Счастливая земля

Дома я садился за стол, включал плеер, рисовал сперва эмблему, а потом обложку группы, в которой я когда-нибудь буду выступать. Сочинял список произведений и подписывал название фирмы, крупнейшей из тех, которые я знал. Абсолютно уверен, что все, кроме Сикорки, делали то же самое.

15

Как-то раз я увидел маму в состоянии пьяней обычного. Вечер был теплым, и мы задержались на свалке, глядя, как голубоватый огонек ползет под горами мусора к хитро уложенным бомбочкам. Я возвращался, пахнущий серой и счастьем; дверь оказалась закрытой, и пришлось подождать. Я слегка разозлился. Не знал, что делать. Мама ввалилась во двор с туфлей в руке.

Грозила небу кулаком и упала на капот автомобиля. Я завел ее домой. Со стыдом думал, что все соседи подглядывают за нами в замочные скважины. На кухне мама вынула бутылку и наполнила две рюмки. Мы уселись друг напротив друга. Я не знал, что должен сделать, но чувствовал, что если напьюсь, то потом пожалею. Мама протрезвеет и будет обижаться, что я не удержал ее. Так что я просто молчал, ожидая дальнейшего.

– Есть проклятое место. Настолько плохое, что даже Бог туда не заглядывает, – сказала она. – Там темно, грустно и плохо. Только люди об этом не знают. Думают, найдут что-то, какое-то солнышко. Хрен там, сыночек любимый. Один хотел бы женщин. Другой денег. Третий еще что-то, и каждый – прыг через рога, а рога острые, и даже если получится, догонят, достанут. Всегда будешь чувствовать их позади себя. Прикажут тебе вернуться. О да, каждый возвращается. За добавкой или за смертью.

Мои мысли кружили совсем в другом измерении. Я спросил, зачем она мне это говорит.

– Ты мой сын. Мир для тебя – слишком мало. Ты будешь ходить. Но туда не иди. Не ищи. И моли Бога, чтобы самому остаться не найденным. – Она понизила голос: – Он тебя хочет.

Я уложил ее спать и вернулся на кухню, где стояла бутылка водки и полные рюмки. Повертел свою в руках и вылил содержимое. Лег сам, но заснуть не мог. Тогда я вернулся обратно и вылил всю бутылку. Думал о том, что услышал, а мама пела во сне.

16

Я решил поискать отца. Поскольку мама всю жизнь работала в доме культуры, начал именно оттуда. Я ходил на рисование и танцы, приглядываясь к преподавателям. Кто из них? Наблюдал я и за техническим работником, паном Габлочяжем, пытаясь найти свои черты в его добром бездумном лице.

Я проник в отдел кадров и провел полдня среди картотек. Проверял, кто и когда устраивался на работу и когда увольнялся. Выписал себе пару фамилий. Покопался, оба не подошли. Зато наткнулся на несколько фотографий моей мамы, сделанных давным-давно за кулисами концертов, выставок и театральных представлений. Всегда с улыбкой, с сигаретой в мундштуке и остатками вина на дне бокала. Она напоминала мне капитана Корабля Дураков, что как раз собирается на покорение Островов Счастья. Не доплыла. Другие и вовсе утонули.

Дом культуры не принес ответа. Я перенес внимание на милиционера Кроньчака, у которого, по слухам, женщин было больше, чем у любого другого в Рыкусмыку. Каждое воскресенье он прогуливался в костюме с новой любовью под боком, а в будни влеплял конские штрафы всем, кому не везло в любви. Я крутился вблизи отделения. Выискивал взглядом его «полонез», пока Кроньчак не сообразил, в чем дело. Остановил меня и поинтересовался, не хочу ли я, случаем, хорошенько по шее? От испуга я выпалил правду. Он нахмурился, сказал, что это чушь, наорал на меня и прогнал. И я поверил ему, потому что он весь посерел и затрясся, а в его глазах повисли две тяжелые слезы. Милиционер Кроньчак не был моим отцом. И по какой-то причине очень об этом жалел.

