Марь

– Если хочешь уйти, забирай ее с собой. – Баба Марфа кивнула на сидящую у окошка Катю. – Вдвоем пришли, вдвоем и уходите. Мне она не нужна.

Эта бессердечная старуха говорила, не понижая голоса, не щадя ни Стешу, ни Катюшу. Ей было все равно, что с ними станется. Ей было все равно, но Стеша не могла рисковать жизнью младшей сестры и поэтому осталась. Только поэтому.

– А если останетесь, – баба Марфа словно читала ее мысли, – если останетесь, будете слушаться. Жить будете по моим правилам. Уяснила?

Она вперила тяжелый взгляд в Стешу. Захотелось отшатнуться или хотя бы зажмуриться, хоть как-то защититься от этого недоброго и колючего взгляда, но Стеша осталась недвижимой и молча кивнула в ответ.

– Правила у меня простые, – продолжила баба Марфа, а потом вгляделась в серую муть за стеклом и сказала задумчиво: – Зима закончилась.

Наверное, этот факт что-то значил, но Стеша пока не могла понять, что именно. Она вообще мало что понимала из правил этого дикого деревенского мира.

– Зима на исходе, – припечатала баба Марфа и отошла от окна. – Болото скоро откроется.

Это прозвучало так странно, так сказочно. Словно бы болото было дверью, которая вот-вот должна открыться. Стеша слушала молча, не перебивала. В конце концов, от этого зависело их с Катюшей будущее.

– На болоте свои правила. Ты их не знаешь. И не узнаешь никогда.

– Я узнаю.

– Молчать! – Баба Марфа сощурилась, и Стеша прикусила язык.

– Эти правила не для всех. Слезами и кровью они написаны, Стэфа. К болоту близко не суйся. Сама не суйся и малую не пускай. Смотреть за вами мне некогда.

Болото… Да что ж страшного было в этом болоте? Белое, заснеженное, непроглядное. Сосенки да осинки. По краю крепкие, а дальше все более чахлые, едва ли не ниже кустов с черными мертвыми листьями на корявых ветках. Земля крепкая, по снежному насту птичьи и заячьи следы. И еще ее, Стешины. Далеко она тогда не ушла. Не потому, что испугалась, а потому, что было скучно брести по этому белому неровному полотну. И тогда они слепили с Катюшей снеговика: вместо носа воткнули ему еловую шишку, на голову приладили венок из еловых лап, а на шею – Стешин полосатый шарф. Снеговик получился забавный. Катюша обнимала его круглое пузо и смеялась. А потом пришла баба Марфа с лопатой и прямо на глазах у Катюши снесла снеговику голову, сдернула с обезглавленного туловища шарф, разбурила, растоптала рыхлое нутро, велела:

– Метлу принеси!

Ее голос звучал ровно и равнодушно. На всхлипывающую Катюшу она даже не смотрела.

– Зачем? – спросила Стеша одновременно растерянно и зло. – Зачем вы так?! Это всего лишь снеговик!

– Метлу принеси, – прошипела баба Марфа. – Быстро!

Стеша попятилась, схватила Катюшу за руку с такой силой, что сдернула шерстяную рукавичку с ее ладошки. Катюша упиралась, не хотела идти, пришлось тянуть ее к дому на буксире. Дома Стеша стащила с сестры вторую рукавичку, размотала крестом завязанный на груди пуховый платок, сняла шубку и валенки, усадила на табурет перед жарким печным боком, торопливо чмокнула в мокрую от слез щечку.

– Катюша, не плачь. Я сейчас! Я тебе его потом нарисую.

Наверное, нужно было успокоить сестренку прямо сейчас. Но баба Марфа ждала метлу. Но баба Марфа предупреждала насчет правил. А Стеша боялась разозлить ее еще сильнее. Не из-за себя боялась, а из-за Катюши.

– Я сейчас! Я быстро!

Она выбежала на мороз, схватив стоящую в сенях метлу: черные, словно обгоревшие, прутья на белом, как кость, черенке.

Баба Марфа молча забрала у нее метлу, принялась деловито ровнять снежный наст, уничтожать останки бедного снеговика. Еловую шишку она сунула в карман телогрейки, а венок из веток разорвала в клочья и отшвырнула прочь колючие ошметки.

– Вон пошла! – сказала, не оборачиваясь и не глядя на Стешу. – В дом! – Припечатала, словно молотком ударила.

