Уроки на свежем воздухе

Виктория Либит

Уроки на свежем воздухе

Памяти старого мира

Глава 1. Марсианин и литераторы

Коста Ажаев хандрил.

Позади него фейерверк вспарывал сатин крымской ночи, распадаясь жарким омутом у порога неба. И чтобы не видеть угар праздника, коли невозможно его не слышать, Коста поглубже зарылся в соленую тьму в самом дальнем углу самой дальней веранды. Он обхватил ручищами бокал с мохито, как мертвое Чудище – Аленький цветочек, и хмуро глядел вниз, где у волнореза море катало на загривке лунную дорожку.

Его невеселые мысли кружили вокруг литературной Премии «Русский роман ’2019», на финише которой он потерпел фиаско. К естественной досаде проигравшего, примешивались стыд и тяжкое недовольство собой. Коста втайне соглашался с жюри – не тянул его детектив на победителя. Творение свое он едва домучил, выдоил, без куража и вдохновения. Кабы не контракт, с размаху подписанный Костой с издательством, не блуждал бы русский атташе по улочкам Анкары – автора стало подташнивать от главного героя на середине романа и похерить бы жизнерадостного идиота навеки, но… Согласно проклятому документу, сочинить про атташе предстояло еще две книги. Приключениями дипломата издательство открывало детективную серию о россиянах, ведущих расследования за рубежом. И не только выдвинуло Костину книжку на Премию, но и задержало до ее окончания большую часть тиража в типографии, чтобы тиснуть на обложке надпись про лауреата (или, если повезет – победителя), словно то было делом решенным. События эти как-то так срифмовались во времени, так округло совпали: и выдвижение книги, и задержка тиража, что по вхождению детектива в шорт-лист Коста не сомневался – до финала состязания роман добрался не гонимый легким дыханием его таланта, а по твердой дорожке, вымощенной интересами книгопечатного бизнеса.

От мрачных дум угрюмость Косты росла, манера общения портилась. Раз, ночью, из темной бездны самокопания явилась идея бросить курить – как отчаянная попытка подлатать прохудившееся самоуважение. Месяц Коста избегал крепких алкогольных напитков и шумных компаний, но чем ближе был финал конкурса, тем больше одолевало его уныние, и тем убедительней звучал шепот за левым плечом: «Друзья – эгоисты. Критики – гиены. Вино-водочный – до одиннадцати.»

Вот и сейчас… коньячку бы. Да затянуться.

«Только бы никто сюда не явился», – мысленно взмолился Коста.

И конечно, едва он так подумал, явился Соколов.

– Смотрите! Девочка пьет мохито!

Как обычно, Лешу Соколова было сперва слышно, потом видно.

Пухлой пятерней Соколов схватил Костин бокал, выплеснул за перила лед с трубочкой.

«Застрянет, ведь, в кипарисе трубочка», – с тоской подумал Коста.

Душевно не тонкий Соколов даже не покосился вниз. Зубами выдернул пробку из початой бутылки Хенесси, принесенной с собой, и щедро плеснул в опустошенный Костин бокал.

– Пей, зайка!

Лешина лысина в обрамлении редких светлых волос блестела от пота. Жар исходил из расстегнутого ворота рубашки и оседал каплями на волосатой груди. Мельком взглянув на него, Коста понял – второй финалист конкурса изрядно нарезался. Соколов с грохотом отодвинул стул, развалился спиной к морю, лицом к огням ресторана и, размахивая рукой, как потерпевший кораблекрушение, проорал:

– Эй, мы здесь!

Никто, кроме Косты, его не услышал.

Их веранда тонула в полумраке – на паре-тройке столиков еще трепыхались в подсвечниках огоньки, в остальных же они, никому не нужные этим вечером, давно погасли. Сегодня в ялтинском ресторане «ФабрикантЪ» чествовали трех финалистов Премии «Русский роман». Писатели, критики и журналисты перемещались между светомузыкальным фонтаном во дворе ресторана и главным залом, из распахнутых окон которого взвивался в грохоте барабанов и труб джаз. Хлопали пробки бутылок, из-под балдахинов беседок неслись взрывы хохота и дамские взвизги. Подсветка передавала сурдопереводом деревьям и фонтану восторг, источаемый джазом. И смиряла свою радость только у подножья беседки, где сидели Коста с Соколовым.

– Они о Воскресенской-то вспоминают, когда заканчиваются тосты. А нас с тобой, малыш, и вовсе забыли, – Соколов ухмыльнулся и глотнул из горла.