Безумная Текла тоже искала своего папу, и я решил, что она могла бы помочь. Кто тебя делал, жилистая девочка, скажи мне. А когда скажешь, добавь, прошу, отчего у него не получилось. Текла была старше на десять лет и бесцельно таскалась по всему городку. Усаживалась на невысокой стенке близ замка, разговаривала сама с собой, а ее пальцы, все в дешевых колечках, вели друг с другом сложные состязания. Когда она была младше, каталась по земле. Говорили, что на спине у нее остались шрамы от битого стекла. Но лицо ее было симпатичным, веснушчатым.

Я нашел ее во дворе на Костельной, где она собирала ловушку для куницы. Сказала, что зверек приходит ночью и душит цыплят и что с этим надо что-то делать. Ловушка состояла из ремня, завязанного петлей, кирпича в качестве противовеса и приманки в виде кусочка сыра. Я объяснил, что меня мучает. В смехе Безумной Теклы прозвучало участие и доброта. Она предложила мне спрятаться вместе с ней и ждать. А ну как в ловушку вместо куницы попадется мой отец? Я не успел принять решение – во дворе нарисовалась мать Теклы, богачка Владислава, и забрала дочку домой.

После этой встречи я понял, что никогда не узнаю отца. Но еще немного пошатался по городу. Заходил в «Ратушу» или в бар на Монастырской, где по вечерам подрабатывал молодой бандит Вильчур. Так долго вглядывался в лица мужчин, что меня прогоняли. Тогда я садился на остановке, словно рассчитывая на то, что папа однажды вернется.

Что случилось бы, если б я его нашел? Ничего особенного. Как-то так я себе это представлял: подхожу к человеку и попросту спрашиваю: «Это ты мой папа?» И он даже не успевает ответить, как я вижу ответ в его испуганных глазах. И тогда я говорю, что пусть не беспокоится, я сейчас уйду и никогда больше не вернусь. Скажи мне только одно, папочка. Почему я слышу то, что слышу? Почему оно так страшно скрежещет и даже сон не дает мне отдыха? А когда ответишь, то хотелось бы еще услышать, как с этим справиться. Дай мне лекарство. И если ты это сделаешь, то никогда больше меня не увидишь.

Но я никому этого так и не сказал. Я все же был не дурак и начал подозревать, что мой отец живет где-то далеко, а в Рыкусмыку появился лишь случайно.

17

В лицее была такая Ника. Волочилась за парнями и, насколько я знаю, считала себя некрасивой. Любила мешковатые брюки и фланелевые рубашки. В ухе носила металлическое колечко. Я не мог отвести взгляда от пенящегося пузырька слюны, что пульсировал у края ее губ. Мы все пробовали мутить с ней, и больше всех Блекота, который прямо влюбился. Но ее интересовали те, кто был к ней равнодушен.

Ну и я подкатывал понемногу, без особенных надежд. Пару раз засунул ей руку под рубашку. Наврал ей про девушек, с которыми спал раньше, но она посоветовала врать поменьше, потому что впечатления это не производит.

– Ты слишком милый и чересчур стараешься, – сказала она. – Если хочешь, покажу тебе пару вещей, в будущем пригодятся.

Тело было ее, место обеспечивал я. Убедился, что мать зависла в театре, и мы пошли на Среднюю. Мы разделись. Я искал влажное место выше, чем было нужно.

– Не здесь, дурачок. – Она рассмеялась. – Не нервничай ты так. Может быть, сначала как-то по-другому? Чтоб ты расслабился?

Я отказался. Хотел уже, чтоб это все быстрее закончилось. Боялся, что не смогу или что у меня лопнет уздечка и зальет кровью все у нее внутри. Но Ника очень помогла мне. Я очутился в ней, она положила мне руку на шею. Я двигался медленно, чтобы не разочаровать ее. Так вот ради чего все в жизни, подумал я – и тут у меня взорвалась голова.

