LoveStar

Андри Магнасон

LoveStar

Andri Snær Magnason

LoveStar

Text copyright © Andri Snær Magnason, 2002

Title of the original Icelandic edition: LoveStar

© И. Мокин, перевод на русский язык, 2023

© ИД «Городец», издание на русском языке, оформление, 2023

* * *

От переводчика

Если, открыв эту книгу на любой странице или прочитав аннотацию, вы подумаете, что перед вами острый и злободневный сатирический роман на тему современности, вы невольно впадете в заблуждение. На первый взгляд кажется, что факты, упомянутые в романе, заимствованы из последних новостей: изобретатель-бизнесмен запускает ракеты в космос, беспроводная связь позволяет смотреть кино в автобусе и заниматься удаленной работой на пляже, математические расчеты подбирают спутников жизни, а по кредиту можно заплатить, отдав свой голос в аренду рекламодателю. Но на самом деле Андри Снайр Магнасон создал эту книгу более двадцати лет назад.

Именно так и следует читать этот роман: не как реакцию на новости дня, а как взгляд в будущее – воображаемое, но возможное. В связи с этим при переводе возникли некоторые проблемы: в оригинальном тексте описываются устройства и технологии, еще не ставшие привычными на момент написания, поэтому у них нет конкретных названий. Однако сейчас для нас это уже нечто само собой разумеющееся и для всего этого есть устоявшиеся обозначения. В этих случаях переводчик посчитал нужным приблизить некоторые названия к их нынешним аналогам в русском языке, но не осовременивать эту терминологию полностью – в том числе и для того, чтобы книга не читалась как написанная сегодня.

Наконец, напомним читателям, что у большинства исландцев нет фамилий, а есть лишь имена и отчества; поэтому герои книги обращаются друг к другу только по имени. Отчества всегда заканчиваются на -сон для мужчин и на -доухтир для женщин.

Когда растение чувствует, что пришла пора умирать, оно собирает все свои запасы и упаковывает их в маленькое семечко и прямо перед тем, как увянуть, выпускает его наружу. Тогда есть надежда, что растение продолжит жить даже после смерти.

«Ботаника для начинающих»

Семя

Семя становится деревом, становится лесом, зеленым, словно ковер.

Яйцо становится птицей, становится стаей, заполняя небо, словно облака.

Яйцеклетка становится зародышем, становится человеком, становится человечеством, создает машины, пишет книги, строит дома, стелет ковры, сажает леса и пишет картины с облаками и птицами.

Вначале все это вмещалось в яйце, в семени.

Лес. Птицы. Человечество.

Человеческая яйцеклетка весит ничтожно мало, но в первой яйцеклетке скрывалось ядро всего того, что пришло потом: любовь, радость, ненависть, гнев, искусство, наука, надежда.

Вначале не было ничего, только семя.

Все выросло из него.

Человек может создать все, но не жизнь.

Это доказано наукой.

Человек может умертвить жизнь, уничтожить жизнь, видоизменить жизнь; он умеет взращивать жизнь, умножать жизнь, зажигать жизнь от другой жизни, но не создать жизнь, и тем более семя.

Поэтому семя – это самое драгоценное, что есть.

В самолете, мчавшемся над Атлантикой в три раза быстрее звука, сидел человек.

Он нашел семя.

Оно лежало у него на ладони.

Если с семенем что-то случится, то надежды больше не будет.

Он просто не знал, что надежды больше нет в любом случае.

Ему оставалось жить не больше четырех часов.

Полярная крачка / Sterna Paradisaea

Когда однажды весной полярные крачки не нашли дорогу домой, а скопились, будто грозовая туча, над центром Парижа и стали поклевывать прохожих в темя, многие посчитали, что близится конец света и что это лишь первое бедствие в долгой череде напастей. Горожане скупали консервы, наполняли емкости водой и ждали нашествия саранчи, засух, потопов или землетрясений – но ничего такого не случилось, по крайней мере в Париже. Крачки заполонили парки и «островки безопасности» на дорогах и неистово обороняли свою территорию. Однако горожане быстро привыкли к бойким птицам, а те разрешали старикам спокойно сидеть на лавочках, если, конечно, у тех был с собой мешочек с сардинками или колюшками, чтобы утолить голод крачек.

