Мировоззренческий сдвиг – детонатор наркотического бума и распада общества

Родившееся сомнение вылилось в первую кражу. Мальчик, которому на тот момент было тринадцать, украл с подельником велосипед. В бардачке ребята нашли 80 рублей – почти месячную по тем деньгам зарплату.

Когда ребят привели в милицию, то они «пошли в отказ». Подельники научили подростка этому нехитрому приему. «Говори, что ничего не знаешь», – наставлял старший. И через некоторое время обоих отпустили. И началось: печенье, лимонад (подросток тогда еще не пил и не употреблял наркотики). Гуляли на широкую ногу. Герой истории, увидев, что преступление сошло ему с рук, понял: можно жить и так. И с этой кражи началась его преступная карьера.

У этого мальчугана не было серьезных мотивов менять свою установку на другую. И ценность честности для него была не очевидна. Подобно этому, у многих людей, употребляющих наркотики, нет серьезных мотивов менять свои поведенческие установки. И ценность трезвости для них не очевидна.

Ввиду сказанного стоит задуматься над следующим примером. Одного подростка родители уличили в курении гашиша. Состоялось семейное собрание, на котором подростка пытались пристыдить. «То, что ты делал, – говорили родители, – это очень плохо!» А он возьми да и скажи: «А я попробовал и ничего плохого не заметил. Мне показалось, что гашиш – это нормально». Родители стали нервничать и возмущаться, но оспорить ответ оказались не в силах. Действительно, а что сказать-то?

Мысль о ценности жизни основана на проповеди Христа. Не основанная ни на чем, эта мысль становится несуществующей

Вне религиозной оси координат сложно доказать, что употребление и продажа наркотиков – это плохо. Чтобы это понять, достаточно трезво взглянуть на главный антинаркотический аргумент. Он очень прост. Везде мы слышим, что наркотики вредят здоровью и приводят человека к смерти. Чуть позже рассмотрим это высказывание подробнее и в итоге поймем, что на нем тяжело построить здание с вывеской «Профилактика наркомании». Пока отметим, что это высказывание не самодостаточно. Только признав жизнь человека ценностью, мы можем признать неправильными те действия, которые ведут к ее сокращению или преждевременному прекращению.

Интересный вопрос: откуда мы знаем, что жизнь человека является ценностью?

Об этом люди отчасти знали и до пришествия Христа. Но во всей полноте учение о ценности человеческой жизни сформировалось лишь после Его проповеди. А. Г. Данилин писал, что «представление о человеке как отдельной личности, свободной в своих поступках и несущей ответственность перед Богом <…> появилось 2000 лет назад, после проповеди Христа»[41].

На основе христианства, которое стало нормой, «создавшей наши души», сформировалось представление о нормальном или хорошем человеке, то есть о том, каким он должен быть. Этот человек, по мнению многих, должен быть внимательным, добрым, отзывчивым, чутким, понимающим… по отношению к другим людям. «Хороший человек должен быть уверенным, имеющим внутренний стержень, имеющим яркую индивидуальность, чувство собственного достоинства, способность постоять за себя, быть интересным и ответственным». Он «должен с любовью и ответственностью относиться к другому и, вместе с тем, сохранять самостоятельность – иметь собственную индивидуальность»[42].

Продолжая мысль Данилина, можно сказать, что на основе этих представлений сформировались такие привычные для нас понятия, как взаимоуважение, солидарность, взаимопомощь.

Кажется справедливым то утверждение, что человек формирует принципы своего поведения, опираясь на мировоззрение, которым обладает. Есть принципы, по мысли Виталия Каплана, и есть «мировоззрение, на основе которого эти принципы вырастают»[43].

Что произойдет, если из-под человека выбить ту основу, опираясь на которую, он формирует свои принципы? Принципы «повисают в воздухе». Они лишаются своего обоснования.

Взять, к примеру, такую ситуацию. К господину N подходит сосед и просит его о срочной помощи. Господин спешит умчаться по важным и очень важным делам. Что делать ему? Какой путь развития избрать? Проигнорировать просьбу или исполнить ее, ущемив при этом собственные интересы? Господин N рассуждает про себя: «Я являюсь христианином и верю, что Иисус Христос – это Бог. Христос заповедал любить людей. Следовательно, я должен проявить любовь и к этому человеку. То есть я должен ему помочь».

