Архангел. Стихотворения (2018–2023)

Виктор Волков

Архангел. Стихотворения (2018–2023)

© Волков В.Д., 2023

* * *

Поэзия Волкова – сплав лирики и своеобразной эпичности. Сокровенное и трагическое, душевные порывы и непростая нынешняя повседневность, фантазия и документальность, хранимая в сердце тайна и оправданная откровенность в этих динамичных, выразительных, ярких, порою яростных по накалу мыслей и чувств, очень личных, со своим собственным взглядом на мир, со своим голосом, своим лицом, сразу же узнаваемых, всегда выстраданных, смелых, даже отважных стихах словно сплетены в некий энергетический, светящийся шар. Волков, по всему строю, по словарю, по структуре стихов, поэт очень русский. Он прямой продолжатель линии Леонида Губанова в нашей поэзии. В его стихах, как это было и у Губанова, есть то, что с такой силой высветилось когда-то у Бодлера, – ранимая и беззащитная прямота решительных и суровых определений, радость сквозь боль, готовность принять и понять все многообразие и все сложности жизни, умение смотреть прямо в глаза яви.

Владимир Алейников

Из книги «Глубокой ночью»

Он словно попал в неизвестную страну, где были свои законы и где очень быстро забывали друг о друге.

Ю. Тынянов

Труп (чей?)

Как только выпишусь из морга,числа четвертого, седьмогоспою, как мог «Лесоповал»спокойно, будучи в фуфайках,про лебедя, про звёздный факелвсем исповедоваться вам.Как сам я, лет восьми, шести ли,притопывал ногой, в квартире,кружился робко и вздыхал, –но в чём таинственности смысля понял только лёжа, снизу,убитый строго наповал.Не спеть ли вам«Лесоповал»?

«Сам ты сочинил тюрьму…»

Сам ты сочинил тюрьмув рассыпной пустынеи упёрся ты в бетон,вне сомнений, сам,и молитву лишь о том,чтобы отпустили,не прочёл, а на пескепальцем написал.Только если можно вскрытьпрутья гадкой клеткии, отчалив, показатьшиш офицерью,то пустынная тюрьмадержит крепко-крепко:даже не пытайся – засмеют.

«Вокруг белеющие рты…»

Вокруг белеющие рты –не с той банальной пеной,как будто изменить им тывсем невзначай успела,и даже с пеною не с той,что всякий, в дивном споре,доказывает смысл пустой,как будто что-то понял.Белеющие рты вокругсовсем иного сорта! –не спрашивай теперь, мой друг,о призрачном, высоком:я вижу рты, белее дня,светлее дум, рассветов,и нету истин у меня,и всех ответов нету.И мой теперь, в песке зеркал,белеет славный ротик,хоть я и долго возникал,хотя и был я противтех окруживших чудаков,молчаний тех, той пены,хоть изо всех безумных ртовбелел мой – самый первый.

«С левой ноги встаю…»

С левой ноги встаю,словно в колодец – бах, –не соберёшь моюдушу теперь, судьба.Снова, но с правой ноги,этим же утром встал:чувствую, что другимстанет теперь сустав.Так уж и быть – больной,встану с обеих ног:шуточкам надо мнойвесело и смешно.Из-под пижамы хотьвысуни два крыла, –не уберечь мне плоть,так же, как и талант.Я уж почти взлетел,и подо мной диван, –сколько там было телрядышком… Ну и дела!С ними, пожалуй, в нихтрепет мой, танцы чувств, –от подобной родниразве я улечу?Лучше бежать в огоньтоненьким и хромым, –с этой больной судьбоймы теперь паханы.Кости ломаем, пьём,часто к утру храпим:я – ношу медальон,она – грызёт мандарин.Знают про нас почтидва человека, три, –не поленись, прочти,с нами поговори!Всё мы расскажем, всемлапу протянем – на! –пусть я порою слеп,пусть и она больна.Нам нужна позарездружеская рука,чтобы остаться здесь,не улететь пока.

