Полуночный прилив

– Откуда мне знать? Теперь слушай, что я скажу, Сушняк: если ты намерен прятаться в моей тени, тебе придется научиться молчать. Понял? Не открывать рта, пока я сам не заговорю с тобой. Все подмечать, но молча.

«Но вначале, раб, ты должен мне кое в чем помочь».

Удинаас вздохнул. Почти вся местная знать находилась сейчас на похоронах убитого рыбака. Там же была и горстка его соплеменников-бенедов. В деревне оставались лишь караульные. В такие моменты духи и призраки Тени обычно смелели и носились между домами и вдоль крепостных стен.

Удинаас часто размышлял, почему так происходит, но так и не находил объяснения. Теперь, если только Сушняк не врет, он получил ответ. Снующие призраки – вовсе не духи предков тисте эдур. Это плененные духи убитых тисте анди. Летерийцу вспомнилось, как страстно и отчаянно он мечтал о союзниках…

– Так чего ты хочешь от меня, Сушняк?

«Пока в эти места не пришло море, Хасанский залив был озером. На запад и на юг от него простиралась обширная равнина. Там-то и были убиты последние из моих соплеменников. Иди по берегу, раб. Двигайся к югу. Где-то тут должно было остаться кое-что, что принадлежало мне. Нам нужно это найти».

Удинаас поднялся, отряхнув песок со штанов из грубой шерсти, и огляделся по сторонам. Три рабыни стирали белье. В заливе виднелась одинокая рыбачья лодка, но она отошла на приличное расстояние от берега.

– И как далеко идти?

«Это совсем рядом».

– Мне запрещено выходить на берег залива. Если кто-нибудь заметит, меня убьют на месте.

«Я же сказал тебе, раб: недалеко».

– Перестань называть меня рабом. Мое имя – Удинаас.

«Никак в тебе взыграла гордость?»

– Я больше чем раб, и ты это прекрасно знаешь, Сушняк.

«Однако ты должен вести себя так, словно бы ничего не изменилось. И рабом я тебя зову, чтобы ты не забывал об этом. Если твой обман раскроется, тисте эдур не остановятся ни перед чем, только бы узнать, что именно ты от них прячешь. Ты познаешь такую боль, что мне от одной лишь мысли об этом делается жутко».

– Довольно меня пугать!

Удинаас зашагал к берегу. Позади тянулась длинная, жутковатого вида тень.

На береговых камнях лежал толстый слой песка, нанесенного прибоем. Кромку воды окаймляли пряди водорослей вперемешку с тиной и морским сором. За песчаным барьером начиналось углубление, заполненное галькой и камешками покрупнее.

– Где искать? – спросил летериец.

«Среди камней. Пройди еще немного… шага два. Нет, три. Да, это здесь».

Удинаас наклонил голову, глядя себе под ноги…

– Что-то я ничего не вижу.

«Копай. Не тут, левее. Отодвинь те камни… А теперь еще и вот этот. Копай… Глубже. Ну, давай вытаскивай».

Обыкновенный кусок камня, только заостренный с одного конца… Хотя вроде бы нет. Не камень, а что-то железное, успевшее покрыться наслоениями.

– Что это такое?

«А это, раб, наконечник стрелы. Сотни тысяч лет продвигался он к этому берегу. Чего только за это время не происходило! То прилив изменится, то ураган налетит совсем с другой стороны».

– Сотни тысяч лет? Да никакое железо столько не выдержит.

«Простое железо, не закаленное магией, давно бы рассыпалось в прах. Но перед тобой совсем иной металл, раб. Он не желает подчиняться врагам. Ты счистишь с наконечника все чуждое, а потом оживишь его».

– Зачем?

«На то у меня есть причины, раб».

Услышанное вовсе не обрадовало Удинааса, и тем не менее он убрал окаменевший наконечник в сумку. После чего спешно вернулся к оставленным сетям.

– Я не собираюсь быть рукой твоего возмездия, – пробормотал он, вновь берясь за работу.

Из камней донесся громкий смех Сушняка.

Над низиной стлался дым. Его струи цеплялись за темные верхушки деревьев и постепенно таяли.

– Похороны, – сказал Бинадас.