А каков будет ответ этого господина, если он будет считать себя материалистом и атеистом? Человек такого склада ума, если он последователен в своих суждениях, должен, по идее, видеть в соседе лишь биологический объект, который состоит из атомов и молекул. Эти молекулы, в принципе, везде одни и те же. Они составляют субстанцию и живого человека, и дохлой коровы, и того, что находится в использованном по назначению унитазе.

При таком подходе к проблеме ответ, как вы догадываетесь, будет совсем иным. Схема размышлений не приводится ввиду ее грубости и ввиду того, что она и так понятна.

Кто-то возразит и скажет, что многие люди не руководствуются религиозными нормами и при этом они – добры. Все это так. Но доброта таких людей – это, если хотите, «остатки былой роскоши». Эти люди впитали в себя то, что предложила им культура, сформированная христианством. Но ведь культура меняется. Она не похожа на раз и навсегда зацементированный куб.

Элементы культуры держатся в ней, пока существует акт их сознательного принятия. Если христианский элемент не укрепляется тем, что люди сознательно его принимают, то он выветривается из культуры. А раз так, то мысль о необходимости любви становится все менее и менее очевидной. При отказе от христианства эта необходимость теряет свое логическое обоснование.

Если люди отказываются от христианского мировоззрения, то они уже не могут объяснить себе, почему именно им следует быть добрыми. Отказ от христианского мировоззрения влечет за собой и отказ от тех понятий, которое оно сформировало. Вне религиозного контекста они теряют смысл. Люди по инерции еще говорят о взаимном уважении. Но без апелляции к религии трудно ответить на вопрос подростка «А почему я должен кого-то уважать?».

Или на такой вопрос: «Почему бы не воспользоваться служебным положением для личного обогащения?». Или: «Почему бы не убить?».

Одна читательница, с которой автор консультировался при написании данного текста, предложила такой комментарий: «Возможно, в рассуждениях о ценностях, если есть расчет и на не воцерковленных читателей, а даже и на воцерковленную молодежь, было бы хорошо использовать аргументы ученых-специалистов. Например, А. Г. Маслоу («…Однако я слышу рассуждения моих верующих друзей, и зачастую они – во всяком случае те из них, которые переросли крестьянское представление о Боге как о седовласом старце, сидящем на облаках, – употребляют почти те же слова, какими я описываю высшие ценности». Из кн. «Дальние пределы человеческой психики», рассуждения о цели и значении гуманистического образования, с. 207).

Или теория созидательного альтруизма П. А. Сорокина[44]. Именно Сорокин наиболее обоснованно объяснил системную деградацию, примитивизацию культуры, грядущее неразличение позитивного и негативного. Его объяснительная модель основ на на неразрывности триады личности, общества и культуры.

Почему бы N не убить того господина, который сидит за соседним столиком? Когда господин открывал бумажник, то предательски показалась толстая пачка банкнот. Денег в бумажнике много, а деньги для человека, воспитанного в духе материализма, – верховное благо (по крайней мере, так следует из логики материализма). Следовательно, N, получая деньги господина, приобщается к благу. Смерть владельца в соответствии с теорией естественного отбора (теория эволюции) воспринимается как ступень, через которую N перешагивает, идя по пути собственного прогресса. Какой аргумент помешает взойти на нее? Закон? Но многие люди не боятся закона. Они уверены, что получится его обойти. «Все сойдет с рук» – кто-то эти слова выдвигает в список жизненных девизов.

«Дело в том, – писал один бывший работник преступной группировки, – что если ты “работаешь” в “организации”, то не сядешь, так как у них все схвачено и за тобой всегда приедут, если лишнего не наболтаешь»[45].

