Флогистонщики (Околонаучный детектив)

Саныч работал круглосуточно. Ночевать оставался в лаборатории. Сам синтезировал, вводил, стабилизировал. Отслеживал малейшие изменения, которые никто другой и не заметил бы. Мгновенно подправлял. И через неделю в лаборатории запахло Новым годом! Заласканный и закормленный лаборантками котяра, сообразив, что он тут главный, вальяжно шествовал по лаборатории, метил где ни попадя или дрых, развалясь на старинном диване Академика, перекочевавшем в лабораторию Саныча, когда директор института узнал, что любимый ученик частенько остается ночевать в лаборатории.

Запах заставлял улыбаться, вспоминать детство, быть терпимее, добрее, веселее.

Самому Алексею тоже было весело. Наконец прояснялось то, над чем он безуспешно ломал голову последнее время.

Изменяя генные структуры различных объектов, он создавал из обычных живых существ новые, с уникальными свойствами. То получались овцы, которые плодили по двенадцать ягнят, то куры размером со страусов, то кроли размером с овец и с мехом, не отличимым от норки. Но эти свойства редко и не у всех объектов передавались по наследству. Именно над этим Саныч и работал. И тут кошачьи особи, с их чрезвычайной способностью к изменчивости, были как никто другой для опытов подходящими. И у него с этим ссыкуном, кажется, начало получаться. Рассчитывать в делах он мог только на себя. Посоветоваться было не с кем. Академик уехал, а никто другой, увы, в деградировавшем после социализма институте, в экспериментальной прикладной генетике ничего всерьез не понимал. Лучшая его аспирантка Татьяна только начинала проникать в суть проблем, а в остальных лабораториях царили спячка, тупизм и лень.

Блатные сотруднички способны были сплетничать, перемалывать друг друху косточки, переписывали устаревшие теории из старых отчетов, стряпали статьи для доморощенных научных журнальчиков, клепали диссертации, ни шатко ни валко их защищали, становились кандидатами, как пел Высоцкий, в доктора. Кое-как могли выступать с докладами, лекциями, рассуждать о генетике, приводить примеры, а вот в реальном деле были ни бум-бум. Мозги несведущим журналистам, случайно появлявшимся в институте, другой публике, интересующейся работой института, заканифолить могли, а сделать что-то путное – ни идей, ни умения не имели. А потому страшно боялись, чтобы другие не догадались об их никчемности, и ненавидели тех, кто понимал это, а еще больше тех, кто был ученым не на бумаге, не согласно диплому, а по жизни, по реальным делам.

Короче, Алексей был на весь институт один настоящий ученый, естественно, не считая Академика. И любовью таких псевдоученых он не пользовался.

Повторюсь, Саныч дело делал, а в соседние лаборатории вместо опытных старых, покидавших институт по разным причинам, приходили новые сотрудники. Частенько родственнички или даже просто знакомые больших начальников, могущих повлиять на финансирование института. Принимались в аспирантуру балбесы, чтобы откосить от армии, потом они, попав в этот конвейер, защищали безликие диссертации. Становились кандидатами, иногда даже докторами наук, а потом, за ненадобностью больше нигде, оставались в институте, паразитировали на его скудных возможностях, продвигались, со временем становились завлабами, и постепенно эта серая и безликая, бесталанная масса начала составлять значимую и весьма сплоченную часть институтского ученого совета. У бездарей на такое во все времена особый дар. Серость, она по инстинктам самосохранения быстренько друг друга находит и, как маленькие шарики ртути сливаются в большую вредоносную ядовитую каплю, так и эти группируются в агрессивную, вредоносную стаю.

Академик, принимая бездарей на работу и решая таким образом текущие тактические вопросы финансирования, постепенно проигрывал в стратегии – становился их заложником.

Что с этим делать, было непонятно. Начни выгонять их – тут же срежут финансирование. Прекратят закупки необходимого дорогостоящего оборудования, препаратов. И он надеялся, что Алексей Александрович, когда станет его заместителем и вникнет в ворох этих далеко не научных дел, найдет выход. Потому и хотел, чтобы тот поскорее защитил докторскую диссертацию. А тот занимался любимым делом, и было ему не до них. Не мешали, и слава Богу. Ответ на их липовые звания и степени он давно нашел в Писании: «Так будут последние первыми…». Потому смотрел на суету сует иронически, из всех евангелистов первым считал Матфея, хотя помнил, что и тот поначалу не чуждался денег.