Серена Педак молча кивнула. Бурь в последние дни не было, да и пожар в мокром от дождя лесу вряд ли мог вспыхнуть. Тисте эдур сооружали нечто вроде могильника, который обкладывали со всех сторон, превращая его в погребальный костер. Покрытый монетами труп прожаривался, словно глиняная фигурка. Камни могильника раскалялись докрасна. Среди языков пламени плясали духи Тени, устремляясь вверх вместе с дымом. Завершив ритуал, люди уходили, а призраки еще долго витали над местом сожжения.

Серена вытащила кинжал и принялась счищать с сапог комки налипшей глины. В этой части горного хребта погоду определяли ветры с моря, принося нескончаемые дожди и окутывая местность пеленой тумана. Вся одежда на женщине разбухла от влаги. За утро тяжелые повозки трижды кренились, угрожая опрокинуться. Одному нереку это стоило жизни: несчастный попал под колесо, и железный обод сплющил его.

Закончив чистить сапоги, аквитор обтерла узкое лезвие кинжала и убрала оружие в ножны.

Настроение у всех было мрачное. За минувшие два дня ни Бурук Бледный, ни три его наложницы-полукровки ни разу не высовывали носа из повозки. Однако спуск завершился. Впереди лежала довольно ровная местность, простиравшаяся до самой деревни Ханнана Мосага.

Бинадас следил, как последняя повозка съезжает со склона. Серена видела, какое нетерпение овладело тисте эдур. Как-никак в его деревне кто-то умер, и это не могло не беспокоить Бинадаса. Халл Беддикт оставался внешне абсолютно невозмутимым. Он погрузился глубоко в себя, словно бы приберегая силы на будущее. Возможно, он вел скрытую битву с самим собой, пытаясь удержать пошатнувшуюся решимость. Раньше Серена без труда определяла, в каком Халл настроении, но сейчас утратила способность. Суровое выражение, не сходившее с его лица, за столь долгое время вполне могло превратиться в маску.

– Послушай, Бинадас, нерекам требуется отдых, – сказала аквитор. – Все трудные места дороги мы уже миновали. Тебе незачем тратить время, оставаясь с нами. Возвращайся к соплеменникам.

Он недоверчиво прищурился.

Говорить что-либо еще было ни к чему: тисте эдур все равно истолкует ее слова по-своему.

– Серена права, – вмешался Халл. – Мы не хотим тебя задерживать, Бинадас.

– Ладно, пусть будет так. Я сообщу Ханнану Мосагу, что вы скоро появитесь.

Повернувшись, тисте эдур быстро зашагал по дороге и вскоре исчез за деревьями.

– Видела? – спросил ее Халл.

– Я заметила лишь противоборство долга и желаний, – ответила Серена, отворачиваясь от него.

– Значит, ты предпочла увидеть только то, что хочешь видеть.

Женщина устало пожала плечами, словно бы этот разговор происходил у них уже не впервые.

– Как и все мы, Халл.

– Но так не должно быть, аквитор, – сказал он, подойдя поближе, – это неправильно.

«Редкие минуты искренности? С чего бы вдруг?»

– А как, по-твоему, мне следовало ответить? Мы будто солдаты: прячемся за стенами крепостей, которые сами же построили. Ты поступишь так, как считаешь нужным. Только и всего, Халл.

– А ты, Серена Педак? Какой путь ожидает тебя?

«Всегда один и тот же».

– Тисте эдур отличаются от других народов. Они будут тебя слушать, но это вовсе не значит, Халл, что они пойдут за тобой.

– Я не лелею никаких надежд, Серена. В сердце моем только страхи… Пора двигаться дальше.

Нереки сидели возле повозок: кто на корточках, кто прямо на земле. И снова от их разгоряченных тел валил пар. И опять они безучастно глядели по сторонам. Наспех вырытая могила для сородича, столь же торопливо забросанная глиной вперемешку с камнями и ветками, не слишком волновала их, словно была всего лишь частью пейзажа.

«Это как же нужно унижать народ, убивая в нем живую душу, чтобы сделать его таким? А может, все куда проще? Вырви у народа корни, и покатится он вниз по жизненному склону».

Летерийцы верили в холодные истины. В вечную необходимость действовать. Многие и не мыслили для себя иного существования, а те, кто мыслил, зачастую не могли отойти в сторону от сокрушительной лавины, называемой «поступательным движением вперед». Различие между жизнью и смертью определялось нескончаемой борьбой за более выгодное место внутри лавины. Сострадание к чужим бедам было непозволительной роскошью. Точно так же, попадая в беду, никто не ждал сострадания от других.

«В страшные времена мы живем, – подумала Серена. – Хотя, наверное, каждое время по-своему страшно».