Да, такие суждения, бывает, разбиваются о пресс хорошо отлаженной системы сыска. И N, попав в тюрьму, возможно и признает, что совершил ошибку, недооценив профессионализм служителей закона. Но вернет ли это осознание жизнь господину, что сидел некогда за соседним столиком? И, главное, изменится ли мировоззрение N в тюрьме? Хлебнув каторжанского лиха, не высидит ли он мысль, что впредь надо быть хитрее и коварнее?

Почему бы не убить? Такая вот бомба таранит мозг многих N. И когда они кусают губы от раздумий, пальцы сами вплетаются в согретую карманом сталь кастета. Уверенности придающий своей тяжестью металл; темнота переулка; нарушенная координация господина, подвыпившего изрядно, – все это сливается в какую-то молнию. И она вонзается в череп господина, который был воспринят N всего лишь как «собрание молекул».

Выбор N родился сам собой, потому что не было того, что этому выбору могло бы воспрепятствовать. В сознании N не было громоотвода для молний, которые порываются блеснуть с ужасающей периодичностью.

Что выступит в роли громоотвода? Слово – Наполеону Бонапарту. «Я восстановил религию, – говорил он, – это заслуга, последствия которой неисчислимы, потому что если бы не было религии, то люди убивали бы друг друга из-за самой сладкой груши и самой красивой девушки»[46].

Сегодня от религиозного мировоззрения произошел отказ. И вопросы-почемучки обрушили всю мощь на жителей нашей многострадальной планеты. Атаку, которую вопросы-почемучки предпринимают на мозг человека, можно сравнить с бомбардировкой населенного пункта. Если территория города не контролируется войсками ПВО (войсками противовоздушной обороны), то население города несет большие потери. Когда-то люди были защищены щитом религиозного мировоззрения. Но теперь этот покров снят и люди остались беззащитны перед воздушным налетом (на эту тему см. часть 3, главу «Нигилизм и истинные ценности»).

Бомбы-почемучки могли бы быть сбиты ракетами ПВО. Но у ракет поражена бессилием система наведения. Как рассчитать траекторию полета ракеты, если для расчета нет верных ориентиров?

Если у людей отсутствуют четкие жизненные ориентиры, то собственные ответы на атакующий ум вопрос покажутся им малоубедительными. Ведь ответы не к чему будет привязать. Все умственные построения, которые человек захочет противопоставить вспыхнувшему желанию, будут унесены в открытое море поднявшимся штормом страсти. Умственные построения здесь можно уподобить лодке, которую не привязали к металлической свае. Свая здесь – тот верный ориентир и безупречное мерило, на которое нанизывается мысль во время рассуждения.

И здесь видна трагичная непоследовательность родителей, которые запрещают своим детям ходить в храм и стараются искоренить в них религиозный порыв. Неужели эти родители не понимают, что роют яму самим себе? Конечно, их поведение оправдано, если ребенок попался в сети тоталитарной секты. Но мы здесь не о секте говорим.

Пусть родители зададут себе убийственный вопрос: почему мои дети должны уважать меня (вопрос о убийстве задавать не будем, чтобы не травмировать психику родителей)? Если дети обладают христианским мировоззрением, то ответ на этот вопрос не сложен. Ребенок неосознанно, но размышляет: «Я верю в Бога. А Господь заповедовал чтить отца и мать. Следовательно, и мне подобает чтить отца и мать».

Если устраняем христианскую основу из ума и переводим ум на материально-атеистические рельсы, то что получится? Рассмотрим лучший вариант, то есть тот, при котором у человека сохраняется мысль о справедливости. Он размышляет: родители дали мне образование и заботились обо мне 20 лет. Если я сдаю их в дом престарелых и оплачиваю их пребывание в нем – мы квиты.

При худшем варианте родители представляют собой вышеупомянутое «сборище», которое к тому же занимает столь дефицитную жилплощадь. Что человек делает, если посреди комнаты находится «сборище молекул»? Выбрасывает его. Что, кстати, и происходит со многими стариками.

