Сережа

Явилась Лида с Виктором на руках и сказала:

– Давай цветов насажаем. Красиво будет.

Она усадила Виктора наземь, прислонив к яблоне, чтобы он не падал. Но он все равно сейчас же упал – на бок.

– Ну, ты, сиди! – прикрикнула Лида, встряхнула его и усадила покрепче. – Глупый ребенок. Другие уже сидят в этом возрасте.

Она говорила нарочно громко, чтобы Коростелев на террасе услышал и понял, какая она взрослая и умная. Искоса поглядывая на него, она принесла ноготков и воткнула в землю, вскопанную Сережей, приговаривая:

– Вот видишь, до чего красиво!

А потом принесла из-под желоба белых и красных камушков и разложила вокруг ноготков. Она растирала землю в пальцах и прихлопывала ладонями, руки у нее стали черные.

– Не красиво разве? – спрашивала она. – Говори, только не ври.

– Да, – признался Сережа. – Красиво.

– Эх, ты! – сказала Лида. – Ничего без меня не умеешь сделать.

Тут Виктор опять упал, на этот раз затылком.

– Ну и лежи, раз ты такой, – сказала Лида.

Виктор не плакал, сосал свой кулак и изумленно смотрел на листья, шевелящиеся над ним. А Лида взяла скакалку, которою была подпоясана вместо пояса, и принялась скакать перед террасой, громко считая: «Раз, два, три…» Коростелев засмеялся и ушел с террасы.

– Смотри, – сказал Сережа, – по нем муравьи лазиют.

– Фу, дурак! – с досадой сказала Лида, подняла Виктора и стала счищать с него муравьев, и от чистки его платье и голые ноги почернели.

– Моют, моют его, – сказала Лида, – и все он грязный.

Мама позвала с террасы:

– Сережа! Иди одеваться, пойдем в гости.

Он охотно побежал на зов – в гости ходят ведь не каждый день. В гостях хорошо, дают конфеты и показывают игрушки.

– Мы пойдем к бабушке Насте, – объяснила мама, хотя он не спрашивал – неважно к кому, лишь бы в гости.

Бабушка Настя – серьезная и строгая, на голове белый платочек в крапушку, завязанный под подбородком. У нее есть орден, на ордене Ленин. И всегда она носит черную кошелку с застежкой‐молнией. Открывает кошелку и дает Сереже что-нибудь вкусное. А в гостях у нее Сережа еще не был.

Все они нарядились – и он, и мама, и Коростелев – и пошли. Коростелев и мама взяли его за руки с двух сторон, но он скоро вырвался: куда веселей идти самому. Можно остановиться и посмотреть в щелку чужого забора, как там страшная собака сидит на цепи и ходят гуси. Можно убежать вперед и прибежать обратно к маме. Погудеть и пошипеть, изображая паровоз. Сорвать с куста зеленый стручок – пищик – и попищать. Поднять с земли золотую копейку, которую кто-то потерял. А когда тебя ведут, то только руки потеют, и никакой радости.

Пришли к маленькому домику с двумя маленькими окошками на улицу. И двор был маленький, и комнатки. Ход в комнатки был через кухню с огромной русской печкой. Бабушка Настя вышла навстречу и сказала:

– Поздравляю вас.

Должно быть, был какой-то праздник. Сережа ответил, как отвечала в таких случаях тетя Паша:

– И вас также.

Он осмотрелся: игрушек не видно, даже никаких фигурок, что ставят для украшения, – только скучные вещи для спанья и еды. Сережа спросил:

– У вас игрушки есть?

(Может быть, есть, но спрятаны.)

– Вот чего нет, того нет, – отвечала бабушка Настя. – Детей маленьких нет, ну и игрушек нет. Съешь конфетку.

Синяя стеклянная вазочка с конфетами стояла на столе среди пирогов. Все сели за стол. Коростелев открыл штопором бутылку и налил в рюмки темно-красное вино.

– Сережке не надо, – сказала мама.

Вечно так: сами пьют, а ему не надо. Как самое лучшее, так ему не дают.

Но Коростелев сказал:

– Я немножко. Пусть тоже за нас выпьет.

И налил Сереже рюмочку, из чего Сережа заключил, что с ним, пожалуй, не пропадешь.

Все стали стукаться рюмками, и Сережа стукался.

Тут была еще одна бабушка. Сереже сказали, что это не просто бабушка, а прабабушка, так он ее чтоб и называл. Коростелев, впрочем, звал ее бабушкой без «пра». Сереже она ужасно не понравилась. Она сказала:

– Он зальет скатерть.

Он действительно пролил на скатерть немного вина, когда стукался. Она сказала:

– Ну, конечно.

И высыпала на мокрое место соль из солонки, недовольно сопя. И потом все время следила за Сережей. На глазах у нее были очки. Она была старая-престарая. Руки коричневые, сморщенные, в шишках, большущий нос загибался вниз, а костлявый подбородок – вверх.

Вино оказалось сладким и вкусным, Сережа выпил сразу. Ему дали пирог, он стал есть и раскрошил. Прабабушка сказала:

– Как ты ешь!

Сидеть было неудобно, он заерзал на стуле. Она сказала:

– Как ты сидишь!

А ему стало горячо в середине, и захотелось петь. Он запел. Она сказала:

– Веди себя как следует.

