Этикет темной комнаты

* * *

Перед звонком с последнего урока проскальзываю в задние двери, продираюсь сквозь толпу учеников и запрыгиваю в мой автомобиль с откидным верхом. Рядом нет никого, кто возражал бы мне, и потому я опускаю крышу и стремительно мчусь по моему городу. По мосту, мимо Уэйтовской библиотеки и площади и максимально быстро добираюсь до кованых железных ворот на границе моего района.

Сидящий в будке охранник кивает мне и открывает ворота, и я еду по извилистой дороге к моему дому. В детстве мы с Люком называли его замком, возможно, потому, что архитектор взял за образец настоящий замок во Франции. В детском саду, когда Люк пытался построить такой дом из «Лего», ему не хватало деталек. И он злил других детей тем, что забирал себе все башенки. У него всегда получалось что-то чудовищно-радужное, но в действительности Уэйт-Хаус – это чистота линий.

Белый камень.

Синяя черепичная крыша.

Все окна симметричны, все кустарники – аккуратные квадраты или идеальные круги.

Нажимаю на кнопку на дистанционном пульте. Открываются еще одни ворота, и я еду дальше по обсаженной деревьями подъездной дорожке к месту для парковки, вылезаю из автомобиля и иду по безупречной зеленой лужайке. Тут есть беседка, фонтаны, английский сад, греческие статуи, а на самом краю владений – густой лес. Моя мама каких только мероприятий здесь не устраивала, а всего через несколько недель этим займусь я. Мама обещала даже уехать на ту ночь, когда состоится вечеринка по поводу нашего возвращения с каникул, так что я буду здесь главным.

Дойдя до задней двери дома, я сосредоточиваюсь. Мне хочется побыть одному, но надо сначала пройти мимо миссис Марли, а для леди под семьдесят слух у нее просто невероятный.

Иду по мраморному черно-белому клетчатому полу большой комнаты – пока все хорошо, – вхожу в длинный арочный зал и почти добираюсь до лестницы, когда слышу:

– Сайе, солнышко? Тебе что-нибудь нужно?

Я конфужусь и смущаюсь, хотя рядом никого нет. Но, если честно, ни у одного из моих ровесников нет няни.

– Все хорошо, миссис Марли! – бросаю я через плечо.

– Хочешь, я принесу тебе что-нибудь перекусить?

Останавливаюсь на ступеньке. Думаю, она счастлива тем, что заботится обо мне, и потому отвечаю:

– Хорошо бы. – А затем прыгаю через ступеньки и вбегаю в свою комнату на третьем этаже. Во все окна льется солнечный свет, а заодно и раздражающий вой робота-газонокосилки. Закрываю жалюзи и бросаюсь на кровать, наконец-то оказавшись в блаженном одиночестве.

В семь часов запихиваю себя в черный костюм, чтобы отправиться на благотворительный вечер в пользу некоего места под названием Оук-Хилл, где работают с проблемными лошадьми, или, может, с проблемными детьми, занимающимися верховой ездой. Я особо не вникаю.

Моя мать ждет меня у подножия главной лестницы. На матери блестящее платье и какие-то сверкающие штуковины в светлых волосах. Я спускаюсь к ней, она поднимает голову, и ее лицо озаряет сияющая улыбка.

Тайна, которая умрет вместе со мной, заключается в том, что, когда мне было восемь лет, я купил нам с ней ожерелья лучших друзей – когда у каждого друга имеется половинка сердечка. Я долго носил его в школу – до тех пор, пока один мальчик постарше не спросил меня о нем и не объяснил, что нельзя иметь в качестве лучшего друга собственную мать.

Сейчас на маме нитка изумрудов, но она клянется, что по сей день та латунная половинка сердца – самое любимое ее ювелирное украшение.

– Ты очень мило выглядишь! – Она достает из сумочки телефон и со скоростью опытного стрелка наставляет на меня.

Я со стоном поднимаю руку, но она игнорирует мой жест, и потому я корчу ужасающие гримасы на каждый клик.

– Сайе! – Тон у нее сердитый, но при этом она громко и весело смеется. – Ну хватит – сделай нормальное выражение лица, всего один раз.

– Зачем? Ты же знаешь, нас здесь еще миллион раз сфотографируют.

– Но эти фотографии для меня. Так что перестань вести себя как подросток.