Каков материалистический взгляд на родителей? Из концепции материализма логически вытекает вывод, что родители – это куски мяса, которые дают ребенку деньги и еду. Из этого вывода следует другой: если родители не в состоянии давать ребенку деньги и еду, то ребенку, получается, незачем тратить на родителей время. Да, культура, цель которой заключается в воспитании народа, и призывает к заботе о родителях. Но этот призыв – дань здравому смыслу, инстинктивное желание защитить существование преемственности. Но этот призыв и это желание разве оправданы логикой материализма? Если человек – всего лишь желудок на ногах, то какое ему может быть дело до таких сентиментальностей, как культура, ответственность за коллектив и забота о старых, породивших его «желудках»?

В чем-то виноваты в своих страданиях сами родители, которые не дали детям мировоззренческую основу, помогающую детям воспринять жизнь своих родителей как ценность. А некоторые родители и напрямую препятствовали тому, чтобы дети жили в вере.

В этой связи хочется привести такой пример. Один юноша женился на девушке-христианке. У них родился сын. Счастье укутало семью своими крыльями. Но иногда сквозь них просачивался голос тещи. «А ты с сыном был в воскресенье в храме?» – спрашивала она молодого папу. И его этот вопрос очень раздражал. «Я хочу в выходной день сходить с сыном в кафе и поесть гамбургеров», – с возмущением говорил он.

Остановимся на этой фразе. Во-первых, поход в храм вовсе не перечеркивает перспективу совместного проведения выходного дня. Можно после службы зайти куда-нибудь пообедать и отправиться гулять. Впрочем, дело не в этом.

Пока сын маленький, его еще будут интересовать папины угощения. Но сын вырастет. И что дальше? Лет в 18-20 ему захочется алкоголя и наркотиков. У него появятся друзья, которые будут приезжать за ним на машинах и сигналить, поторапливая его выйти. «Сынок, – спросит папа, – а мы разве не пойдем сегодня с тобой кушать гамбургеры?» – «Пап, – ответит сын, – не сегодня. За мной приехали. Давай в следующий раз. Ладно?» А в следующий раз все отложится до следующего раза. А там – опять до следующего.

Итог понятен. Общие темы для разговоров со временем утрачиваются. Сколько можно говорить о еде? Парню уже 20 лет и он уже носит два газовых пистолета под курткой!

Общие темы могут появиться лишь там, где люди говорят о главном и том, что значимо для обоих: и для отца, и для сына. Такие разговоры всегда свежи, они словно глоток воздуха, укрепляющего человека. Но главное можно понять лишь тогда, когда усваивается понимание целей и смысла бытия: как собственного, так и всего мира. «Познание целей, – как убеждает нас Лев Тихомиров, – мы можем искать только в области показаний религиозных. Оно всегда и уясняло людям смысл их личной и мировой жизни»[47].

Религиозное познание открыто для людей всех возрастов и профессий. Оно является площадкой, на которой могут встретиться все поколения. И седые старцы, и молодые спортсмены если где и объединяются, то здесь. И речь идет не о богословских диспутах, а о том, что на основе религиозного мировоззрения формируются доверие и любовь.

Доверие и любовь – «два инструмента, – с точки зрения схиархимандрита Иоакима (Парра), – для созидания единства». И хотя следующую мысль священник высказал в связи с вопросом о сплочении общины в единую семью, его слова органически встраиваются в контекст беседы о папе с сыном. «Для того чтобы иметь общину, вы, – говорил своим слушателям отец Иоаким, – должны иметь нечто, с чем вы все согласны. Если два человека хотят иметь общение, у них должно быть нечто общее, иначе у них нет повода общаться»[48].

Если общего нет, то контакт папы с сыном будет не единением, а лишь времяпрепровождением. Сын, поглядывая на часы, будет делать вид, что внимательно слушает отца. И как только засигналит подъехавшая к дому машина с «ребятами», сын извинится и уйдет.

До определенного времени папа будет нужен сыну как источник карманных денег. В том же случае, если сын обретает финансовую независимость, он покидает родителей. Не в плане даже переезда. Покидает на уровне бытия – родители для него перестают существовать.

Кто-то с этой схемой, конечно, не согласится. Кто-то скажет, что есть, мол, много порядочных людей, которые не бросают родителей. Да, конечно, они есть. Но есть они во многом потому, что жили они в обществе, которое еще помнило о своих религиозных корнях. Люди по инерции пользовались христианскими понятиями, сформированными на основе христианского представления о личности.

