Дремучее сердце

– Если кому расскажешь – придушу в этом же овраге. – То ли показалось то ли послышалось в её правое ухо, когда его губы задержались рядом, случайно задев мочку.

– Придушить успеешь. А что ты сейчас делаешь? – Не открывая глаз, прошептали губы, казалось, сами, без её ведома.

– Что просила, то и делаю. Не поздно остановиться ещё. Стоп и расходимся? – Артур отнял руки и отстранился.

– Нет-нет. Извини. Молчу.

– Так ты молчи тогда так, чтоб я слышал. Еще один вопрос – на том и закончим. Поняла?

Альбина молча кивнула. Верёвка, спустя минуту, зашевелилась вновь. Сделав круг, повторила свой ход к правой подмышке и по груди – к левой. Запах корицы сбивал с толку, унося то ли к яблочной шарлотке в ресторан русской кухни, то ли в новый год, под елку с яблоками и мандаринами. Он обошел её спереди. Верёвка и его руки продолжали хоровод вокруг, обозначая грудь всё четче, сдавливая сверху, снизу, затормозив, стали медленно стягиваться спереди, сводя лопатки и заставляя чуть наклоняться вперед, почти касаясь лбом его широкой груди. Судя по исходящему жару, ватник он снял. Одновременно с затянутым под грудью узлом где-то совсем рядом, над головой, или в голове, щелкнуло, словно в замочной скважине. Артур завел её руки назад, верёвка с легким шуршанием стала ложиться на запястья, локти, выше к плечам. По кругу, опять сзади. Мерное шуршание, запах корицы, ветер, тщетно пытающийся охладить вдруг ставшую горячей кожу на лице. По кругу, сзади, шуршание. Узлы стягивались всё плотнее – по-хозяйски, бесцеремонно. Его дыхание уносилось всё дальше, а ветер постепенно сладко сдавливал живот и голову.

* * *

– Привет, привет, и долго ты тут висишь, на засохшей ветке?

– Да с осени. Как зима пришла, так я тут и застыла.

То ли журчащие, то ли звенящие голоса донеслись откуда-то слева.

– Так ты осенняя, получаешься, старая капля? А я весенняя, новая?

– Почему я старая? – Капля-льдинка скукожилась. – Просто, мудрая. Висела всю зиму, много видела. Мне теперь много есть о чем рассказать.

Свежая весенняя капля засмеялась, отражая правым боком последний луч заходящего солнца.

– И куда ты денешь свои истории? Расскажешь апрельским сойкам или июньским осам?

– Цветам расскажу, когда упаду в землю. Траве расскажу, когда упаду на неё. Пробегающим мимо муравьям расскажу.

– А им это надо?

– Там, куда я упаду – будет надо. Весенний ветер ничего не делает просто так, у него все дуновения расписаны заранее.

Капли продолжали капать, и капать. И что-то говорили, но все тише, и тише. Кто-то постепенно убавлял громкость.

* * *

Альбина напряглась, стараясь расслышать что дальше, но голоса, став еще глуше, ушли, словно в трубу. Потрясла головой, ещё, надеясь всё вернуть, но тщетно. Капли скрывал шуршащий туман, укутывающий в колючее серое облако. Оно все разрасталось, становясь темнее, темнее. Всё стало вдруг таким чёрным, словно опомнившийся факир, поняв, что показывал совсем не тот фокус, с остервенением, взмахнув атласной чёрной мантией, скрыл всё происходящее, исчезнув вместе с ним же и сам.

– Эй, эй, не тряси так шеей, не кобыла. Затекло все, да. Посиди пару минут спокойно.

Альбина, привыкнув к полутьме, разглядела Артура, сидящего в длинной тени от сосны, недалеко на пеньке. Веревок нигде не было.

– Раз десять пожалел, что не курю. Ей богу, засмолил бы пачку, пока ждал. Сразу ведь понял – придурошная. Так нет же, уговорила.

Артур сплюнул, и достав из кармана ватника коричневую палку, откусил от неё.

– Пойдем, ночь уже. От моей избы сама пойдешь.

Достав мешок из-за пня, перемахнул его на левое плечо и тяжело пошел по хрусткому снегу, продолжая грызть палку. Альбина, попытавшись встать, поняла что ноги и руки онемели и саднят. Подтянув вверх рукав пальто, увидела вдавленные следы от веревки по обоим запястьям, местами ставшие багровыми.