Крачки перестали летать от полюса к полюсу. Летними ночами у Северного полюса никто не визжал и не клевался, и на Южном полюсе летними ночами тоже было тихо. У крачек нарушилось врожденное чувство направления. Какой-то внутренний инстинкт внушал им, будто они находятся в нужной точке планеты, будто они именно там, где нужно: за Северным полярным кругом, а город просто вырос здесь, пока они летали на юг. Самые старые крачки еще раздражались и путались, но первые поколения птиц, родившиеся в городе, знали только шум машин и людские толпы. И скоро крачка стала символом Парижа. Туристы покупали открытки с видами Эйфелевой башни, белой от рассевшихся по ней птиц, а продавцы впаривали им кулечки с кормом – рыбками-гуппи. Крачек это устраивало, а поскольку ни один вид хищников не питался только ими, то и природный баланс не нарушился.

Меньше года спустя город Чикаго буквально наводнили пчелы, как если бы он был намазан медом – хотя в нем почти не было ни деревьев, ни цветов. Но несмотря на это, пчелы слетались к нему. На снимках с метеорологических спутников город как будто накрывал темный антициклон: вокруг черного центра крутился против часовой стрелки серый водоворот. Пчелы жалили и жужжали, сводя горожан с ума. Единственным средством от них был яд, и вот над городом стали летать туда-сюда самолеты, оборудованные для тушения лесных пожаров, и распылять отраву. Но пчелы все слетались к городу, и обработка инсектицидом все продолжалась, так что наконец город покинули все жители до последнего. Улицы теперь покрывал ровный слой мертвых насекомых в полметра толщиной, но новые пчелы всё продолжали прибывать, неся на лапках семена или пыльцу. Вскоре во всех трещинках зацвели цветы, пуская корни среди мертвых пчел. Зелень карабкалась по стенам высотных зданий и расползалась по улицам, а стеклянные небоскребы превратились в теплицы, жаркие и влажные, полные пресмыкающихся, насекомых и тропических растений, которые беспрепятственно разрастались из цветочных горшков. В других домах образовывались гигантские ульи, полные меда, который сочился по стенам, тек по асфальту и скапливался в водостоках. Бурые медведи приходили на запах с самой Аляски и облизывали дома, между цветами порхали птицы, а бедняки со всех концов земли, рискуя жизнью, отправлялись в город в поисках ценностей и меда.

В центре города образовалось золотое медовое озеро. Мед тек по улицам и площадям, просачивался по перекрытиям большинства домов в городе. Стекаясь к озеру, мед впитывал в себя все мыслимые запахи и вещества, попадавшиеся на пути; люди, искавшие необычных ощущений, намазывали его на хлеб и ели – и сам мир, само время становились для них золотыми, вязкими и сладкими, словно мед. На первый взгляд казалось, что к медовому озеру подойти легко: вокруг простиралась бесконечная поляна диких цветов. Однако цветы росли на тонком слое почвы, а под ним был слой вязкого меда, 20 метров глубиной; словно формалин, он хранил в себе неудачливых искателей приключений. Те, кто уходил к озеру, редко возвращались, но если все же кто-то приходил обратно, пусть всего лишь с одной баночкой золотого меда, то он мог до конца жизни забыть о бедности. Поэтому каждый день в городе можно было видеть молодых людей, которые обвешивались таким количеством банок и бутылей, что сквозь слой стекла лишь едва угадывалась причудливо измененная фигура или искаженные очертания лица. Бутыли звенели, когда добытчики ступали на липкие улицы и начинали медленно продвигаться по ним. Спустя неделю пути они были еще на расстоянии слышимости голоса, и их матери еще посылали к ним воздушных змеев, к которым привешивали бутерброд или бутылку молока. Потом сыновья уходили дальше, и змеи уже не долетали. После этого добытчикам оставалось рассчитывать только на себя. Не было смысла искать убежища в домах: там были только соты и хранилища. Не было смысла убегать от бурого медведя или роя пчел-убийц. Если обычный человек мог за час преодолеть не больше 10 метров по меду, то медведи покрывали целых 20. Погоня оказывалась медленной, но от этого еще более жуткой. Но вообще медведям и пчелам необязательно было убивать людей: большинство гибли от недоедания или от нарушений пищеварения, если проваливались в мед по плечи и целый месяц вынуждены были поглощать только мед, цветы и личинок.

