История кесарей. Тайны Древнего Рима

Дион Кассий

История кесарей. Тайны Древнего Рима

Тиберий. Начало правления

1. Тиберий [1] был хорошо образованным патрицием, но имел особенную природу. Он никогда не позволял тому, чего желал, проявиться в разговоре, и если говорил, что к чему-то стремится, обычно вовсе этого не хотел. Наоборот, его слова указывали на прямо противоположное его действительным целям, он отрицал всякий интерес к тому, чего жаждал, и убеждал, что требует того, что ненавидел. Он мог проявить гнев по поводу вещей, очень далеких от того, чтобы вызвать его раздражение, и оказывать любезности, когда был более всего раздосадован. Он мог изображать милость к тем, кого сурово карал, и проявлять недовольство но поводу тех, кого миловал. Иногда он обходился со злейшими врагами как с самыми близкими товарищами, и вместе с тем обращался с самыми дорогими друзьями как с совершенно чужими. Короче говоря, он полагал, что для государя – негодный образ действий обнаруживать свои мысли; это часто бывало, говаривал он, причиной больших неудач, тогда как противоположным путем быстрее достигались многие и великие успехи.

Однако, если бы он просто последовательно поступал таким образом, было бы легко тем, кто уже знал его, быть настороже относительно его, так как они могли бы понимать все вещи как прямо противоположные, рассматривая его кажущееся безразличие к чему-либо как соответствие его горячему желанию этого, и его стремление к чему-нибудь как тождественное отсутствию у него всякого интереса к этому. Но, на самом деле он приходил в гнев на всякого, кто обнаруживал понимание его, и многих приговорил к смерти за ту лишь обиду, что они постигли его. Тогда было опасно недостаточно понимать его – ибо люди часто попадали в беду, одобряя то, что он говорил, вместо того, что он желал – и было еще опаснее понимать его, ибо тогда люди подозревались в том, что разоблачили его способ действий и, соответственно, были недовольны им.

В действительности только один род людей, поэтому, мог сохранить себя, – а такие лица очень редки – те, кто никогда не ошибался в его природе и не обнаруживал этого другим, ведь, при таком условии, люди не обманывались, веря ему, и не вызывали ненависти, показывая, что понимают его побуждения. Он определенно причинил людям огромное количество бед и оттого, что они возражали тому, что он говорил, и оттого, что они соглашались с этим, ведь, поскольку он в действительности желал, чтобы было сделано одно, но требовал, чтобы казалось, что желает нечто иное, он обречен был встречать людей, возражавших ему с какой-нибудь точки зрения, и потому к одним был враждебен из-за своих действительных мыслей, а к другим из приличия [2].

2. Вследствие этих особенностей случилось, что как император он немедленно отправил посланцев из Нолы во все легионы и провинции [3], хотя и не утверждал, что был императором, так как не хотел принимать этого звания, постановленного ему в числе других, и хотя принял наследство, оставленное ему Августом, не принимал именования «Август».

В то время, когда он уже был окружен телохранителями, он в самом деле попросил сенат оказать ему помощь в том, чтобы он не столкнулся с насилием во время императорских похорон, ибо он изображал, что опасается, как бы народ не захватил тело и не сжег его на Форуме, как они сделали с Кесарем. Когда же кто-то остроумно предложил, чтобы ему выделили охрану, как будто у него никого не было, он распознал насмешку этого человека и ответил: «Воины принадлежат не мне, а государству». Такими были его действия в этом случае, и подобным образом он управлял в действительности всеми делами державы, в то время как заявлял, что вовсе не желает этого.

Сначала он говорил, что полностью оставит правление из-за возраста (ему было пятьдесят шесть) и близорукости (хотя он исключительно хорошо видел в темноте, его зрение было весьма плохим в дневное время [4]), но затем он попросил себе товарищей и коллег, хотя не с намерением, чтобы они совместно правили всем государством, как в олигархии, но, скорее, разделив его на три части, одну из которых он оставил бы себе, отдав одновременно две оставшиеся другим. Одна из этих частей состояла бы из Рима и остальной Италии, вторая из легионов, а третья из подчиненных иноземных народов.