Не чуждался их и Саныч. Он не был этаким рассеянным ученым. Когда возникала необходимость, без проблем имел подработку. К нему постоянно обращались богатенькие дамочки со своими любимчиками – кошечками, собачками. С каждой что-то случалось, а Саныч имел непререкаемый авторитет еще и выдающегося ветеринара. Так что в денежных знаках при своих талантах он не нуждался. И сотрудникам помогал. Из этих, скажем так, левых средств премии хорошие выделял, покупал инструмент, приборы для лаборатории и много еще чего, всегда необходимого, что немыслимо получить, если заказывать, потом долго дожидаться, когда утвердят, проведут тендер, закупят самое некачественное, малопригодное, а то и вовсе бесполезное или вредное для работы.

4

Новогодний запах, проникавший во все закоулки института, вызывал интерес, притягивал. Слухи о загадочных работах дошли и до нового, недавно переведенного в институт из непонятных высоких структур заместителя директора по экономике или, как его назвал Академик – псевдоэкономиста. И тот, нарядившись в белый халат, заявился. Наклонив голову, чтобы не задеть притолоку, вошел.

Когда-то в юности он успешно играл лет восемь в баскетбольной команде института, потом города, потом еще где-то, за что и получил диплом экономиста. Рубаха-парень со спортивными связями и природной верткостью сумел неплохо устроиться. В околонаучном министерстве. Недавно то ли что-то пошло не так, то ли, наоборот, слишком так. Вызвал его замминистра, который знал баскетболиста со студенчества, и завел мутный разговор. Сначала спрашивал про настроение, потом вообще переключился на погоду, общую ситуацию с наукой и уже в конце, видимо решив, что пора, начал по существу.

– Вот что, Витя, – вздохнул замминистра, снял модные очки в золотой оправе и начал их протирать специальной замшевой тряпочкой, – мне в одном очень важном институте нужен свой человек. Надо знать все и про всех. Естественно, интересуют руководство и, так сказать, общественные лидеры. Там, в этом НИИ рулит испокон века Академик. Человек пожилой. Патриархальных советских взглядов. Так сказать, мастодонт. Динозавр.

– Так отправьте его на пенсию, – вступил баскетболист.

– На пенсию не получается, – хмыкнул зам, – слишком авторитетная личность. Мировая величина. Однако время делает свое дело – медленно, но верно. Как говорится, мы все не вечны под луной. И вот на этот случай мне и надо знать, что там и как. Чтобы правильно и, так сказать, без проблем со стороны общественности назначить нового директора.

Он выждал паузу и закончил:

– Пойдешь туда заместителем директора по экономическим вопросам.

5

Заместитель министра Иван Александрович Новиченков, сорокавосьмилетний, крепкий, с небольшим животиком, дважды в день брившийся, чтобы скрывать редко и клочками растущую рыжеватую щетину, во всегда выглаженной белоснежной рубашке, спрыснутый дорогим одеколоном поверх спрея от пота, уже который месяц размышлял, как устроить пятидесятилетний юбилей. Как удолбать министра, чтобы представил не к какой-то зачуханной медальке Пушкина или значку «За безупречную службу», а к серьезной награде. Он мечтал об ордене Мужества. В принципе, захоти министр, мог бы представить. Одна награда у него была, хотя всего лишь медаль «Защитнику свободной России». Ее он давно не носил и не афишировал. Сейчас она была не в почете и даже прозывалась «Засранкой», но формально считалась государственной наградой, и значит, было основание ему за смелые и решительные действия, совершенные при исполнении гражданского или служебного долга в условиях, сопряженных с риском для жизни, этот желанный орден получить.

Иван Александрович изучил все положения о наградах. За высокие достижения в государственной, производственной, научно-исследовательской, социально-культурной, общественной деятельности мог попросить орден Почета. Или орден Дружбы – за трудовые успехи в промышленности, других отраслях экономики, за плодотворную деятельность по развитию науки и образования, но уж очень хотелось орден Мужества. А для этого надо было прийти к министру с чем-то особенным.

Вот он и погнал туда Витьку, чтобы разузнал на месте что к чему. Так сказать, изнутри. Основная идея Ивана Александровича была – переместить институт из центра куда-нибудь на окраину.

