.