Снова начал моросить дождь.

За горами, через которые они с таким трудом перебрались, далеко на юге, сейчас вовсю плелись нити заговора против тисте эдур. Аквитор подозревала, что жизнь Халла Беддикта висит на волоске. В Летерасе больше не намерены терпеть угрозу, которую он представляет для государства. Благородный защитник им же обманутых племен ныне воспринимался как изменник и враг короля. А ирония судьбы заключалась в том, что в данный момент цели Халла Беддикта и летерийского монарха совпадали. Оба стремились к войне, только вот победа виделась им по-разному.

Увы, Халл почти не обладал необходимой проницательностью, чтобы если уж не победить в этой игре, то хотя бы остаться живым. А Серена начала сомневаться, ринется ли она в случае чего на его защиту.

Из повозки Бурука раздался требовательный крик торговца. Нереки устало поднимались на ноги. Женщина поплотнее запахнула плащ, рассматривая дорогу. Она слышала шаги Халла, но не обернулась.

– В каком храме ты училась? – вдруг спросил он.

«Да уж, сейчас самое подходящее время и место задавать такие вопросы!» – усмехнулась про себя аквитор.

– В Турласе. «Тайные сестры Пустого Трона» – так это тогда называлось.

– Я помню этот храм. Он напротив Малого канала. А какой ты была в детстве, Серена?

– Думаю, мысленно ты уже нарисовал красочный портрет девчонки.

Краешком глаза она заметила, как Халл кивнул.

– Да. Искренняя. Жадная до знаний. Склонная к непредсказуемым выходкам.

– У наставниц были специальные книги, куда заносили имена особо отличившихся учениц. Мое там попадалось на каждой странице. Я побила все рекорды: двести семьдесят одно наказание за год! Неудивительно, что холодный темный карцер был мне куда привычнее кельи. А через несколько лет меня обвинили в соблазнении жреца. Он был из другого храма, а к нам приходил проводить занятия. Можешь не спрашивать: да, я была виновата. Но жрец решил меня защитить и всю вину взял на себя. Его отлучили. Позже я узнала, что бедняга покончил с собой. Если бы к тому времени я еще оставалась невинной, то немедленно рассталась бы с девственностью.

Халл обогнул Серену и встал перед нею, глядя прямо в глаза. Мимо, громыхая, катилась первая повозка. Женщине поневоле пришлось выдержать этот взгляд.

– Что, Халл Беддикт, ты потрясен? – криво улыбнувшись, спросила она.

– Подо мною прямо лед проломился.

Серена едва не рассердилась. Только потом до нее дошло, что это шутка. Халл насмехался над самим собой.

– Мы не рождаемся невинными. Скорее… наивными, что ли.

– Не имеющими четких ориентиров.

– Только в раннем детстве. А стоит внешнему миру проникнуть внутрь, и в душе вспыхивает жестокая война. Точно так же мы не рождаемся и с умением сострадать. Но вместо этого нас учат делать подобающее лицо и прятаться за хорошими манерами.

– Наверное, ты слишком рано поняла, что ведешь эту войну.

– Может показаться, что я сражалась с начальством и установленными в храме порядками. Нет. На самом деле я воевала против детства. Я рано поняла, насколько жалки устремления большинства взрослых. Они легко прощали нас, и знаешь почему? Да потому, что им было наплевать на нас. От всего этого мне было тошно.

– Тебя ранила несправедливость?

– Ребенок всегда понимает несправедливость по-своему. Меня убивало другое. Лет в десять я вдруг осознала, что, когда повзрослею, ничего не изменится. Просто из одного безрадостного мира я перейду в другой… Слушай, а почему мы говорим обо всем этом?

– Я давно еще хотел тебя спросить, но все как-то случая не подворачивалось. Думаю, у меня затянулось детство. Я ведь и в те дни оставался ребенком. Смотрел на внешний мир изнутри.

Серена наморщила лоб, но промолчала. Тем не менее Халл истолковал все верно.

– В чем-то ты, возможно, права, очень даже права. Но только не в том, что касается тисте эдур.

Мимо прогрохотала вторая повозка.

– А ты уверен в своей правоте, Халл? Тебе не нравится, что я вижу, куда тебя несет? Тисте эдур – всего лишь меч. А рука твоя, Халл. И где же здесь сострадание?

– Ты ошибаешься, Серена. Я намерен сам быть мечом.

Ее обдало холодом.