Стеша попятилась, а потом развернулась и побежала к дому. Как будто она была не взрослой двадцатилетней девушкой, а маленькой напуганной девочкой. Как Катюша.

Катюша не сидела у печки, а взобралась на стул у окошка и прижалась носом к стеклу, всматриваясь в наползающую с болота мглу. Стеша встала рядом, взглянула в окно. Она думала, что баба Марфа идет следом – гневная фурия с метлой. Но баба Марфа занималась чем-то куда более важным и бессмысленным. Она притаптывала снег валенками, двигаясь неспешно и целеустремленно. Издалека это было похоже на детскую забаву. Стеша и сама развлекалась так еще пару лет назад, когда притаптывала снег мелкими шажками, превращая свой след в подобие автомобильного. Стопы нужно было ставить елочкой, и тогда получался след от трактора. А что делала баба Марфа? Стеша сощурилась и точно так же, как Катюша, прижалась носом к холодному стеклу.

Баба Марфа притаптывала снег, медленно двигаясь вперед и в сторону. За ней оставался не след от протектора, а нечто совсем другое, извивающееся по-змеиному, длинное и опасное. Закончила она почти в том же месте, с которого начинала. Теперь на белом снегу отчетливо выделялся след змеи. Огромной змеи, кусающей себя за кончик хвоста. В то место, где у снежной змеи должен был быть глаз, баба Марфа с размаху воткнула еловую шишку. А потом распрямилась и посмотрела на Стешу.

Она не могла видеть их с Катюшей за прихваченным морозом стеклом, но Стеша кожей чувствовала: старуха смотрит именно на нее. И от этого недоброго взгляда волосы на загривке вставали дыбом.

– Пойдем. – Стеша сняла Катюшу со стула и поставила на пол. – Пойдем, я нарисую тебе нового снеговика.

Катюша протестующе замотала головой, личико ее сморщилось. Это были первые предвестники слез.

– Тогда сказку! Давай я расскажу тебе сказку о храбром снеговике, который обхитрил злую ведьму!

Катюша передумала плакать и закивала. Скрипнула входная дверь, по ногам потянуло холодом. Баба Марфа вошла в комнату, молча разделась, так же молча принялась готовить ужин. Мир за окном словно по щелчку погрузился во тьму.

После сказки о храбром снеговике Катюша уснула быстро, а Стеше не спалось. Хотелось пить и ответов на вопросы. Ответов хотелось больше, чем воды. На цыпочках она вышла из спальни в переднюю комнату. Баба Марфа сидела за столом и в слабом свете керосиновой лампы читала какую-то книгу. При появлении Стеши она захлопнула книгу и накрыла обложку своей узловатой ладонью, посмотрела по-змеиному пустым взглядом, а потом сказала:

– Больше никаких игр и никаких идолов на болоте.

– Идолов? – переспросила Стеша растерянно. – Снеговик – это, по-вашему, идол?!

Дремучая-дремучая старуха… Дремучая старуха, живущая на краю мира в своих сумасшедших фантазиях.

– Предупреждаю в последний раз. – Глаза бабы Марфы сверкнули красным, Стеша отшатнулась. Наверное, это была всего лишь игра света и тени. Наверное, ей просто показалось. Но до чего же жутко!

– Если ослушаешься еще раз, прогоню. – Голос старухи звучал ровно, словно говорила она о вещах простых и будничных, словно не собиралась лишить крова единственных внучек за невинную шалость.

– Что еще я не должна делать? – спросила Стеша с вызовом и скрестила руки на груди.

– Ты не должна ничего брать у болота и не давать ему ничего своего. – Баба Марфа многозначительно глянула на висящий на спинке стула полосатый шарф.

– Не брать у болота и не давать болоту? – переспросила Стеша.

Она все больше и больше убеждалась, что ее бабка сошла с ума. Давно ли? Может быть, очень давно! Может быть, еще до их с Катюшей рождения. Иначе почему мама никогда не рассказывала им о ней, никогда не привозила в гости на лето? Стеша узнала о существовании этого места и этой старухи в самый последний миг маминой земной жизни. Вместо того чтобы навсегда попрощаться с ними, мама прошептала имя и адрес. Ее сил хватило лишь на самое последнее слово: «береги». Или, быть может, «берегись»? Стеша была так раздавлена свалившимся на нее горем, что не расслышала. Что хотела сказать ей мама? Было ли это напутствием или предупреждением? Стеша не знала и, наверное, уже никогда не узнает.