Вскоре после того, как над Чикаго закружились сумасшедшие пчелы, стали странно вести себя бабочки-монархи. Сколько помнили старики, эти бабочки каждый год перелетали гигантскими стаями через всю Америку в Мексику и укладывались там в зимнюю спячку. Лес, где они спали, весь становился рыжим от бабочек, которые облепляли каждый ствол, каждую ветку и каждый листок, и большинство людей считало этот лес священным, так что его нельзя было рубить и вообще трогать. Но однажды осенью бабочки-монархи все как одна поднялись в воздух и полетели в противоположную сторону – но не на юг, к местам своей зимовки, а на север. Люди пытались перенаправить их при помощи гигантских вентиляторов и сетей; бабочек собирали с вертолетов и силой перевозили в лес. Но все напрасно: внутренний инстинкт велел им лететь к северу, и как только их выпускали, они тут же устремлялись туда. Бабочки брали курс на Северный полюс, а прилетев, кружились вокруг него, пока не замерзали на лету и не оседали на льдины, подобно огромным снежным хлопьям. Они все прилетали и прилетали, пока наконец ледяная равнина вокруг полюса не стала сплошь оранжевой. На снимках из космоса Землю, казалось, накрыло оранжевой шапкой. Белые медведи, которые за 10 000 лет эволюции обзавелись маскирующей окраской, теперь оказались видны за сто километров. Заметив белые пятна, двигающиеся на фоне оранжевого ковра, тюлени зевали и неспешно соскальзывали со льдин в полыньи. Медведи чуть не вымерли от голода, ведь у них не было еще 10 000 лет на то, чтобы порыжеть. Но скоро они научились валяться в кучах упавших бабочек, намочив мех, и если на шкуру намерзало достаточно бабочек, то медведь становился невидимым на рыжем фоне. Их следы на снегу так и оставались белыми, но тюленям не хватало ума связать белые следы с приближающимся хищником.

Вскоре выяснили причину всех этих происшествий. Мир был так наполнен всяческими волнами, сообщениями, передачами и электромагнитными полями, что животные стали ловить помехи из эфира. А в один и тот же день четыре авиалайнера совершили жесткую посадку ровно в семи километрах от своих мест назначения. И тогда людям пришлось всерьез задуматься, чем можно заменить эти волны. Ведь бабочка-монарх весом в десять граммов как-то перелетает на тысячу километров без всяких спутников. А крачка год за годом на одном инстинкте пролетает расстояние от гнезда на Песцовой пустоши до своей излюбленной скалы к востоку от Кейптауна. Все это под силу существам с мозгом размером с орех, зернышко, пылинку – а человеку при всей массе его головы требуются 18 искусственных спутников, приемники, радар, карты, компас, антенны, 20 лет профессиональной подготовки и атмосфера, настолько забитая волнами, что она вот-вот станет непрозрачной.

Никто не мог доказать, что волны вредны для человека, но многие хотели в это верить, и одной веры оказалось достаточно – все прочее стало неважно. Ради защиты от волн развилась целая невиданная отрасль промышленности. Началась всеобщая паника: весь мир заражен радиацией! Если кто-то заболевал чем угодно, от лейкемии до простуды, во всем винили волны. Каждую неделю шли судебные процессы против популярных радио- и телекомпаний. Причины были самыми разными, но в итоге все сводилось к волновому загрязнению окружающей среды. «Надень шапку потолще! – напоминали детям мамы. – Она защитит от волн, а иначе у тебя волосы наэлектризуются и высосут всю энергию!» «Сынок, надень перчатки! Голые пальцы – как антенны, они притягивают волны». «В левый карман положи камень, а в правый – бутылку с водой. Так энергетические потоки придут в равновесие».

Если кто-то слишком часто звонил другому человеку по мобильному, то начинали просыпаться подозрения:

– Але, как дела?

– Нормально. Что-то случилось?

– Да нет, просто хотела поболтать.

– (Холодным тоном) Ага. (Про себя) Черт побери, она пытается меня убить.

Фанатики из радикальных общественных организаций каждый день взрывали передатчики и телевышки, но средства массовой информации старались замалчивать происходящее, чтобы не допустить эпидемии насилия. Эти новости распространялись только в печати, потому что продажи газет возрастали в прямой зависимости от количества взорванных телебашен.