«Вот меня какими проводами…»

Вот меня какими проводамизадушить пытались дяди-суки!Вот какие не помог я сумкидонести заматеревшей даме!Вот какое было тут селопол налётом горе-пепелища!Вот меня зачем ты не отыщешь,прошептав: – опять не повезло!Вот – иду по трассовой струне:провода в кармашек, сумки в зубы…Ты не приближаешься ко мнеи не слышишь голос мой безумный.

На распутье

«Если, мразь упёртая такая,ты ещё придёшь сюда ко мне…» –это прочитал я не на камне,и уж точно был не на коне.

Баллада отправления

Мой припозднившийся вагонказался городу врагом,когда с кошачьим интересомразгуливал по мокрым рельсам:он – пустоватый ветеран –ветрами окна вытирал,сопел, выплёвывал двуглазыхпо нескольку десятков – разом.На всё с опаской чёрный городсмотрел, насторожив перрон:на то, как пассажирский роткричал: пропащий! где ты? скоро ль?когда посадка? и куда жпоедем в этот раз, мерзавцы? –многоколёсный экипажим не хотел добром казаться.Он стрелами безумный гудпускал, шутник, в кого ни попадя,он обволакивал всех в копоти,без разницы, как обзовут,как наговняют в нужнике,что выкинут от злости в тамбур, –отплясывал на рельсах танговагон весёлый, налегке.Я ждал его, весь не в себе,мне мнилось, что неподалёку,да-да, в каком-нибудь селеон в омут, словно снайпер, с лётумог угодить, что не спасутего мерзавцы-пассажиры,что зря мы без него тут живы,что недалёк и Страшный суд.Там, на суде, конечно, спросит,причёсывая градом проседь,у всех и сразу Мировой:– что скажете? – и грустный войподымется в стране снежинок:– помилуйте! мы – пассажиры!мы не дождались гордеца! –и Бог смахнёт слезу с лица.Вагон же где-нибудь вдали,да не в селе, да не скандально,полюбит любоваться далью(а мы – бедняги – не могли):без опасенья на трубуночь намотает, мглой уколот,и въедет наконец-то в город,и я к приезду подгребу.

«Вечер добрый! – едва ль…»

Вечер добрый! – едва льтак назвать себя можетэтих сумерек бредв давке злых фонарей, –а ещё ведь ветрапробирают до кожи:«уноси свои ноги скорей!»Я-то, братья ветра,подобру-поздорову,скоро скроюсь, вот-вот,в самый тёплый подъезд, –ну а вы – как же вамснова плыть на дорогув этот вечер? – как не надоест?

«Мы на койках больничных лежали…»

Мы на койках больничных лежали,ты сказала: «Скорее, проснись!ведь не зря же лететь собралисьв небо-небо стрижами-стрижами!»И поднял затупившийся клювикя, уставившись оком в окно,говоря: «Разве небо нас любит?разве сможет?..»«Уже всё равно! –только б ты здесь не числился лишним,недоноском упадочным, лишь бына бесславную битву не шёл, –ну же, в небо, стрижонком-стрижом!»

«Как хорошо у Господа в саду!..»

Как хорошо у Господа в саду!как отдыхал я там! – но то и делошёл по пятам неуловимый демон,и потому я больше не приду.Не возвращусь, как ангел не маши:бесчеловечен я, поди, не в меру, –сочтите, если надо, за изменумоё решенье, мой позор души.Но слышать эти страшные шаги… –увольте! – нас, присутствовавших, мало,у финиша кричащих: – помоги,Отец небесный, дорогая Мама!

«Хорошо лежать на руках у кота…»

Хорошо лежать на руках у котаи собаке подмигивать «фасом»,хорошо удивлять болельщиков массы,когда ты злой капитан.Только плохо, если защитником самсебе забиваешь вялои лежишь подобьем дворового пса,слыша нахальное: – М-я-у!…Я бы мог советовать, если бы вдругбыл кем-то вроде судьи,но летит мяч в ворота мои,и Бобик схватил за сюртук.И стоит орда из толстенных мурлыкна пути в родимый подъезд,как будто сейчас насадит на клык,как будто сейчас съест!