– Не бери и не отдавай. Если хочешь жить. Если хочешь, чтобы была жива она. – Старуха скосила взгляд в сторону приоткрытой двери.

– Оно не живое, это ваше болото. – У Стеши не было сил спорить. Кажется, у нее вообще не осталось сил.

– Неживое тоже может дарить подарки. – Баба Марфа отвернулась к окну, сказала, не глядя на Стешу: – Ступай спать. Устала я.

Глава 3

А спустя две недели после того странного разговора, в одну из глухих мартовских ночей, в дверь постучали. Сначала тихонечко, потом все сильнее и сильнее. Тяжелые дубовые доски содрогнулись и застонали. Стеша ойкнула и отшатнулась от двери. Баба Марфа осталась стоять на месте. Она что-то беззвучно шептала тонкими потрескавшимися губами и почти ласково оглаживала дверной косяк узловатыми пальцами.

– Кто это? – спросила Стеша шепотом.

– Гости. – Из складок юбки баба Марфа достала холщовый мешочек, высыпала на раскрытую ладонь щепотку какого-то серого порошка, а потом сдула его к порогу и сказала едва различимым шепотом: – Ступайте. Возвращайтесь обратно. Нет тут ничего вашего.

С той стороны двери зло и яростно завыли. А может, не завыли. А может, это был всего лишь ветер. У страха глаза велики. А Стеша боялась. До икоты, до мокрых ладоней, до тошноты.

Немцы… Фрицы со своими черными псами добрались и до них. Нашли дорогу и теперь по-хозяйски ломятся в дом. А голодные псы воют в нетерпении и предвкушении скорой поживы. Слухи сюда, на Змеиную заводь, доходили медленно и с большим опозданием. За то время, что Стеша прожила с бабой Марфой, она лишь несколько раз видела других людей.

В первый раз это была молодая пышнотелая девка в платке, так низко надвинутом на глаза, что невозможно было разглядеть ее лица. Девку баба Марфа в дом не пустила. Они о чем-то пошептались в сенях, а потом ушли в баню. Их не было несколько часов. Стеша видела слабый огонек свечи в черном банном оконце, но не слышала ни звука. А потом девка вышла. Она шла, пошатываясь, словно пьяная, сжимая голову руками и тихо голося. Она не перестала голосить, даже когда упала в рыхлый, прихваченный ледяной коркой снег. Стеша не выдержала, выскочила на крыльцо. Если человек шатается и плачет, если он упал и лежит в снегу, значит, с ним случилась беда, значит, ему нужна помощь.

Баба Марфа остановила ее взмахом руки. Стеша замерла как вкопанная на скользких ступенях. Девка медленно встала, отряхнула снег, посмотрела на Стешу ошалелым взглядом, махнула рукой, словно успокаивая, и медленно побрела прочь со двора. А баба Марфа вернулась в дом с куском сала и десятком яиц. И это было такое чудо – сало и яйца, что Стеша не стала даже спрашивать, платой за что они стали. Впрочем, баба Марфа все равно бы ей не ответила.

Вторым гостем стал очень высокий и очень худой мужчина, одетый в косматый тулуп, от которого шел дурной животный дух, и в косматую шапку-ушанку. Руки мужчины были красными от холода, а на изможденном лице играла благостная улыбка. Он стоял на пороге их дома в клубах рвущегося наружу пара, мял в красных заскорузлых пальцах шапку и улыбался Стеше. Вот только улыбка у него была не благостная, как ей показалось в первое мгновение, а блаженная. Блаженная улыбка на лице иконописной красоты.

Стеша бывала в церкви. Мама водила ее туда втайне от отца. Это был их маленький секрет, который Стеше было тяжело хранить, потому что в церкви ей не нравилось. Не могло нравиться! Она была атеисткой как папа. Она верила в светлое будущее и в товарища Сталина и не хотела верить в какого-то выдуманного бога. Но маме отчего-то были нужны эти редкие тайные визиты в церковь, и Стеша терпела. Во время службы она не вслушивалась в низкий голос батюшки, не впускала незнакомые слова ни в уши, ни в голову, ни в сердце. Она глазела по сторонам, разглядывала лики святых, которые казались живыми в неровном пламени свечей. У гостя было точно такое же лицо. Вот только улыбка… Вне всякого сомнения, гость был слабоумным.

