Тебя никто не найдет

– Тебе тут будет хорошо.

На прощание она обняла маму. Дома она редко это делала.

– Не знаю, не знаю, – пробормотала Черстин.

Осенний воздух был такой ясный и прозрачный, что Эйра приостановилась, чтобы вдохнуть его полной грудью. К реке сбегала дорожка для прогулок, вокруг стояли беседки и веранды с еще не убранной садовой мебелью. Синоптики обещали в октябре теплую погоду. Может, все еще образуется?

На арендованном для перевозки вещей автофургоне она отправилась на работу: не зря же она оплатила целые сутки проката? У входа в полицейский участок растерянно топталась незнакомая молодая девушка.

– Ищете кого-то? – спросила Эйра, прикладывая жетон к электронному замку и вводя свой код.

– Да, но…

Эйра притормозила на пороге.

– Вы хотите подать заявление?

– Наверное, было ошибкой приехать сюда. – Голос был такой хрупкий и ломкий, словно крылья у стрекозы. Выцветшие волосы. Колечко в нижней губе.

– Я сержант полиции города Крамфорса, вы можете обратиться ко мне. У вас что-то стряслось?

– Речь не обо мне, – девушка провела рукой по волосам, отчего те не стали выглядеть лучше. – Это касается моего папы. Мы уже подали заявление, и мама говорит, что больше мы ничего не в силах сделать, но разве так можно, чтобы уж совсем ничего нельзя было сделать?

– Не хотите ли зайти?

Усадив девушку на черный кожаный диван в углу, в котором до самоизоляции располагалась приемная, она спросила, как ее зовут.

Палома Рунне.

Такое имя точно не забудешь. Оно напомнило Эйре веселый мотивчик, легкомысленную песенку прошлых лет. Una paloma blanca[3]…

– Вместе с вашей матерью мы на прошлой неделе заходили в квартиру вашего отца, – сообщила Эйра девушке.

– Какая удача! Я так хотела поговорить с кем-нибудь из вас. А то по телефону только и знай твердят, что они не могут ничего сказать, и бла-бла-бла.

– Хотите кофе? Или стакан воды?

Палома кивнула, и Эйра получила возможность покинуть помещение, подняться по лестнице и подождать, пока кофемашина перемелет зерна – ей нужно было время, чтобы собраться с мыслями.

Ханс Рунне.

Кстати, а как далеко продвинулись поиски? Она взяла себе отгулы, чтобы заняться переездом матери, и несколько дней вообще не вспоминала о пропавшем человеке.

Что ж, вполне разумно, как сказали бы многие, оставить на время работу и сосредоточиться на самом главном в жизни – на родных и близких. Эйре всегда казалось, что в этом утверждении есть что-то сурово-неукоснительное, словно подразумевалось, что в противном случае каждый наплевал бы на дорогих сердцу людей.

Возвращаясь обратно с чашкой кофе в руке, она заметила Августа.

– Как обстоят дела с тем пропавшим из Нюланда? – спросила она.

– Не знаю. А что, его по-прежнему нигде нет?

– Там внизу его дочь.

Взгляд Августа сразу сделался отстраненным, он повернулся к компьютеру. Распечатки звонков от мобильного оператора пришли несколько дней назад, равно как и выписка с банковского счета. Сами по себе эти сведения мало что давали – во всяком случае, он не заметил ничего, что указывало бы на преступление, но порядок есть порядок. Эйра припомнила ощущение, с которым они покидали квартиру. Адреналин спал, осталось смутное предчувствие вероятного самоубийства или несчастного случая. Конечно, никто не мог помешать Хансу Рунне удрать на остров Маврикий с любовницей, но все же большинство взрослых мужчин сначала вынесли бы мусор. Если же он утонул в реке или отправился с ружьем в бескрайние леса, то пройдет какое-то время, прежде чем его тело обнаружат. Если это вообще произойдет.

И все же было что-то, что не давало ей покоя. Что-то здесь не сходилось.

Не ощущалось ли в квартире легкого беспорядка? Не хаос, конечно, но все же. Все выглядело так, словно ее покидали в спешке, но с намерением еще сюда вернуться.

Расследование вышло за рамки внутреннего. Едва ли это поможет найти пропавшего мужчину, но значительно облегчит процедуру опознания, если будет найдено тело.

