Приговор при свечах / Judgment in candlelight

Владимир Арсентьев

Приговор при свечах. Judgment in candlelight

В оформлении обложки использовано фото автора «Жар-птица над Ангарой»

Переводчики: Анастасия Даур и Татьяна Аргунова

В авторской редакции

Художник Е.В. Пикалова

© Арсентьев В.А., 2023

© Пер. Даур А., Аргунова Т., 2023

© ООО «Издательство Родина», 2023

Владимир Арсентьев

Приговор при свечах

Посвящается памяти

Анатолия Васильевича Арсентьева

(1938–2007)

Введение

В «Жизни Арсеньева» Иван Алексеевич Бунин (1870–1953), лауреат Нобелевской премии по литературе, точно подметил душевное состояние брата главного героя романа – социалиста Георгия, задержанного в родительском доме и сопровождаемого жандармами «в Харьков, где было то подполье, за причастность к которому и был он арестован». При этом брат имел вид «арестантской обособленности и бесправности: он и сам хорошо понимал её, чувствовал всю свою униженность и неловко улыбался».

Замечательно, пишет Бунин, что в то самое утро, когда жандармы арестовали Георгия, доносчика убило деревом, которое по его распоряжению, рубили в саду.

На самом выезде из города высился необыкновенно огромный и необыкновенно скучный желтый дом, не имевший совершенно ничего общего ни с одним из доселе виденных мною домов. В нём было великое множество окон, и в каждом окне была железная решётка. Он был окружён высокой каменной стеной, а большие ворота в этой стене были наглухо заперты. И стоял за решёткой в одном из этих окон человек в кофте из серого сукна и в такой же бескозырке. С жёлтым пухлым лицом, на котором выражалось нечто такое сложное и тяжкое, что я ещё тоже отроду не видывал на человеческих лицах: смешение глубочайшей тоски, скорби, тупой покорности и вместе с тем какой-то страстной и мрачной мечты…

Конечно, мне объяснили, какой это был дом и кто был этот человек. Это от отца и матери узнал я о существовании на свете того особого сорта людей, которые называются острожниками, каторжниками, ворами, убийцами. Но ведь слишком скудно знание, приобретаемое нами за нашу личную краткую жизнь – есть другое, бесконечно более богатое, то, с которым мы рождаемся. Для тех чувств, которые возбудили во мне решётка и лицо этого человека, родительских объяснений было слишком мало: я сам почувствовал, сам угадал, при помощи своего собственного знания, особенную, жуткую душу его. Страшен был мужик, пробиравшийся по дубовым кустарникам в лощине, с топором за подпояской. Но то был разбойник, – я ни минуты не сомневался в этом, – то было нечто очень страшное, но и чарующее, сказочное. Этот же острожник, эта решётка…[1].

Гений Ивана Алексеевича Бунина «сам почувствовал, сам угадал, при помощи своего собственного знания, особенную, жуткую душу» заключённого, исследовав его арестантскую обособленность и бесправность с помощью собственных чувств, совести, интуиции и знания. Тогда как человеку современному с той же целью, скорее всего, наряду с перечисленными способами познания, потребуется жизненный опыт других людей, выживших в критических условиях своего существования. Знание, вытекающее из подобного опыта, может привести к собственному благополучию в силу мирного состояния души и гармонии. Такое состояние возникает при воздержании от соблазна и осуждения себе подобных, попавших в беду не всегда по своей воле. Интуиция проложит путь чувствам, следуя по которому разум откроет для себя правовую реальность, где созидателем мира человека является сам человек и наглухо запертые большие ворота в тюремной стене откроются сами, как это случилось некогда с автором и его арестантом.

Ощущая и познавая окружающую действительность, естественный человек пытается ради жизни реализовать свои естественные права, принадлежащие ему от рождения, о которых он не может не знать. Не только быть, но и жить человеком, вне которого право не существует. А вне права, по слову М. М. Сперанского (1772–1839), основателя российской юридической науки, – «действительно же свободных людей в России нет, кроме нищих и философов»[2]. Поэтому граф Сперанский, разработав и реализовав первое комплексное законодательство Сибири (1819–1822), затем впервые систематизировал и кодифицировал законодательство Российской империи.

Урожай от трудов Михаила Михайловича Сперанского наряду с отменой крепостного права гражданское общество России получило в 1864 году в виде судебной реформы, положившей правовые начала в судопроизводстве.