– Серафим! – Баба Марфа обняла его за узкие плечи, и на мгновение Стеша почувствовала болезненный укол в сердце. Оказывается, ее бабка могла быть добра с людьми. Вот с этим конкретным человеком.

– Звали, тетушка? – спросил Серафим неожиданно густым басом.

– Звала, Серафим. Входи!

Никого она не звала! Как она вообще могла его позвать, если не покидала двора?!

– Стэфа, поставь кипяток! – И никакого тебе представления. Ни слова о том, кто такая Стеша и откуда взялась. Ни слова о том, что она ее родная внучка. – Зверобой с малиной заварю тебе, Серафим. Будешь?

– Буду, тетушка!

Гость стряхнул с плеч тулуп, повесил на прибитую к стене вешалку, туда же пристроил шапку. Валенки снимать не стал, лишь притопнул ногами, стряхивая налипший снег. На Стешу он смотрел с детским каким-то любопытством, но никаких вопросов не задавал, лишь буркнул что-то неразборчивое и протиснулся в комнату. Пока Стеша возилась с кипятком и травами, он сидел неподвижно, с прямой спиной и сложенными на коленях руками. На лице его блуждала все та же благостная улыбка. Она сделалась шире, когда из-за печной занавески выглянула Катюша.

– Ой, – сказал Серафим и встал из-за стола с такой порывистостью, что едва не опрокинул стул. – Ой, какая!

Такими глазами смотрят маленькие дети на новую игрушку или подаренного котенка. Стеше сделалось не по себе. Она попыталась заступить Серафиму дорогу, но баба Марфа строго велела:

– Сядь! От него беды не будет.

– От Серафима беды не будет, – подтвердил юродивый и шмыгнул в сени. – Подарок от Серафима будет, – донесся оттуда его бас. А через мгновение он вернулся в комнату, неся деревянную птичку на веревочке. Веревочку Стеша заметила не сразу, и в первое мгновение ей показалось, что птичка парит в воздухе, что резные ее крылышки трепещут.

– Подарок! – Серафим подошел к печи, поднял руку с птичкой вверх, так, чтобы прячущаяся за занавеской Катюша смогла до нее дотянуться. – Птичка-невеличка, заря-заряничка. Подарок.

Катюша поколебалась несколько мгновений, а потом взяла птичку, прижала ее к щеке с совершенно счастливым выражением. Такое выражение лица Стеша видела у младшей сестры в последний раз, кажется, еще до войны. Она сглотнула колючий ком и ободряюще улыбнулась Катюше, а потом благодарно – Серафиму. Кем и каким бы он ни был, а Стеша была благодарна ему уже за то, что он подарил радость ее сестренке.

Заварился чай, и она поставила перед Серафимом большую алюминиевую кружку.

– Рано еще, – сказал он, бесстрашно делая большой глоток кипятка.

– Не рано. – Баба Марфа покачала головой, сказала ласково: – Ты, Серафим, все равно попробуй, послушай.

– А сами вы что, тетушка? – Серафим посмотрел на нее поверх чашки.

– Старая я стала, слух не тот. Еще и… обстоятельства. – Она как-то по-особенному посмотрела на Стешу. Наверное, это они с Катюшей и были теми самыми «обстоятельствами».

– Старость – не радость, – радостно закивал Серафим и сделал еще один глоток.

– Откуда вы знали? – спросила Стеша, вмешиваясь в этот странный, лишенный всякого смысла диалог. – Откуда вы знали, что нужно взять с собой птичку?

– У него всегда с собой птички, – сказала баба Марфа сухо.

– И ножичек! – Серафим положил на стол складной нож. – Трофейный ножичек! Хочешь птичку, Стэфа?

– Не хочу, спасибо.

– Правильно. – Он снова кивнул. – Ты не птичка. Ты змейка. Я тебе в другой раз змейку подарю. У меня есть.

– Согрелся, Серафим? – перебила его баба Марфа неожиданно резко, словно боялась, что он может наговорить глупостей. Или лишнего?

– Согрелся, тетушка.

– Тогда пойдем. По свету нужно управиться. Тебе потом еще в деревню возвращаться.

Баба Марфа встала из-за стола.

– Никому дверь не открывай! – Она посмотрела на Стешу, как на маленькую.

– По свету никто не придет, тетушка. – Серафим улыбнулся своей блаженной улыбкой. – Не будет беды ни птичке-невеличке, ни змейке.

– Она не змейка! – сказала баба Марфа неожиданно резко. – Не дури, Серафим! Пойдем уже!