– Я забыла спросить: вы с молоком любите или как? – Эйра поставила на столик две чашки. Одна с черным содержимым, другая – с молочно-бежевым. Палома Рунне выбрала вторую.

– Спасибо.

– Мне жаль, но мне почти нечего вам сказать.

Эйра положила на стол распечатки, которые она прихватила возле принтера.

Последний телефонный звонок был сделан в середине сентября, четыре недели назад. Палома указала на свой собственный номер в списке: она звонила за два дня до того, как мобильный Ханса Рунне окончательно замолчал.

– У него был такой веселый голос по телефону, даже малость взбудораженный. Он куда-то спешил, но мы все равно собирались скоро встретиться. В Умео, на выходных, когда у него будут проходить там съемки. Мы договорились, что я приеду на автобусе, а он закажет столик в «Ле Гараж». Разве человек, который планирует покончить с собой, станет так разговаривать?

А может быть, как раз и станет, подумала Эйра. Доживая свои последние дни, самоубийца двигается как бы по двум параллельным дорожкам: по первой, где все должно быть в порядке, и второй, которая обрывается в пропасть. Может быть, он уже все для себя решил, когда в последний раз звонил своей дочери, желая дать ей надежду на прекрасный ужин в самом модном ресторане Умео.

– Может, он просто не захотел вас волновать, – предположила Эйра.

– Я в это не верю, – упрямо возразила Палома. – Мой папа не был таким. – И тут же поправила себя: – В смысле, он не такой.

– Какой?

– Не нытик. Никогда не сдается и не опускает руки. Старается всему радоваться, несмотря на то что у него были проблемы с работой, да еще этот развод, конечно… Он довольно тяжело его воспринял.

– Какие-нибудь еще номера вам здесь знакомы?

– Мой крестный, – немного подумав, показала Палома. Звонок, сделанный за четыре дня до исчезновения. – Старый приятель папы.

– Вы с ним разговаривали?

– Он сказал, что Хассе был в отличной форме, радовался предстоящей работе. Признался, что он начал встречаться с женщинами и что жизнь для него вновь заиграла всеми красками.

Эйра сообщила девушке то, что Августу удалось узнать о других номерах. Последний в списке принадлежал интернет-провайдеру, предпоследний – фирме, занимающейся малярными работами.

– А вы не можете отследить его по сигналу мобильного?

– К сожалению, насколько мы видим, он уже довольно долго им не пользовался.

– Но тогда получается, что с ним что-то случилось. Это вы понимаете?

– Он мог его выключить или потерять…

– Да сейчас никто не выключает свои телефоны!

Что ей на это ответить? Да, бывает и такое, что людям хочется исчезнуть, стать недоступными для звонков, просто побыть в тишине.

Последний сигнал телефона был зафиксирован в Хэрнёсанде. Оттуда до его дома в Нюланде целых шесть миль пути, а посередине несет свои воды широкая река Онгерманэльвен с коварными течениями и головокружительной глубиной, а дальше – бескрайние просторы Балтийского моря.

Так где же им его искать?

Эйра собрала распечатки. Банковский счет почти совсем опустел, лимит по кредиту превышен. Ханс Рунне развлекался в ресторане Хэрнёсанда и играл в ночном казино, но проигрывал не очень большие суммы. Последние четыре недели он не пользовался кредиткой и не осуществлял никаких платежей.

Дальше этого никто не копал, но назвать это халатностью было нельзя: полиция могла ограничиться и меньшим, и ее бы никто за это не упрекнул. Дальше начиналась «серая зона», про которую было трудно объяснить молоденькой девушке, готовой в любой момент удариться в слезы. Палома схватила свой мобильный и принялась листать снимки.

– Вот здесь он играл Гамлета… он был неплохим актером, скорее, ему просто не везло, да еще он переехал жить сюда, дальше на север, но у него было несколько небольших ролей в телевизионных сериалах, где вы могли его видеть. Помните «Врача шхер»? Он там один раз снимался.

– Я понимаю, но…

– Я просто хочу, чтобы вы поняли, что он – Человек. – На экране смартфона пронеслись еще фотографии ролей, праздник Середины лета, Рождественский сочельник, смеющееся лицо в красном колпаке. – Человек, который не может просто так взять и исчезнуть с лица Земли, как будто его и не существовало. Как будто всем все равно.

– У вас есть с кем это обсудить, кому можно выговориться? – спросила Эйра.

– При чем здесь я? Разве проблема во мне?