Ирина Воскресенская стала победительницей конкурса и обладательницей полумиллиона призовых рублей. Вместе с ней Соколов и Коста, получившие по сто тысяч, составляли трио именинников сегодняшнего праздника.

– И правильно, что забыли, – буркнул Коста, – кому мы на хер нужны? Кто из обычных людей про этот конкурс вообще слышал?

Соколов, сволочь, щелкнул зажигалкой, закурил и энергично выпустил дым вверх.

Все раздражало Косту сейчас в товарище: и что курил, и что был весел. Леша не испытывал душевных мук из-за итогов. Для него – 45-летнего завсегдатая сайтов самиздата, публикация книги не на свои шиши уже была победой. А вхождение фантастического боевика в шорт-лист настоящего литературного состязания делало Лешу магом высшего уровня среди любителей ЛитРПГ. К большему он не стремился.

– Ладно, Ажаев, кончай ныть! Пойдем клеить девок, там есть ничего такие.

Соколов руками показал в каких местах девки ничего.

Коста хлебнул коньяка и с тоской подумал, как бы отвязаться от похотливого льва самиздата и вернуться к сладкому Байроновскому самоедству над морем. Но придумать не успел – из полутьмы выступила долговязая фигура.

– О-о-о, – прокричал, все глубже уходящий в пьяный штопор Соколов, – глядите, кто пожаловал!

Коста бросил на время нянчить мрачные думы и удивленно вскинул брови.

Литературный критик Антон Зудин напоминал Косте то породистую собаку, то коня. Лицо у него было продолговатое, бледное. Из-за очков глядели темные умные глаза.

Зудин сел, жестом отказался от коньяка.

– Поздравляю с выходом в финал, Алексей. Не ожидал. Вам, Коста, напротив, сочувствую.

Коста быстро глянул на Соколова и подумал, что выглядят они сейчас, должно быть, одинаково – оба идиотски хлопают глазами от такого внезапного и изысканного хамства. Тем более неожиданного от Зудина, существовавшего средь конкурсов и твитов, как в прозрачном стеклянном шаре, зависшем над миром. Словно желая удивить Косту еще больше, Антон продолжил (слегка заикаясь, видимо сам ошарашенный собственной лихостью).

– Я ис-скал вас, Коста, чтобы сказать… Вы поторопились со вторым романом. Первый был хорош и, конечно, все ждали нечто подобное. Я тоже ждал. Но вышло неказисто. Вы напрасно заключили контракт с издательством – они п-просто пристегнули ваше имя к серии. Хотя… неосмотрительность свойственна молодым писателям, к которым успех пришел быстро и сразу. Извините.

– Тебе самому-то лет сколько? – фыркнул Соколов, переходя на «ты».

Антон не ответил грубияну, хотя, действительно, был старше двадцатидевятилетнего Косты от силы лет на пять.

С первым романом Коста, что называется, попал в яблочко. Книга «Анкара гуляет, смеется, пишет» вышла три года назад и сделала автора если не знаменитым, то популярным, – стала бестселлером на родине, а позже была переведена и неплохо продавалась в Турции. Роман слагался легко, буквально выпрыгнул из-под пера, танцевал на бумаге, хлопал в ладоши, рассыпал искры. Коста и усилий никаких не прикладывал. Он едва вернулся в Москву из Анкары, где пару лет проработал в турецком представительстве ТАСС. И по свежим следам, не остыв эмоциями, описывал жизнь молодых собратьев – корреспондентов, опьянённых горячим воздухом турецкой столицы. Зудин книгу сдержано хвалил. Нынешний же Костин роман разнес в пух и прах – не было у Косты судьи ядовитее.

– Антон, вы всегда вещаете с таких ледяных высот чистого разума, что я сомневаюсь, человек ли вы, – усмехнулся уязвленный Коста.

– Я-то человек. А вот ваш новый р-роман – не про людей, а про какие-то человекоподобные механизмы! – дерзко парировал злой Зудин.

И задергал ртом, паразит. Была у него такая особенность, когда он волновался. В эти моменты критик напоминал Косте как раз коня.

– Все люди разные. Есть такие как вы – бесспорно еврейские, простите, хотел сказать – бесспорно интеллигентные, – процедил Соколов, – нашей сермяжной прозы им не понять.

В ответ Антон лишь поморщился.