Они вышли в не по-весеннему трескучий мороз, а Стеша выскользнула следом. Назло бабе Марфе, а еще из-за жгучего любопытства. Прежде чем уйти, она велела Катюше задвинуть засов, попросила не подходить ни к дверям, ни к окнам. Не было страха в этой глуши. Не докатился он еще сюда. Да и она ненадолго: глянет одним глазком и вернется. Никто и не узнает.

Катюша была очарована своей деревянной птичкой, потому была сговорчивой и послушной. Стеша постояла за дверью, чтобы убедиться, что сестра задвинула тяжелый засов, а потом припустила по прихваченному ледяной коркой снегу.

Идти за бабой Марфой и Серафимом было просто: Стеша отчетливо видела на снегу две цепочки следов. Главное, чтобы ее саму не увидели. Баба Марфа наверняка разозлится, станет кричать. Ну и пусть! Стеша взрослая и сама себе хозяйка!

С берега болото казалось равнинным и открытым. То, что это всего лишь иллюзия, выяснилось довольно быстро. Высокие кусты и чахлые деревца как-то незаметно превратились в мудреный лабиринт. И даже ажурное сплетение голых ветвей не делало этот лабиринт более обозримым и более проходимым. На ветвях колыхались ошметки сизого тумана, туман просачивался сквозь рыхлый снег, сжирал оставленные бабой Марфой и Серафимом следы. Стеша и сама не поняла, когда заблудилась в этом сером холодном мареве. Не поняла, как сомкнулись над ее головой черные ветви, как начал проседать и таять под ногами снег. Она заблудилась в трех соснах. Заблудилась и испугалась.

Страх пробрался за ворот полушубка, пошарил лапой по спине, оставляя дорожки холодного пота на коже. Страх отнял голос, но заставил смотреть и слушать.

Снег не таял. Снег бугрился, перекатывался, как песчаные барханы в пустыне. Или не барханы перекатывались, а что-то огромное перекатывалось под ними? Медленно, едва заметно глазу, вздымалось снежными волнами. Другой человек не заметил бы, но Стеша смотрела: до слез, до рези в глазах всматривалась, как под снежной шкурой болота извивается нечто огромное, нездешнее. Как сама эта шкура нервно вздрагивает, как топорщатся черные былинки, словно вставшая дыбом шерсть и чахлые ели выстраиваются рядком, обозначая спрятанный под снежной шкурой хребет.

Стеша смотрела и слушала. И слышала. Тихое шуршание. Металлом о лед. Нет, чешуей о лед. Тихое шипение в такт перекатыванию снежных барханов. Она прижалась спиной к березке. Она затаилась и перестала дышать. Она была достаточно взрослой и достаточно образованной, чтобы понимать, что происходящее – это всего лишь плод ее воображения. Она была достаточно юной, чтобы помнить страшные сказки и испытывать страх. Горячий, животный, не поддающийся никакому осмыслению.

Болото жило, вздыхало и двигалось вокруг Стеши, над ее головой и прямо под ее ногами. Болото тоже смотрело и слушало. Смотрело желтыми звериными глазами, слушало острыми ушами, скалилось невидимыми из-за тумана пастями. Болото было ей не радо. Болото размышляло, как с ней лучше поступить. А в это самое время снег под Стешиными ногами таял, превращался в темные лужицы, от которых пахло тиной, торфом и почему-то костром. Стеша сделала шаг в сторону, наблюдая, как прихватывает льдом то место, на котором она только что стояла, ощущая, как просачивается сквозь плотный войлок валенок ледяная вода.

Может быть, она бы так и осталась стоять на самом хребте распластанной под снегом невидимой туши невидимого зверя, зачарованная и потерянная, если бы не вспомнила вдруг про Катюшу. Если бы не очнулась от морока в тот самый момент, когда ноги ее погрузились в болотную воду уже едва ли не по колено. Именно мысли о младшей сестре, а не холод, привели ее в чувство и заставили действовать. Стеша сделала резкий выдох, освобождая легкие от ядовитых болотных испарений, а мозг от дурмана. Она выдернула из ледяной ловушки сначала одну ногу, потом другую и помчалась прочь.

Стеша бежала, не разбирая дороги, боясь остановиться хоть на мгновение, боясь снова уйти в трясину: сначала по колено, потом по пояс, а потом и по самое горло. Она не думала ни о ком и ни о чем, кроме Катюши. И мысль эта была для нее путеводной нитью, на конце которой теплился крошечный огонек. На свет этого огонька Стеша и бежала, отбросив страх и сомнения, больше не прислушиваясь и не вглядываясь.