«Я затевал игру…»

Я затевал игру:высказывал в лицо,что больше не умру,не стану подлецом,что, догорев дотла,собой украшу печь,что ночь меня моглаоднажды не сберечь,а выкинуть рукой,с оттяжкой даже – за борт,что ты мне рассказала,кто я, зачем, какой.Лица же злой анфассмотрелся безучастным:такое в первый разсо мною (было часто), –его не удивилзапальчивый рассказ мойо юности прекрасной,о трудностях без сил, –потом уже глядели мыс презреньем друг на друганеделями, неделями,неделями… По кругу.

«Иные шли туда…»

Иные шли туда,где пахнет свежим луком,и где бы можно мёдтем луком закусить,а я пошёл в райониз пьяных морд и глупых,и с ужасом потом,совсем уже без сил,стал чучелом смешнымв том ненавистном самомрайончике, куда бваш лук бы, ваш бы мёд…Одной тебе, душа,пишу: – ты пересталасчитать, сколь я прожил,и сколько лет я мёртв?

«По отдельности, словно в разных…»

По отдельности, словно в разныхне купе, не вагонах – снах,словно я до тебя добрался,а при встрече и не узнал,или будто в соседнем домемне махнули рукой на миги пропали, собою вдовольнасладившись – и я возник,в поле, взятый собой на мушку,и от выстрела лишь воскрес.По отдельности, потому чтоневозможно иначе здесь.

«Я говорю стеклу…»

Я говорю стеклу:и чем ты нам не пляжик, –такие же пескив тебе обильно пляшут,и так же хорошатвоих сверканий гладь,и вены хорошотобою нам вскрывать!

«В ближайшие годы…»

В ближайшие годы,быть может, пойму,кто скрытно по городу ползал:восстанут прозреньяодин к одному,пока ещё слишком не поздно.В ближайшие годыраздастся салют,и выйдут, уставы нарушив,оставив пространнуюклятву свою,злодеи-шпионы наружу.В ближайшие годыдержаться в рукахпридётся мне всякие сутки, –себя самого яне стану ругать,приблизившись к маленькой сути.В ближайшие годыя выползу сам,и лягу, поближе ко змеям,признав, что себеоправданье писал,как неуязвимый изменник.

«Страшно в этой пропасти…»

Страшно в этой пропасти –оставь меня, забудьсяи не только говори словамивсё о том, как было мнес людьми настолько пусто,что в конце они меня сломали.Разве не оставишь ты,забыться не сумеешь? –я тогда перестаю бояться.Люди превращаютсятеперь в такую мелочь,что до боли это всюду ясно.

«Желание понять…»

Желание понятьдымок над куполом и тополем,желание конязапрячь, и поскакать тропинкой тонкойменя всегда к такому приводили,в краю моём безрадостно родимом,что ничего я больше не желал,и до сих пор душа моя жива.

Миниатюра

Срезая все сугробысвоей ногой суровойпро вечер наш уютненькийты думала сейчас,но парочка бульдоговс гримасою недобройзаставила опомниться –о помощи кричать.Вот подлинный уютикв трагической каютезимы, совсем растаявшей,где цербер, доберманустроили погонюза маленькой тобою,и я от представленияоб этом – чуть с ума…

«…Нету времени теперь нам…»

…Нету времени теперь намрассуждать о чём-то грустном:даже расправляя перья,даже говоря по-русски, –не найдёмся мы, не сможемобрести покой, погаснув:ты – у горла держишь ножик,я – к трубе приделал галстук.