– Ты не спеши так, Артур, не поспею.

Ответом был скрип удаляющихся шагов. Покачиваясь, и подобрав юбку, ринулась следом.

– Ты ешь палки? – Пока догоняла его, казалось, что дышит не носом, а паровой трубой.

Артур молча засунул руку в карман, ища что-то.

– На. Грызи тоже.

На его широкой ладони лежало что-то коричневое. Альбина боязливо взяла.

– Корица это. Бери. Только не приходи больше ко мне.

– Почему?

Артур, на минуту резко остановившись, выдохнул так, словно переполненный дымом шар резко проткнули с разных сторон.

Тяжелые шаги возобновились.

– Почему? – Альбина не унималась.

– Я тебя пальцем не тронул, чтоб ты знала. Дорогу к дому моему забудь. А то до греха доведешь, капканов понаставлю.

– Я думала, до другого греха. – Альбина сдавленно хихикнула. – А ты – капканы. Эх. Мне очень надо к тебе. Ты меня оживил. Ко мне истории стали возвращаться, понимаешь? Мои сказки. Их не было год. Я не знала, как жить дальше без них, поэтому сюда и приехала. Чтоб сбежать. От всех, от себя. А не сбегается ведь. Так тут еще и тоска свинцовая. А выхода не было, никак. А тут – ты… Я уже думала мне ничего не поможет. Вся эта ровная серость везде, во всем, внутри. Пусто давно внутри. А тебя почувствовала. Что надо к тебе.

– Слышь, хватит. Уймись. Пришли мы. Тебе прямо, дойдешь сама. В один конец, навсегда.

– Можно приду завтра, или послезавтра?

– Нет, сказал. Довольно. А то и себя и меня погубишь. Другие бабы ко мне за другим приходят. И им хорошо, и мне. А с тебя какой толк?

– Ну, попробуй со мной, как с ними.

Артур, перестав блуждать взглядом по темным деревьям, вдруг отошел на три шага назад, и откинув мешок в сторону, застыл. Потусторонний бездонный взгляд, словно из ледяной проруби, начал неспешный ход от кончиков её сапог, выше, к коленям, к бедрам, к груди, о существовании которой в этом бесформенном пальто никак нельзя было догадаться, к губам, задержавшись чуть дольше, выше, финишируя на каштановых волосах, в свете луны отливающих серым. Альбина отчаянно жалела, что в эти минуты на ней нет золотистых туфель на двенадцати сантиметровых шпильках и её любимого бежевого платья для выхода в театр, с глубоким декольте и всасывающим её фигуру так, словно это вторая кожа. Колготки в катышек и балахон явно не могли быть убедительны.

Взгляд степного волка дал очевидно понять, что эта добыча, как минимум, пресна, а как максимум – не даёт ему никакой игры, приходя в руки сама.

– Пожалуй, нет. – Скорее себе, чем ей, чуть слышно произнес он.

– Ну просто, можно я приду? Посижу рядом, поговорим. Мне в этой дыре и поговорить не с кем. Скука с ума сводит. После уроков хоть на стену лезь.

– Вот и лезь. А лучше уезжай обратно. Дочка там у тебя, слышал вроде. Вот и едь к ней. Вот и смысл тебе.

– Мой смысл – это мои истории. Не только она. А историй больше нет. А с тобой – есть. Без этого – не знаю, что делать. Ничего не могу делать.

Артур, направившись к сараю с мешком, дал понять, что разговор заканчивается.

– Твои действия – это следы, по которым тебя могут найти другие люди. Давай поводы тебя находить. Но не здесь.

– Меня по следам не найдут, Артур, снег сейчас тонкой коркой, не отпечатывается.

– Я не об этих следах. Дура, ей богу. Делом займись.

Тяжелая дверь в дом с грохотом захлопнулась.

– Я завтра приду! – Стены остались безучастны.

Заухал филин. Черные тени пронеслись мимо. Летучие мыши вступали в свои права. Дорога обратно, вопреки ожиданиям, страшной не оказалась. Начатая было история продолжила докручиваться сама собой. Дома, первый раз за этот месяц, ей показалось довольно уютно. И не так холодно. Даже полумрак ночи не был больше царством привидений и домовых, как все предыдущие недели. Часы на стене вдруг затикали умиротворяюще и по-дружески. Стеганое покрывало в цветочки и квадраты стало добрым, домашним и позвало закутаться в него, вздремнуть.