Ученые качали головами, наблюдая за неразумными массами. Врачи считали, что нет оснований говорить о каком-то влиянии волн на человеческий организм, а серьезные исследователи не желали, чтобы их имена связывали с узкими интересами каких-то эксцентриков.

Тем временем в Рейкьявике, в старом ангаре возле аэропорта, собралась небольшая многонациональная группа из специалистов по орнитологии, молекулярной биологии, аэродинамике и биохимии. Они изучали волны. Они работали день и ночь, вскрывая и исследуя крачек, голубей, пчел, лососей и бабочек-монархов. Их подгоняла непоколебимая уверенность в том, что завесу тайны над природным компасом животных можно приоткрыть. Это предприятие называлось LoveStar, и его главу тоже всегда называли не иначе как Лавстар. Прозвище никак не пояснялось, и все уже бросили искать разумные объяснения, тем более что, по мнению большинства, сотрудники LoveStar были все с приветом. Когда журналисты пытались с ними поговорить и узнать об их работе, те вели себя как безумцы или аутисты. Они делали все, чтобы отбить у людей интерес к своим исследованиям. Возле их ангара были припаркованы только семейные универсалы девятилетней давности. Выбор объяснялся распоряжением Лавстара, в котором говорилось: «Девятилетние “Тойоты” практически невидимы».

В лаборатории LoveStar пытались понять, каким образом разворачивается на месте косяк рыбы, каждая рыбка в одну и ту же долю секунды, как единый организм, притом что до сих пор никому не удавалось засечь никакого сигнала, который распространился бы между ними так быстро. Или как все птицы в стае летят с совершенно одинаковой скоростью, как будто всем клином управляет один разум.

Теоретически задачу обычно можно решить, если заставить достаточно большое число людей думать над ней достаточно долгое время. Это не очень трудно. Первый человек расколет камень, следующий расколет получившиеся куски, и так далее, пока не дойдут до атома. Правда, тот, кто расщепит атом, уже потом не расскажет об этом.

В LoveStar придумали измерительные приборы, которые ловили настолько слабые сигналы, что это доходило до пределов, ранее считавшихся сверхъестественными. И в этом тоже была сила всего предприятия. Девизом экспериментального отдела были слова «Все материально». Есть явления, сложно устроенные, есть явления странные, есть непонятные, труднообъяснимые и даже фантастические, но сверхъестественных не бывает; возможно все что угодно. Сотрудников LoveStar вела вперед уверенность в том, что сигналы на птичьих волнах – не фантастика и ничего сказочного в них нет.

И в скором времени специалисты Лавстара напали на след. Они нашли способы передавать звук, изображение и сообщения между людьми при помощи волн на птичьей частоте – слабых и безопасных; устройства для их приема были не тяжелее, чем мозг бабочки.

В большинстве компаний маркетинговые отделы сразу попытались бы вывести предприятие на рынок, раздуть его успех и добиться доверия инвесторов поспешными заявлениями, но Лавстар пошел противоположным путем. Он сознательно вызывал сопротивление. В неофициальной истории компании, «Vogelmenschen, или Люди-птицы» Андреаса Фольмера, можно было прочитать следующий рассказ:

«Лавстар сам владел большей частью компании и поднимал тост с сотрудниками всякий раз, когда среди серых брокеров расходились слухи о том, что акции Lovestar – пустышка. Выступая с лекциями или давая интервью, его люди говорили непонятно, без малейшего намека на разумные мысли, не давали никаких оптимистических прогнозов. До публикации об открытиях компании журналистов пустили в рейкьявикский ангар всего один раз. Журналистка «Шпигеля» Елена Крюскемпер была в составе этой группы и описала свой визит в мемуарах: «Лавстар потребовал собрать группу журналистов из ведущих мировых изданий. Нас встретил он сам – высокий худой мужчина с колючим взглядом. Когда я подошла с ним поздороваться, я заметила, что он держит что-то в руках. Он извинился и сказал, что сейчас готовит обед. И тут мы увидели, как из его ладоней выглядывает птичка тупик. Он попытался свернуть птице шею, но тупик сопротивлялся и даже попытался клюнуть его в большой палец. “Вот как крепко в них сидит жизнь, – сказал Лавстар, оглядывая нас. – Иногда приходится по десять раз проворачивать”. Он положил бездыханного тупика на стол и протянул руку; она была грязная, потому что тупик в предсмертных судорогах обгадился. Кто-то хотел начать задавать вопросы, но Лавстар пожелал, чтобы мы сначала осмотрели его предприятие.