«В энциклопедию…»

В энциклопедиюзагадочного смехая этим утром натощак приехали у железных, красочных воротостановился.Из разных страни сказок знаменитыхко мне слетели героини мигом, –для них я был не более, чем шутс пустой корзинкой.И не смешно мне было,и не грустно:я мерзости им говорил по-русски,с той настоящей злобою, что всехпугает сразу.Мои ботинки,шляпу из резиныпри входе снять русалки попросили,и я не стал им нагло возражать,и был пропущен.На встреченных деревьях,как иголки,висели то ли рюмки, то ли колбы,а под ногами, вместо мишуры,скрипела желчь.– Извольте улыбнуться, –я услышал, –то был не голос, и не песня свыше,а просто гриб весёлый зашептализ-под коряги.«Изволю отказаться» –не сказал я,а лишь подумал и, на деле самом,гримасою учтивого смешкаответил робко.Всё дальше было глупым,бессюжетным:кто приносил меня со смехом в жертву,кто просто хохотал гиеной в лоб –не помню я.Искать меняникто совсем не думал,подумаешь, мол, потеряли друга,или врага заветного… Но впредьникто не мог смеяться.Энциклопедиюзагадочного смеханавеки я припрятал и успешнотам провожу свои простые дни,но без улыбки.И все такиегрустные там стали,как будто к этому стремились сами,а я – смешной, украденный предлогс пустой корзинкой.

«Со слов молчащей улицы…»

Со слов молчащей улицы(ни кошек, ни воров)вчера один прогуливалсяпарень – будь здоров:из-под зелёной кепочкиторчали два вихра, –он с полночи до самого утрадавал глодать комарикамсвоей щетины лес,топтался он и маялся,а после вдруг исчез,но улица не зря же ведь –да, мне, и лишь о нём –шепнула это всё сегодня днём.И оттого мне хочетсятеперь пойти за ним,навек оставить творчество,в колокола звонить,чтоб не одна лишь улицаи уж не я одинзапомнили, что парень тут ходил, –должны о нём все дамочкии всякое треплознать, как о некой данности,себе самим назло,тогда, быть может, вникнет он,и вскорости тогдавернётся, обезумевший, сюда.

«Никто не вправе…»

Никто не вправесказать, что ранемы только жралии не хотели,в сердцах надеясь,создать идею.Но если скажут,но если дажезабьют камнями –я самый первыйскажу: теперь выеё отняли.

«Кто смел, а кто и трус…»

Кто смел, а кто и трус,у каждого грешок есть, –судить я не берусьнаш многолюдный округ.Кто трус, а кто и смел,грешок хранит свой каждый, –не надобно краснеть,и, запинаясь, кашлять.Я сам сейчас боюсьо том писать несмело,и, как последний трус,всё кашляю, краснея.Я сам почти что смел –вас уверяю точно, –хотя и покраснелна этой самой строчке.

«Уверенность моя всегда…»

Уверенность моя всегдабыла на высоте:я всё с рожденья про себя,благодаря мечте,легко и сразу понял,и оттого в запоишагал, живя с тобою,собеседник боли.Уверен, что, куда б ни шёл,везде я обретув овраге – маленьком, большом –могильную плиту,и это будет лучший,скорей, счастливый случай,ведь можно сгинуть в луженеблагополучно.Ещё уверенность мояна том всегда стоит,что я останусь в тех краях,где закопал своистаринные печали,в том радостном начале,когда меня качали,дёргая плечами.С такою верою, с такимсердечным огоньком,я продолжаю ход строкиуспешно и легкои не смотрю на то, чтомне скоро станет точнотак больно и так тошноот последней точки.

«Про случившееся бессмертье…»

Про случившееся бессмертьене словами бы надо – в толкне бери, для чего на светеумираем – я не про то:видно было, что умереть яне сумел, хоть на стол прилёги две ночи храпел – на третью(всю, безвылазно, напролёт)от угла до угла другогобегал, прыгал, потом опять,наступая себе на горло,лёг пластом – не на стол – в кровать:и уж тут-то бессмертье в когтиухватило меня – и с темя живу теперь! – успокойтекто-нибудь моих бывших стерв.

«Много лет на этот сон…»

Много лет на этот сонсвой порыв я тратил –если б думать, если б знать,что приснится мне,ни к чему бы заполнятьребусом тетради,и с луной другие сныподошли б вполне, –нет же, нет же, ворвалосьв голову такое,и с таким теперь с утранадобно вставать,что, пожалуй, и онаникогда в покоеуж не сможет… ах, моямилая кровать!И ещё я попрошуу своей подушки –не прощения, а лишьодобренья в том,что придётся ей однойплакать от удушьяи слезинок накопитьморе, – а потомвсех шакалов, что во снепоявились резво,всех (вы думали – принцесс?)толстозадых жаб, –всех запомнить навсегда,словно интересно,как я мог себя в рукахстолько лет держать.