Однако носителей христианского мировоззрения становится все меньше. Наблюдать, соответственно, остается практически не за кем. И детей, которые любят своих родителей, становится все меньше.

Не только к родителям становится любви все меньше. Ее становится все меньше в принципе.

И здесь стоит принять во внимание данные Данилина. Он просил людей записать 10 свойств, которыми, с их точки зрения, должен обладать «хороший» человек. Выше были приведены данные анкетирования, в котором участвовали представители старшего поколения. Если это же задание дать молодежи, то ответы молодых людей будут выглядеть иначе. «Из них постепенно уходит доброта и любовь к другому человеку. Они больше не верят в необходимость любви…»[49]

Здание общепринятых ценностей разрушается при подрыве религиозного фундамента

Любовь, верность, честность, чувства долга и благодарности теряются, по мнению протоиерея Владимира Воробьева, там, где теряется вера в Бога. Ведь нравственное учение и воспитание строятся на вере в Бога, Который есть «любовь и абсолютное добро». Атеизм же не воспитывает у людей нравственность. Ведь к бездушной материи «сами понятия любви и добра просто неприложимы». Отец Владимир справедливо замечает, что «подавляющая часть нашего народа желает возрождения нравственной, честной, трезвой жизни, восстановления семьи, рождения детей, а не разврата и вымирания»[50].

В качестве примера, иллюстрирующего мысль протоиерея, можно привести праздник Дня семьи, любви и верности, который проходит в городе Муроме 8 июля, в день памяти святых Петра и Февронии, ставших для русских людей символом верности и любви друг к другу. Эти торжества постепенно становятся общероссийскими и празднуются в Москве и Петербурге, в Сибири и на Дальнем Востоке. Праздник воскрешает забытые традиции благочестивой семьи и призывает помнить о верности, о любви, о семейном счастье, об уважении к старикам. Он медленно, но верно преображает город. В Муроме увеличивается рождаемость и снижается смертность. «Еще в 2007 году Муроме было 296 многодетных семей, а сейчас [на сентябрь 2013 года] их уже 450!»[51]. [Несмотря на то, что часть населения стремится двигаться в конструктивном ключе, статистика по Владимирской области на момент написания данной работы остается печальной[52] ].

Случайность? Ответить на этот вопрос можно, сославшись на страницы документальной повести Виктора Николаева «Из рода в род». Одна из глав этой книги посвящена деятельности полковника Николая Димитриевича – начальника колонии, по инициативе которого в курируемом им учреждении открылся церковный приход. Его существование заметным образом изменило положение на зоне. Улучшилась обстановка, «организовалась полезная и нужная работа, от которой начала поступать финансовая поддержка семьям на волю»[53]. Что-то начало меняться в жизни заключенных. Двое из них «получили письма от жен с прощением и желанием примирения. <…> Молодому инженеру прислали официальный документ о том, что его хотели бы видеть на прежней должности с хорошим денежным окладом»[54].

Изменение повседневной действительности было статистически уловимо. Оно отразилось в реальных цифрах, которые показывали «состояние дел в колонии до… церковного прихода и после него»[55]. Количество прихожан по сравнению с общей массой заключенных было незначительно, словно крыло мухи. Но все-таки приход удерживал «тюремный мир в равновесии»[56]. Количество прихожан со временем стало увеличиваться. «Прежде враждебные, они сдружились»[57].

Почему так происходит? Почему смена мировоззрения приводит к таким результатам?

Многое в поведении человека зависит от того, что будет выбрано за главное. Характер главного сообщает свои свойства и поступкам человека.