Коростелев заступился за Сережу:

– Оставьте. Дайте парню жить.

Прабабушка пригрозила:

– Погодите, он вам себя покажет!

Она тоже выпила вина, глаза у нее за очками так и сверкали. Но Сережа крикнул ей храбро:

– Пошла вон! Я тебя не боюсь!

– Какой ужас! – сказала мама.

– Ерунда, – сказал Коростелев. – Сейчас пройдет. Сколько он там выпил.

– Я хочу еще! – крикнул Сережа, потянулся к своей рюмке и опрокинул пустую бутылку. Зазвенела посуда. Мама ахнула. Прабабушка ударила кулаком по столу и воскликнула:

– Вы видите, что делается!

А Сереже захотелось качаться. Он стал качаться из стороны в сторону. И стол с пирогами качался перед ним, и мама, и Коростелев, и бабушка Настя, разговаривая, качались на качелях, это было смешно, Сережа хохотал. Вдруг он услышал пение. Это пела прабабушка. Держа очки в шишковатой руке и размахивая ими, пела о том, как выходила на берег Катюша, выходила, песню заводила. Под прабабушкино пение Сережа заснул, положив голову на кусок пирога.

…Проснулся – прабабушки не было, а остальные пили чай. Они улыбнулись Сереже. Мама спросила:

– Пришел в себя? Не будешь больше буянить?

«Разве я буянил?» – подумал Сережа, удивившись.

Мама достала из сумочки гребешок и причесала Сережу. Бабушка Настя сказала:

– Съешь конфетку.

В соседней комнате, за пестрой полинялой занавеской, повешенной вместо двери, кто-то храпел: хрр! хрр! Сережа осторожно отодвинул занавеску, заглянул и обнаружил, что там на кровати спит прабабушка. Сережа чинно отошел от занавески и сказал:

– Пошли домой. Надоело в гостях.

Прощаясь, он услышал, что Коростелев назвал бабушку Настю «мама». Сережа и не знал, что у Коростелева есть мама, он думал – Коростелев и бабушка Настя просто знакомые.

Обратный путь показался Сереже долгим и неинтересным. Сережа подумал: «Пусть-ка Коростелев меня понесет, раз он мой папа». Ему случалось видеть, как отцы носят сыновей на плече. Сыновья сидят и задаются, и им, должно быть, далеко видно сверху. Сережа сказал:

– У меня ноги заболели.

– Уже близко, – сказала мама. – Потерпи.

Но Сережа забежал спереди и охватил колени Коростелева.

– Ты же большой, – сказала мама, – как не стыдно проситься на руки! – Но Коростелев поднял Сережу и усадил к себе на плечо.

Сережа очутился очень высоко. Ему ни капельки не было страшно: не мог такой великан, запросто сдвигающий с места комоды, его уронить. С высоты было видно, что делается во дворах за заборами и даже на крышах; прекрасно видно! Это увлекательное зрелище занимало Сережу всю дорогу. Гордо посматривал он вниз на встречных мальчиков, идущих на собственных ногах. И с ощущением новых крупных своих преимуществ прибыл домой – на отцовском плече, как положено сыну.

Купили велосипед

И на этом же плече он отправился в воскресенье в магазин за велосипедом.

Воскресенье наступило внезапно, раньше, чем он надеялся, и Сережа сильно взволновался, узнав, что оно наступило.

– Ты не забыл? – спросил он Коростелева.

– Как же я забуду, – ответил Коростелев, – сходим обязательно, вот только управлюсь маленько с делами.

Насчет дел он соврал. Никаких дел у него не оказалось, просто он сидел и разговаривал с мамой. Разговор был непонятный и неинтересный, но им нравился, они говорили да говорили. Особенно мама длинно говорит: одно и то же слово повторяет зачем-то сто раз. От нее и Коростелев этому учится. Сережа кружит вокруг них, стихший от внутреннего возбуждения, весь сосредоточенный на одной мысли, и ждет – когда же им надоест их занятие.

– Ты все понимаешь, – говорит мама. – До чего я рада, что ты все понимаешь.

– Сказать откровенно, – отвечает Коростелев, – я до тебя мало понимал в данном вопросе. Многого я не понимал, только тогда и стал понимать, когда – ты понимаешь.

Они берутся за руки, словно играют в «золотые ворота».

– Я была девочка, – говорит мама. – Мне казалось, что я счастлива безумно. Потом мне казалось, что я умру от горя. А сейчас кажется, что все это приснилось…

Она напала на новое слово и твердит его, закрыв свое лицо коростелевскими большими руками:

– Приснилось, понимаешь? Как сны снятся. Это во сне было. Мне снился сон. А наяву – ты…

Коростелев прерывает ее и говорит:

– Я тебя люблю.

Мама не верит:

– Правда?

– Люблю, – подтверждает Коростелев. А мама все равно не верит:

– Правда – любишь?

«Сказал бы ей: “честное пионерское” или “провалиться мне на этом месте”, – думает Сережа, – она бы и поверила».

Коростелеву надоело отвечать, он умолк и смотрит на маму. А она на него. Они смотрят так, наверно, целый час. Потом мама говорит:

– Я тебя люблю. (Как в игре, когда все по очереди говорят то же самое.)