В кармане Эйры ожил мобильный, с верхнего этажа донеслись торопливые шаги: поступил вызов, ей пора выезжать.

– Я посмотрю, что можно сделать.

Наконец-то у нее появилось время уединиться в темной комнате. Никто не ломится в дверь ванной, крича, что хочет принять душ, или требуя освободить туалет. Студенты, которым Туне сдавала большую спальню, уехали на выходные к своим родителям.

На целых два чудесных дня квартира оказалась в ее полном распоряжении.

И тем не менее сначала она развесила сушиться постиранное белье. Собрала разбросанные по всей квартире учебники студентов и зашвырнула их обратно к ним в комнату. Вынесла мусор, хотя в мусорном ведре еще оставалось место. Всё это время внутри ее рос страх ожидания того момента, когда в ванночке с проявителем будут готовы снимки. Она понимала, что освещение могло ее подвести, или же ей просто не удалось уловить то, что она с такой силой испытала в заброшенном доме: невидимые глазу уныние и печать времени.

Она корила себя за то, что рискнула воспользоваться фотопленкой, а не цифровой камерой, но, что ни говори, а это выбор настоящего художника, и она должна его придерживаться.

Качество. Подлинность. Папина старая «Лейка», любимица его коллекции. Когда Туне держит ее, то ощущает его пальцы на своих, как это было в детстве. Его голос, объясняющий пятилетней дочери про диафрагму и выдержку. Туне не помнила, чтобы отец хоть раз наводил объектив на нее. Он не хотел, чтобы она позировала. Вместо этого отец стремился научить «видеть» ее саму. По правде говоря, сам он так и не стал профессиональным фотографом и не воплотил ничего серьезного из того, о чем мечтал. В последние годы своей жизни он продавал страховки.

«Какой художник не следует по стопам своего отца», – думала Туне, устанавливая фотоувеличитель на стиральную машину. После этого она тщательно заперла дверь ванной, чтобы снаружи не попал ни малейший лучик света.

В темноте она достала пленку из кассеты, поместила ее в фотопроявочный бачок, налила проявитель и засекла время. Когда таймер сработал, слила проявитель, промыла пленку, после чего добавила фиксажный раствор, еще раз промыла и наконец-то отважилась зажечь свет. «Осторожно вытирай замшей негативы после промывки», – учил ее отец. Туне включила фен для сушки волос, чтобы ускорить процесс.

В ней до сих пор жило то ощущение волшебства, которое она испытала еще в детстве, когда впервые открыла для себя мир негатива. Мир, видимый только ей, но который наверняка был настоящим, где белые вороны взмахивали крыльями на фоне темного фасада. Поди разберись, где здесь свет, а где – тьма, добро и зло, правда и ложь, но все, что она видела вокруг себя, имело свою противоположность.

Туне с лупой осмотрела проявленные негативы, взяла фотобумагу и приготовила ванночки. Время исчезло. Снаружи мог быть уже вечер или даже ночь. Она не ощущала ни голода, ни тревоги – ничего, что могло бы отвлечь ее от следующего снимка.

Вот один из воронов, запечатленный в момент приземления. Вот идеальные диагонали на фоне ветхого фасада, там, где трещина прорезала фундамент. Вот черные крылья рядом с подвальным окошечком. А в самом центре маячит какое-то светлое пятно. Черт, только бы это не оказалось следом от царапины на линзе – иначе вся пленка окажется испорченной. Туне погрузила снимок в ванночку с фиксажем и, вынув, быстро высушила. Зажгла лампу и взялась за лупу.

Одна лишь мысль о ретуши отбивала у нее всякую охоту заниматься этим делом дальше. От резкого запаха химреактивов у нее всегда болела голова. К тому же она хотела приблизить правду, а не исказить ее ретушью.

Под увеличительным стеклом пятно приобрело очертания. Это не был след от царапины или отраженный свет – там действительно что-то было.

Чья-то рука.

Туне вспомнила звуки, которые, как ей показалось, она слышала в доме, ощущение чего-то мерзкого и отталкивающего. Она потерла глаза, шумно сглотнула и вновь склонилась над лупой.

По части резкости «Лейку» трудно превзойти, в этом ее отец был прав.

Рука тянулась из подвального окошка к траве, на которую садился ворон.