Стон убиваемых. Вой человека, проклинающего смерть. Я услышал это. Ослеп. Сталь распорола мне пах. Наверное, я кричал. Не помню.

Я очнулся на полу у стены. Скрежет стал громче. Ника тряслась на другой стороне комнаты. Я простонал «помоги», но она подхватила одежду и одним прыжком оказалась у дверей. Я слышал, как она с криком упала на лестнице. Должен был ей помочь. Но не мог. Ничего не мог на тот момент. И мне было абсолютно все равно.

18

Блекота никогда не приглашал нас к себе, зато много рассказывал о коллекции хоррора на кассетах и об американском видеомагнитофоне. Часто занимал у нас по мелочи и забывал отдать, что раздражало, ибо никто из нас в золоте не купался. В конце концов мы узнали правду.

Блекота жил с родителями на двадцати квадратах, туалет был в коридоре, а собственную комнату ему заменяла кровать, отделенная перегородкой от остальной части. Плюс еще полочка с книгами да стол, за которым он делал уроки. Мать была уборщицей в кузнечных мастерских, отец появлялся и исчезал. Блекота очень устыдился и сообщил нам, что втихаря учится водить машину и у него отлично получается. И что вскоре уедет отсюда. И все бы было ладно, если б не Сикорка, который – злясь на вранье – начал его подкалывать. Пусть, мол, покажет нам, как это он якобы водит, а еще лучше – пусть куда-нибудь нас свозит. Все подключились к этим уговорам. Блекота встал и сказал, что раз так, то делать нечего и он приглашает в «трабант»[4].

Думаю, что каждый, кроме Сикорки, хотел остановить Блекоту. «Трабант» стоял запаркованным в тени каштана на Школьной. Мешки с одеждой, набросанные на заднем сиденье, мы с трудом убрали в багажник. Блекота подвинул водительское сиденье себе по росту, повернул ключ зажигания, и автомобиль поехал по Рыкусмыку, ведомый, казалось, уверенной рукой. Я был рад, что сижу в середине и никто не может меня увидеть. Предложил Блекоте, чтоб тот кратчайшим путем выехал за город. Он так и сделал. Черница уже спала. За деревней асфальтовая дорога разветвлялась на Валбжих и в сторону леса. Блекота выбрал второе направление. Его распирала гордость. Он опустил стекло и выставил локоть в окно.

Дорога взбиралась на покрытый лесом холм, ночные бабочки танцевали в свете фар. Мы остановились на вершине, встали, опершись на «трабант», и разглядывали тихий Рыкусмыку внизу. Автобус въезжал на площадь, отделение милиции щурило свои неоновые глаза, окна постепенно гасли. Тромбек крикнул, что в замке на нижнем этаже горит свет, – это было невозможно, поскольку окна там были давным-давно забиты. Но он был прав. Блестело так, словно кто-то развел огонь в подземельях. Мы долго стояли так, завороженные, потом Блекота объявил, что пора домой.

Мы уселись в машину. Блекота попробовал развернуться. Неизвестно, то ли он слишком сильно нажал на газ, то ли не справился с управлением. «Трабант» слетел в кювет, и остановило его только дерево. Взвизгнул трескающийся дюропласт. Панель управления свалилась на колени Блекоте и Тромбеку, погас свет, и настала тишина.

Мы вышли из машины. Задние колеса автомобиля сонно крутились над асфальтом. Блекот попытался открыть капот, но ни у кого не оказалось фонаря или спичек, чтобы оценить масштаб катастрофы. Он весь трясся и повторял, что теперь ему можно домой уже не возвращаться и лучше б ему было умереть. Мы начали утешать его и безрезультатно пытаться вытянуть машину обратно на дорогу. Блекот уселся, обхватив руками голову.