Представители нескольких медийных изданий, освещающих событие, спешат сфотографировать нас, и не успеваю я сказать маме «Что я тебе говорил», как нас затаскивают в переполненный бальный зал, где меня тут же окружают легионы ее друзей и коллег.

О боже, он такой красавчик!

У него золотые волосы.

Приглядывай за ним, Надин.

Все ее подмигивания и интонации сейчас гораздо двусмысленнее, чем обычно. Люк сказал бы, что это отвратительно, но мама, похоже, придерживается другого мнения.

Она толкает меня локтем в бок.

– К нам направляется красавчик Бакстер. Он в сенате штата, но, поговаривают, в будущем году будет баллотироваться на пост губернатора. – Она понижает голос до шепота: – Очаруй его.

Как только он подходит к нам, я протягиваю ему руку.

– Я слышал, вы будете нашим следующим губернатором.

Он, сияя отбеленными зубами, сердечно жмет мою руку.

– Я пока не могу ничего ни подтвердить, ни опровергнуть. – А затем, наклонившись ко мне, произносит: – Но мой план именно таков.

Мама одаряет меня одобрительной улыбкой, берет сенатора под руку, говорит, что он должен обязательно с кем-то там познакомиться, и они смешиваются с толпой.

Беру бокал шампанского с подноса, который несет официант, и нахожу темный уголок. Скучающе просматриваю сообщения в телефоне, но тут зал выразительно затихает, и я поднимаю голову.

В зал вошел мой дед. На нем синий фрак, у него стальной взгляд, и выглядит он суровым морским капитаном, но скоро выражение его лица смягчается, как и всегда, когда он видит мою маму. Он тепло обнимает ее, а потом ведет по залу, раздуваясь от гордости. Они целый час ведут светские беседы, после чего нас проводят в столовую, уставленную покрытыми белыми скатертями столиками со свечами. Я не против подобного уюта, но тут так темно, что я с трудом что-либо вижу.

Увеличив яркость на телефоне, делаю несколько снимков, а затем отсылаю один из них.

Тут же появляются комментарии вроде: «Где ты??» И конечно же: «Завидую!»

– Сайерс, – произносит дед тем повелительным тоном, каким разговаривает со всеми, кроме моей матери. – Почему твой телефон лежит на столе?

Мама весело смотрит на меня и подмигивает, что означает: «Мы и не думаем принимать его всерьез». Я, хихикая, продолжаю листать сообщения, и дед утомленно вздыхает, словно у него нет сил спорить со мной.

Мы приступаем к основному блюду нашей трапезы – приготовленному на гриле лососю под розмариново-масляным соусом и круглому стейку, слишком слабо прожаренному даже на мой вкус, – когда к нашему столу подходит мужчина примерно маминого возраста.

– Надин, это ты?

– Чарльз! – выдыхает она. – Как у тебя дела?

– Хорошо, хорошо. – Мужчина поворачивается к деду и почти что отвешивает ему поклон, словно перед ним король. – А как поживаете вы, сэр?

– Как нельзя лучше, – отвечает дед.

– Я ездил по делам в Хартвью и не мог поверить своим глазам – до чего же все там быстро идет в гору. Это место процветает! Кто бы мог подумать. – Дед приподнимает серебристую бровь, и мужчина быстро добавляет: – Я не имею в виду вас, разумеется.

Мой дед – агент по недвижимости и, по всеобщему мнению, обладает прямо-таки сверхъестественным даром – предвидит, что и сколько будет стоить в будущем.

– Боюсь, вам придется извинить меня. – Дед постукивает по часам на руке. – В девять мне нужно сделать один звонок.

– Конечно-конечно. – И в ту самую секунду, как дед встает и уходит, мужчина обращает все свое внимание на меня.

– Неужели это Сайерс!

– Это Сайе, – гордо отвечает мама, словно самолично сконструировала меня в некоей лаборатории. – Мой прекрасный мальчик.

– Когда я в последний раз видел тебя, ты учился в первом классе. – Издав смешок, он снова поворачивается к маме: – Как поживает Джек?

Мамина улыбка меркнет, снова она в шоке или ей больно, но она быстро берет себя в руки:

– Мы с Джеком расстались. – Она всегда говорит расстались, а не развелись, словно это не так стыдно.

– О… – Мужчина явно смущен. – Мне очень жаль.