Глава четвертая

Альбина легла, но спать совсем не хотелось. Желания и буквы приходили одни за другими. Как бывало и раньше, до развода. Фантазии осторожно подкрадывались, и ложились рядом, на кровать. Их становилось всё больше, больше. Они располагались на соседней половине. Потом пришли и буквы – расселись на тумбочке. Следом – желания – и вот уже открыты двери в шкаф – все рассаживаются на полках, бесцеремонно тесня вязаные бабушкой толстые носки, белые блузки на вешалках, платье в горошек и даже сменные воротнички. Когда заполнилась вся мебель – фантазии, буквы и желания стали рассаживаться на подоконнике, напирая на красную герань и возмущающийся алоэ. Устраиваются на полу. Всё плотнее, плотнее. А потом – вторым слоем, третьим. Альбина ворочалась – то ли заснуть – завтра на уроки, то ли встать и писать. Петухи начнут будить еще до рассвета. Но нет. Желания, словно металлические канаты, начали сводить живот. Буквы, уже не церемонясь, трясли и будоражили. Фантазии дошли до люстры и потолка, съедая последние капли воздуха в комнате.

– Ах ты ж. Так и свихнуться можно.

Вскочила, на ходу сдирая через голову мокрую ночнушку, и распахнула окно. Буквы, до этого уже совсем расплющенные о запотевшее стекло, с облегчением россыпью вывались наружу прямо с подоконника. А часть – со скоростью света – улетели удовлетворять своё любопытство. А что же делает ночью филин? Правда ли летучие мыши – такие страшные? И как распускается беладонна?

– Ну, и сколько можно бежать от букв? – Полная луна как будто, так и ждала её.

– Да-да, давай теперь еще и ты начни разговаривать со мной. – Простынь с кровати, не сопротивляясь, мягко обняла Альбинину спину, подмышки и грудь.

– Уже начала. – Улыбаясь, как будто в трубу, вторила Луна.

– Феерично. Теперь в этой деревне не останется ни одного предмета или чего угодно, которые бы ни разговаривали со мной.

– Так и будет. Ты пиши. А я на тебя посмотрю. – Пятна на Луне потемнели и сместились, превращаясь в подобие нечетких овальных глаз.

Лист, загодя вставленный в печатную машинку, еще месяц назад, тревожно колыхнулся. Холодный мартовский ветер, ворвавшись в окно вместе с вернувшейся от белладонны фантазией, принёс зелёного носорога, аккуратно посадив его на клавишу с буквой «н». Рождалась история. Альбина, проявляя последние капли бдительности перед спуском с водопада в пучину, успела завести будильник.

Утром пришло самое страшное похмелье в её жизни. Всю ночь стучала по клавишам. Всю ночь, ссорясь, топча друг друга, ругаясь за очередность, к ней шли, бежали, и летели весенние капли, которые хотели поскорей выгнать снег из мартовского леса, вечно голодные бобры, объявившие зайцам войну за съеденные морковки, серые тучи, решившие навсегда вытеснить белые облака с небосвода. Заснула, уронив голову на стол, уже с рассветом.

Треск будильника вернул в холод, мрак и скрипящие половицы. Голову разламывало. Вместе с болью и тошнотой само собой пришло решение: «Больше к нему не пойду. Ни за что».

Уроки начинались через час. Шум воды в чайнике вызывал зубную боль, а хлеб оказался засохшим и замороженным от распахнутого всю ночь окна. Опаздывая и накидывая уже на бегу пальто, вдруг сморщилась. Противно. Как же противно его теперь надевать. Пальто, отобравшее последнюю надежду на признание её как женщины. Пальто, превратившее её упругое тело в бесформенную массу в его глазах. Или не только пальто.

Уже перед дверью в школу вдруг пришла мысль.

«Сказки. А ведь теперь они у меня есть. И если я, сегодня или завтра, их просмотрю отправлю почтой редактору – может, у меня будет шанс вновь вести колонку? И меня опять возьмут на работу? И я уеду отсюда. От этого борова – тоже». Альбина скривилась, словно наступила на гусеницу. «Я вернусь за Настей, и мы сможем переехать уже куда я хочу, а не куда покажет газета с объявлениями о работе. Точно. После уроков – все просмотрю, и надо успеть отправить до закрытия почты».