О праве человека быть не средством, а целью существования и деятельности государства, в котором идеалы свободы, равенства, справедливости составляют высшие принципы осуществления уголовного правосудия и обеспечивают спокойствие правового состояния гражданского общества, определяя всё наше поведение, – в этой книге.

Глава I

Истина никогда не торжествует без борьбы и препятствий

1.1. Особое мнение

Особое мнение судьи при коллегиальном рассмотрении уголовного дела в российском уголовном судопроизводстве не представляет уголовно-процессуальной ценности как таковой, поскольку не имеет процессуальной самостоятельности и не влечёт за собой правовых последствий. Поэтому остаётся редчайшим правовым явлением в отечественном уголовном процессе. Судья, оставшийся при особом мнении, обязан подписать приговор, вынесенный двумя другими судьями. Своё принципиальное несогласие с решением коллег судья вправе письменно изложить в совещательной комнате в виде отдельного документа, либо не позднее 5 суток со дня провозглашения приговора. При изложении своего особого мнения судья не вправе указывать в нём сведения о суждениях, имевших место при обсуждении и принятии судебного решения, о позиции отдельных судей, входивших в состав суда, или иным способом раскрывать тайну совещания судей.

Однако особое мнение судьи как феномен уголовного правосудия в своём культурологическом аспекте способно проявить родовые качества представителей интеллигенции, вовлечённых в правосудие. Например, такое демократическое качество как независимость судьи, чем и заслуживает внимание.

Так, не раскрывая охраняемую законом тайну совещания судей, исследуем несколько шире уголовно-процессуальных рамок, насколько это возможно, проблему личного мнения судьи, связанного с выполнением своих прямых обязанностей по осуществлению уголовного правосудия и возможность реализации своего выбора в реальных условиях уголовного судопроизводства.

Имея в виду, что с психологической точки зрения источником мышления человека являются его ощущения, поступающие через собственные органы чувств. Если судья сам не исследует доказательства непосредственно, то не получает ощущений, в связи с чем у него не возникает мышления. Отсутствие критического мышления лишает судью воли, как регулятора поведения и принятия решения. У него нет выбора, поскольку соотношение между явлениями и предметами окружающего мира ему не открывается. Следовательно, утрачивается возможность их преобразования и упраздняется компетенция судьи как исследователя. Возникает тип судьи – чиновника, для которого правосудный, то есть вступивший в законную силу оправдательный приговор в принципе становится невозможным, поскольку для этого требуется критическое отношение к обвинительной версии следственных органов, необходимым условием которого выступает свобода воли.

То есть речь идёт применительно к общим условиям или общему порядку судебного разбирательства, содержательной основой которого является судебное следствие, когда исследуются доказательства. Само доказывание виновности обвиняемых в преступлениях происходит в суде гласно, непосредственно и устно. В этом состязательном уголовном процессе задействуются культурные коды, в частности функции речи – коммуникативная в виде передачи информации другим людям и интеллектуальная как способ формирования и формулирования мыслей. В результате чего возникает понимание, достигаемое с помощью всего культурного комплекса выразительных средств. Описываемые гуманистически ориентированные идеалы представляются автору – почётному судье безусловной ценностью. В этом гуманистическом ключе естественного и позитивного права исследуются феномены уголовного правосудия, в том числе особое мнение.

Особое мнение судьи способно «смягчить» ответственность виновного в случае обжалования приговора, обратив на себя деятельное внимание вышестоящей судебной инстанции.

Особое мнение судьи строго ограничено в публичности и для общественности закрыто, поскольку «приоткрывает» тайну совещательной комнаты судей. При указанных в законе условиях особое мнение доступно исключительно представителям сторон в уголовном процессе в виде гарантии реализации их прав.

Особое мнение не расщепляет личность судьи, а свидетельствует о её нравственной цельности: как законопослушный гражданин судья, выполняя свой долг, участвует в правосудии и подписывает итоговый документ – приговор суда, а придя к иному существенному для исхода уголовного дела выводу, благодаря демократическим началам уголовного правосудия, выражает особое мнение.

Приведённые рассуждения в отношении особого мнения нашли своё подтверждение при конкретном практическом применении исследуемого правового положения.

Когда уголовное дело в отношении гражданина Клюева[3] оказалось в производстве судьи, организовавшего и руководившего его рассмотрением по существу предъявленного обвинения, уже истекали десятилетние сроки давности уголовного преследования Клюева. По делу ранее выносился обвинительный приговор, отмененный вышестоящей судебной инстанцией в середине 1990-х годов в связи с нарушением права на защиту.