– Каким образом? – поежившись, спросила женщина.

Халл покачал головой:

– Я не могу тебе доверять, Серена. Так что придется подождать, как и всем остальным. Одно только скажу: не надо прикрывать меня с тыла. Очень прошу.

«Я не могу тебе доверять». Эти слова больно резанули по ее душе. С другой стороны, доверие ведь должно быть взаимным.

Рядом остановилась третья повозка. В окошке показалось опухшее лицо Бурука.

– И это называется сопровождение? Темнеет, а где факелы? Не хватало нам еще на ночь глядя сбиться с дороги и заплутать в лесу! Что, старая любовь не ржавеет? Никак угадал: Серена, да на тебе просто лица нет. Вот оно, проклятие любви! Ах ты, бедняжка, у меня прямо сердце кровью обливается.

– Хватит паясничать, Бурук, – сказала Серена.

Тыльной стороной ладони она смахнула с лица дождевые капли и шагнула вперед, даже не взглянув на Халла. Нереки расступились, пропуская аквитора.

По обеим сторонам дороги росли черные деревья – свидетельство того, что земли принадлежат тисте эдур. Деревья эти были посажены давно. Их ветви успели сплестись над дорогой, образовав темный полог, где всегда царил сумрак. Здесь в изобилии обитали духи Тени. Они, словно насекомые, гнездились в каждом дупле и в каждой щели. Призраки не таились. Они вовсю глазели на приближающуюся летерийку и на тех, кто двигался следом за ней.

Серена уже не впервые проходила через эти места. Но на этот раз духов было столько, что над дорогой висела пелена черного тумана. Женщина замедлила шаг.

Позади слышались стоны и вопли нереков. Повозки катились все медленнее, а затем и вовсе остановились.

– Они выставили целую армию, – шепнул Серене подошедший Халл.

В его голосе ощущалось мрачное удовлетворение.

– А это действительно предки тисте эдур?

– Конечно. Кем еще они могут быть?

Женщина решительно тряхнула головой:

– Халл, поговори с нереками. Тебя они послушают. Убеди их идти дальше. Осталось всего два дня, а потом…

Она не договорила. На дороге стоял воин. Высокий, как все тисте эдур. Его кожа была цвета отбеленного полотна, а по скуластым щекам тянулись темные полосы, словно кто-то провел по ним окровавленными пальцами. Приглядевшись, Серена поняла: это не человек, а призрак воина. Его красные глаза были мертвы. Сгнившие доспехи покрывала плесень. На поясе, по бокам, болтались пустые ножны.

Остальные призраки сгрудились у его ног, словно он был их богом, которому они торопились поклониться.

Дверь повозки со скрипом открылась. Оттуда выбрался закутанный в покрывало Бурук и, шатаясь, побрел к Серене. Край покрывала цеплялся за камешки, увлекая их с собой.

– Курган и Корень! – прошипел торговец. – Черепки не солгали!

Аквитор шагнула вперед.

– Не двигайся! – крикнул Халл, хватая ее за руку.

– Предлагаешь торчать тут вечно, пока этот тип не соизволит освободить дорогу? – огрызнулась она. – Может, нам ему еще в ножки поклониться?

С этими словами Серена вырвалась и сделала еще один шаг.

На самом деле, несмотря на столь храброе заявление, женщина изрядно испугалась. Ее вера в духов и призраков всегда была какой-то половинчатой. Они жили в детских сказках, в легендах. Время от времени по Летерасу прокатывались слухи о бесчинствах привидений, но простым людям не втолкуешь, что чаще всего за всем этим стояли самые обычные жулики и грабители. Для Серены духи скорее были сочетанием интуиции и воображения; не столько реальностью, сколько символом.

И потом, если призраки все-таки существуют, они и выглядеть должны соответствующим образом. Неясные очертания, лишь условно напоминающие человеческую фигуру, размытые лица. Что-то вроде струек дыма: были – и через мгновение растаяли.

Однако древний воин, стоявший в нескольких шагах от них, выглядел вполне осязаемым. Четко очерченное, хотя и бледное лицо. И вполне осмысленные глаза, которые сквозь налет плесени живо следили за приближающейся Сереной. Казалось, незнакомец только что выбрался из могильного кургана. Представитель расы тисте, но явно не тисте эдур.