Сама человеческая природа, как писал Лев Тихомиров, «побуждает человека искать смысл жизни и ставить в гармонию с ним все существование: свое личное и вообще человеческое»[58]. Вопрос смысла существования неразрывно связан с вопросом об основной силе бытия. Ведь только «в приспособлении к ней решается, что должен делать человек, как вырабатывать себя, как жить, куда идти?»[59]. Основных точек зрения на вопрос, «в чем состоит главная сила, определяющая смысл истории», не так и много. За всю историю тысячелетий их количество не преодолело цифры 3. Первая точка зрения признает высшей силой Бога. Вторая считает, что наивысшие силы бытия заключены в природе и наиболее полно выражаются в человеке. Сторонники третьей точки зрения за высшую силу признают того, кто в христианстве именуется сатаной[60].

Итак, вопрос смысла существования неразрывно связан с вопросом об основной силе бытия. Где ее искать: в Боге, в природе, в человеке, в дьяволе? От представлений о высшей силе зависит и все остальное, «в том числе наша этика и наш долг, наши задачи в отношении себя и всех окружающих»[61].

Если люди открываются навстречу христианству, то идеи христианства, вытекая из учения веры и проникая в психологию людей, дают им «верное понятие о должном, благородном, о чести». Эти идеи воспитывают в людях определенные требования к жизни даже тогда, когда они и не думают о вере[62].

Справедливо и обратное. Святитель Николай Сербский в своих посланиях сербскому народу из концлагеря Дахау утверждает, что тот, «кто без Бога, тот без истины и милосердия. Ибо сказал прозорливец: “Милость и истину любит Господь”. И тем, кто потеряет Господа, сохранить милосердие и истину невозможно»[63].

Святитель считает, что кризис постиг Европу именно потому, что она утратила «понятие о страшном Боге и святом человеке»[64]. Извратив понятие о Боге, люди перестали Его бояться. А извратив понятие о человеке, перестали стыдиться людей.

Прерывая размышления святителя, следует определиться в понятиях, чтобы уберечь некоторых из читателей от смущения. Оно может возникнуть при столкновении со словом «бояться».

Так вот. Бог – это не карающий мститель. Иисус Христос открыл человечеству, что Бог есть Отец.

И у детей доброго отца есть в жизни страх. Только не такой, как у детей отца-садиста. Вторые боятся, что, напившись, биологический папа будет их бить. А первые настолько любят отца, что боятся его потерять.

Дети Милосердного Отца Небесного боятся утратить Божественный Свет, который воссиял в их душах и избавил от тоски и жажды самоубийства. И, наверное, красноречивее, чем выдержки из богословских сочинений, этот вопрос разъяснят строки из дневника Варвары. Ее муж Семен однажды позвонил ей и спросил ее: «Можно ли помочь ближнему, совершив грех?» И вот что Варвара по этому поводу пишет: «Семен, пройдя непростой путь криминальной жизни, уже ничего в жизни не боялся. Сегодня Семен боится потерять Бога, и этот страх дает ему силы принять решение: отказать в такого рода помощи другу»[65]. Со временем Семен полностью отошел от криминала. Во время подготовки очередного преступления, когда распределились роли, кому что делать, Семен объявил подельникам, что остается в Церкви. «Я свой выбор уже сделал»[66], – сказал он. На удивление разрыв с криминалом обошелся для Семена без серьезных последствий. «Никаких обид, – со временем сказали подельники. – Правильный выбор сделал – каждому свое»[67].

Мог ли ничего в жизни не боявшийся Семен убояться какой-нибудь философской доктрины? Мог ли он, идя на преступление, остановиться, вспомнив о каком-либо мыслителе или общественном деятеле?

«Не дерзких, богатых и ученых людей стыдятся, – говорит святитель Николай Сербский. – Стыдятся лишь святых». Святитель справедливо замечает, что никто не стыдится своих преступлений перед такими людьми, как Вольтер или Маркс. Или перед другими, подобными им личностями, «из которых Европа создала свой пантеон без ореола святости». И хотя некоторые мыслители и называют природу божеством, «никто еще не убоялся европейского профессорского божества природы»[68].

Обожествление природы логически приводит человека к атеизму, к отрицанию существования Бога. Лев Тихомиров объясняет, что вера в неизменные законы природы не дает опоры для веры «в свободу воли». Остается признать, что мнимое божество природы не обладает личным характером. А это признание равносильно признанию, что божества не существует.