DJ Кривда присел напротив него и объяснил, что нужно сделать. Оставим машину и вернемся в Рыкусмыку через лес, напролом, чтобы никто нас не увидел – и как можно быстрее. Ключи вернутся на свое место, и мы обо всем забудем. Кто-то украл машину, кто-то когда-то ее найдет. Так он сказал и помог Блекоте встать.

19

Дорога круто спускалась вниз. Мы шли цепочкой. Ветви хлестали по нашим лицам, а месяц светил ясно, серебря шероховатые стволы и предательские обрывы, разверзающиеся под нашими ногами. В воздух взмывали ночные птицы. Какое-то крупное животное выскочило из кустов в паре метров от меня и метнулось куда-то вслепую, теряя по дороге сон. Мы быстро потеряли Рыкусмыку из виду. Я пытался прикинуть, сколько километров мы проехали на «трабанте». Боялся, что не успеем вернуться до утра.

Лес кончился, мы перебежали поля и углубились в рощу на другой стороне. Местность пошла равнинная. Блекота трясся и плакал. Никто не знал, сколько времени, и при виде мигающего из-за деревьев огонька все пустились бежать. Одноэтажную хатку окружал щербатый забор. Во дворе нас встретил собачий лай – с цепи рвался здоровенный пес. В дверях дома показался пан Герман, пьяный в лоскуты и с ружьем. Он сразу же заметил нас. Спросил, что мы тут делаем, и заявил, что сейчас всех поубивает. Крабьим шагом подошел к конуре. Перебросил ружье в левую руку, а правой схватил цепь. Крикнул:

– Взять их, Гучо!

Мы бросились бежать, слыша за собой лай и ругань. Герман тонко прочувствовал момент и спустил пса, когда мы уже подбегали к забору. Бешеная пасть искала проход между штакетинами. Помню долгий бег и фары на дороге. Блекота упал на колени, и не было сил, чтоб его поднять.

Автомобиль переключил фары на ближний свет и остановился. Внутри сидел молодой бандит Вильчур. Спросил, что мы тут делаем, но не дождался ответа. Мы глядели на него стойко, и даже Блекота вытер слезы. Молодой бандит Вильчур покивал тогда и сказал, что раз так, то тайна должна связывать людей, а не разделять, и чтоб мы садились. Без единого слова довез нас до Рыкусмыку, высадил близ рынка и, помахав грязной рукой, побрел к «Ратуше».

Блекота отнес ключи на место, и все на этом закончилось. Его отец бесился, но так никогда и не узнал правды. Гораздо позже я узнал, что милиция задержала молодого бандита Вильчура и долго его допрашивала по вопросу «трабанта». Он не сказал ни слова.

20

С отцом я познакомился, когда он подал на меня в суд. Посчитал, что раз уж я совершеннолетний, то на алиментах можно сэкономить.

Мама взяла это на себя. Вскоре появилась с бумагами от адвоката, я подписал и даже не знаю, когда состоялось слушание. Потом суд рассмотрел наш иск и алименты повысили. Мама ликовала, я тонул в невеселых мыслях. Отец, раньше всего лишь тень, спрятанная за капелькой спермы, превратился в человека и адрес. Жил на Стальной, дом семь, квартира сорок.

Я пошел туда только после выпускных экзаменов. Едва сдал на аттестат, но сдал, и мне казалось, что отец это оценит. У дома стояли три одинаковые голубые «Шкоды» с номерами, отличающимися только на одну цифру. Я чувствовал, что это его машины. Он открыл мне дверь в майке-алкоголичке и брюках от костюма. Сразу же понял, кто я. Пригласил внутрь.

У него были усы, землистого цвета физиономия и траурная кайма под ногтями.

Я представлял его совсем иначе.

– Извини за эту ерунду с судом. – Ему явно было тяжело вести этот разговор. – Мы кое-какие дела не закрыли с твоей мамой. Она страшные деньги с меня содрала. Тебе вообще хоть что-то дала?