Когда он стал в то время очень настойчив, большинство сенаторов противилось его высказанным намерениям и убеждало его управлять всей державой [5], но Асиний Галл[6], который всегда подражал несдержанным речам своего отца чаще, чем это было бы полезно для него, ответил: «Выберите ту часть, какую вы пожелаете». Тиберий возразил: «Как может один и тот же человек и делить, и выбирать?» Галл, почувствовав тогда, в какое положение угодил, попытался найти приятные для него слова и сказал: «Это не с мыслью, что вы должны иметь только треть, но, скорее, чтобы показать невозможность раздела державы, я сделал вам это предложение». На самом деле, однако, он не успокоил Тиберия, но, подвергнув многим жестоким мучениям, тот впоследствии убил его. Ведь Галл был женат на бывшей супруге Тиберия и притязал на Друза как на своего сына, и вследствие этого был ненавидим тем еще до этого происшествия [7].

3. Тиберий шел таким путем в то время главным образом потому, что по природе делал так, и потому, что он определился с таким способом действий, но частично также потому, что подозревал как паннонские, так и германские легионы, и боялся Германика [8], тогда наместника провинции Германия, любимого ими. Ибо он предварительно заручился поддержкой солдат в Италии посредством присяги в верности, установленной Августом, но так как был подозрителен в отношении других, был готов ко всякой иной возможности, намереваясь спасти себя, удалившись к частной жизни в случае, если бы легионы взбунтовались и взяли верх. По этой причине он часто притворялся больным и оставался дома с тем, чтобы не быть принужденным говорить или делать что-то определенное.

Ливия Друзилла и Тиберий. Римские статуи I века н.э.

Тиберий был сыном Ливии Друзиллы, которую полюбил император Август, несмотря на то, что она была замужем и ждала ребёнка; Скрибония, жена Августа, тоже была беременной в это время. В день рождения своей дочери Август развелся с женой и женился на Ливии, заставив её мужа развестись с ней. Таким образом, её старший сын Тиберий и только что родившийся Друз стали пасынками Августа.

Я даже слышал, что когда начали говорить, будто Ливия обеспечила ему правление вопреки воле Августа, он предпринял шаги, чтобы показалось, что он получил это не от нее, которую всем сердцем ненавидел, но по настоянию сенаторов и из-за своего превосходства в личных качествах.

Другая история, которую я слышал, состоит в том, что, когда он увидел, что народ прохладно относится к нему, он выжидал и медлил, пока не стал полным хозяином империи, чтобы в надежде на его добровольное отречение они не устроили мятежа до того, как он к нему подготовится. Однако я записываю эти истории не потому, что они раскрывают истинные причины его поведения, проистекавшего скорее из его обычного настроения и из волнений среди солдат.

В действительности он немедленно послал из Нолы, чтобы казнили Агриппу. Он объявил, правда, что это было сделано не по его приказу и выступил с угрозами против виновного в содеянном, но он же вовсе не наказал его, но позволил людям измышлять собственные толкования этого дела, некоторые в том смысле, что это Август решил погубить Агриппу прямо перед своей смертью, другие – что центурион, охранявший его, убил его по собственному побуждению за некие мятежные поступки, а третьи, что это Ливия, а не Тиберий, отдала приказ о его смерти [9].

4. От этого соперника он тогда сразу же избавился, но относительно Германика находился в большом страхе. Ведь в паннонских войсках начались беспорядки, как только они узнали о смерти Августа и. собравшись вместе в лагере и укрепив его, они совершили многие мятежные поступки. Среди прочего они попытались убить своего командующего Юния Блеза, а также схватили и подвергли пыткам его рабов. Они требовали тогда, вкратце, чтобы срок их службы был ограничен шестнадцатью годами, чтобы им платили по денарию в день, и чтобы они получили свое вознаграждение здесь и сейчас, в лагере; и они угрожали, в случае, если их требования не будут выполнены, поднять бунт по всей провинции, а затем прийти в Рим. Однако в то время они, в конце концов, были с немалыми трудностями убеждены Блезом, и отправили посланцев к Тиберию в Рим от своего имени; ибо они надеялись в связи со сменой правления удовлетворить все свои притязания, либо запугав Тиберия, либо отдав высшую власть другому [10].