«Никого не будить…»

Никого не будить –все проснутся и так:невозможно храпеть в это время, –разве только одинтолстощекий простаквсё зевает и думает, верно:– постелите-ка мне,да помягче, кровать,взбейте смело ночную перину:только мне одному –только мне можно спать,что бы совесть не наговорила!

«В рукаве, локтя помимо…»

В рукаве, локтя помимо,и козырных карт,затерялась – как же мило!невозможно как! –то, что, видно, не найти мнеи не жить мне чем, –нечто вроде паутины,но без явных черт.Он, рукав, теперь на полке,где-то там, озяб,про него совсем не помню,и уже не взятьмне его оттуда – в мире,где навернякамы похожи с ним – как мило!невозможно как!

Из книги «Западня»

«Времена смолкают посекундно…»

Времена смолкают посекундно,и часов молитвенная старостьснизошла до жалости, до скукиговорить о вечности устала:«раз» удар – и не было рождений!«два» удар – и все мы не умрём тут!Но зачем вы на меня наделискользкую, нахальную верёвку?

«Не спорьте! Я – Врубель…»

Не спорьте! Я – Врубель,меня укусили,не помню, пчела или шершень:молитва моя засыпает бессильнои что-то всё шепчет и шепчет.Мы все постепенново тьме потерялись,охота сегодня найтись нам,не стоит же вечноиспытывать радость,строча безответные письма.Я первый желаювот-вот отыскаться,понять наконец-таки, где мы:отсюда не знаю,как выломать карцер –скорее, не Врубель, а демон.Два стука, три хлопа,почти без ума я,и с каждой секундою слепну, –скажите невесточке,бабушке, маме,что пропадом я, что бесследно…Что если услышаткогда-нибудь послезнакомые сердцу молитвы, –пускай затыкаютвсе плачи за пояс,врачуют замками калитку.Не то прилетит он,найдётся, проклятый,души моей сказочный демон,и все у копыт его лягути взмолятся: – что ж ты наделал?

«Если б суметь разделить…»

Если б суметь разделитьэто лицо на частицы:уши на полку метнуть,глазки – в карманы трико… –полно! чего только мнекаждую ночь не приснится! –сердце мой разум поройтак заведёт далеко!Только я уши заткну,только я глазки закрою –сразу же хочется их(это во сне уже) – хрясь –вырвать, как будто нельзясниться чему, бреда кроме,будто я слышать не мог,видеть не мог отродясь.

«Чуда Божьего хотели…»

Чуда Божьего хотели,столько дней мы шли за ним,и нашли не дом, не терем,и не звёздные огни, –так, легко, среди недели,вдруг сама пришла идея –в самом деле, в самом деле! –просто взять и позвонить.Клокотала тихо трубка,рассыпаясь на гудки:мир не помер и не рухнулпод давлением таким, –мы хотели, видно, руганьучинить с тобой, подруга:нахамили зло и грубо,и пропали, дураки.

«За пьяным камнем – куда трезвее…»

За пьяным камнем – куда трезвеевода, текущая в общий хаос:но всё допили детишки, звери –им даром жажда, поди, досталась.«Ты жуй солёный от спирта камень,и будешь вечным себе похмельем» –такие шутки мне отпускали,так издеваться они посмели.Я источил до бессмертья дёсна,и не поможет резины капа,но верю в то, что река найдётся,что будет в глотку бальзамом капать.И весь я в этом умру бальзаме,и утону весь под гадкой щукойс такими ангельскими глазами,как будто тайну свою нащупал.

«Я ночь создаю…»

Я ночь создаюзанавеской под утро:вот сквозь неёи теплынью подуло –слишком прилипчивой,слишком дневной…Значит, не ночь! Значит, не ночь!..