– Такова жизнь. – Мама машет рукой, будто все это яйца выеденного не стоит, но я знаю, каково ей приходится. Я помню тот вечер, когда она обнаружила, что папа изменяет ей, и не с одной, а со многими женщинами. Мне известно об этом, потому что я имел обыкновение подслушивать их разговоры, вот я и слышал, как мама спросила: «Кто она?» А отец ответил что-то вроде: «Которая из них?» И во время ссоры крикнул: «Ты и твой отец стремитесь контролировать все и вся! А я, может, не хочу, чтобы меня поглотили Уэйты!»

Когда папа ушел, я покинул свое убежище, и мама крепко обняла меня. Я чувствовал, как сильно она дрожит, но ее голос звучал спокойно: «Все снова будет нормально, вот увидишь. Он попросит прощения – и станет умолять позволить ему вернуться».

Но он так и не сделал этого.

Два

Вхожу в раздражающе яркий кинотеатр и надеваю солнцезащитные очки. Я все еще не пришел в себя после вечеринки у Брэкстона, и хотя я позволил себе всего несколько кружек пива, сожалею об этом. Вечер был скучным, и выпивка лишь усугубила скуку. Надо было ограничиться кофе.

Замечаю отца в очереди в буфет. Он разговаривает с девушкой ненамного старше меня. На нем яркая «тропическая» рубашка, белые льняные брюки и лоферы на босу ногу. Я едва узнаю его, потому что у него теперь другой – иссиня-черный – цвет волос.

С какой стати я здесь? Может, если я медленно развернусь…

– Эй, привет! – зовет меня папа и машет руками.

Похоже, назад дороги нет. Я, вздыхая, пересекаю вестибюль, и отец толкает меня в плечо, словно мы с ним старые друзья по колледжу.

– Я уже купил билеты, так почему бы тебе не угостить нас попкорном? – Он говорит слишком громко, слишком театрально, словно мы соперники в какой-то телеигре.

– Ну, конечно, п… – начинаю я, но не успеваю завершить фразу, как он говорит девушке:

– Это мой племянник Сайе. – И подмигивает мне.

– Ага… Здравствуй, дядя Джек.

Он улыбается так, будто никогда не любил меня столь сильно, как в настоящий момент, и тут же переключает внимание на девушку. Помещение заполнено оживленными людьми, обожающими ходить в кино по воскресеньям днем, и я пытаюсь не слушать, как отец клеит девушку. Но это не легко.

До меня доносится, как папа спрашивает, занимается ли она спортом, я не могу удержаться от того, чтобы не посмотреть на нее, и ловлю выражение ее лица, говорящее о том, что она подумывает, а не встать ли в другую очередь. А может даже, не пойти ли в другой кинотеатр.

Я буквально закрываю лицо руками. Все это еще более неловко, чем ответный флирт женщин.

Мой телефон жужжит, и я спешу прочитать сообщение Люка:

Где ты?

В кино с папой, – отвечаю я. – Он заставляет меня называть его дядей Джеком, чтобы он смог закадрить студентку.

Ужас, – отвечает Люк и добавляет блюющий смайлик.

У него, конечно, свои тараканы в голове, – отвечаю я. – Но разве мы не все такие?

В понедельник утром, когда я иду на первый урок, Гаррет толкает меня своим острым локтем.

Слежу глазами за направлением его снайперского взгляда и вижу ребенка – того толстощекого мальчика, который провалил научный эксперимент во время собрания на прошлой неделе. Сегодня на нем майка с Доктором Кто, которая мала ему размера на два и туго обтягивает живот. Он идет осторожно, потому что несет большой плоский деревянный ящик, и улыбается при этом так, будто шагает на занятие «покажи и расскажи».

– Ну разве это не самое печальное зрелище на свете? – шучу я.

Мое остроумие вознаграждается смешком Гаррета, а потом его лицо принимает самое дружелюбное выражение, на какое он только способен.

– Привет! – кричит он, и мальчик цепляется кроссовкой за другую кроссовку – они у него какого-то клоунского размера. – Что там у тебя?

Кудрявый мальчишка подходит к нам с простодушной, не помнящей зла улыбкой.

– Это модель для биологии. Я взял за основу старую настольную игру «Операция».

Заглядываю в черный деревянный ящик, и хотя я не готов произнести это вслух, но то, что я вижу, кажется мне очень и очень прикольным. Я пусть и смутно, но помню эту игру: картонного чувака с полостями там, где расположены всякие жизненно важные органы, но сейчас передо мной скульптура, достойная музея.