Позже, когда Друз выступил против них с преторианцами, они принялись бунтовать, не получив определенного ответа, и ранили некоторых из его спутников, а также разместили вокруг него стражу на ночь, чтобы не дать ему уйти. Но когда Луна затмилась, они приняли это знамение близко к сердцу и пали духом, так что больше не причинили вреда этому отряду и снова отправили посланцев к Тиберию. Тем временем случилась большая буря, а когда вследствие этого они все разошлись по своим жилищам, самые отчаянные были устранены тем или иным способом, одни самим Друзом в его палатке, куда их вызвали под каким-то предлогом, а другие – его спутниками; остальные же были приведены к покорности и даже выдали. тля наказания некоторых из своего числа, кого они представили виновниками волнений [11].

5. Эти войска тогда были успокоены описанным образом, но воины в провинции Германия, где их в связи с войной было собрано много, слышать не хотели об умеренности, так как видели, что Германик был готовый Кесарь, и гораздо превосходящий Тиберия, и, выдвигая те же самые требования, что и другие, они нагромождали оскорбления в адрес Тиберия и приветствовали Германика как императора [12]. Когда последний после многих уговоров обнаружил, что неспособен сам призвать их к порядку, то, в конце концов, вынул свой меч, как если бы хотел заколоться, на что они глумливо закричали с одобрением, а один из них, протягивая собственный меч, сказал: «Бери этот, он острее».

Германик, соответственно, увидев, как далеко зашло дело, не решился убить себя, особенно потому, что удостоверился, что это ни в коем случае не остановит их волнений. Вместо этого он сочинил письмо, будто бы присланное Тиберием, и затем раздал подарки в двойном размере от завещанных Августом, делая вид, что это сделал император, а также уволил тех, кто вышел из боеспособного возраста, ведь большинство из них принадлежало к городским войскам и было зачислено во вспомогательные соединения после несчастья с Варом. Вследствие этого они на некоторое время прекратили свое вызывающее поведение.

Позже прибыли сенаторы в качестве посланцев от Тиберия, которым тот втайне сообщил ровно столько, сколько хотел, чтобы знал Германик, ибо он хорошо понимал, что они, конечно же, расскажут Германику обо всех его собственных планах, а он не желал, чтобы то ли они, то ли этот полководец занимались чем-либо сверх данных предписаний, которые, как предполагалось, включали все.

Когда эти люди прибыли, и солдаты узнали об уловке Германика, они заподозрили, что сенаторы готовы отменить все мероприятия их вождя, и опять взбунтовались. Они чуть не убили некоторых посланников и стали оказывать сильное давление на Германика, и даже захватили его жену Агриппину и его сына, которых он ранее отправил вдвоем в некое убежище. Агриппина была дочерью Агриппы и Юлии, дочери Августа, мальчика Гая они называли «Калигула», от того, что, долгое время оставаясь в лагере, он носил воинские сапоги, а не сандалии, что обычно в городе.

Затем по просьбе Германика они освободили Агриппину, которая была беременна, но удержали Гая [13]. В этом случае они также, так как ничего не добились, со временем утихли. В самом деле, у них настолько изменилось настроение, что они по собственному почину задержали самых дерзких из своего числа, некоторых из них частным образом обрекли на смерть и, приведя остальных на сходку, после нее одних убили, а других освободили, в соответствии с решением большинства.

6. Но Германик, все же опасаясь, как бы они опять не принялись бунтовать, вторгся во вражескую страну и оставался там, давая войскам много работы и обильное пропитание за счет чужеземцев.