В ХХI веке новый (в ряду многих по этому делу) состав суда, после получения председательствующим дела в своё производство, направил уголовное дело прокурору области для производства дополнительного расследования. Основанием послужило то, что уголовное дело по обвинению Клюева органами предварительного следствия прекращено за недоказанностью ещё 16 апреля 1999 года. Данный факт исключал уголовное преследование подсудимого и лишал суд возможности принять решение по существу дела без обращения уголовного дела к доследованию. Возможно, в связи с прекращением уголовного дела остались без исполнения органами предварительного расследования указания по этому делу областного суда, Верховного Суда Российской Федерации от 27 января 1997 года, а также Президиума Верховного Суда Российской Федерации от 6 августа 1997 года.

В результате чего дело имело многолетний затяжной, волокитный характер. Конкретное обоснование любого из всего двух возможных решений о (не)виновности представляло непреодолимую сложность весьма длительное время, в течение которого Клюев содержался под стражей в тюрьме. Арестант имел учёные степень и звание, будучи человеком науки и ни в чём предосудительном замечен не был. Был женат и воспитывал детей. После разлада с женой оказался надолго в тюремном заключении, но никаких компромиссов по поводу своей невиновности с органами следствия не допускал. Через пять лет семь месяцев и девять дней предварительного заключения Клюев добился в судебных инстанциях своего освобождения из-под стражи под залог.

Рассмотрев в закрытом судебном заседании уголовное дело по существу, областной суд в составе председательствующего судьи и двух народных заседателей признал Клюева виновным в совершении некоторых преступлений из инкриминируемых ему деяний. При этом ограничился наказанием, равным предварительному содержанию под стражей в тюрьме, освободив его от отбывания наказания в порядке пункта 2 части 6 статьи 302 УПК РФ[4].

Одновременно с этим председательствующий по делу – судья в порядке части 5 статьи 301 УПК РФ остался при своём особом мнении по постановленному приговору и письменно изложил его в совещательной комнате (исходя из запрета законодателя, содержание особого мнения не раскрывается).

Руководитель судебного заседания подписал приговор последним, что видно из подлинника приговора, который провозгласила в зале суда одна из двух других судей, участвовавших в рассмотрении уголовного дела.

Судебная коллегия по уголовным делам Верховного Суда Российской Федерации приговор областного суда изменила, исключив осуждение Клюева по эпизодам, по которым к тому времени (после вынесения приговора) истекли сроки давности и по эпизодам, по которым прокурор отказалась от обвинения за отсутствием события преступления, прекратив дело в этой части. В остальной части приговор оставлен без изменения, а кассационные жалобы Клюева без удовлетворения[5].

Так закончилась долголетняя и сложная, в то же время уникальная история этого уголовного дела и зрелая часть жизни и судьбы профессора Клюева, никак не ожидавшего особого мнения. Публично выразившего суду свою личную признательность и благодарность за принципиальное соблюдение его прав и свобод, особенно – презумпции невиновности.

Что касается особого мнения, то вступлением приговора в законную силу поставленная цель осуществления правосудия была достигнута. При всей своей процессуальной ничтожности особое мнение выразило должное, категорически противоречащее основному принципиальному выводу в приговоре как сущему. Вышестоящая судебная инстанция в составе трёх профессиональных судей Верховного Суда Российской Федерации высказала своё законное мнение, приведённое выше. При этом строгая законность судебной процедуры осуждения Клюева не вызвала никаких сомнений высокой инстанции, что и указано в соответствующем судебном решении.

В законодательной модели постановления приговора в совещательной комнате, при котором все вопросы разрешаются большинством голосов, председательствующий голосует последним. В крайне ограниченных процессуальных условиях мнение председательствующего, принципиально противоположное уже высказанному мнению двух других судей, становится особым мнением. Если не исполнять это законоположение, то коллегиальное рассмотрение уголовных дел теряет свой смысл. Когда судья, поступая иначе, становится законодателем по конкретному делу, то оказывается выше закона и тем самым отчуждается от правосудия.

Решение правовой проблемы законной возможности выражения судьёй своего личного мнения, отличного от мнения большинства судей по одному и тому же рассматриваемому этой судебной коллегией уголовному делу, востребовано обществом. Тем более в условиях государственного усиления начала диспозитивности, когда законодатель впервые в истории отечественного уголовного судопроизводства установил зависимость от позиции и волеизъявления сторон самой возможности судебного разбирательства и постановления судебного приговора.