Я ответил, что справляемся как-то. Он задавал идиотские вопросы – есть ли у меня девушка, как дела в школе, что я собираюсь делать в жизни. Когда он услышал, что планирую учиться дальше, глаза его сузились в щелки.

– Я хотел пойти работать, но раз уж есть аттестат, то, может быть, в студенты? – Я подал ему аттестат. Он надел очки. Читал медленно. Встал, вынул бумажник из искусственной кожи, подал мне несколько банкнот, а потом руку. На прощание.

– Лучше тебе сюда не приходить, – сказал он. – Нужны будут деньги, звони. У каждого из нас своя жизнь, и пусть оно так и будет. Прости, но, наверное, так будет лучше.

Я спускался по ступеням, словно медленно погружаясь в пропасть. Темнота поглотила меня. Пришел в себя я лишь на автобусной остановке, судорожно сжимая пальцами оторванное зеркальце от «Шкоды».

21

Я пытался отойти от встречи с отцом, а Тромбек зашел в подземелья замка дальше, чем кто-либо до него. Сук трещал под моей тяжестью, зато прохлада внутри была очень приятной. Тени коридора складывались в усатое лицо моего папы. Деньги горели в кармане.

Тромбек пошел первым и, как оказалось, последним. Линейка цифр, выцарапанных на стене, кончалась числом сорок восемь. Мы начали считать. Тромбек превратился лишь в тусклый свет зажигалки. Мы дошли до сорока, и стало понятно, что происходит нечто невероятное. На пятидесяти шагах мы начали аплодировать, а еще через десять шагов у нас перехватило дыхание. Мы были уже в том возрасте, когда неприлично бояться подземелий и темноты, и все же у каждого душа ушла в пятки.

На шестьдесят седьмом шагу Тромбек испустил сдавленный крик. Зажигалка погасла. Мы звали его, спрашивали, все ли в порядке. Из глубины повеяло холодным воздухом, и в освещенную окном зону шагнул Тромбек. Он был весь мокрый и прижимал к груди какой-то небольшой предмет. Не проронил ни слова, пока мы не покинули территорию замка. Лишь тогда он тяжело уселся на стол в самой темной части торговой площади, попросил пить и показал, что нашел в коридоре.

Это был кусок рога какого-то большого зверя, неровно отломанный, длиной с указательный палец. И очень старый. И со следами крови.

22

В тот день я перестал верить в случайности. Мы нашли рог. Я познакомился с отцом и нашел маму – уже холодную. Она уронила голову на свою косметику перед зеркалом. Рядом стояла едва початая бутылка «Люкса». Врач сказал, что она умерла трезвой, а причиной смерти указал аневризму. Я в это не верю, потому что аневризма лопается, когда ей заблагорассудится, и ничего не ждет, как ждала мама, когда я стану взрослым и смогу справляться дальше без нее.

Глава вторая

1

ЭТО БЫЛА последняя неделя лета; все, кроме меня, уезжали, и никто не собирался возвращаться.

В Рыкусмыку обанкротился первый из трех пунктов видеопроката, тот, в котором не было порно, а только мягкая эротика. Хозяин, пан Габлочяж, продал конкурентам все кассеты, которые они хотели купить, а остальное выставил на торговой площади в рядах картонных коробок. Он перекрасил изнутри свой пункт, смонтировал решетки и уселся за широким прилавком ломбарда. За его спиной громоздились утюги, плееры, телевизоры и небоскребы видеомагнитофонов, словно напоминание о его фиаско. Он никогда ни о чем не спрашивал, а когда Кроньчак приходил с ордером, то просто впускал его внутрь. Сам же в это время курил перед входом и совершенно расслабленно ожидал дальнейшего. В музыкальном магазине на Старомейской появился отдел с глянцевыми журналами и косметикой.