«Будет наш последний дом…»

Будет наш последний домвымощен из капель,переливчат и цветист,как притоки лжи,и такая у крыльцанадпись «не пускайтеникого и никогда!» –век нам сторожить!Но ещё (о том я самдогадался после):крыша намертво зальётнас, когда мы спим,что сказать и не смогу«друг мой, успокойся»в затопляемый пробелмеж влюблённых спин.

«Чумовое движение – нету конца…»

Чумовое движение – нету конца, –я об этом не знал, никому не сказал:вместе с ним, торопя свои ноги,ускорялся без остановки.Но ведь видел же кто-нибудь, кроме меня,этот адовый вихрь, скольженье огняпо поверхности шляпок и лысин, –не один же я зоркость превысил.Почему же молчали, заткнули все рты,будто вместе со мною в охапку взяты,на той самой осине виселив ожидании скорых спасений? –Нет ответа, – движению нету конца:я об этом впервые, шутя, рассказал,и с боязнью, не стать бы мне модным,лучше сразу обратно замолкну.

«Царский потерян след…»

Царский потерян след –мы придумаем свой:бегаем по росе,скоро станем росой.Где-то в траве лежитмантия короля:мёртв он? – скорее, жив!ангел? – скорее, блядь!Строить по новой намнадобно гарнизон, –угрожает странабратская – слышишь зов?Это славянский хор,бычий, коварный залп:думая о плохом,их победить нельзя.Я молоток беру,ты за похлёбку скорей:смерть красна на миру –так побежим за ней!Пусть и потерян следцарский… – нам нужен свой! –бегаем по росе,скоро станем росой.

«Это бывает единственный раз…»

Это бывает единственный раз:вижу дворы в погрустневшей рассаде, –облако спереди, облако сзади,и на крыльцо в тот же вечер присядетангелов беленькая детвора…Это бывает единственный раз.

«Пробежимся туда-сюда…»

Пробежимся туда-сюда –не останется и следа.Разве нужен особый следтем, кто глух навсегда и слеп?Всё же смелой стопой черкну,оставляя свою черту.Кто не глух до конца, кто зряч –всё поймёт… И поймёт не зря.

«Преждевременно взял…»

Преждевременно взяли утоп на костре, опалившемвсякий мой недоскоки наивный в сердцах перегиб,и судьба мне опятьсамому же почудилась лишней,и такое твердиля себе, без конца: береги! –изо всех своих силбереги то, что вмиг утонуло,то, что драмой в костёрвсеми косточками полегло, –мне нельзя больше петьбез веселья, без чуда, понуро,и на дно мне нельзя,расшибая о сажу свой лоб.

Расправа

Замок на вспыхнувшую дверцуназад уже не припаять:хоть верьте, люди, хоть не верьте,но эта дверь была моя, –в неё прохожие стучалии бормотали что-то в щель,за ней послышалось – мой чайниккоторый час уже пищит!Но спали пьяные соседии городили ерунду,про то, как мальчик – я – засветитна небе странную звезду,мол, полетит на сей горящейи черной от золы двери,наверх, наверх, как дикий ящер,над Переславлем, над Пари…О, Боги светлые, о черти,краснеющие тут и там,зачем не придавал значеньявсему на свете я? – снятас меня итоговая мерка,и вышло – хуже не могло, –сгорела, ах, не только дверка,а вся деревня, всё село!А что звезда? – о ней не толькозабыли все и навсегда:кричат озлобленные «То-то!Ишь, угораздило! Балда!Пора изгнать его! Поджечь ли?А может быть, на дно – в овраг?»Всех по домам: детишек, женщин, –смерть не доводит до добра.