– Когда-то по этой дороге полз дракон, – произнес он на языке тисте анди. – Леса тут в те времена не было. Сплошное разрушение. Взрыхленная земля, политая кровью. И дороги тоже не было. Ее проделал дракон. Вы это ощущаете, смертные? Под вашими ногами – память. Она раздвигает корни и заставляет сгибаться древесные ветви. – Призрачный воин оглянулся назад. – Тут недавно пробегал тисте эдур. Ничего не видел, ни о чем не задумывался. Соплеменник того, кто предал меня. Но… сам он невиновен. – Призрак вновь повернулся к Серене. – А вот про тебя, смертная, этого не скажешь. Согласна?

Оторопевшая женщина молчала.

– В чем ты ее обвиняешь, призрак? – поинтересовался Халл Беддикт.

– В тысячах… нет, в тысячах тысяч злодеяний. Ее. Тебя. Ваших соплеменников. Боги – ничто. Демоны глупее детей. Любой Взошедший – неуклюжий лицедей. Вот каковы все они в сравнении с вами. И знаешь, о чем я задумался? Неужели так было и будет всегда? Когда наступает время цветения, бесчестье прячется в лепестках цветка. В сочных плодах таятся семена тления. По сравнению с вами все мы – ничто!

– Что тебе надо? – снова спросил Халл.

Теснившиеся у ног воина призраки разлетелись в разные стороны и попрятались между деревьев. Но к его истрепанным сапогам прибило новую волну тварей. Теперь дорога кишела мышами. Они ползли в несколько слоев, подбираясь к Серене. Живая река, состоящая из черных и бурых пятен. Кто собрал этих существ, кто подчинил их своей воле, непонятной и неведомой?

Тут были тысячи, десятки тысяч крошечных комочков, каждого по отдельности даже и не заметишь, как раздавил. Но живая река наводила ужас. Мыши заполнили собой все пространство дороги.

– Земля поколеблена, – промолвил призрачный воин. – Ни дерева вокруг. Сплошные трупы. Эти твари кормятся мертвечиной. Они легион Худа. Мерзостный прибой смерти. А с виду – такие слабенькие, кроткие, безобидные. – Он содрогнулся. – Мне от вас ничего не нужно. Все путешествия имели начало. Думаете, на вашем пути не было рытвин и ям?

– Мы не слепцы, чтобы не замечать очевидного, – ответила ему Серена. Она стряхивала карабкающихся по сапогам мышей и боялась только одного: поддаться панике и с криком броситься куда глаза глядят. – Если ты не можешь или не желаешь очистить дорогу, нам не остается ничего иного…

– Кроме как умерщвлять их тысячами, – досказал призрак. – И вы возьмете на себя их гибель? Ради чего? Чтобы было удобно двигаться вперед?

– А что прикажешь делать с твоими тварями?

– С моими? Нет, смертная, они не мои. Но из моего времени. Из того далекого времени, когда они безраздельно господствовали в этих краях. Маленькие правители, властвующие над прахом, оставшимся от нас. В моем духе им мнится обещание.

– Может, и мы должны видеть в тебе то же самое? – угрюмо осведомился Халл.

Призрак начал тускнеть.

– Если вам так угодно, – едва слышно донесся до них насмешливый ответ. – Может, я ошибся и обещание они увидели в вас.

И с этими словами древний воин растаял в воздухе.

Мыши разбегались в разные стороны, словно та же неведомая сила теперь повелела им очистить дорогу. Черные и бурые комочки исчезали среди корней, пожухлой травы и просто растворялись в сумраке. Еще через мгновение от них осталось одно лишь воспоминание.

– Что ты имел в виду, сказав, что черепки не солгали? – накинулась на Бурука Серена. – Курган и Корень принадлежат Обители Азатов. Значит, прежде чем отправиться в путь, ты побывал на сеансе гадания. Еще там, в Трейте. Или станешь отпираться?

Бурук старался не смотреть на нее. Его лицо блестело от пота.

– Обители пробуждаются. Все разом.

– Кто это был? – обратился к нему Халл Беддикт.

– Не знаю, – отрезал торговец и отвернулся. – Какая тебе разница? Развороши землю, и оттуда обязательно что-нибудь да полезет. Седьмое завершение уже совсем близко. Боюсь только, оно будет совсем не таким, как нам рассказывали. Рождение империи? Допустим. Но кто станет ею править? Пророчество туманно, и в этом заключается его главная опасность… Дорога свободна. Нечего тут торчать.

И Бурук вернулся в повозку.

– Как прикажешь это понимать? – спросил Халл.