Я не понимаю толком, из чего она сделана. Может, из глины? Но кажется она почти что стеклянной – под прозрачной плотью видны мышцы и кровеносные сосуды. На теле несколько разрезов, и в каждом из них филигранно сделанный орган.

– Ты сам это смастерил? – Я не могу скрыть восхищение.

Мальчик кивает, кудряшки трясутся, улыбка становится шире.

– Да, и это действующая модель. – Он показывает на красный провод, подсоединенный к двум маленьким металлическим клеммам.

– Вау, – дивится Гаррет. – Мы как-нибудь поиграем с тобой.

Я кошусь на него. Трудно сказать, серьезно он это говорит или нет. Наверное, нет, но вполне вероятно, что гениальный ребенок покорил и его. Звенит звонок, и коридоры заполняются гулом голосов. Гаррет ухмыляется мне, будто на что-то намекая, а потом поворачивается к мальчику и выбивает скульптуру у него из рук.

Она падает на пол и разбивается.

Я, сдерживая испуганный возглас, смотрю на осколки, затем на ребенка, который таращит на нас огромные обиженные глаза. Он даже не пытается скрыть своего огорчения, словно не понимает, что так было бы лучше, и вид у него до того жалобный, что я готов похлопать его по плечу, как похлопал бы Люка, но меня отвлекает чей-то пронзительный крик.

– Ээээй! – К нам летит парень с суставами как у марионетки и огненно-рыжими волосами, одетый в комбинезон с пятнами от травы на коленках, словно он фермер или кто-то в этом роде. – Что случилось, Эван?

– Ничего, – бормочет Эван и опускается на колени, чтобы собрать обломки сотворенного им произведения искусства. Некоторые органы вывались наружу, а прекрасно выполненное сердце разбилось на тысячу осколков.

Рыжеволосый смотрит на меня и Гаррета так, словно прекрасно понимает, что произошло. Он расправляет свои цыплячьи плечи – наверное, собирается отругать нас, но из его рта вырывается лишь сдавленный птичий клекот. Это так смешно, что я не могу удержаться – и смеюсь.

Гаррету все это не кажется таким уж смешным. Он делает шаг к мальчику-птице, и в голосе того начинает звучать страх.

Встревоженный Эван поднимает голову.

– Блэр, все о’кей. Правда.

– Эй, вы там, мальчики! – К нам направляется учитель.

– Пошли, – говорит мне Гаррет, и мы исчезаем в толпе.

Когда я сажусь за стол, мистер Райвас выразительно смотрит на часы на стене. Я довольно сильно опоздал, но, по крайней мере, он не добавляет саркастическое: «Очень мило с вашей стороны, что вы присоединились к нам». Он начинает просматривать какие-то бумаги на столе и берет в руки мою контрольную работу. На ней написано число 100 и три восклицательных знака.

– О. Клево. – Я откидываюсь на спинку стула.

– Отличная работа, Сайерс. Отличная. У тебя, похоже, прекрасные способности к языкам.

– Ага…

– И знаешь, что я думаю?

– Хмм? – Я рассеянно делаю глоток ванильного латте.

– Я думаю, ты сможешь достичь таких успехов во всем, к чему будешь прилагать усилия, а не только в латыни. – И, к моей досаде, он разражается речью типа ты-умный-но-не-стараешься, а для понедельника это слишком.

Продолжаю пить кофе и жду, когда мистер Райвас устанет, но спустя несколько минут понимаю, что мои ожидания напрасны.

– Мистер Райвас, ничего личного, но какое это имеет значение?

– Ты о чем?

– Я об отметке и о школе в целом.

Мистер Райвас ошарашенно смотрит на меня.

– В старшей школе ты готовишься к поступлению в колледж. Если у тебя хорошие отметки, то перед тобой открывается больше возможностей. А колледж – место, задающее вектор твоей карьеры. Так что, конечно же, все это очень и очень важно.

– А с вами было так же? Вы действительно хотели стать учителем?

– Разумеется.

Изучаю его лицо и пытаюсь понять, он говорит то, что, по его мнению, должен сказать, или же он вполне искренен. Похоже, ему и в самом деле нравится сидеть в этой комнатенке с вытертыми полами и плохой вентиляцией. И улыбается он так, будто ничего другого ему не нужно.

– Мои оценки не имеют для меня никакого значения, – объясняю я. – Я в любом случае поступлю в хороший колледж, а потом буду работать в семейной компании. Если захочу, разумеется. Не важно, буду я что-то делать или нет, деньги у меня не переведутся.