Косметику продавали также и со столов под арками у рынка. В основном это были фальсификаты известных марок; стерегли их ворчливые старушки и языкастые шиксы с пальцами, созданными, чтобы считать мелочь. В брезгливо оттопыренных губах тлели сигареты. В витринах, темных еще недавно, появились распродажи тряпья, секонд-хенды, которые с утра опустошали женщины, а вечером мужчины, ищущие дешевую одежду для работы за Одрой. Шампиньоны сохли на жирных жюльенах, малолетние карапузы гордо рубали блины с клубникой и рисовали пальцем узоры на стеклах кафе-мороженого.

Тем летом на рынке выступали старые артисты – Поломский, Гулевич и Цвынар, собирая случайных зрителей. Молодежь слушала Massive Attack и Мэрлина Мэнсона. Собирались на втором этаже бара «Левиафан», у реки, вливали в себя местное пиво «Пяст», крутились между столиками, стреляя сигареты. Предприимчивый Вильчур продавал разливное пиво поблизости от замка. Я слыхал, там можно было купить не только пиво, если задать правильный вопрос. Девушки ездили во Вроцлав, торговали там бижутерией ручной работы. Парни сняли хозяйственную постройку у гаражей на Рапацкого, подвезли туда штанг и гантелей. Принимали всех за смешные деньги, благодаря чему Сикорка существенно окреп.

По городку кружили активистки организации, борющейся за права женщин; похоже, что их привлекли истории об изнасилованиях, как любимом занятии мужчин Рыкусмыку. Кроньчак утверждал, что ничего о подобном не знает, активистки же отвечали, что по таким случаям заявлений не пишут. Организовали лекции в здании лицея для взрослых, раздали кучу листовок и поехали себе дальше, ибо, как известно, изнасилования случаются во всем мире.

Полицейский Кроньчак купил себе «Порше» во вроцлавском салоне и ездил на нем даже от участка до «Ратуши», паркуясь перед самым заведением, ко всеобщему возмущению. Потом шел за косметикой под арки и долго разговаривал с девушками. В то лето он гулял с миниатюрной красавицей, вроде бы аспиранткой химии в политехническом. Я видел, как в воскресенье после обеда он провожает ее на автобус, как они обнимаются на прощание, как он нервно поглядывает на водителя и уходит, чтоб застыть над рюмкой водки.

Городская рада, по инициативе богачки Владиславы, попыталась победить Кроньчака. Идея огородить рынок бетонными вазонами рухнула, но зато удалось сделать нечто иное – за июль вокруг замка возвели ограду с колючей проволокой поверх нее и будкой охранника на входе. Местный журналист спрашивал, для чего это все, но не дождался ответа.

Бог во всех проявлениях посетил Рыкусмыку. К ужасу пастора, появились даже пятидесятники со своей общиной. Говорили на языках и возлагали людям руки на головы. Кришнаиты тряслись над своими четками, последователи какого-то корейского безумца сняли целый этаж в доме культуры и там обучали, как на самом деле устроен мир. Каждую субботу мусорки в новых кварталах были полны экземплярами «Сторожевой башни»[5]. На стене кладбища появились граффити, прославляющие Сатану, явно нанесенные очень наскоро.

Был конец августа, и день трещал от солнца. На рынке шел фестиваль хлеба; он привлек птиц со всего района, скрутив их в голодную воронку. Я смотрел, как они уходят в небо. Скрежетали в моей голове, а парк был разноцветным от велосипедов, шариков и плакатов.

2

В последнюю субботу лета странности начались сразу после обеда. Я возвращался с закупками для костра. Скрежет сдавил мне голову; из сетки, что я выронил, выкатились сосиски и три банки «Пяста». Я уселся перед «Ратушей», на солнце. Официантка спросила, как я себя чувствую. Я соврал ей что-то и заказал кофе. После стольких белых ночей сон накрывал меня где угодно.