Он открыл дверь в главный зал и прошептал: “Только не спугните сотрудников”. Он провел нас в мрачное помещение, в котором стены были почти сплошь увешаны птичьими крыльями. Тут Лавстар внезапно засмущался, вроде бы нервничая, и зашептал сотрудникам: “Не волнуйтесь. Они только посмотреть”. Журналистка из “Нью-Йорк тайме” подошла к рыжеволосому мужчине, который лег животом на стол, пряча что-то своим телом. Она спросила, чем он занимается. “Он не понимает по-английски, – ответил за него Лавстар, – но зато Гудьоун – невероятно хорошо прирученный генетик. Он не дергается, даже если его гладить”. Лавстар погладил генетика по голове, и тот никак не отреагировал на это. Лавстар резко обернулся к нам и произнес со строгим выражением: “Но вы осторожнее, мои сотрудники не все такие ручные. Ничего не трогайте”. Женщина из “Тайме” с критическим видом подошла к соседнему столу. На нем лежало маленькое яйцо. Она собралась его взять, но Лавстар закричал: “Нет, это яйцо Ямагучи!” Журналистка удивленно на него обернулась, а Лавстар завопил еще громче: “Осторожно!” Не успели мы ничего понять, как через весь зал к нам подбежала невысокая девушка-японка и запрыгнула на стол. Она завопила и ткнула журналистку в голову карандашом. Сотрудники забеспокоились, но Лавстар прошипел им что-то непонятное на исландском. Журналистка выбежала в фойе и стала колотить руками и ногами в противопожарную дверь. Лавстар подскочил к ней, но она напоминала зверя, запертого в клетке. Он попытался ее успокоить, но она провела рукой по голове и показала ему окровавленный палец: “Кровь! Она уколола меня до крови! Вы за это заплатите!” “Ну что вы, – сказал Лавстар. – С журналистами ведь бывало и похуже”. Он открыл дверь, и она выбежала прочь, на серую безликую улицу. Мы тут же сбились в угол, но Лавстар был настроен все исправить. Он повернулся к нам и извинился: “Надеюсь, это происшествие не испортит впечатление от нашего предприятия. Есть ли вопросы?”»

(Vogelmenschen, с. 233–234)

Журналисты жестоко отомстили, но Лавстар этого и добивался. Кинозвезды встали грудью на защиту тупиков, инвесторы по всему миру отозвали средства, вложенные в исследование птиц и бабочек. Финансовые магнаты отказывались выделять деньги университетам, которые изучали птичьи волны, а имиджмейкеры советовали политикам не связываться с безумцами-птичниками. А Лавстар взял к себе на работу всех, кто теперь остался без исследовательских грантов.

Все шло по плану. Птичьи волны представляли собой гигантскую, непривычную, неведомую науке область знаний, и в конце концов эти знания развязали руки человечеству и окончательно отправили на свалку медные провода, оптические волокна, искусственные спутники и микроволновые передатчики. Всего за несколько лет открытия, которые совершили сотрудники Отдела птиц и бабочек компании LoveStar, изменили весь мир. Можно сказать, что применение птичьих волн стало новой ступенью развития человечества. Появился «человек беспроводной»: он чуял направление лучше, чем чайка-поморник, и был свободнее, чем бабочка-монарх.

Когда обанкротились предприятия, запускавшие коммерческие спутники, сразу стало очевидным и название компании. Это было в духе всей жизни Лавстара: причина и следствие не всегда шли друг за другом в правильном порядке. Лавстар нанял китайских космонавтов, чтобы те сцепили вместе несколько спутников и направили их сгореть в атмосфере над пиком Хрёйндранги в долине Экснадаль. Теперь название LoveStar стало понятным[1].

Именно Лавстар подарил нации гигантскую Статую Свободы – памятник борцу за независимость Йоуну Сигурдссону, который стоял над входом в порт, широко расставив ноги. Это была самая высокая Статуя Свободы в мире, а лицом она подозрительно напоминала самого Лавстара. Над ее возведением в течение четырех лет работали 5000 человек. В глазах ее горел «Вечный огонь свободы».

Именно Лавстар выстроил под горой Кейлир[2] мавзолей, в котором навечно упокоилось набальзамированное тело премьер-министра Давида Оддссона[3].

