Сожги венец безбрачия

Иногда папа рассказывал мне о Кубе, которую он обожал. Когда мы оттуда уехали, мне было пять лет. Но почему-то я ничего об этом не помню. Совсем. Кроме испанского языка. В пять я уже свободно общалась и даже умела читать. После возвращения в Москву мы с папой дома говорили по-испански. Маму это очень раздражало. Она так и не выучила этот язык. И Кубу терпеть не могла. Всегда радовалась, что мы оттуда, наконец, уехали. Называла ее грязной примитивной лужей. И наши с папой беседы на испанском моментально пресекала. И тогда испанский стал нашим тайным языком.

Пустая квартира встретила меня темнотой и тишиной. Я зажгла свет в кухне и в обеих комнатах. Открыла холодильник и достала оттуда бутылку воды. Очень захотелось пить после всех сладостей, которыми меня сегодня накормили. Возвратив бутылку на полку, я заметила одинокую красную икринку. Явно еще с Нового Года завалялась. Папа был абсолютно равнодушен к быту и к еде особенно, но всегда приезжал ко мне перед Новым Годом и привозил красную икру. Я покатала икринку в ладони и бросила в рот. Вкуса не ощутила, потому что она была одна. Как и я. Если ты одна, то ничего не стоишь. Ни вкуса, ни запаха. Стоя у открытого холодильника я расплакалась. Тоска так сжала сердце, что стало невозможно дышать.

Я потушила свет, вышла из квартиры и поехала на нашу старую дачу. В последнее время отец жил там. Мама предпочитала новую дачу, которую построили по ее вкусу. Там все было ультрасовременное в стиле «хайтек»: дом – прозрачный куб с панорамными стеклами, кипельно-белыми стенами и черными гранитными столами в кухне. А папа любил нашу старую развалюху, которую мама презрительно называла «бабкиным теремком».

Я припарковалась возле старенькой калитки. Краска на ней была новой и ярко-зеленой. Папа лично красил незадолго до смерти. Сердце громко стучало. Я не заходила сюда с тех пор, как отца не стало.

Двухэтажный, старенький, деревянный домик. Домотканые половички, ситцевые занавески в кухне, белые в красный горох. Скрипучие половицы и ветхая мебель. Здесь пахло детством и счастьем. Из коридора я прошла в большую комнату. Целая стена была занята полками с книгами и пластинками. На столе стоял допотопный, еще советский проигрыватель. Папа на полном серьезе утверждал, что если будет атомный взрыв, то всё погибнет, кроме советской техники. Потому что она в принципе неубиваемая. Я погладила корешки книг. Пошла в кухню, принесла оттуда чистую тряпочку и вытерла толстый слой пыли на проигрывателе. Подошла к полке, взяла несколько пластинок, которые лежали отдельно от других. Первая сверху была любимой пластинкой папы: опера «Дидона и Эней». Папа всегда смеялся, что это единственная опера, которую написали англичане. Поэтому британская корона всегда завидовала русской культуре.

И вдруг я вспомнила сеанс ретро-гипноза у Матвея. Там, на Кубе, звучала ария из этой оперы. Плач Дидоны. Именно ей подпевала та незнакомая женщина. Почему именно эта ария?

Я вообще не люблю оперу. А эту арию особенно. В ней есть какая-то безысходность. Помню, как-то спросила папу о чем эта опера. Мне тогда было лет десять, а может, и меньше. Новой дачи у нас еще не было. Мы всей семьей приехали на выходные на эту старенькую. Мама организовала ужин на веранде. Папа включил арию погромче, чтобы было хорошо слышно.

– Господи, Саша, выключи эту нудьгу. Ты нарочно меня раздражаешь? – в сердцах спросила мама, нарезая огурцы в салат.

– Что ты, Мариночка, я просто люблю эту вещь. Да и детям полезно слушать оперу для общего развития, – он кивнул на меня и моего младшего брата Витю, которому тогда было года три.

– Детям полезно, когда им не забивают голову ерундой, – мама отложила нож в сторону, взяла стеклянную банку со сметаной, купленной на рынке, и начала заправлять салат.

– Ну что ты? Перестань! – отец обнял ее за плечи и прижал к себе.