Более того, актуальность темы вызвана новыми законоположениями, позволяющими сторонам в уголовном процессе ходатайствовать об ознакомлении с особым мнением судьи не только по поводу приговора суда первой инстанции, но и апелляционного приговора, который всегда постановляется коллегиально. Естественная потребность в примере вытекает из общего порядка передачи потомкам накопленного предками жизненного опыта, позволившего человеку выжить и сохранить культуру.

Как религиовед, автор не может не заметить, что особое мнение позволило судье реализовать свободу своей совести и письменной речью изложить свои убеждения, возникшие по результатам судебного рассмотрения уголовного дела.

1.2. Судья-контролёр

Другой случай личного мнения судьи – народного заседателя не развился в особое мнение, благодаря критическому мышлению и трудоёмкому способу его выражения в культуре спора.

Так, районный суд в составе председательствующего по делу – судьи и двух народных заседателей рассмотрел уголовное дело и вынес обвинительный приговор, вступивший в законную силу.

При рассмотрении дела одна из женщин – народных заседателей имела имплицитно настрой оправдательный, считала подсудимого невиновным и желала освобождения его из-под стражи. Вторая женщина – народный заседатель слушала дело внимательно и с пониманием относилась к действиям председательствующего по организации и руководству уголовным процессом. Председательствующий по делу каждое решение суда согласовывал с народными заседателями, совещался с ними и учитывал мнение каждой из них даже тогда, когда этого по закону прямо не требовалось, а оставлялось на усмотрение председательствующего в силу его процессуальных полномочий.

Более того, судья обращал внимание на все, имеющие значение для правильного разрешения уголовного дела обстоятельства не только участников судебного заседания со стороны защиты и обвинения, но и состав суда. Когда значимые для дела обстоятельства представлялись непонятными кому-либо из участников уголовного процесса, в первую очередь членам суда, председательствующий возвращался к дополнительному исследованию связанных с ними доказательств.

Постепенно перед судом открылась ясная и понятная картина содеянного подсудимым, который по этой причине перестал агрессивно отрицать свою вину, хотя и не признавал себя виновным.

Когда в процессе доказывания виновность подсудимого становилась очевидной, профессиональный судья изложил на бумаге проделанную судом работу и предложил заседателям ознакомиться с целью возможной критики и предложений по устранению в судебном заседании недостатков судебного следствия. При этом судья не торопил своих коллег и предоставил возможность спокойного и делового обсуждения текущих проблем судебного разбирательства, надеясь на их жизненный опыт и сознание своего гражданского долга по осуществлению правосудия, принятого ими на себя добровольно после оказанного им доверия общим собранием трудового коллектива по месту работы. Вообще, народные заседатели оказались лучшими представителями современного им общества. Такой вывод судья сделал, осуществляя совместно с ними правосудие в народном (районном), военном (гарнизонном) и областном (региональном) судах.

Народный заседатель, импонировавшая стороне защиты, но не давшая повод для своего отвода, тщательно изучив рукопись судьи, заявила, что она готова подписать этот текст, поскольку он соответствует действительности. А соответствовать действительности труд судьи мог только в одном случае, – когда содержал публично установленную судом по делу истину. Для особого мнения объективные основания отпали. В тот исторический период развития государства Российского уголовное правосудие отличалось традиционной непрерывностью и общими условиями судебного разбирательства. При которых суд в составе председательствующего по делу – судьи и двух народных заседателей был обязан принять все предусмотренные законом меры для всестороннего, полного и объективного исследования обстоятельств уголовного дела, выявить как уличающие, так и оправдывающие обвиняемого, а также смягчающие и отягчающие его ответственность обстоятельства.

На 1 апреля 1991 года народный судья имел в своём производстве одновременно 98 уголовных дел в общем порядке, которые не вмещались в сейфы судьи и секретаря судебного заседания. А также десятки гражданских дел и материалов из исправительной колонии, из специальной комендатуры для «химиков» – условно осужденных для работы на стройках народного хозяйства, из психиатрической больницы, поэтому свободного времени не имел и был перегружен работой.

…Подписывали законный, обоснованный и справедливый приговор в совещательной комнате, в которой суд не задержался. После провозглашения приговора на процедурный вопрос председательствующего осуждённый спокойно ответил, что приговор ему понятен. И от себя добавил, что с приговором он согласен.