Таким образом, хотя Германик мог достичь императорской власти – ибо располагал поддержкой совершенно всех римлян, также как их подданных – он отказался от нее. За это Тиберий хвалил его, и отправил много прелюбезнейших посланий и ему, и Агриппине, и все же не был доволен его поступками, но боялся его еще больше, поскольку тот приобрел привязанность легионов. Ибо он предполагал, исходя из собственного обычая говорить одно, а делать другое, что истинные настроения Германика были не таковы, какими казались, а потому был подозрителен к Германику и в равной степени подозрителен к его жене, которая обладала честолюбием, соразмерным ее высокому происхождению. И все же он не обнаруживал ни малейшего признака недовольства ими, но произнес многие хвалебные речи о Германике, точно также как в случае Друза. Он также пожаловал солдатам в Паннонии те же самые льготы, какие Германии дал своим войскам. На будущее, однако, он отказал в увольнении легионеров со службы вне Италии ранее, чем они прослужат полные двадцать лет [14].

7. Теперь, когда больше не приходили новости о каких-либо повстанческих движениях, и весь римский мир определенно согласился с его руководством, Тиберий принял правление безо всяких притворств и осуществлял его, пока был жив Германик, следующим образом. Он делал мало или ничего под свою единоличную ответственность, но выносил все дела, даже самые малые, на рассмотрение сената и сообщал о них этому собранию [15].

На Форуме было возведено возвышение, где он восседал перед народом, верша правосудие, и его всегда сопровождали советники согласно обычаю Августа, и он вследствие этого ни одного важного шага не делал, не поставив в известность остальных. Изложив собственное мнение, он не только предоставлял каждому полную свободу высказываться против него, но даже, когда, как иногда случалось, другие голосовали вопреки ему, он подчинялся, ибо он часто подавал голос сам.

Друз имел обычай поступать в точности подобно остальным, обычно выступая первым, а потом еще после некоторых других. Что касается Тиберия, он мог иногда оставаться молчаливым, а иногда высказывал свое мнение первым, или после некоторых других, или даже последним; в некоторых случаях он излагал свою мысль прямо, но обычно, чтобы избежать впечатления, что он устранят свободу их слова, добавлял: «Если бы я высказывал свое мнение, я предложил бы то или это».

Этот способ был также плодотворен как и другой, и все же остальным не препятствовали высказать их взгляды. Напротив, он часто мог выразить одно мнение, а следующие – предпочесть нечто отличное, и иногда оно оказывалось преобладающим; и, однако же, за все это он ни на кого не затаивал зла. Он сам творил суд, как я сказал, но он также посещал суды, в которых председательствовали избранные должностные лица, и не только, когда бывал приглашен, но и незваным. Он позволял им оставаться на положенных им местах, тогда как сам занимал скамью перед ними и словно советник делал замечания, казавшиеся ему подходящими [16].

8. Во всем прочем он действовал тем же образом. Так, он не позволял свободным людям называть себя господином, а императором – разрешат только солдатам, звание Отца Отечества он категорически отверг, а имя Августа не принял – действительно, он не позволил даже поставить это на голосование, но он не возражал, когда слышал его в разговоре или читал написанным, и когда бы ни отправлял послания царям, постоянно включал этот титул в свои письма [17].

Вообще, его называли Кесарем, иногда – Германиком (за его свершения в Германии) и первоприсутствующим в сенате – последнее, согласно старинному обычаю и даже им самим. Он часто повторял: «Я господин для рабов, император для солдат и первоприсутствующий для остальных» [18]. Он совершал моления, настолько часто, насколько выпадал случай совершить их, за то, чтобы он жил и правил ровно столько, сколько мог быть полезен государству. И он был настолько предан обычаям народоправства во всех подобных обстоятельствах, что не позволял никаким особым образом отмечать день своего рождения и не разрешал людям клясться его Удачей, а если кто-нибудь после такой клятвы подвергался обвинению в клятвопреступлении, не преследовал его.

Короче говоря, он в последующем даже не поддержал в отношении себя обычая, которому постоянно следуют в новогодний день вплоть до настоящего времени, как подлежащему соблюдению по поводу не только Августа, но и всех правителей, следовавших за ним, которых мы так или иначе признаем, и обладателей верховной власти в настоящее время – я говорю о клятвенном одобрении их деяний, как в прошлом, так и – относительно ныне здравствующих – также и будущих.