Против воли Коста испытал к нему уважение – явиться к двум выпившим творцам и вещать с дерзостью лучшего стрелка в салуне… С Лешей Соколовым сейчас это было, пожалуй, что и опасно. Его злило пренебрежение Зудина, и он глядел на Антона исподлобья, сжимая наливающиеся гневом кулаки. Пьяная птица-тройка неудержимо влекла его к мордобою. Похоже, подумал Коста, спор выйдет не литературным. Придется оттаскивать толстого фантаста от, во всех смыслах, тонкого критика.

Но к счастью, не случилось.

Музыка в ресторане смолкла. Шум толпы сперва отодвинулся, а потом прянул в их темный угол. Зазвучали голоса, застучали каблуки. Под крышей вспыхнул свет.

Толпа, явившаяся на террасу, была пестра и хмельна. Плечи дам обнажились приятно откровеннее, чем в начале вечера, лица мужчин раскраснелись. Впереди семенил председатель жюри. Увидав Косту с Соколовым, всплеснул короткими ручками и картаво прокричал:

– Вот они, именинники! П'ячутся! А мы их обыскались!

«Как же, обыскался ты», – подумал Коста, но глянув за его плечо, прикусил губу.

И поднялся.

За низеньким председателем стояли двое – мужчина и женщина. Марсиане среди индейцев, пришло в голову Косте. Толпа их обступала, жадно разглядывая. И такая уверенность исходила от обоих, что все окружающее, включая индейцев, становилось частью их личного пространства.

Мужчина был высок, выше рослого Косты. Лучше всего, оказывается, Коста помнил дядин взгляд – не глаза, а именно взгляд – прямой, чуть насмешливый. В тщательно подстриженной щетине стало больше седины. Эмин мало походил на классического турка – не был темен и горбонос, напротив, имел европейские черты лица и темно-русые волосы. Как обычно, он находился в центре внимания: раньше его держали в тисках напряженные взгляды Костиных родных (Косте тогда казалось, что во время кратких визитов дяди, родители и бабушка телепатически сплетничают о нем меж собой). Теперь на Эмина Кара жадно глазела окололитературная публика, для которой он – член совета директоров «Боаз Холдинга», главного спонсора конкурса «Русский роман», – единолично олицетворял удаль и размах праздничного вечера в одном из самых дорогих ресторанов Ялты.

Коста тут же ощутил, что рубашка его по бокам выбилась из брюк, а от него самого, должно быть, несет спиртным.

Рядом с Эмином стояла девушка. Тонкая, темноокая… хотя в глазах ее было столько веселой энергии, что сперва они показались Косте светлыми. Жену дяди – Анну, до сего вечера Коста видел только в телерепортажах. Мать с бабушкой никогда не обсуждали ее при нем. Отец же иногда, когда Коста заскакивал к своим на дни рождения, рассказывал о виденном в ее передачах, особенно, если речь шла о Кавказе, о его родной Осетии. Коста подозревал, что тем самым отец как мелкими стежками пытался соединить два крыла одной семьи. Но ответа на свои скромные старания не получал, мама и бабушка неизменно поджимали губы и опускали глаза. Отец не настаивал и тихо улыбался. Улыбался он всегда тихо.

Сейчас, взглянув Анне в лицо, Коста невольно задержал дыхание, как при вираже на кукурузнике.

Когда она улыбалась, верхняя губа обнажала верхний ряд белых зубов, а уголки губ взлетали к длинным ямкам на щеках, что сообщало ее облику нечто полинезийское.

Коста выдохнул и при втором взгляде отметил, что, если не считать крупного рта, черты лица у нее классические – большие глаза, прямой нос.

«Удивительно, – пришло на ум Косте, – родиться с такой инопланетной красотой и не испоганить ее жеманством или силиконовыми губищами».

Как заморская принцесса стояла она перед ним: красное платье в пол, серьги почти до плеч. Короткие темные волосы зачесаны назад.

Коста отвел глаза. И только теперь заметил на столах вазы с лавандой – приметой молодого крымского лета.

Слева Соколов втянул живот, икнул, но не сдался. Выпятил грудь и постарался казаться выше.

– Добрый вечер, – дядя говорил по-русски почти без акцента. – Позвольте поздравить вас обоих с достойным финалом.

Насмешливые огоньки плясали в глазах Эмина интенсивней обычного – влияние жены на осанку Соклова от него, судя по всему, не ускользнуло.

– Мне понравился ваш роман, Алексей… Динамичный. Хотя я не знаток фэнтэзи.