– Пророчества никогда не дают ясного ответа. Они как черепки: каждый видит то, что хочет увидеть.

Пережитый ужас наполнил ее горло чем-то кислым. В руках и ногах ощущалась противная слабость. Серена развязала тесемки и сняла шлем. Моросящий дождик был холодным, даже ледяным. Женщина закрыла глаза.

«Я не в силах спасти его. Я никого не могу спасти».

Халл Беддикт между тем вполголоса говорил с нереками.

Усилием воли Серена заставила себя собраться. Отправила шлем в заплечный мешок, чтобы не мешал.

Движение возобновилось. Стонали и скрипели повозки, натужно дышали взмыленные нереки. Туман, плававший в застывшем воздухе, казался дыханием уставшего бога.

«Еще два дня. А потом все закончится».

Впереди, невидимая для путников, с тропы вспорхнула сова. Темные крылья бесшумно подняли ее в воздух. Когти и клюв птицы были густо измазаны кровью.

Охотник не спрашивает, откуда взялась добыча, даже если она появилась неожиданно. Охотнику нет никакого дела до страха жертв.

Сова была равнодушна к участи мышей, которых поймала. А белую ворону, что следовала за нею, точно так же совершенно не заботила судьба самой совы.

Переменившийся ветер нес дым догорающего погребального костра в сторону деревни. Костер горел весь день и всю ночь, и, когда на следующее утро Трулль Сенгар вышел из дому, в воздухе стлался горьковатый туман.

Такая же горечь осталась в его душе после посещения Кашанской впадины. Увы, никакая магия не смогла бы вернуть Трулля в прежний мир и стереть из памяти откровения, услышанные от Фэра. Насколько легче ему жилось без всех этих тайн. А теперь даже знакомые лица воспринимались по-другому. В особенности лица женщин. Что знали его соплеменницы? Насколько велик и коварен был их обман? Наконец, какова сила их противостояния Ханнану Мосагу? И скольких воинов посвятил король-колдун в свои честолюбивые замыслы?

По возвращении домой Фэр, Трулль и Рулад больше не говорили о ночном путешествии, даже между собой. Ханнан Мосаг явно счел бы их поход в Кашанскую впадину изменой, да и отец тоже. Но череп убитого дракона умел хранить тайны. А братья Сенгар уже готовились к другому походу. Во все деревни, через которые пролегал их путь, король заблаговременно разослал духов-гонцов, повелев приготовить шестерым путникам необходимые запасы пищи, чтобы им не пришлось обременять себя поклажей.

Рабы волокли через мост повозку, доверху нагруженную новеньким оружием. Из связок торчали железные наконечники копий. Древки почти наполовину были окованы медью. Рядом – поставленные крест-накрест мечи с широкими рукоятками и в ладных ножнах из вываренной кожи. Тут же – алебарды, которыми так удобно выволакивать из седла всадников. Кроме хиротского оружия, Трулль заметил арапайские метательные топоры и широкие мерудские тесаки.

Деревенские кузницы вновь неумолчно выстукивали песнь войны.

В сопровождении рабов к повозке подошли Фэр и Рулад. Старший брат объяснял слугам, в каком порядке размещать оружие в хранилище.

– Не нужно ли тебе еще копье про запас? – полушутя спросил Рулад у приближающегося Трулля.

– Нет, Рулад. Мне вполне достаточно одного. Я смотрю, наши кузнецы стали делать оружие других племен.

– Да, и так по всем деревням. Приказ короля-колдуна. Теперь каждый воин должен владеть любым оружием.

– А ты что думаешь по этому поводу, брат? – обратился Трулль к Фэру. – Будешь учить хиротских воинов сражаться топорами и тесаками?

– Раньше я учил наших соплеменников защищаться от них. Но король-колдун решил создать настоящую армию, как у летерийцев. Наши воины должны уметь сражаться любым оружием, но у каждого отряда будет свое основное. Прежде я был главным оружейником хиротов. Теперь Ханнан Мосаг сделал меня главным оружейником всех тисте эдур.

– И ты возглавишь новую армию?

– Если грянет война, то да. Поведу наши отряды в бой.

– Великая честь для рода Сенгаров, – сказал Рулад.

В его словах уже не было ни былого восторга, ни прежней горячности.

«Это нам награда за Кашанскую впадину», – невольно подумал Трулль, глядя на младшего брата.

– Бинадас вернулся на рассвете, – сообщил Фэр. – Один день отдохнет. А потом – выступаем.