Вытер с уголка ее губ каплю сметаны, облизал палец и сказал:

– Хорошая сметана! С салатиком и картошкой самое то. Ну давай, корми нас, я голодный, как волк. Сейчас тебя съем, – он вдруг громко завыл и слегка прикусил зубами мамину шею.

– Сашка, перестань! – мама схватила со стола посудное полотенце и замахала перед его носом.

Отец испуганно заскулил, сжался, изображая испуганного волка, скорчился на стуле и закрылся руками.

– Вот балда! – рассмеялась мама.

Она пошла на кухню, вернулась с большой сковородкой дымящейся картошки и поставила ее на стол, подложив под дно деревянную доску, чтобы не испортить цветастую клеенку.

– Так, давайте ужинать. Всё стынет, – мама разложила картошку по тарелкам и посыпала мелко нарезанным укропом.

Музыку папа так и не выключил.

– Пап, о чем эта опера? – спросила я, уплетая жареную картошку с салатом из свежих огурцов.

– Это очень трогательная и известная история любви, – папа взял кувшин с компотом и всем налил по стакану. – Дидона была царицей Карфагена. Она увидела троянского героя Энея и сразу же в него влюбилась. Он тоже влюбился, признался царице в своих чувствах и сразу замуж позвал.

Мама недоверчиво хмыкнула. Папа улыбнулся, глядя на нее и, продолжил:

– Но злые силы были против этого союза. Вредная ведьма отправила к влюбленному Энею злого духа в образе бога Меркурия, чтобы он изложил ему «волю богов» – во что бы то ни стало оставить Дидону навсегда и уплыть из Карфагена, чтобы выполнить предназначенную ему небом миссию. Эней, конечно, не смог противиться воле богов и сразу же собрался в путь. А Дидона так его любила, что жить в разлуке не смогла и решила умереть. Перед тем, как броситься в огонь, она попросила амуров осыпать ее могилу лепестками благоухающих роз, бархатистыми, нежными, но постепенно умирающими – такими же, как ее любящее сердце. Именно об этом она поет в своей знаменитой арии «Когда меня положат в землю». По английски: «When I am laid in Earth». Но все называют арию просто «Плач Дидоны».

Мама вдруг бросила вилку с такой силой, что тарелка раскололась напополам, и закричала:

– Не забивай ей голову этой чушью! Злая ведьма, воля богов. Эгоистами они были твои Дидона и Эней. Эгоистами, которым было на всех наплевать!

– Марина, держи себя в руках, пожалуйста, – в голосе папы прозвучали резкие ноты, но он быстро справился с собой и спокойно продолжил: – Я всего лишь рассказываю дочери сказку.

– Есть другие сказки, в которых нормальные герои, а не эти эгоистичные царевны, – возразила мама, убирая со стола осколки тарелки.

Папа встал, бросил салфетку на стол и пошел в дом.

– Вернись немедленно, Саша! Мы ужинаем, если ты не заметил, – закричала мама ему вслед.

– Благодарю, сыт по горло, – ответил папа, поднимаясь на второй этаж в свой кабинет.

Больше в нашем доме никогда не звучала эта музыка. Во всяком случае при маме. Но как только она перестала приезжать сюда, папа заслушал пластинку до дыр. Я положила ее обратно на полку. Нет, не могу. Не сейчас. Слишком больно!

Рядом с пластинкой на полке лежала калимба. Папа так и не научил меня на ней играть. Хотя сам умел. Его научили на Кубе. Этот музыкальный инструмент там очень популярен. Когда-то его завезли туда африканские рабы. Калимба, веселая, простенькая и легкомысленная, такая же, как и кубинцы, быстро прижилась на Острове Свободы. Папина калимба переехала на дачу вместе с пластинкой «Дидона и Эней». Мама и ее терпеть не могла, и даже пыталась выбросить. Никогда не понимала, за что она так ненавидит Кубу и абсолютно всё, что с ней связано. Даже если там случилось что-то неприятное, это не оправдание. Мало в Москве горя и неприятностей? Ведь это их с папой жизнь, молодость, надежды, мечты и романтика.

Телефон зазвонил. На экране высветилось имя: Никита. Только его сейчас не хватало! И так настроение на нуле. Нет, не отвечу на звонок. Я положила калимбу обратно на книжную полку. Но Никита позвонил еще раз, и еще. Выключать звонок не хотелось. Лучше ответить, быстренько послать его и всё.