В класс Альбина Сергеевна вошла уже заметно повеселевшей, с румянцем на щеках и надеждой на будущее. Дети, как и обычно, откликаясь на настроение учительницы – сегодня были оживлены и руки тянули наперебой даже те, кто к уроку готов не был.

После уроков Альбина, прикрыв дверь на щеколду и осторожно озираясь на окно с клубящейся за ним вечерней дымкой, села на стул, подогнув под себя ноги, прямо напротив печатной машинки.

– Что ж. Посмотрим, что мы с тобой здесь сотворили ночью. А если «натворили» – то виновата будем обе, и пеняй тогда на себя, что позволила мне писать не то, что было задумано! А пальто, – Альбина оглянулась на побеленную стену с крючком, – пальто я куплю себе новое! Даже два.

Печатная машинка в ответ промолчала. «Тоже мне, коллега нашлась. Как победа, то творец – она. А как провал – то виновница – я!»

Альбина дрожащей рукой взяла первый лист.

* * *

«Это были лучшие моменты моей жизни. Ты даже не представляешь – каково это – стоять на земле, держась потной ладошкой за мамину юбку, озираясь и не понимая, что вообще происходит. Боясь даже карликового пуделя, который кажется размером с медведя. А через пару минут – ты уже едешь в небо. Ветер свистит в ушах, и твоя голова вот-вот упрется прямо в облака. Никогда, никогда в жизни я больше не испытывал ничего подобного!

Папа все повторял и повторял эту историю. Раз за разом. Из года в год. Селена завороженно слушала, пытаясь представить – каково это – чувствовать небо? Уезжать в небо? Пыталась почувствовать раз за разом. Но, как ни пыталась – ничего не выходило. А так хотелось.

Этой ночью в пятки врезались острые сучки. Комьями липла к ступням мокрая земля, отваливаясь через пару шагов. Тут же прилипала новая. Ноги вязли, разъезжались, давая возможность веткам впиваться и сбоку. То ли шляпки грибов, чавкая, ломались под шагами, то ли это были скользкие жуки, выползшие на ночную охоту, да сами ставшие глупой добычей. Ледяной ветер, налетая сквозь чёрные силуэты веток, трепал невесомую полупрозрачную ночную рубашку, пытаясь унести Селену вместе с ней. Но тяжелые земляные ступни не давали взлететь.

– Ты всё еще здесь, девочка. Не бойся. Никуда ты не улетишь. Посмотри вверх. Посмотри! – Что-то больно схватило и спиралью выкрутило прядь волос влево. Селена, схватившись за ухо, и сама выкрутилась спиралью. С такой резкой болью и не разобрать, за что потащили. – Посмотри, говорю, вверх. Ну! Видишь, как ветки сцепились там? Даже если ветер поднимет тебя до самых верхушек самых высоких деревьев в этом лесу – не улетишь.

Хриплый смех, царапая воздух, заставил сотрясаться и плечи Селены, грозясь выдернуть прядь волос вместе с виском.

– Видишь, как переплелись ветви? Большой ночной паук давно уже не плетет паутину. Потеряли былую хватку его быстрые да цепкие когда-то лапы. Нити с годами становились всё тоньше да слабее, а потом и вовсе исчезли. Еще и слепнуть стал, мух и комаров перестал видеть при свете солнца. А на старости лет нашел себе занятие. Карабкаться стал по стволам, к самым небесам, по ночам. Да те кренятся иной раз, разве что не ломаются. В размерах-то раздался паук, с тех пор как стал питаться мхом да падалью на болоте. Поменялся изрядно – шепчут те, кто видел его и жив остался. Хотя, жив ли. А ветви сплетал паук одному ему ведомыми узлами. Накрепко. Навсегда. Лишь бы не то что солнце в лес не попадало лучами, а даже так, чтобы луна запуталась в этих узлах. Чужд ему свет стал с тех пор, как молодость потерял, да вкус к мухам. А ты посмотри наверх, посмотри! – Волосы все еще крепко держало, но уже не дергало. – Небо видишь, звезды? То-то и оно. И не увидишь. Не ходи сюда больше. Сгинешь, и всем счастье здесь будет. А девочка наша на качелях рада-то как будет! Давно она ждет кого-нибудь в подруги забрать. Но, говорит – качели свои ей не уступлю. И даже не подвинусь. Но вон лодка заброшенная перевернутая возле сухого пруда. Пусть она на ней катается вечно, как и я – здесь. Ведь дети так любят кататься. А на чем – не так и важно, правда, девочка?