– Эта черная пирамида среди голой лавы – самый подходящий памятник великому лидеру нации! – заявил Лавстар на открытии, перед тем как в мавзолей впустили первых туристов. Очевидно, это было еще до того, как реализовался проект LoveDeath.

Прошло сорок лет после освобождения человечества от уз проводов. Главный офис корпорации LoveStar уже давно переехал из ангара на задворках рейкьявикского аэропорта. Теперь он помещался в недрах гор вокруг долины Экснадаль, в которой раскинулся парк развлечений LoveStar.

Многие хотели помешать Лавстару когда он решил купить долину. Памятуя о Статуе Свободы и мавзолее под горой, реакционные деятели культуры поспешили подать петицию о том, чтобы долину объявили заповедником.

«Я не поверил своим ушам, когда услышал о планах Лавстара устроить гигантский парк развлечений в долине, где родился наш национальный поэт. Хотя у Лавстара, похоже, бездонные карманы, мне, честно говоря, сначала показалось, что это розыгрыш. Невозможно представить себе, что там натворят всего за пару лет. Построят двадцатиэтажную гостиницу в исландском народном стиле из стекла и бетона с крышей из натурального дерна и неоновой подсветкой, казино а-ля романтизм с пластиковыми сердечками вместо фишек и вделают золотое джакузи в вершину Хрёйндранги. Горные ручейки пустят по водяным желобам, чтобы можно было с визгом слетать по крутым склонам гор в купальнике и плюхаться в озеро в долине. Огромные тепловые пушки на вершинах гор будут включать южный ветерок[4] ежедневно по расписанию в 10, 16 и 20 часов, и одновременно 1000 девиц в национальных костюмах будут раздеваться и гримасничать перед мускулистыми пастухами под блеяние овец, мычание коров и пение ржанок. Поэт и его творчество, конечно же, забудутся под всей этой шелухой…»

(Из письма читателя А. С. М. в «Утреннюю газету»)

Однако на самом деле критики ошибались. В парке развлечений корпорации LoveStar не было пластиковых овец и искусственных цветов, не было казино и эротики. В нем не завели роботов, готовых расчесывать вам волосы за сотню крон, не было шума, пустой болтовни, клише и дешевых удовольствий. В горы не встроили систему подогрева, которая устраивала бы оттепель посреди зимы, чтобы на фоне тающего снега певица пела про южный ветерок в обработке кантри. В парке не росла гормонально обогащенная трава, не бродили ряженые молодцы в накладных бородах, изображавшие сельских жителей. Этот парк не нуждался в шелухе, потому что он был выстроен вокруг чистого смысла.

Хотя поэта действительно в конце концов забыли, и он потерялся на фоне парка, виной тому была не развлекательная шумиха: он поблек по сравнению с богатством смыслов. В парк Лавстара людей притягивала не только любовь, но и смерть, потому что без смерти любовь – всего лишь пластмасса. Без смерти что Ромео с Джульеттой, что Тристан с Изольдой превращаются в пластиковую мелодраму.

На поверхности пейзаж долины был в точности такой же, как и последнюю тысячу лет. Чирикали ржанки, тявкал песец, каркал ворон, пастух сгонял овец. Из домика с дерновой крышей поднимался дымок, а его бородатый хозяин, когда был в хорошем настроении, бормотал потешные четверостишия в народном стиле. Он был самый настоящий фермер и жил на этом хуторе вместе с женой, детьми и скотом. В его доме не было ни одной вещи из пластика, даже электричества не было. Снаружи долина Экснадаль оставалась такой же, как и многие века назад, но поверхность была лишь тонкой оболочкой, под которой таился совершенно иной мир, и иногда хуторянам неожиданно открывался вход в него. Иногда разъезжалась скальная стена и в проеме было видно женщину в синих одеждах, которая вывешивала на просушку белые простыни. Порой молодой пастушок уходил в недра холма и там имел свидание с экскурсоводшей; порой из-под земляной насыпи шел пар, как будто под ней бурлил горячий источник: наверно, под ней как раз находилась кухня, и в это время повар готовил суп из омаров. Долина была лишь внешней оболочкой, и ее жители, как и во все века, размышляли о том, что же кроется там, за горными пиками, которые вонзались в небо, словно клыки злого волка.