– Да, – ледяным тоном произнесла я.

– Лаура, привет. Это Никита, – он замолчал, шумно сопя и явно не зная, как продолжить разговор.

– Узнала, – сухо сообщила я.

– Тут такое дело… слушай, я прошу прощения.

– Интересно. И за что это?

– Ну за то, что поверил тому отморозку. Чем больше думаю об этом всём, тем больше понимаю, что не можешь ты быть этой самой… ну…

– Экскортницей? – язвительным тоном подсказала я.

– Ну да, извиняюсь за выражение. Не похожа ты. Ну что я ночных бабочек не видел, что ли? Какой-то огрызок-пранкер, наверняка, записывал свои эти тик-токи. А я купился. Для таких лохов, как я, они и стараются. Мы ж для них хлеб с маслом и икрой.

– Как же так? Какое разочарование! Я только в тренд вошла. Ты же сам сказал, что сейчас в трендах такие, как я, не похожие на представительниц древнейшей профессии. А ты меня сразу уволил. Нехорошо это, Никита, некрасиво.

– Прикольно, – хмыкнул он, но тут же спохватился и очень серьезным и виноватым тоном произнес: – Слушай, Лаурочка, у меня с юмором вообще не алё. И соображаю я туго. Честно признаюсь: лоханулся, конечно, по-крупному. Развели меня, как кролика. Понимаю, что простить тяжело. Но я искуплю вину, честное слово!

– Кровью? – деловито осведомилась я.

– Как скажешь, – покорно согласился он. – Готов загладить вину всеми доступными способами. Командуй, принцесса. Можно я буду твоим рыцарем?

Это приятно, конечно. Потому что явно было видно, что он заранее подготовился к разговору и старался произвести приятное впечатление. Ну как мог, конечно. Выражать свои эмоции словами он умел плохо. И не потому, что спортсмен. Мужчины вообще редко когда умеют говорить о чувствах, если они, конечно, не писатели, политики, адвокаты или аферисты – у этих, конечно, язык профессионально подвешен. С другой стороны, мало ли что ему еще покажется? А мы уже встречаться начнем. Я к нему привыкну. И вдруг снова развод, подушка пополам и девичья фамилия. Надо ему это обьяснить попроще как-то, чтобы понял.

– Слушай, Никита, ты, конечно, симпатичный. Признаю.

– Только не говори «но». Прошу тебя, Лаурочка! – он словно проснулся и затараторил с несвойственной ему живостью, – знаю, что сейчас будет это «но», как нокаут. Ты меня размажешь по рингу, и мне уже не встать.

В его голосе зазвучала такая мольба, что я растерялась. Мне показалось, что он сейчас расплачется. Я бы даже в это поверила, если бы не видела этого громилу с накачанными мускулами. Мне оставалось только замолчать.

– Да, я повел себя тупо, Лаурочка. Купился в легкую. Пожалуйста, прошу тебя: дай мне шанс. Только один! Ты правда мне очень понравилась. Ты такая… такая… – он замолчал.

– Какая? – спросила я.

– Не умею я в слова. Ну ёлки ж зеленые! Хорошая ты, не такая, как мои бывшие. Не намазанная, не прокуренная и не тюнингованная. В хорошем смысле, только не обижайся. Ни ботокса у тебя, ни прочих наворотов. Как учительница в школе: строгая, но добрая. Я даже оробел сначала, когда тебя дверью приложил. Чего, думаю, приглашать ее? Не согласится же! Где я, а где она? А потом сам себе сказал: «Ну стопэ морозиться, Никитос! Сейчас упустишь ее, и всё». И потому ждал тебя, пока ты у дока была.

– Ищи Васю Пупкина, а не Есенина и Пушкина, – всплыли в памяти слова подруги Светки.

А ведь она в чем-то права. Может быть, моя беда действительно в том, что я ищу сложных? А с простыми легче. Он, конечно, не Матвей. Господи, почему я о нем подумала? Он мой психотерапевт. И никаких отношений, кроме деловых, между нами нет и быть не может. Нужно ответить что-то. Никита ждет на том конце линии.

– Ну ладно, – снисходительно произнесла я. – Даю шанс загладить вину.

– Отлично! – он обрадовался, как ребенок. – Можно прямо сейчас приехать?

Я взглянула на часы.