Селена, запустив пальцы в волосы, наконец, смогла выпутать меньшую их часть. Дернув головой посильнее, освободилась и вовсе. Толстый густой локон отпружинил назад вместе с веткой. Заколыхался, прощаясь. Не участвовать ему больше в переплетении с розовой да белой ленточкой. Земля к ступням липнуть перестала. Споткнувшись двумя ногами разом, упала через лопнувшее бревно двумя ладонями во что-то мокрое. Белая ночнушка, чуть попав в расщелину, задергалась. Кто-то внутри пытался затащить её внутрь целиком. Селена, вскочив, заскользила. Схватившись за бревно одной рукой, другой резко дернула ночнушку. В бревне тоже дернули. Судя по размеру бревна – в нём не мог сидеть кто-то настолько сильный. Рывок. Ещё. Часть прозрачной ткани с любимой невесомой оборкой отлетела, чуть треснув ниткой, и мигом исчезла в расщелине. Голые ступни завязли в холодной черной жиже. Не двигаться и дальше не получилось бы. Был выбор. Позволить жиже втягивать себя, очень медленно, глубже. Сантиметр за сантиметром, согреваясь все больше и, ближе к коленям уже начать получать удовольствие, отдавшись во власть другой стихии. Ведь она-то точно знает, что делает. А ты в это время можешь разрешить себе постепенно переставать думать и начать, наконец, отдыхать. Ноги будут приятно согреваться от тягучего поддавливания, а ближе к бедрам уже и вовсе станет сладко. Паника охватила бы позже – когда завязнут и локти, и нельзя будет почесать глаз и согнать навязчиво садящуюся на щеку болотную муху. К плечам станет совсем страшно, и даже придет прозрение, что не надо было и начинать стоять, надо было идти, да будет уже поздно. Жижа пойдет к шее, и кричать долго уже не получится. Да, последние минуты лучше бы шли быстрее. Но с природой не поспоришь. Болото ведь тебя не выбирало и не приглашало, правда? А теперь – почувствуй себя в роли банки, которую заполняют по самые спиральки. Лучше идти сразу. Хоть и велик соблазн постоять. Болото тянулось за ногами, успевая обматывать невидимыми водорослями или веревками. Селена шла вперед, обхватив себя за плечи крепко-крепко. Хотя вперед в темноте – может, и не вперед. Но когда нет выбора – лучше думать так. Колесо должно было быть где-то впереди. Должно было быть. Но и этого леса не должно было быть. Папа описывал обычную лесополосу.

– А что, доча, там ведь было не далеко. Ныряешь в деревья, ёлки. Тропинки вроде есть, а вроде, как и нет, потому что по краям от них кусты, да такие разлапистые, ветви все слева да справа на тропинке и соединялись. Чуть страшно становилось. Да впереди-то мама шла. Эти кусты она и раздвигала. А я следом уже проскакивал. За пару минут деревья проходили. Можно было и потерпеть – ведь за ними – праздник. Другой мир. Дорога в небо.

Сегодня ночью у Селены была последняя возможность испытать то же, что испытывал папа. Первый раз почувствовать, как выныривает из серого марева дней рядом с вечно уставшей мамой, похожих друг на друга как снежинки, падающие на бетонную плиту. Всего-то и надо – немного настойчивости, бесстрашия и помощь в преодолении земной гравитации. Как знать, может быть, если доехать до самого верха – до самой-пресамой вершины – не только испытает то самое неведомое счастье, но и встретится с папой. Хоть ненадолго. Надолго ей еще рано, она ведь маленькая. И хочется стать не только большой и вырасти вверх, но и долго-долго потом идти вдоль, и вбок, и во все стороны. Нет, лучше в одну сторону. Нет, запуталась.