Туне переворошила негативы, дрожащей рукой выбрала следующий снимок. Выдержка четырнадцать секунд, диафрагма восемь. Тьма стучала в ней, глотая секунды, глотая минуты, пока снимок плавал в фотопроявочной ванночке.

Солнце било прямо в щель подвального окна. Черная птица важно ступала по земле.

Руки уже не было.

Последние вечерние покупатели катили свои нагруженные тележки по парковке супермаркета «Ика Квантум» в Соллефтео. Пока что здесь было тихо, но это только пока: через час или два загремит несущаяся из гигантских колонок музыка, а асфальт усеют разбросанные пивные банки.

– Значит, вот где все происходит, – протянул Август, глядя на почти пустую парковку.

– Погоди, сам все увидишь.

Эйра доела лапшу быстрого приготовления и смяла картонную упаковку. Когда из-за пандемии все фестивали и вечерние посиделки в пабах отменили, молодежь принялась устраивать свои тусовки на пустых стоянках для машин и продолжила этим заниматься даже после снятия запрета. Сообщения о месте и времени сбора распространялись по соцсетям, порой собиралось до трехсот машин здесь или перед супермаркетом «Ика» в Крамфорсе. Использовалась также и площадь возле железнодорожной станции в Эрншельдсвике. В течение нескольких выходных Эйра только тем и занималась, что моталась с одной парковки на другую, чтобы обеспечить хоть какое-то подобие порядка на этих сборищах.

Она позвонила в дежурную часть и спросила, нет ли сведений о том, что встречу перенесли в другое место. Нет, ничего такого они не слышали.

– Но у нас тут произошла одна интересная штука, и как раз в паре миль от вас.

– Что там?

– Это в чаще леса в окрестностях Ундрома. Насколько я понял, туда довольно сложно проехать на машине, – дежурный скорее размышлял вслух, чем отдавал приказ. – Поэтому, наверное, будет лучше отправиться туда завтра с утра, при дневном свете, если там действительно что-то есть.

– Пока что мы стоим здесь и внимательно наблюдаем за тем, как персонал супермаркета собирает тележки.

– О’кей.

Эйра села в машину, продолжая слушать рассказ дежурного о том, что случилось. Звякнул телефон, и на экране появился маршрут.

– Куда едем? – спросил Август.

– В двадцати минутах езды отсюда есть один заброшенный дом.

– Звучит захватывающе, – произнес напарник и рассмеялся. – И что там? – Его взгляд и улыбка лучились задором, перед которым было просто невозможно устоять.

– Возможно, что ничего, – буркнула Эйра.

Когда Август служил здесь в прошлый раз, они, случалось, спали друг с другом, и не раз – обычный секс без любви и обязательств. Эйра не знала, на каком этапе находятся их отношения сейчас – осталось ли между ними что-то или все закончилось. От Августа никаких четких сигналов на этот счет не поступало. Она чересчур увлеклась мыслями о его теле, и ее охватило возбуждение, когда она свернула на восток, на дорогу вдоль реки. Эти руки, такие умелые и ловкие, без мозолей и шероховатостей, это тело, накачанное в спортзале и на беговой дорожке. Она вспомнила их неловкое прощание: поцелуй и «пока, всего хорошего». Никаких назойливых чувств, никаких сообщений на тему «люблю, скучаю».

– Возле Ундрома свернем налево, а дальше – к Ноласкугу, – сказала она, протягивая ему мобильный с картой местности на экране.

– Куда? – переспросил Август, ища по карте. – Здесь такого нет.

Эйра рассмеялась.

– Все время забываю, что ты у нас житель Стокгольма. Ноласкуг: «скуг» – лес, «нола» – от «норд», «север», северная часть леса – местное название, которого не сыщешь на карте.

– Здорово выбраться на природу, – произнес Август и, судя по всему, вполне искренне.

Последний свет фар от встречных машин пропал из виду, они оставили шоссе и углубились в дебри. Когда они проезжали через деревню, им попалось несколько фонарных столбов, но дальше дорога снова тонула во мраке – октябрь, месяц темных вечеров до тех пор, пока не выпадет снег и не начнется зима. Лишь то здесь то там светились дистанционно управляемые лампы дачников, призванные удержать грабителей на расстоянии.

Свет фар выхватил из тьмы дорожный указатель.

– «Оффе», – прочел Август. – И кому только в голову взбрело дать этому месту такое название? В смысле, кто захочет здесь жить?