С тех пор как земля в столице начала цениться на вес золота, а разных подчиненных министерству институтов с приличными территориями было не мало, задача заполучить эти территории и стала главной в деятельности Новиченкова.

Иван с детства обладал даром определять, где чего не так. Выискивать слабые места и недостатки в любом деле. Началось с обыкновенной детской зависти. В третьем классе приятелю купили велосипед. Тот катался на нем, остальные бегали, просили дать им «прокатнуться». Ванька стоял в сторонке, не подходил, завидовал и мечтал не о том, чтобы и ему такой купили, а чтобы этот поломался. Он не делал ничего плохого с велосипедом, не прокалывал шины, не разбивал фару, которая ночью светилась. Просто смотрел. И досмотрелся – через месяц кто-то грохнулся с велика, колесо пробилось, согнулось, фара сломалась. Велосипед починили, но колесо стало кривым, а сам он перестал сверкать новизной. Теперь только Ваня подошел к однокласснику вроде как посочувствовать. Сказал:

– Хороший был велик. А теперь на колесе восьмерка, фара битая, да и весь какой-то потертый, – говорил, пока парнишка не заревел. Тогда только Ванюшка отошел. В душе отошел. Успокоился. И так радостно стало, так счастливо, будто не тому парню новый велосипед подарили, а ему. И даже еще лучше. Запомнился тот день навсегда. И потом, когда случалось такое, ту первую радость сверял с новой. И быстро пристрастился. Со временем талант высматривать нелучшие стороны в любом не его деле и критиковать стал главным. Был доведен до совершенства.

В институте на комсомольских собраниях уже запросто изводил тех, кто был способнее его, талантливей, побеждал на олимпиадах, писал стихи, рассказы, печатался в институтской многотиражке, занимался в научных кружках, а потому отвлекался от посредственных занятий и учился не очень. Изводил садистски, но так, что не подкопаешься. Слова-то были правильными.

Быстро сообразил, что научной работой заниматься престижно, выгодно. Но не спешил. Долго вычислял, куда пристроиться. Когда на четвертом курсе лекции начал читать ректор, подошел, попросился к нему на кафедру. Ни шатко ни валко делал какую-то чепуховую работу под предводительством кафедрального доцента – самому ректору некогда было заниматься такой чепухой. А потом, когда доцент впал в немилость за какую-то идеологическую промашку, раскритиковал перед ректором. Критиковал вроде бы свою работу, а по сути – доцента. Да так, что тот уволился. Институт окончил с отличием, упирался, чтобы получить красный диплом изо всех сил. Стал любимчиком у преподавателей и парторга. На дни рождения дарил от имени студентов подарки. Говорил красивые слова. В общем, образцово-показательный студент. Легко поступил в аспирантуру. Естественно, теперь к самому ректору.

С дипломной работой поначалу не заладилось. Не мог он придумать новое, свое. Не было у краснодипломника самого главного. Творческого начала не было. Зато была завистливость к тем, кто этот дар имел. Кое-что из идей научной новизны для своей диссертации он украл, удачно обрамив их в собственные, кое-что очень незначительное придумал.

Ректор, прочитав работу, вызвал аспиранта, не предлагая присесть, похлопал по плечу и сказал:

– Парень ты, Ваня, старательный, но ученый из тебя никакой. Кандидатскую мы тебе защитим, а вот дальше… – Он помолчал, видимо прикидывая, куда пристроить, как он считал, своего человека. – А выберем мы тебя парторгом института. Согласен?

Иван сообразил мгновенно – должность лучше не придумаешь! Как ни крути, а получается второй человек в институте. И согласился.

А дальше пошло как по маслу.

Перед защитой приняли его кандидатом в члены КПСС. Защитился в срок. Утвердили через три месяца после защиты. Потом стал доцентом и почти сразу заместителем декана. Линию поведения Иван понял давно: строгость со всеми, кто ниже, особенно со студентами, а со всеми, кто был выше по должности и положению, – чинопочитание и уважение. Искреннее. Беззаветное. Про его суровость ходили легенды. Про то, как не допускал к экзаменам куривших в неположенных местах, как отправлял десятки не сдавших зачеты или экзамены в армию, как выгонял из института, и так далее. Ему это доставляло удовольствие. Эдакая игра в кошки-мышки: хочу – отпущу, помилую, хочу – съем. Но руководство считало этот садизм принципиальностью, борьбой за дисциплину и успеваемость. Через год из кандидатов стал членом партии. А еще через полгода свершилась мечта ректора. Проводили на пенсию старого, независимого от него парторга, имевшего хорошие связи в горкоме, и выбрали Ивана. Теперь Ивана Александровича.