Мистер Райвас кивает сам себе, какое-то время смотрит в сторону, затем снова на меня. И, должно быть, я неправильно истолковываю выражение его лица, потому что на нем читается жалость.

Я начинаю думать, что мисс Уэллс может стать моим новым любимым учителем. Она не пичкает нас обидными проповедями, подобно мистеру Райвасу, а концентрирует наше внимание на предмете.

В данный момент она ведет седьмой урок – психологию и, не пользуясь учебными слайдами в PowerPoint, возбужденно вещает об исследованиях, доказывающих, что свидетельства очевидцев могут быть очень ненадежны. Оказывается, память у людей ужасающе неточна – а иногда мы просто-напросто «изобретаем» свои воспоминания.

Она погружается в детали эксперимента, во время которого психологи просили родителей рассказать своим взрослым детям, как они потеряли их в торговом центре, чего в действительности не было. И скоро дети не только вспоминали этот инцидент, но и разукрашивали его тоннами деталей типа где они были и как себя чувствовали, и выдумывали даже некоего персонажа, который якобы помог им найти членов их семей.

Люк до такой степени увлечен ее рассказом, что, похоже, вот-вот свалится со стула.

– Эти исследования показывают, до чего же просто внедрить в нашу память ложные воспоминания, – говорит мисс Уэллс, напоминающая мне современную Белоснежку с тонкими чертами бледного лица и короткими черными волосами. Рука Люка взмывает вверх, учительница улыбается ему, и ее ладонь принимает такую форму, что кажется, она собирается спеть что-то мультяшным животным. – Да, Люк?

– Получается, что воспоминания можно внедрить… но можно ли их стереть?

О боже, да он сейчас заговорит об инопланетянах, я его хорошо знаю.

Когда мы учились в начальной школе, то были одержимы пришельцами и всем с ними связанным, прочитали тонны книг, где приводились «правдивые» рассказы людей, похищенных некогда инопланетянами; эти люди утверждали, будто напрочь забыли о столь важных событиях в их жизни и вспомнили только после сеансов гипноза.

Теперь все это кажется смешным, но некоторые из подобных историй были ужасающими. Скажем, был среди рассказчиков один парень, который клялся и божился, что существо с другой планеты поместило его в освещенную красным светом комнату на космическом корабле, от пола до потолка заставленном аквариумами. И только когда он подошел к ним ближе, то обнаружил, что там вовсе не рыбы, а эмбрионы гибридов людей и пришельцев.

Я воспринимал подобные истории как страшилки и никогда не верил им. В отличие от Люка.

– Хм-м, – тянет мисс Уэллс и начинает рассказывать о разных видах потери памяти, таких как лакунарная амнезия и диссоциативная фуга, а затем перечисляет ментальные ловушки – говорит о синдроме Капграса, лимском и стокгольмском синдромах. Но добавляет, что все это сложно и пока что не изучено.

Я задумываюсь, а существует ли такое расстройство психики, при котором ты красишь свои волосы в иссиня-черный цвет и делаешь вид, что у тебя нет сына. Вполне возможно, случай моего отца описан в каком-нибудь медицинском журнале.

Мисс Уэллс продолжает говорить, и основной вывод, по всей видимости, будет таким: «Наш мозг – абсолютная тайна».

Три

– Сайе? – стучит в дверь моей комнаты миссис Марли.

Прячу лицо в подушку.

– Что?

– Уже восьмой час.

– Знаю, – протягиваю я, хотя понятия не имею о времени.

Слышу, как она неодобрительно кудахчет, и нащупываю на тумбочке телефон. Проверяю, какое сегодня число, и узнаю температуру воздуха – первое октября, пятнадцать градусов тепла. Это моя любимая погода, наверное, надо будет надеть легкую куртку.

Идти в спортивный зал уже поздно, и я сползаю на пол, чтобы по-военному отжаться, как меня научил Гаррет. Медленно сгибаю локти, опускаю грудь до тех пор, пока она не оказывается ниже сгиба локтей, и приподнимаюсь.

Когда я делаю это пятьдесят раз, мои бицепсы начинают гореть, но я не останавливаюсь.

Вниз, пятьдесят один.

Вниз, пятьдесят два.

И так до ста раз.