Что же касается деяний Августа, он не только требовал ото всех других давать такую клятву, но также приносил ее сам; больше того, чтобы сделать последнее более заметным образом, он проводил новогодний день, не входя в здание сената и вовсе не появляясь в городе в этот день, но проводил время в каком-нибудь из пригородов, но затем прибывал позже и присягал отдельно.

Это было одним из оснований, по которым он оставался вне города на Новый год, но он также хотел не беспокоить кого-либо из горожан, когда они были заняты новыми должностными лицами и празднествами, а также уклониться от получения денег от них. В самом деле, он не одобрял Августа за его поведение по этому поводу, так как это причиняло многие неудобства и большие расходы в связи с необходимостью отдариваться за эти знаки расположения.

9. Не только в этом его поведение соответствовало обычаям народоправства, но и никакого отдельного священного участка не было отведено ему ни по его собственному выбору, ни каким-либо иным способом, – я имею в виду в то время – и никому не было позволено ставить изображения ему; ибо он скоро и явно запретил какому-либо городу или частному лицу делать это. К этому запрету, правда, он присовокупил условие: «Если только не но моему разрешению», – но добавил: «А я не дам его». Ибо он никоим образом не допустил бы, чтобы казалось, что его кто-то оскорбляет или непочтительно к нему относится (такие поступки уже признавались оскорблением величия [19] и влекли многие судебные дела на этой почве), и он делал вид, что весьма мало заботиться об этом и не желал слушать обвинений такого рода, связанных с ним самим, хотя он уделял внимание величию Августа в этих делах.

Сначала, впрочем, он никого не наказывал, даже из обвиненных за проступки по отношению к его предшественнику, и он тогда выпустил некоторых, против кого были сделаны доносы, что они преступили клятвы Августу, но со временем он многих приговорил к смерти.

10. Он утверждал величие Августа не только таким способом, но также завершив постройки, которые Август начал и не закончил, и он поместил на них его имя, и в случае статуй и святилищ, возведенных Августу то ли общинами, то ли частными лицами, он либо посвятил их сам, либо предписал одному из понтификов сделать это [20].

Правило указывать в надписи имя первоначального строителя он применял не только в случае зданий, возведенных Августом, но и во всех подобных случаях, когда требовался какой-либо ремонт, ибо, хотя он восстановил все здания, получившие повреждения (сам он не построил каких-нибудь новых, кроме Храма Августа), он не притязал ни на одно из них как на свое собственное, но восстановил на всех имена первоначальных строителей.

Расходуя чрезвычайно мало на себя, он тратил весьма большие средства на общественные нужды, то ли перестраивая и украшая почти все общественные сооружения, а также щедро помогая как городам, так и частным лицам. Он обогатил многих сенаторов, которые были бедны и из-за этого не желали более быть членами сената; и все же он сделал это не без разбора, но вычеркнул в то время имена некоторых за расточительность, а некоторых – даже за бедность, когда они не смогли удовлетворительно объяснить ее [21].

Все деньги, которые он раздавал народу, тут же отсчитывались у него на глазах, поскольку при Августе должностные лица, выплачивавшие деньги, имели привычку забирать большие суммы для себя из таких пожалований, а он весьма заботился, чтобы такого не случалось в его правление. Все эти траты, кроме того, он делал из регулярных поступлений, поскольку он никого и никогда не приговаривал к смерти из-за его денег, и не отбирал тогда в казну чье-либо имущество, и не прибегал к хитроумным уловкам для изыскания средств. Действительно, когда Эмилий Рект как-то послал ему из Египта, которым управлял, больше денег, чем он предписал, то отправил ему послание: «Я хочу иметь моих овец стрижеными, а не сожранными» [22].

11. К нему, кроме того, было чрезвычайно легко подойти и просто обратиться. Например, он призвал сенаторов приветствовать его всем составом и таким образом не толкать друг друга. В общем он показал себя настолько внимательным, что, когда должностные лица родийцев послали ему какое-то сообщение и в конце пропустили обязательную формулу о том, что возносят свои молитвы за его благополучие, он вызвал их с поспешностью, как будто собирался причинить им некий вред, но когда они прибыли, он вместо того, чтобы подвергнуть их какому-либо наказанию, заставил дописать недостающие слова и затем отправил назад [23].