Селена уже много раз думала об этом. В какие стороны ей идти, когда вырастет. Конечно, хорошо бы, не теряя времени, в одну, как папа. Тянуло его в высоту, и всё тут. Будто даже не птицей родился – им-то земля совсем не чужда. А облаком, или звездой. Только в небе или рядом с ним было ему хорошо. В нём себя и искал – чинил крыши в высотных домах, пытался работать на подъемном кране. Но с краном не сложилось сразу – там хоть и в небе, да приходилось вниз все время смотреть, толку что небо рядом. Мыл окна в высотках и небоскребах – пропитываясь разреженным воздухом и любуясь облаками сбоку, сзади, и даже спереди, отражающимися в только что освобожденном от городского смога и грязи, искристом лимонно-нефритовом стекле. Всё искал себя. Но шёл-то ведь в одном направлении, все равно.

– Ты, главное, слушай внутри. Куда тебе надо. Пусть даже не понимай до конца. А может, и вообще не понимай. Но чувствуй – куда тянет? Кто-то ведь сразу все знает, и идет. А кто-то – ищет. Правда, есть и те, кто не ищет. Но – мы вообще не о них. Чувствуй, доча. А если никак – пробуй. Может, вокруг слишком шумно и не слышишь себя. Тогда тишины добавь внутри. Или, наоборот, бывает, застойно. Тогда – добро пожаловать в шум земного мира. Так, сразу и не разберешь, бывает, где твоё прячется. А я вот, видишь, услышал где себя – кто-бы мог подумать – на колесе! С него и началось.

А потом – потом папа нашел себя ещё выше. Правда, мама сотни раз повторяла, что лучше бы остановился вовремя и жил как все нормальные люди, «без этой всей дури в голове».

Инструктор по парашютному спорту – выше оставался только космос. Но это уже получилось бы не только долететь до мечты, но даже перелететь. В достижениях же тоже важно остановиться вовремя. Счастлив был каждый день. По ночам ворочался – все не мог дождаться, когда же опять, в небо. О земном притяжении слышали все, а вот небесное – хоть и мало изучено, да оно посильнее будет! Сокрушался, правда, Селене иногда: «Как передать? Как же передать вот это все, что в небе испытываю? Это же ни музыка, ни бумага, никакое земное искусство не передаст! Небо! На то оно и небо…

А потом был день, когда папа улетел вверх надолго. Досадные земные оплошности иногда вмешиваются в ход дел небесной канцелярии.

По лицу что-то ударило наотмашь и пронеслось дальше, ухая. Правый глаз закрылся сам собой, заслезившись. Роговица горела острым огнем. Приложить бы мокрую холодную марлю, но где ее возьмешь.

«Может, не надо было затевать это. Да как теперь назад повернуться. Все зря было, получается? Только теперь вообще неизвестно, дойду ли. Папа ведь говорил – тропки хоженые есть. А нет их. Хотя, откуда знать мне? – Селена, сделав очередной шаг, ощутила ногой что-то шуршащее, похожее на высохшую траву. Та мигом облепила ноги, пристав к размазанной болотной жиже, будто к клею. Леший бы точно позавидовал таким валенкам. – Вернусь назад если – как жить потом, дальше? Все время думать – а надо было попробовать. Надо было попытаться. Ведь впереди – самые волшебные моменты, за лесополосой. Папа ведь говорил – пара минут вверх – и ты другой, и все по-другому. Я хочу попробовать, по-другому. Так давно хочу, что если бы не пошла и на этот раз – просто молча визжала бы на луну каждую ночь, тоскуя и ожидая. А потом визжала бы и днем. Днем ведь тоже больно думать о том, что не попыталась. А она есть – дорожка эта, к ветру в волосах. Только вот в путь отправляться ночью – неправильно было. И одной – неправильно. Хотя. А с кем же тогда? Мама не пошла бы – сказала ведь тогда: «Селена, каждому свое место. Не дури. Что там папа тебе все мозги запудрил – так забудь. Мало ли, что ему когда понравилось. У тебя свой путь».

Последний шанс сегодня. «Мама теперь перейдет с ночных дежурств в больнице на дневные, и все. Все. Толку что будет со мной больше времени проводить? Если мы чем ближе – тем дальше. И обувь эта. Сколько можно мои ботинки уносить с собой на ночь. Не уйду, – Селена горько усмехнулась, – как же, не уйду. Что ж теперь – бесконечно избегать? Прятаться от всего? А вдруг – наши пути с папой – похожи? И вкусы – похожи? Я попробую – и тоже стану счастливой! Хоть на пару минут. А может и…»

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.