Придя таким образом в чувство, запрыгиваю в душ, а потом быстро, но внимательно изучаю свое отражение в зеркале. Физические упражнения дают результаты – мои руки определенно стали мощнее. Умываюсь и слегка хмурюсь, когда пальцы проходятся по младенчески гладкой коже. По-прежнему никаких признаков растительности на лице, но папа говорит, так у него было до самого колледжа.

Вздыхая, спускаюсь по лестнице на первый этаж, где мама указывает прислуге, как украсить дом опавшей листвой.

Когда я был маленьким, то умолял ее позволить нам на Хэллоуин превратить наше жилище в дом с привидениями, но она сказала, что это пошло и безвкусно, и я знаю, что у нас никогда не будут гореть в тыквах свечи.

Она улыбается, увидев меня.

– А что ты думаешь по этому поводу?

– Получится мило.

– Мне нужно поговорить с тобой. – Теперь у нее самое что ни на есть серьезное выражение лица. – Ты, скорее всего, слышал, что твой отец переезжает.

Я сразу замыкаюсь в себе.

– Ага.

– Хочешь поговорить об этом?

– Не-а.

– Сайе…

– А ты хочешь это обсудить?

Она молчит и смотрит на меня так, будто ей трудно иметь со мной дело.

– Я не против. А ты?

– Мама. – Запускаю пальцы в волосы. – Для меня это не имеет никакого значения. Я практически не вижусь с ним. – Но она определенно не верит мне. И это начинает раздражать меня. – Так оно и есть. – То есть, конечно, это странно, что папа решил перебраться в другую страну – и даже купил там дом, никому ничего не говоря, – но меня это совершенно не волнует. – Сейчас восемь утра. И мне необходим кофеин, а не разговор по душам.

– Хорошо-хорошо. – Она поднимает руки. – Давай сменим тему. Я еду в Даллас готовиться к праздничному вечеру и задержусь там, возможно, допоздна, так что ты будешь предоставлен сам себе. Но я могу попросить миссис Марли остаться после работы, если ты того хочешь.

– Мамочка, пожалуйста, не делай этого. Ведь мне шестнадцать.

Она улыбается и треплет меня по щеке пальцами с идеальным маникюром.

– Да, знаю. Совсем взрослый.

Потягиваю кофе из «Старбакса» – не значащееся в меню мокко и вполуха слушаю удивительно интересный рассказ о религиях мира. Но основное внимание я уделяю сообщению Брии:

Собрание отменяется. Хочешь пойти куда-нибудь после школы?

Мои пальцы летают по клавиатуре:

Как насчет моего дома? Там никого не будет.

Она тут же отвечает:

Давай встретимся на площади. А потом…

И добавляет подмигивающий смайлик.

– Миссис Симс! – Все фантазии, возникающие у меня в голове, немедленно улетучиваются при звуках возмущенного голоса Эбби Уайтли.

– Да, Эбби? – осторожно говорит учительница.

– Все это оскорбляет мою веру. Я не могу слушать о ложных кумирах.

Парочка учеников – прихожан той же церкви, куда ходит Эбби, поддакивают ей, и миссис Симс нервно заламывает руки. Откинувшись на спинку стула, закрываю глаза. Означает ли смайлик Брии то, о чем я думаю? Она говорила, что хочет подождать до вечера встречи после каникул, но, может, передумала.

– Вот по этой причине люди ненавидят воскресенья даже больше, чем понедельники, – ворчит кто-то из учеников, а еще кто-то кричит: – Я тоже христианин! Но это не означает, что мы не можем даже говорить о других религиях. Задавать вопросы – не кощунство.

Стараюсь отключиться от происходящего и представляю Брию у себя дома, в моей комнате, в моей постели. На ней кружевной топ… и она снимает его. А я снимаю…

– Нет, это действительно богохульство, – настаивает на своем Эбби. – Вспомните, что произошло с Люцифером! – В ее голосе звучит чувство превосходства. – Люцифер был любимцем Бога, но потом он задал Ему неуместные вопросы и был низвергнут в ад.

Некоторые ребята устремляют нервные взгляды в потолок, словно боятся, что Бог покарает и их.

– Значит, это Бог сотворил дьявола? – Невинный вопрос Люка звучит так, будто он смеется над Эбби, но я прекрасно понимаю, что спрашивает он искренне.

– Нет, – нетерпеливо отвечает она. – Бог сотворил Люцифера. Люцифер был ангелом, Его созданием, практически Его ребенком. Но встал на сторону зла.