– Там дальше есть Жертвенное озеро… – проговорила Эйра и покопалась в памяти в поисках нужной информации. Где-то здесь, возле Сонги, находится Жертвенный источник, куда народ совершал паломничества еще до принятия христианства и вплоть до двадцатого века. Но названия деревушек редко бывают говорящими, особенно в тех краях, чьи жители забрались так далеко, что даже их язык успел измениться. К примеру, она слышала, что название «Скадом» происходит от древней формы шведского слова «скугга» – «тень», похоже на английское «shadow» – получается что-то вроде «усадьба в тени», а Бринген происходит от древнего «брингур», что означает «высота». Эти названия напоминают нам об ушедших эпохах, о том, как по этим краям так долго странствовали люди, что успели придумать свои слова для той земли, где они пустили корни.

Дальний свет фар обесцвечивал ели, высившиеся по обеим сторонам дороги.

– Где-то здесь есть заросшая тракторная колея, – произнес Август, – но, очевидно, никакого указателя…

Он крикнул «стоп», и Эйра резко ударила по тормозам. В свете задних фонарей можно было различить торчащую из канавы траву и молодую поросль лиственных деревьев, которые нашептывали о том, что когда-то здесь была дорога.

– Здесь живут медведи, – проговорила она.

– Откуда ты знаешь?

– Просто знаю, и все.

Эйра вышла из машины и посветила карманным фонариком между елей. Сомнительно, что они смогут проехать здесь на машине. Чем дальше в лес, тем ýже тропы, а бывает, что они пропадают совсем. Не успеешь оглянуться, как предоставленный самому себе лес мгновенно возвращает себе власть и уничтожает следы пребывания человека.

Август шагал впереди, отводя ветви елей в сторону. Они шли уже минут пять, максимум десять, когда луч света наконец выхватил из тьмы дом, серый и обветшалый.

– Думаю, это здесь.

Подойдя поближе, Эйра решила, что строение, скорее всего, было покинуто людьми не так давно, лет пять, максимум десять назад – крыша все еще выглядела целой. В своей жизни она побывала во многих заброшенных домах и научилась читать следы упадка, как читают годовые кольца на спиле дерева. Зачастую дома начинают разрушаться еще до того, как последние жители покинули их стены – усталость стариков, ноги, больше не способные преодолевать ступени, чувство безысходности при мысли, что нет больше никого, кто захотел бы и дальше поддерживать порядок в доме. Последующие поколения предпочитали жить совсем в других местах.

Август встал на камень и заглянул в разбитое окно.

– Ну и местечко – там даже мебель осталась и изразцовая печь! Неужто людям невдомек, что эти вещи стоят денег? Как вообще можно уйти и все оставить?

Он рассуждал как школьник на экскурсии, словно забыв, зачем они здесь. Прежде чем взяться за дверную ручку, Эйра натянула резиновые перчатки.

– Скорее всего, кто-то просто решил здесь заночевать, – сказала она. – Если, конечно, это не ложная тревога.

– Ну, это не страшно, раз дом все равно пустует, – заметил Август. – Кстати, почему бы не отправлять сюда всех бездомных?

– Случается, что так и делают, – и Эйра подумала о недавно всплывших фактах, когда богатые стокгольмские коммуны вручали людям билет в один конец до Крамфорса, чтобы снизить число получающих социальное пособие.

Войдя внутрь, они замолчали. Посеревшие кружевные занавески на окнах, деревянные стулья и обеденный стол на четверых создавали впечатление, что жизнь прервалась на выдохе. В тишине был слышен только звук их шагов.

– Черт, – нервно выругался Август, когда одна из половиц проломилась под его тяжестью.

– Звонивший в полицию видел что-то в подвале. – Эйра посветила вокруг, чтобы понять, куда ведут двери. Открыла буфет: пустые банки из-под варенья, бутылки, смятый пакет муки. Перед кухней обнаружилась еще одна узенькая дверца. Она была заперта. Эйра огляделась в поисках крючка с подвешенным на нем ключом, выдвинула пару ящиков.

– Может, прежде чем ломать, заглянем туда снаружи?