Эмпирический путь познания заложен законодателем в конструкцию приговора и предполагает наполнение этого решения суда о невиновности или виновности подсудимого тем, что суд установил в судебном заседании, то есть новым знанием, соответствующим действительности. Между тем, копирование предположений органов дознания или следствия выходит за рамки законоположения о судебном приговоре, упраздняя правосудие. На этот случай правовая система защиты от обвинения в целом и презумпция невиновности в частности содержат дополнительную гарантию прав человека в уголовном процессе в виде особого мнения судьи, которое может быть использовано при обжаловании приговора вплоть до высшего судебного органа государства и Президента России, осуществляющего помилование.

1.3. Расстрел рабочих

Третий случай повлиял на персональный состав выездной сессии областного суда. Председательствующий – судья назначил рассмотрение уголовного дела о расстреле рабочих, как писала местная газета, двумя коренными жителями, – в районном центре. По списку народных заседателей областного суда в этом посёлке могли быть таковыми всего две женщины. Когда заседателей известили о деле, одна из них отказалась от участия в составе суда, мотивируя своими религиозными убеждениями. И это не был самоотвод, регламентированный уголовно-процессуальным законом. Поэтому в командировку поехали судья, народный заседатель и секретарь судебного заседания. Второй заседатель присоединилась к ним уже в районном суде, где и произошло рассмотрение уголовного дела.

Несмотря на то, что племянник брал всю вину на себя, а его дядя отрицал своё личное участие в убийстве, суд установил виновность каждого из них в убийстве гражданина К. и покушении на убийство гражданина С.

При этом судом установлено, что в ночное время вооружённые подсудимые ворвались в дом, где отдыхали пять человек, в том числе хозяин дома. Дядя из охотничьего карабина, а его племянник из снайперской винтовки открыли стрельбу, убив в упор К. и тяжело ранив С., который успел отвести упершийся в грудь ствол винтовки. После чего убийцы были обезоружены мужчинами, рисковавшими жизнью и находившимися в зоне обстрела, и переданы прибывшим по их вызову сотрудникам милиции. Эти героические мужчины немедля организовали доставку своего истекавшего кровью тяжелораненого товарища в больницу, где врачи спасли ему жизнь.

Невинно пострадавшие наёмные рабочие никакого отношения к убийцам не имели. Оба преданных суду человека были осуждены к длительным срокам лишения свободы[6]. Дядя умер в пересыльной тюрьме[7]. До того, как стать убийцей, в голодное время года он кормил в своей деревне одиноких, больных и неимущих людей, нуждавшихся в помощи. Он был внушительных размеров и клетка давила его, поэтому председательствующий разрешил ему давать показания, отвечать на вопросы и заявлять ходатайства сидя. Хотя узкая скамья подсудимых, ограниченная стеной и решёткой, была неудобной для этого великана. Отвечая на вопросы приезжего народного заседателя, он называл её бабушкой. В той местности такое обращение было приветливым и мягким. Член суда, к которой он так обращался, давно была на пенсии и не сердилась, но вопросов к этому подсудимому больше не имела. Эта добрая женщина значительную часть своей жизни отработала прокурором и по своей профессиональной привычке задавала вопросы «не в бровь, а в глаз». По совместительству она преподавала мудрость в государственном университете будущим юристам.

Три дня судебная коллегия по уголовным делам областного суда рассматривала это дело при большом стечении народа, отчего единственный в здании зал судебного заседания не вмещал желающих. Все три местных адвоката защищали двоих подсудимых. В ходе процесса один из адвокатов неожиданно пропал. Найти его вызвался добросовестный коллега, который до своей адвокатской практики работал начальником уголовного розыска в большом городе, а в недалёком будущем стал судьёй. Оказалось, что исчезнувший адвокат в обеденный перерыв пошёл в свой огород подкопать картофель, чтобы утолить голод. За этим делом между грядок на него напал сон. Осень только начиналась, в полдень солнце согрело людей и землю. А в ночной тишине, когда судья в холодном номере поселковой гостиницы работал над проектом приговора, слышался только бубен шамана…

В один из трёх дней судья видел женщину – народного заседателя, отказавшуюся от участия в деле в качестве судьи. Вид она имела монашеский. По священным канонам монахи не должны иметь своего мнения, тем более – особого. А при постановлении приговора в совещательной комнате, судья не вправе воздержаться от голосования. Выбор оказался верным, поскольку в правилах, которым она следовала, закрепились традиции духовности. Эта женщина содействовала правосудию, а не препятствовала его осуществлению.

Итак, изложенный многолетний правосудный опыт при комплексном культурологическом и юридическом подходе позволяет автору сформулировать своё понимание особого мнения, как:

правовой возможности реализации свободы совести (убеждений) судьи при коллегиальном рассмотрении уголовного дела;