– Нет, что ты! Уже очень поздно. Завтра приходи на занятия утром. Ты же хотел испанский учить?

– Буду раньше всех, – пообещал он. – Спокойной ночи, принцесса! – в его голосе так бурлила радость, что я невольно улыбнулась.

– Буэнос ночес, эстудьенте!

– Ээээ… – протянул он.

– Спокойной ночи, ученик! – перевела я.

Забавный он, конечно. Такой большой и сильный мужик, но при этом простодушный. И явно искренний. Конечно, радоваться рано. У меня всегда в начале отношений всё шоколадно. А потом шоколад превращается в субстанцию такого же цвета, но совершенно с другим амбре. Хотя попробовать определенно стоит.

Утром я приехала на работу. Никита уже ждал меня у входа с огромным букетом белых роз.

– Прости меня, учительница первая моя. Я – дурак. Правда. Мне очень стыдно, что поверил тупому малолетнему пранкеру с тик-током головного мозга, – Никита протянул мне букет. – Встал бы на колено, но с утра мышцу потянул в спортзале.

Этого еще не хватало! Вокруг коллеги, ученики.

– Не нужно на колено! – я поспешно схватила цветы. – Пойдем в аудиторию. Но сразу предупреждаю: поблажек в учебе не будет, так и знай.

– Нокаутируй меня, принцесса. Я заслужил. Даже закрываться не буду, – он широко раскинул руки, наклонился ко мне и подставил щеку так, чтобы мне было удобно бить.

– Физическое воздействие не мой метод, – я положила руку ему на грудь, заставляя выпрямиться.

Он вспыхнул и накрыл мою руку своей огромной лапищей. Чего это он так заалел, как красна девица? Неужели такой страстный, что и прикоснуться лишний раз нельзя? Сквозь тонкую белую футболку я почувствовала, как напряглись его железные мышцы. А его рука была горячей и какой-то до неприличия жадной.

Весь урок я ловила его внимательный взгляд. Пару раз даже ошибалась и запиналась. Никита неотрывно смотрел на меня и все время улыбался. В перерыве он пригласил меня на ужин в семь вечера. Я согласилась, совершенно позабыв о том, что сегодня у меня второй сеанс с Матвеем.

Мой ретро-гипнолог напомнил о себе сообщением на «Ватсап». Я ответила отказом, извинившись, что у меня другие планы. Матвей немедленно перезвонил. И по его тону я поняла, что он взбешен.

Глава 5. Любовь – это не мое

– Лаура, так работать невозможно! Нельзя делать большой перерыв между сеансами, особенно в начале терапии. Мы заранее договорились. И если у тебя вдруг появились другие планы, то их нужно отложить, – резким тоном заявил Матвей.

– Я просто…

– Машину не бери, – перебил он. – Приезжай на такси. Домой я тебя отвезу.

– Почему не брать машину?

Да что он себе позволяет? Разговаривает со мной таким диктаторским тоном, словно начальник.

– Потому что, возможно, ты будешь себя плохо чувствовать, так как сеанс продлится дольше. Не нужно в таком состоянии садиться за руль. А знаешь что? Не бери такси. Сам заеду за тобой в половине седьмого.

– Я не могу.

– До скольки ты работаешь, Лаура?

– До половины седьмого.

– Значит, в половину седьмого приеду. До свидания, – Матвей повесил трубку, не слушая моих возражений.

Я так и застыла с открытым ртом, держа телефон возле уха. Что же мне делать? Не скрываться же от Матвея. Хотя… Светка мне все время говорит, что нужно научиться хитрить. А у меня с этим плохо. Вот сегодня и начну.

В четверть седьмого я извинилась перед группой, что вынуждена закончить занятия немного раньше, и пообещала вернуть это время в следующий раз. Быстро схватила сумку и побежала вниз. Никита уже ждал меня.

– Добрый вечер, принцесса! – улыбнулся он.

– Добрый! – времени на любезности не было, поэтому я быстро пошла к его машине.

И в тот момент за спиной взвизгнули тормоза, и раздался голос Матвея:

– Лаура, ты ошиблась средством передвижения. Тебе сюда.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Эту арию лучше слушать в современной обработке. Ее можно найти на ютубе, если в строке поиска написать по-русски: Энни Леннокс, плач Дидоны. Или по-английски: Annie Lennox – Dido’s Lament