Вымахавшая вокруг дома трава в одном месте была полностью вырвана. Перед подвальным окошком лежала голая, взрыхленная земля. Оконное стекло отсутствовало. Эйра опустилась на колени, просунула руку внутрь проема и медленно поводила фонариком по сторонам. Внутри оказалась куча всякого хлама, бочка из-под масла, сломанный стул, порванный тюк с изоляционным материалом, детская кроватка с бортиками. В углу – узелок тряпья и старое одеяло. Луч света скользнул дальше: подушки для стульев, разодранные мышами или тем, кто тут еще водится, штабеля пенопласта. Вид детской кроватки навеял на нее мысли о снах, которые когда-то кому-то в ней снились. Она успела подумать о ребенке, который здесь вырос, а потом покинул эти места, о том, что в каждом доме наподобие этого прошло чье-то детство.

А потом она увидела, или ей показалось, что увидела, какую-то неправильность.

Рука затекла от неудобного положения. Эйра осторожно вытянула ее, прилегла на землю и переложила фонарик в другую руку.

Самый дальний угол. Узелок тряпья с наброшенным поверх него одеялом, или что это там было.

– Август, иди-ка сюда. – Эйра поднялась, протянула напарнику фонарик и показала, куда светить. – Там что, кто-то лежит?

Она вздрогнула, когда Август гаркнул в подвал, что они из полиции.

– Никто не шевелится, – пожал он плечами.

– Пошли внутрь, – решила Эйра.

На то, чтобы сломать дверь, у них ушла четверть часа. Дверь была сколочена на совесть, с железным замком – таких сейчас не делают. Эйра ожидала обычных запахов земли и сырости, но вонь совсем иного сорта обрушилась на них, едва они начали спускаться по крутым ступеням подвала. Моча и фекалии. Ступив на пол, Август остановился, и Эйра ничего не могла разглядеть, кроме его спины, затылка и руки, направлявшей луч фонарика.

– Ах ты, черт!

Напарник сместился чуть в сторону, давая ей место рядом с собой. Груда тряпья валялась в углу, прямо рядом с лестницей. В ярком свете что-то блеснуло. Это оказалась часть лица, наполовину закрытая одеялом и завесой из спутанных волос. Один глаз пристально смотрел на Эйру и в то же время куда-то мимо, за пределы монолитных стен. Взгляд человека, покорившегося своей участи.

Эйра сделала два шага вперед.

Лицо человека выглядело впалым, даже истощенным. Из-под одеяла торчала нога. Было трудно определить, кому она принадлежит – мужчине или женщине.

– Бедняга, – пробормотал Август за ее спиной. Казалось, его сейчас стошнит: он крепко держался за перила и был бледен как полотно, хотя, возможно, это свет от карманного фонарика придавал его лицу такой эффект. – Думаешь, кто-то пришел сюда заночевать, уснул и больше не проснулся?

Когда они поднялись наверх, Эйра проверила дверь.

– В скважине нет ключа, – заметила она.

– Может, он в кармане у того, кто там лежит.

– Да, вполне возможно.

Она первой выбралась наружу, на свежий воздух. Август привалился спиной к руинам, которые когда-то были пекарней. Царил полный штиль, на чистом небе сияли звезды, а свет от луны, висевшей за лесом, струился между деревьями. На саму Эйру запахи, присутствовавшие на месте преступления, почти никогда не действовали. Она просто делала свою работу, методично и решительно, и лишь позже в ее душу прокрадывалось ощущение чего-то мерзкого и гнетущего и приходило понимание того, что здесь побывало зло – в людях, повсюду, а также осознание чужого горя и утраты, от которого ей со временем становилось все сложнее дистанцироваться.

В центре заросшего двора ей удалось поймать сигнал, всего две палочки, но этого хватило, чтобы дозвониться до дежурного.

– Нам придется остаться и подождать, пока кто-нибудь сюда не приедет, – сказала Эйра, закончив разговор, – А пока принесем из машины все необходимое и начнем вешать заградительную ленту.

Шурша и потрескивая, о чем-то нашептывала за стенами дома ночь. Эйра позволила себе недолго вздремнуть, сидя на полу старой комнаты. В темноте ей больше ничего не оставалось делать, кроме как предаваться размышлениям о человеке внизу.

Вместе с Августом они еще разок спустились в подвал и осторожно приподняли одеяло, обнажив нижнюю часть лица: по сильно отросшей, почти месячной щетине стало понятно, что перед ними мужчина. Человек лежал, скрючившись в позе зародыша, как будто он прилег, чтобы поспать там, где прежде теплилась жизнь, завернувшись в одеяло, разодранное каким-то зверем и служащее плохой защитой от холода.