Соколов открыл было рот, но его опередил председатель жюри:

– А вот, позвольте п'едставить – Антон Зудин, талантливый молодой критик! Талантливейший! Я рыдаю, когда читаю его рецензии! От восторга… а иногда от ст'аха – вдруг ему не понравится моя писанина.

Вокруг с готовностью засмеялись.

– Очень приятно, – кивнул Эмин, – читал ваши рецензии.

«Про мой роман ни слова», – мысленно отметил Коста.

В этом не было ничего унизительного, хвалить при всех родственника – моветон, но в груди неприятно царапнуло.

– А я зачиталась вашей книгой, Коста!

Голос у Анны был звонкий.

– Люблю приключенческие романы! В современной русской литературе в основном, ведь, женские детективы или мужская боевая фантастика. А чтобы вот так, про дальние страны… Мне понравилось!

Коста всей кожей впитывал ее слова. Естественность, горячая готовность поддержать собеседника – словно она чувствовала, да нет, точно понимала, как неуютно ему сейчас. Какое редкое дополнение к красоте. Встрепенувшись, молча поклонился.

«Надеюсь, заранее они не разыграли эту партию – кто кого будет хвалить», – пронеслось у него в голове. Подумав секунду, решил, что нет, вряд ли дядя с Анной захотели бы этим заморачиваться.

– Сколько мы не виделись, Коста? Лет девять? – спросил Эмин.

– Вроде того…

Коста точно знал: не «вроде», а именно девять.

– Что ж, сейчас мы вынуждены откланяться. – Эмин поправил бабочку на смокинге. – Но у нас будет возможность пообщаться. Приглашаю тебя, Коста, вас, Алексей… и вас, Антон, вместе с членами уважаемого жюри завтра на пляжную вечеринку.

– Приезжайте, – улыбнулась Анна, – это недалеко от Ласпи. Я, к сожалению, компанию вам не составлю – уезжаю на музыкальный фестиваль в Севастополь, но уверена – будет весело!

Вокруг все зашумели, заговорили разом. И это было последнее, что Коста помнил о том вечере четко.

На следующий день он проснулся поздно. Прокисший духа похмелья исходил от подушки и одеяла. И было паршиво из-за осознания собственной слабовольности перед никотиновым демоном.

Вчера, после отъезда Эмина и Анны на прием в отеле «Мрия», Коста быстро покинул ресторан. Сел в баре на ялтинской набережной. Заказал коньяк и пачку сигарет. Досадовал, что предстал пред дядей неказисто, и одновременно злился на себя за это до тошноты знакомое пацанское стремление впечатлить родственника. Выпил. Взял еще коньяка. Нашел в интернете записи телепередач Анны. Вот она в ярком индийском сари ведет репортаж из Варанаси. Вот в куртке с капюшоном, в огромных темных очках стоит посреди базового лагеря Эвереста, рассказывает о способах борьбы с горной болезнью. Везде изящна, тонка (как, черт возьми, это возможно в пуховике и болоньевых штанах?). Нигде не рисуется. Слушать ее интересно. А главное – ни одна женщина не кажется рядом с ней красивой. Так рядом с легкой девочкой-балериной все остальные танцовщицы выглядят бегемотихами. Коста выкурил одну за другой две сигареты. В гостиницу «Бристоль», где снимал номер, вернулся за полночь. Если бы на пляжную вечеринку приглашал не Эмин, он бы никуда сегодня не поехал.

Коста доплелся до ванной. Поглядел в зеркало. Мать утверждала, что щетина сыну не идет, с его кавказскими чертами лица – горбатым носом и жесткой складкой губ, в обросшем виде он напоминал фоторобот со стенда РОВД. Только глаза – большие, серые и спасали, по ее мнению, положение. В зависимости от настроения мама называла их то поэтическими, то хитрованскими – из-за вздернутых к вискам уголков. Когда она так говорила – «хитрованские», Коста сразу вспоминал другие ее слова: «Из двух сестер я была простушкой, Фросей Бурлаковой».

Сейчас под поэтическими глазами набухли алкогольные мешки, щеки пробила черная щетина. Коста решил ничего с ней не делать. Ехидный внутренний голос тут же заметил, что не объяви Анна об отъезде в Севастополь, он бы в данный момент скреб дрожащей рукой по физиономии бритвой.