Он оказывал почтение ежегодно избираемым должностным лицам, как если бы жил во времена народоправства, даже вставая со своего места при приближении консулов, и всякий раз, когда он приглашал их на обед, он и встречал их у дверей, когда они приходили, и провожал их по дороге, когда они отбывали. В случае, когда его несли в какое-либо время куда-нибудь на носилках, он не позволял ни одному из видных всадников сопровождать себя, не говоря уже о сенаторах [24]. В случае празднеств или чего-то подобного, дававшего толпе возможность развлечься, он заранее прибывал вечером в дом кого-нибудь из домочадцев Кесаря, живших вблизи места, где собиралась толпа, и проводил ночь там.

Цель, которую он преследовал, поступая так, состояла в том, чтобы народ мог встретить его с наименьшими возможными сложностями и неприятностями. И, кроме того, он часто смотрел конные состязания из домов вольноотпущенников. Ведь он довольно часто посещал зрелища с тем, чтобы не только оказать честь их устроителям, но также чтобы обеспечить доброе поведение простолюдинов и показать, что он разделяет их радости. На самом же деле, однако, он никогда не проявлял ни малейшего восхищения вещами такого рода и не имел славы сочувствующего одному из соперников [25].

Во всех отношениях он был настолько справедлив и беспристрастен, что однажды, когда народ пожелал, чтобы один актер был отпущен на свободу, он не уступал его требованию, пока господин этого человека не дал своего согласия и не получил плату за него. Его отношения с приближенными были теми же, какие он поддерживал в частной жизни: он помогал им, когда они оказывались втянутыми в тяжбы и присоединялся к ним во время праздничных жертвоприношений, он проведывал их во время болезни, не приводя с собой никакой охраны в их комнату, и по случаю смерти по крайней мере одного из них он сам произнёс погребальную речь.

12. Больше того, он призывал свою мать вести себя подобным же образом, насколько ей подобало поступать так, частично, чтобы она могла подражать ему, и частично, чтобы умерить ее гордыню. Ведь она занимала очень высокое положение, гораздо выше любой женщины прежних времен, так что она могла во всякий час принимать сенаторов и тех из народа, кто хотел приветствовать ее, в своем доме, и это обстоятельство вошло в государственные записи. Письма Тиберия даже содержали одно время ее имя наряду с именем государя, и одинаково писали им обоим. За исключением того, что она никогда не отваживалась входить в помещение сената, к войску и в народное собрание, она старалась управлять всем, словно единоличная правительница.

Во времена Августа она обладала огромным влиянием и часто заявляла, что это она сделала Тиберия императором [26]; вследствие этого она не удовлетворялась правлением на равных условиях с ним, но желал первенствовать над ним. Как следствие были предложены многие чрезвычайные меры, многие лица высказывали мнение, что ее следовало бы называть Матерью Отечества, и многие – Матерью Родителей. А другие еще предложили, чтобы Тиберий был назван по ней, так, как греков называют по отцу, он должен был бы называться по матери [27].

Все это досадовало его, и он не одобрил никаких почестей, постановленных ей, за небольшими исключениями, и не позволял ей никакого особенного поведения. Например, она однажды посвятила в своем доме изображение Августа, и в честь этого события пожелала дать пир сенату и всадникам вместе с их женами, но он не позволил ей выполнить ни одной части этого замысла, пока сенат не одобрил этого, и даже тогда не она принимала мужчин за обедом, вместо этого он угощал мужчин, а она – женщин. В конце концов он совершенно отстранил ее от общественных дел, но позволил управлять домом; затем, так как она причиняла ему беспокойство даже в этом качестве, он перестал бывать в городе и избегал ее всеми возможными способами; в самом деле, главным образом из-за нее он перебрался на Капрею [28]. Таковы сообщения, которые имеются о Ливии.