«…Нельзя же мне дышать огнём…»

…Нельзя же мне дышать огнёми ждать Добрыню – ночью, днём –которому до лампына все мои таланты.Кощеем также мне нельзяскакать меж наглых обезьян,без цели и без толку,пугаясь за иголку.И уж конечно Вурдалакне выйдет из меня никак,поскольку сам на кровь ясмотрю ребенком кротким.Жар-птица, Леший, Водяной,и всяк Царевич – добрый, злой –чужды мне или чужды,как милосердья чувства.Но есть один такой смельчак –я расскажу о нём сейчас,или смолчу – не стануя нарушать уставы…Пускай живёт во мне, со мнойтот скрытый ото всех геройи ни во что не ставитпорядок сей престарый.Его душа, как тёмный лес,и неизвестно, сколько летещё он будет бегатьна этом свете белом.Не всё ль равно? – я вижу, какон будет плавать в пустяках,но не утонет в них онодним лишь только мифом.Его задача – утонуть,не позволяя никомудодуматься до тайныжестокой и фатальной.Да и особой в том бедыне будет, если у водыего потом отыщутгодков так через тыщу.Не думаю, что б рассказалон то, как я во все глаза,дрожа всем тонким телом,заплакал о потере.

«Есть сумочка: в ней все мои ресурсы…»

Есть сумочка: в ней все мои ресурсы, –прошу тебя, пожалуйста, не суйся –не трогай за изгибы ремешка,иначе между нами будут войны(ох, не люблю я вздором своевольнымсудьбине предначертанной мешать).Она лежит, моя большая сумка,поблизости тебя вторые сутки,и так она твоё сердечко злит,что как бы кони в яблоках с возницейтебя сегодня ночью в психбольницугалопом от меня не увезли.

«Я продам свои стишки за три моря…»

Я продам свои стишки за три морядаже платы не возьму ни гроша,в этом будет «ого-го» не прямое,а подпольное, и мне помешать(выходите, не боюсь!) не сумеют,потому что я всегда всех сильнее, –пусть не всех и уж совсем не всегда:одного лишь… одного лишь себя?

«Осторожно! Я вышел из дома…»

Осторожно! Я вышел из домаи гляжу непременно в глазавсякой целомудренной дуре,всякому…Надо сказать,мне в ответ, совсем безотказно,тоже бросают глазавсякие…Надо сказать,взгляды их летят мимо кассы.Так мы глядим и глядим,глазки понемногу бросаем, –почему ж я в мире один?почему они в мире стали –так ли? – далеки-далеки? –ой ли? – навсегда одиноки?Осторожно! Глаза в меня киньи лови мои понемногу!..

«Радость моя…»

Радость моя,неразменное, старое детство,поздно заснувшее,вставшее рано с утра, –где-то внутри тебябегают грубые дети,прут, неизвестно зачем,но всегда на таран.Этот за куколку взялся,другая за танчик,после за криками страшными –в общий комок…и никогда меня к ним,ни за что не затащитдетство проклятоеили проклятье само.

«Уже совсем не вяжем лыко…»

Уже совсем не вяжем лыко,но выход найден – я нашёлто место, где нам хорошои петь, и плакать.То место, где берут взаймыодну лишь грусть, одну тоску лишь,где смерть свою заранье купишьв канун войны.

«И ужасы, и зверства…»

И ужасы, и зверствадавным-давно известны –приелись, нет ли? – я им не судья:могу я только сбокустоять, как будто с Богоммы вместе – наблюдателей семья.Отрубленные головы,на виселице голыедевицы, парни – всё им ни по чём, –стоим вдвоём, и думаембеспомощными дурнями,и усмехается над нами чёрт.

«И не вплотную…»

И не вплотную,и не поодаль,и не продавшисьтем, кто не купит.Правильно было бзнать, что мы обаумерли молча,но не от скуки.Так, от песочкаили от моряв сонных круженьяхтёплого ветра.Только я знаю:стали одною,стали единойчастью навек мы.

«Надо мной Экзюпери…»

Надо мной Экзюпери,может быть, летает,или та – держу пари –ведьмочка святая,от которой все вокругбез ума, без сердца, –я вошёл в порочный круг,на полу уселся.Только глаз мне не поднятьв небо, как не ползай:нету больше от меняни песчинки пользы.Но с надеждою на приз,на святую тайну,верю в то, что я тот самый принц,и летит, летит Экзюперинадо мною – и не пролетает.