В семь вечера пришла эсэмэска: «Машина внизу. Исмаил». К тому времени Коста задремал под июньским ветерком у окна. Пришлось быстро натягивать футболку и джинсы. Небо предвечерне рыжело, кричали чайки, в затылке наливался горячий болевой шар. Сунув в карман деньги и телефон, Коста вышел. И едва шагнул из отельных дверей на тротуар, увидел черный БМВ напротив. Морщась от солнечных лучей, жалящих мозг, Коста плюхнулся на заднее сидение рядом с Соколовым. За рулем сидел смуглый парень, одетый в черное. Скулы и подбородок обрамляла короткая борода.

– Привет! – поздоровался Коста сразу со всеми.

Водитель бросил короткий взгляд в зеркало заднего вида, кивнул, и БМВ тронулся.

– Личный шофер дяди? – вполголоса спросил Соколов.

От него несло перегаром.

– Вроде помощник. Он немой.

– Идеальный помощник, – пробормотал Леша. – Тоже турок? Или какой-нибудь чечен?

Коста пожал плечами, подозревая, что отдельные слова слышны и на переднем сидении. Про Исмаила он узнал вчера вечером, из дядиной эсэмэс, в которой Эмин любезно обещал выслать за племянником и его приятелем машину.

Повернув к Соколову голову, Коста невольно скривился. Надо было все-таки выпить «Нурофен».

– Ночь сложилась удачно?

Когда Коста покидал «Фабриканта», Соколов любовался светомузыкальным фонтаном, обняв за предполагаемую талию пышную даму.

Сладострастный ас фантастики показал сразу два больших пальца. Выглядел он куда бодрее Косты.

– Правда, что Эмин Кара – твой дядя?

– Бывший муж маминой сестры.

– Потом дядя встретил новую тетю?

– Тетка погибла в автокатастрофе. Эмин тогда едва выжил. Это давно было, я еще не родился.

– Говорят, его компания собирается перестраивать какой-то крымский санаторий под пятизвездочный отель. Твой дядя, похоже, не боится санкций.

– Санаторий имени Боткина. Вчера в «Мрии» был сабантуй как раз по этому поводу. С кучей чиновников и прочих дельцов. Когда дело касается бабла, санкции по боку. Российская фирма – подрядчик-наладчик, турецкая – расчетчик-пулеметчик…

Соколов усмехнулся:

– Не подкопаешься, да. У меня в Чертаново возле дома супермаркет как раз Боаз Холдингом построен.

Вскоре Леша задремал. БМВ, выбравшись из ялтинских пробок, понесся по Южнобережному шоссе. Дорога была Косте смутно знакома, хотя он и видел ее последний раз семнадцать лет назад, когда они с бабушкой отдыхали в санатории имени Боткина, а потом еще месяц прожили в Ялте на частном секторе. Обычно школьные каникулы Коста проводил у родных отца во Владикавказе. Но в двенадцать лет, после перенесенного воспаления легких, его отправили на лето дышать сухим воздухом Крыма.

Солнце село. Машина свернула на проселочную дорогу и заскользила вниз, к невидимому в темноте морю, туда, где светились яркие точки.

Грунтовка окончилась импровизированной стоянкой. Огромные факелы, воткнутые в землю, освещали пляж – полосу гальки с валунами. Прямо на гальке были расстелены ковры с подушками, перед которыми на подносах стояли бокалы, свисали из чаш фиолетовые гроздья винограда. На жаровнях шипело мясо. Из динамиков неслись европейские шлягеры девяностых, и кто-то уже отплясывал перед морем, выхваченному из темноты сполохами факелов.

Соколов восхищенно выругался.

На ближайшей алой подушке с золотыми кисточками сидела Ирина Воскресенская – победительница конкурса. Одну пухлую ногу она вытянула, другую подвернула, в руке держала бокал вина и с веселым ехидством рассматривала танцующих.

Ее роман «Золотые рыбки капитанши Бахрушиной» – бойкий и едкий, Косте понравился. Произведение было почти автобиографическое – Ирина выросла в военном городке. В «Золотых рыбках» томилась в собственном соку вся жизнь небольшого советского гарнизона, с его провинциальной тоской по экзотике. Это был первый роман Воскресенской. Получив за него премию, она бросила работу корректора в издательстве, решив заняться литературой. Вот этого Коста не понимал. Как может начинающий автор рассчитывать прокормить себя написанием книг? И ладно бы только себя – Ирина в одиночку растила десятилетнюю дочь… Например, он, Коста, после публикации первого романа продолжал кропать статьи в онлайн изданиях и вести колонку о литературных новинках в мужском журнале (где и познакомился с внештатником-Соколовым, делавшим обзоры компьютерных игр). Коста все не решался задать острый вопрос Воскресенской, боясь показаться бестактным или что хуже – завистливым, но спрашивать не пришлось. Все разрешилось само собой.