Так бы он и был строгим бескомпромиссным парторгом, по совместительству доцентом, но началась горбачевская перестройка. Иван сразу учуял, что кончится это крахом. Понял, что надо готовиться, обеспечивать себе тылы. Благо, возможностей открылось немало. Появились кооперативы. Нечто подобное устроил Иван. Сам не высовывался. Сделал через сокурсника, баскетболиста Витьку. Ставил студентам двойки, не допускал до экзаменов. Когда те приходили упрашивать, говорил сочувственно, что надо бы подтянуться, позаниматься. Что есть толковые преподаватели на учебных курсах, которые помогут. И бедолаги шли к Витьке, платили, ходили на несколько занятий. Покупали сляпанные на скорую руку пособия по предметам, состоящие из вопросов и ответов на них, и через месяц сдавали экзамен. Благосостояние Ивана Александровича росло. Витек не наглел, как говорится в криминальных кругах, не крысятничал, и ему тоже перепадало немало.

Наступил август 1991 года. Произошел путч ГКЧП. Рухнул СССР. Иван мгновенно перелицевался. Сжег на очередном митинге партийный билет. Обличил коммунистический режим. Стал депутатом областной думы. Задружился с московскими лидерами, тогда молоденькими и не имеющими крепкой поддержки в провинции. Когда началась приватизация, возглавил это дело в области. Область была богатая, с мощной промышленностью, нефтяными месторождениями. Иван Александрович впервые почувствовал вкус больших денег. Очень больших. Через несколько лет перебрался в столицу. Было не просто, но деньги и новые связи сделали свое дело. Он нутром чувствовал, что пора отходить от приватизационных выкрутасов. И ушел. Посчитал, что самым безопасным и надежным будет вернуться в свою изначальную деятельность. Околонаучную. Пришел на скромную должность заведующего отделом, но быстро вырос до заместителя министра. Благо, способность разглядеть недостатки в любой деятельности, раздуть их до размеров вселенской катастрофы, а потом воспользоваться этим в своих целях с годами и опытом отточил до совершенства.

Провел ревизию имущества подведомственных организаций и обнаружил, к своему удивлению, какими несметными богатствами обладают эти зачуханные от постоянного безденежья учреждения. Богатствами в виде земли – площадей и территорий в очень востребованных районах столицы. Понял, как на этом можно получить гигантские деньги. Упрочил связи во властных структурах и, когда выстроил схему, продумал до мелочей план серьезных дел, заручился поддержкой людей наивлиятельнейших, когда была обговорена роль каждого, степень и доля участия, перевел из заштатного областного комитета к себе в министерство проверенного подельника – баскетболиста Витька. Пардон, теперь он стал не Витьком, а уважаемым чиновником, заместителем заведующего отделом министерства Виктором Рудольфовичем. Этого не очень далекого и умного человека Иван решил использовать втемную, не раскрывая глобальных планов.

Профессиональные имиджмейкеры и пропагандисты рассказывают, что высоких должностей достигают незаурядные таланты гениальным умом, колоссальной работоспособностью, а большинство – и тем и другим одновременно. Трудолюбие, трудолюбие и еще раз трудолюбие, умноженное на талант! Конечно, иногда случается, что вундеркинд достигает вершин. Увы, уважаемый читатель, в этом случае, как вы уже давно поняли, было не так. Совсем не так.

6

– Пойдешь туда заместителем директора по экономическим вопросам, – повторил замминистра.

Возражать было бессмысленно. Можно было вообще вылететь из так называемой команды и оказаться на помойке.

Так Виктор Рудольфович объявился здесь, на переднем крае науки, но далеко не на переднем крае добычи денежных средств.

Дни стали проходить по профилю образования, в размышлениях, чего бы такое замутить, чтобы потекло в карман? Ну, а если уж не потекло, то хотя бы закапало. И вот стало прорисовываться.