Топь закончилась так же внезапно, как и началась. Стешу словно вытолкнуло из одной реальности в другую. Из мутно-стылой в бодряще-яркую, настоящую. Захотелось одновременно смеяться и плакать от облегчения. Вместо этого Стеша оглянулась. Из тумана ненастоящей реальности за ней наблюдали. Она кожей чувствовала этот внимательный и, кажется, недобрый взгляд. К черту! Она выбралась! Все остальное ей померещилось! Не стоит пить чай бабы Марфы. Кто знает, что она в него подмешивает!

Несмотря на то, что замерзшие ступни кололо тысячей иголок, к дому Стеша вышла не по прямой, а по дуге, чтобы не оставлять следов, чтобы баба Марфа не догадалась о том, что она ослушалась приказа. И лишь оказавшись в безопасном полумраке сеней, Стеша вдруг поняла, что во время своей глупой вылазки потеряла платок.

Это был подарок мамы на совершеннолетие. Ярко-красный шерстяной платок! Стеша надела его всего однажды, просто чтобы порадовать маму, а потом засунула в дальний угол шкафа и забыла. Она вспомнила про него только после маминой смерти и долго рылась в шкафу, выбрасывая на пол такие красивые, но такие бесполезные в новом мире вещи. А когда, наконец, нашла платок, разрыдалась. Это был первый и последний раз, когда Стеша позволила себе быть слабой. Она обещала маме беречь или беречься. У нее была Катюша и призрачная, почти неосуществимая цель. Ей нужно было найти какой-то богом забытый дом, потому что мама считала, что так будет правильно.

И вот Стеша нашла дом. Нашла бабку, которой они с Катюшей не в радость, а в тягость. Она нашла все это пустое и бесполезное, а потеряла самое дорогое – последний мамин подарок. Сейчас бы погоревать, заскулить тоненько, по-щенячьи, чтобы никто ничего не услышал и ничего не понял. Но времени нет!

Времени хватило лишь на то, чтобы убедиться, что с Катюшей все хорошо, сбросить насквозь промокшие, колом стоящие от замерзшей воды штаны, приткнуть валенки в дальний угол печи, переодеться в сухое и вытереть натекшую на пол лужу.

Баба Марфа и Серафим вошли в дом в тот самый момент, когда запыхавшаяся Стеша рухнула на стул с книжкой в руках. Серафим был по-прежнему благостно-невозмутим, а баба Марфа привычно мрачна. Она бросила на Стешу быстрый взгляд, велела:

– Налей чайку.

Стеша разлила по двум чашкам оставшееся с прошлого раза зелье, добавила кипятка. Сама пить не стала, хватило ей уже. Серафим пил чай с таким удовольствием, словно это было лучшее лакомство в его жизни. Стеше даже стало как-то неловко. Все же гостей нужно встречать по-другому, не одним только кипятком. У них ведь есть баранки, сухие и твердые, как камень. Не сладкие, но все равно очень вкусные, если есть их вприкуску с чаем. Но это был не ее дом, и не она была в нем хозяйкой, поэтому просто молча наблюдала за тем, как Серафим допил свой пустой чай, довольно крякнул и отодвинул от себя алюминиевую кружку.

– Вот, с собой возьмешь. – Баба Марфа положила перед ним завернутый в тряпицу сверток. Что-то небольшое, но точно съедобное, потому что следом она сказала: – Тут тебе и сестре с малым. Свою долю сразу не ешь, Серафим.

Серафим понюхал сверток, счастливо зажмурился.

– На три дня тут тебе. Понял? – сказала баба Марфа строго. – Если снова живот прихватит, помогать не стану. Не в том я возрасте, да и не до того мне сейчас.

Серафим послушно кивнул, сунул сверток за пазуху, посмотрел на Стешу своими ясными, точно нарисованными глазами, а потом вдруг сказал:

– Это она, тетушка.

– Глупости не говори! – прикрикнула на него баба Марфа и даже замахнулась полотенцем. – Ты посмотри на нее! Посмотрел? Нет в ней ничего этого! Ни капельки нет! Все. – Она устало опустилась на лавку и продолжила уже спокойно: – Помог мне – за это спасибо. А дальше не лезь. Сама разберусь!