Проорав:

– Вот она, наша звезда, – Соколов плюхнулся к Ирине на подушку и приобнял за плечи.

Не быть фамильярным со знакомыми дамами он считал дурным тоном.

Ирина игриво шлепнула Соколова по ручище, но не отстранилась.

– Что-то вы, мальчики, з-задержались, – язык у нее слегка заплетался.

«Удивительно, как по-дурацки выглядит умный человек, когда занимается непривычным делом», – подумал Коста, наблюдая за слоновьим кокетством хмельной звезды.

С момента объявления итогов конкурса Воскресенская получила столько мужского внимания, сколько не имела с рождения. Кто-то из общих знакомых говорил Косте, что до публикации романа Ирина с ее тонким серым хвостиком и круглыми очками напоминала маму-мышь из детских сказок. Теперь же в ней, напротив, проступало нечто лисье: рыжие, подкрученные у плеч, волосы, очки-бабочки. Симпатичной не назовешь, но появилась в ней такая косточка, такая раздражающая червоточинка, которая притягивала взгляд.

«Как бы крышу не снесло от славы старой корове», – беззлобно подумал Коста.

– Давно ли приехала несравненная? – спросил Соколов, потянувшись за вином и почти ложась на колени Воскресенской.

Та фыркнула, рассмеялась каким-то мультяшным смехом и слегка толкнула его тушу.

– Час назад. Мы с Соней гостим у Эмина… у господина Кара, в бывшем санатории Боткина, здесь недалеко. Чудесное место! Соне, по распоряжению Эмина, даже ослика привели.

Соколов подлил себе и даме вина:

– Как вы там оказались, богиня?

– Я с господином Кара заключила контракт, – Ирина поправила очки, наслаждаясь вниманием собеседников, – буду писать роман о его семье. Вот Коста знает – дед Эмина был соратником Ататюрка, отец служил дипломатом, да и сам господин Кара – личность неординарная, – Воскресенская многозначительно вскинула брови.

– То есть, прям здесь, в санатории, писать будете, что ли? – не понял Соколов.

– Ну какой – здесь?! – засердилась она на его топорное простодушие. – Мы с Соней минимум на два года уезжаем в Стамбул. У Эмина там большой дом, усадьба… как это по-турецки?

– Ялы, – машинально подсказал Коста.

– Спасибо, дорогой! Да… вот там мы и будем жить. Соня пойдет в русскую школу. Плюс репетитор турецкого и английского.

Воскресенская снова сделала паузу, чтобы Соколов с Костой соотнесли значительность даров Эмина с размером ее таланта.

– Он хотел, чтобы писал кто-то не из семьи, а со стороны. Мой роман ему понравился… Так что скоро, милые мальчики, мы отбываем в Стамбул. А хорошо все же, что я не взяла псевдонимом бабкину фамилию – Штерн, – она захохотала, закинув голову. – Ирина Штерн – имя для авторессы эротических романов!

Дождавшись, когда она отвеселится, Соколов спросил:

– Надеюсь, цена восточной саги достойная?

– Достойная, котик, достойная, – Воскресенская погладила складчатую, как у хряка, шею Соколова.

Захрустела галька, из полутьмы вынырнул толстенький коротышка – председатель жюри. Закартавил:

– Ирэн! До'огая, хочу познакомить вас с удивительнейшим человеком! Коста, Алексей, даму я у вас заби'аю!

Воскресенская протянула ему обе руки, качнула упругим крупом перед носом Соколова и обхваченная подпрыгивающим при ходьбе председателем, дала увлечь себя в сторону моря.

– Вот толстозадая кобыла, – пробормотал ей вслед Соколов одновременно с восхищением и завистью, – ты же знал, что фамилия Воскресенская – псевдоним? Так-то она Котова… Штерн!

Соколов фыркнул и покрутил круглой башкой:

– Интересно, сколько ей все-таки заплатил твой родственник? И почему он не взял тебя, вы ж родня, хоть и не кровная.

– Ты же слышал – не хотел он родню.

«Я – последний человек, кого Эмин подрядил бы на семейную летопись», – подумал Коста.

Он был уверен: абсолютно все – включая Соколова, связывали проход его романа в финал с дядей – генеральным спонсором. И так же ясно понимал: Эмин не входил в число сил, влияющих на благосклонность жюри к его детективу.