– Здравствуйте, Алексей Александрович, – начал он с порога, – что-то вы к нам не заходите. Может, чем моху помочь? Я человек простой. Надо чего – сделаю. Проблемы возникнут – решу.

– Пока, Виктор Рудольфович, обходимся, – отпарировал Саныч.

Но от напора бывшего баскетболиста не так-то просто было уклониться.

– А то жалуются некоторые, что ядовитые вещества синтезируете. Что пахнет у вас тут апельсиновыми косточками, а это похоже на цианистый калий, – зашел с другого бока, уже чуть более агрессивно, псевдоэкономист. Покачал головой, вроде как показал зубы, но тут же смягчил: – Я-то говорю, не может такого быть. Не такой человек Алексей Александрович, чтобы людей травить. А они настаивают.

Алексей таким же манером покачал головой:

– Не такой. Это точно, не такой, чтобы травить. Да и пахнет цианистый калий по-другому. Запах у него горького миндаля.

– Да? – прикинулся наивным недотепой баскетболист. – Это что, абрикосовыми косточками, как у ликера «Амаретто», что ли?

– Во-во, как у ликера. А у нас тут ничего подобного не наблюдается.

– Это хорошо. Пить на рабочем месте – это строго наказуемо. Хоть, как вы говорите, ликер, хоть казенный спирт, – снова чуть надавил экономический баскетболист, поднаторевший за жизнь в словоблудии.

Сколько бы длился этот высоконаучный диспут, неизвестно. Также осталось неизвестным, когда экономический директор института перешел бы к обвинениям Саныча в пьянстве, алкоголизме, самогоноварении, производстве отравляющих газов, а также в библейских смертных и уголовно наказуемых грехах. Но в этом месте институтской постановки басни про волка и козленка из-за книжного шкафа вышел отяжелевший от обжорства рыжий кот, подошел к экономическому директору, мяукнул, задрал хвост и направил струю на его длинный халат. Воздух наполнился мандариново-хвойным запахом.

– Брысь, гаденыш! – экономист от неожиданности затряс ногой и пнул кота.

Тот посмотрел на обидчика, злобно зашипел и пустил вторую струю уже на брюки.

– Это что же за наглость такая! Я тебя, наглец…

Придумать, что сделает с котом, он не успел. Запах мандаринов и хвои направил мышление в другую сторону. Собственно, в ту, из-за которой он тут и появился. Наконец дошло, на чем в этом институте можно заработать. Он нагнулся, поднял кота, взял на руки, прижал. Начал гладить и приговаривать:

– Хорошенький мой. Запахоносец ты мой!

Потом повернулся к Алексею.

– Алексей Александрович, давно вам пора внедрять разработки в жизнь. Передавать, так сказать, в массы. Вот хотя бы эти кошачьи ароматизаторы. У нас же при институте специально для таких целей организована ветеринарная клиника. Внедряйте, убедительно предлагаю.

– Я подумаю, – сухо ответил Алексей.

– Подумайте, подумайте. Но не тяните. А то с нас тоже спрашивают за отсутствие внедрения. Понимаете, постоянно упрекают, что хлеб зря едим. Деньги бюджетные на ветер пускаем, – замдиректора показал пальцем на кота, хихикнул и сбросил его на пол, – а ведь и вправду, на ветер. Так что вы не тяните.

Экономист удалился, не услышав согласной фразы Саныча про то, что правильно упрекают, что хлеб зря едят и бюджетные деньги на ветер пускают.

Естественно, отдавать свои разработки Алексей никому не собирался, однако хватке и напору бывшего баскетболиста удивился и решил, что надо бы про того побольше узнать. Кто за этим спортсменом стоит, и для чего сюда поставили.

7

Саныч начал было обдумывать план на завтрашний день, но размышления прервала Татьяна:

– Алексей, вы что, в таком виде в оперу пойдете?

– В какую оперу?

– Здрасте! Геннадий почти неделю назад раздобыл билеты на «Севильского цирюльника». Так сказать, в виде взятки за ароматизацию кота. Начало в семь вечера. Сегодня, – Татьяна вошла в его закуток. На ней был эффектный брючный костюм. Высокие каблуки делали и без того стройную фигуру фантастически красивой.

Алексей загляделся. Обычный, примелькавшийся образ девочки-аспирантки в белом халате исчез. Возникла принцесса.