Я корчился в кресле, умоляя скрежет стихнуть. Поднял голову. С улицы Храброго, то бишь со стороны замка, показался пан Габлочяж в цветной синтетической рубашке. Курил сигарету и разглядывал Рыкусмыку как свою собственность. В двадцати метрах за ним шла Безумная Текла. Затягивалась летним воздухом и повторяла его шаги. Большой палец засунула за лямку пояса, в точности как он. Сумасшедшая тень.

Габлочяж не видел Безумную Теклу, да, похоже, вообще никого не видел. Просто вышагивал вдоль стены рыночка и наверняка направлялся в свой ломбард. Безумная Текла точно поймала ритм его шагов. Двигалась яростно, вколачивая ноги в землю, так что птицы разлетались.

Когда пан Габлочяж добрался до Костельной, Безумная Текла остановилась и встала навытяжку. Пан Габлочяж рухнул, словно получил удар в середину спины. Охнул. Обернулся в поисках врага, но увидел лишь меня у столика, пьяниц под арками и Безумную Теклу, что засмеялась и побежала в обратную сторону. Тогда он встал и тоже ушел, с недоумением крутя головой.

3

Я думал, что этим вечером мы займемся не тем, чем обычно, так что удивился при виде Сикорки, тащившего компьютер с монитором. Кабели путались у него под ногами. Он сразу же начал расставляться, сконфигурировал связь. В те времена беспроводной сети не было, и, чтобы поиграть в Quake, приходилось вот так мучиться. Я спросил у Сикорки, зачем он это делает, ведь мы собирались на костер и так далее. Он ответил, что одно другому не мешает, а если я планирую устраивать какое-то торжественное прощание, то он против.

– Знаешь, что мне отец сказал? – буркнул он. – Даст мне работу! На стройке. У него полсотни фраеров на окладе, а мне другой работы не нашлось.

Сикорка не попал на юрфак, и ему нужно было куда-то приткнуться на год. Его отец строил Варшаву, что-то типа этого. Я ответил, что, возможно, не все так плохо и он, по крайней мере, увидит другой город, что-то подкопит, а год – не приговор. Сикорка только махнул рукой да мрачно заметил, что в Англии заработал бы больше и что, наверное, туда и поедет. Попросил помочь ему с кабелями и подключением. Монитор мы поставили на книги. Сикорка замер перед экраном. Так было всегда. Он приносил свой компьютер, и мы гоняли в кваку[6] целыми часами. Потом я шел в бывшую мамину комнату, которая теперь стала моей, ложился, и под моими веками коридоры и разлетающиеся головы врагов сливались с бледным рассветом.

Я предложил партию для разогрева, до начала турнира. В дверях объявился Блекота, тянущий за собой измученного DJ Кривду. Рукопожатие DJ Кривды было влажным. Он уселся в углу и сказал, чтоб мы пока играли без него. Подтянул к себе полный пива рюкзак, и мне показалось, что он хочет поскорее напиться, что было совсем на него не похоже. Я спросил, что случилось. Он пожал плечами, ответил, что ничего особенного и он-де просто думает, что же будет дальше, раз мы все уезжаем из Рыкусмыку. Я рассмеялся, поскольку планировал остаться – я поступил в политехнический и рассчитывал каждый день ездить во Вроцлав, чтобы сэкономить на проживании. Проезд тоже денег стоит, заметил Блекота.

Мы начали играть. Я старался сразу же набрать как можно больше очков. Разрубил Сикорку, расстрелял Блекоту. DJ Кривда мял в углу пустую банку из-под пива. Я рассказал про Безумную Теклу и про то, что она сделала с бедным Габлочяжем.

– Я слыхал, что эта самая Владка ей не мать, а бабка, – сказал Сикорка. – Старой карге ведь лет семьдесят верных.

– Я даже не знаю, сколько самой Текле лет, – ответил Блекота. – Говорю вам, господа, надо валить отсюда как можно дальше. Никаких Безумных Текл, к черту Владиславу и Габлочяжа. Мне, пожалуйста, немного нормальности.