– Синдерелла! – пробормотал он первое пришедшее в голову.

Брови принцессы удивленно приподнялись, лицо засветилось от улыбки.

– А я думала, что только у нас в школе ставили про Золушку спектакль на английском.

Саныч тоже улыбнулся.

– У нас два года подряд ставили. Я был первый раз пажом, а во второй – принцем.

– А я три года подряд принцессой.

Саныч сразу не нашелся, что ответить, но вдруг в мгновение увидел свое счастье. Свою судьбу. Свою принцессу. Слова стало не надо подбирать, они сами возникли:

– А вы, Танечка, и есть принцесса.

Аспирантка смутилась.

– А ты, Леша, с чего это вдруг перешел на вы?

Алексей покраснел, потом улыбнулся и произнес то, что, как ему еще совсем недавно казалось, никогда и никому не смог бы сказать:

– Наверное, в вас, Танечка, влюбился.

Татьяна подошла ближе, от нее пахнуло неведомыми Алексею умопомрачительными духами.

– А хочешь, мы коту такой запах сделаем? – не нашел ничего умнее брякнуть он.

– Нет, не хочу, – Татьяна рассмеялась. Поняла смущение своего кумира. Осознала, должно быть впервые, всерьез свою красоту, очарование, – ни в коем случае не хочу. Хочу, чтобы мы не опоздали в оперу.

Парадный костюм Алексея висел в одном из отсеков огромного шкафа. Так посоветовал когда-то Академик. Чтобы под рукой был на случай внепланового приема какой-нибудь делегации или приезда высокого начальства. Татьяна, как и все в лаборатории, это знала, потому, чтобы не смущать завлаба, вышла из его закутка. Через пару минут они отправились в «Геликон-оперу».

Алексей заказал такси. Пока ждали машину, поговорил с матерью – сказал, чтобы не беспокоилась.

От Охотного ряда, поняв, что времени до начала спектакля полно, а такси наверняка застрянет в пробках, решили прогуляться по вечерним улицам.

– Татьяна, вы замечательно придумали. «Севильский цирюльник» – это очень здорово. Это именно то, что сейчас нам надо. Академик постоянно говорит, что для прорывных идей нужны всесторонние знания. Не только наши специальные. Надо понимать и любить музыку, живопись, литературу. Шеф любит повторять Козьму Пруткова про то, что «узкий специалист подобен флюсу – полнота его одностороння». Я совершенно с ним согласен и много раз убеждался в этом. Слушаешь музыку, вроде бы ни о чем другом не думаешь, а потом непонятно откуда такие мысли приходят, что проблема, до того месяцами непреодолимая, вдруг будто сама собой находит решение. Я иногда специально ухожу в музей Пушкина или Третьяковку, хожу по залам, смотрю. Знаете, и вдруг задачи решаются.

– Что, вот так: возникла проблема, вы в музей походили, походили, поглядели, и щелк! Вопрос решился? – Татьяна посмотрела на Алексея. В голосе ее сквозила ирония.

Он хотел было отвечать всерьез, но глянул на аспирантку и засмеялся:

– Ага, как брошусь в музей или в оперу и враз все решу.

Москва переливалась огнями. Отреставрированные старинные дома с разноцветными рекламами на первых этажах, сверкающие полированным гранитом пешеходные дорожки, винтажные фонари создавали атмосферу девятнадцатого века. Казалось, что вот-вот раздастся цоканье копыт, из проулка выедет карета с гайдуками на запятках или лакеями в парадных ливреях. Витало ощущение парадности, праздника.

– Интересно, а здесь кто-нибудь живет? – Татьяна показала на темные окна верхних этажей. – Ни в одном нет света.

Алексей о таком не задумывался, он редко бывал в этом районе, но вспомнил ворчание своего учителя.

– Скорее всего, никто не живет. Те, у кого на такие хоромы есть деньги, живут обычно за городом в своих дворцах, а это купили как беспроигрышные инвестиции. Такие квартиры только растут в цене. Вообще, земля в центре столицы стоит баснословно дорого. Желающих ее заполучить много. Наш Академик опасается за институтские площади. Говорит, что некоторые господа из министерств и связанных с ними мутных фирм спят и видят, как бы отхапать все наше. Здания потом снесут, а землю пустят под застройку.