Рудничный бог

Толстый слой кедровой хвои вперемешку с прошлогодней листвой и пробившейся сквозь нее летошней травой пружинил под ногами. Колдун Сысой умел ходить по лесу так, что его еще в юности считали сыном лешего. Да мать и сама не могла точно сказать, от кого понесла единственного сына. Как бы то ни было, в лесной чаще Сысой чувствовал себя, как дома. И сейчас шагал уверенно, туда, куда вела его лоза. Шел и тихо бормотал себе под нос:

Змею – камень,

Руде – пламень.

Древу – солнце,

Жару – хладень.

Камню – силу,

Жизни – смерть.

Свету – мрак,

Духу – ветер.

Земля отзывалась на простое заклинание теплом и тяжелым смрадным дыханием. Где-то там, в ее недрах, шла своя жизнь. Где-то там горели неугасимые огни, в которые бурлила и плавилась кровь земли. Среди них, в чаду и жару, извивалось напоенное силой тело Змея. Говорят, это и есть Ад. Сысой не брался спорить.

То самое место он почуял еще прежде, чем лоза качнулась в его пальцах туда-сюда, указывая на проходящую поблизости подземную жилу. Склон тут был пологим, удобным для строительства, да и деревьев росло мало. Правда, сама жила была глубоко, но ведь он знал отличный способ, как притянуть ее поближе.

– Стой!

Всхлипывающая Дуняшка остановилась, обхватив себя за плечи руками. Вечер наступал прохладный, с гор задувал ветерок, и она продрогла. Не думала, не гадала, что придется бродить по горам вокруг рудника, вот и мерзнет в простом сарафане. Ничего, скоро согреется! Подземного жара на всех хватит.

Поселок Невейск за деревьями не был виден, а вот до рудника оказалось не так уж далеко. Оставив девку дрожать от страха и холода, Сысой Псоич прошелся туда-сюда, замечая, в какую сторону проходит жила. Выбрал место, притопнув ногой:

– Иди сюда!

– Отпустите меня, – заныла Дуняшка. – Христом-богом мо…

– Цыц! Иди, кому говорю!

Девка заскулила тоненько, но спорить не посмела. Подошла, вся дрожа, встала перед колдуном. По круглым щекам ее текли слезы, она хлюпала носом, кусала губы. Обычная девка, ничем не примечательная. Тело крепкое, молодое.

Не тратя слов, Сысой положил ладонь ей на грудь, сжал.

– Ой!

– Нешто больно? – он прищурил глаза, заговорил ласково. – Да ты не боись, ягодка! Чего испугалась? Или я больно тебе делаю?

– Не-не-не… – заблеяла она.

– А раз не больно, чего плачешь?

Ласковый голос вкупе с чарами подействовал:

– Стра-а-ашно, – призналась Дуняшка.

– А ты глаза-то закрой – и страх пройдет!

Одной рукой он продолжал мять и тискать ее грудь. Девка вся дрожала, но послушно зажмурилась. Даже задышала чаще, когда колдун полез ей за пазуху. Видно, сообразила, что старику всего-навсего захотелось женской ласки, вот он и зазвал ее сюда, чтоб поиграться. Пусть себе думает.

– А ну-ка, ложись, – распорядился он. – Сюда вот, на травку!

– А з-зачем?

– Нешто не поняла еще, глупая? – он притянул ее двумя руками, убрав лозу.

– Ой, пустите! – попробовала отбрыкиваться она. – Ой, не надо…

– Да чего ты? Чего? – он мял и тискал девку двумя уже руками, рванул на груди рубаху, невзирая на сопротивление. Ткань затрещала, сползая с округлых девичьих плеч. Дуняшка вскрикнула, пытаясь прикрыться руками. Сысой торопливо дернул еще раз, выхватил нож.

Увидев сверкнувшее в его руке лезвие, девка завопила на весь лес. Сысой распорол на ней рубаху и сарафан, оставляя царапины на боках и ногах. Неосторожно резанул по руке – потекла кровь.

– Ай!

– Ложись, говорю!

Вспомнив, что имеет дело с колдуном, с которым опасно спорить, дрожащая от страха и ночной прохлады Дуняшка шлепнулась на траву. Обрывки ее сарафана и рубахи полетели в сторону. Последним движением девка закрыла лицо руками, чтобы не видеть навалившегося на нее тела, чтобы не почувствовать, как…

Одним лоскутом порезанной рубахи Сысой крепко стянул щиколотки девки. Другим, быстро, пока она удивленно хлопала глазами, ожидая от него совсем другого, запястья. Третий запихнул в рот, чтоб не орала и встал над жертвой. Раскинул руки в стороны, не спеша стал начитывать заклинание:

Шуша-змей, Яша-змей

Шел за тридевять земель.

Шел во злате-серебре,

Шел во давней во поре.

Яша-змей, кольцом свернись,

Ты на зов мой отзовись!

Яша-змей, Шуша-змей,

Кровь земли свою пролей.

Кровью силу напитай,

Кровь-руду свою отдай!

Бормоча последние строки, стал, пятясь, обходить дрожащую, испуганно мычащую что-то сквозь кляп девку. Та только извивалась, пытаясь порвать или хотя бы растянуть узлы, вращала глазами. Колдун не обращал на нее внимания. Да пусть хоть попытается ползти – все едино. Он чувствовал, как земля отзывается на его призыв. Чем больше будет биться перепуганная жертва, чем сильнее страх смерти, тем скорее руда отзовется на его заклинание.

Дочитав до последней строки, вернулся к девке, встал на колени у ее ног. Девка приподняла голову. От ужаса она ничего не соображала, особенно когда заметила, как он опять заносит над нею нож. Отчаянный визгливый вопль был слышен даже сквозь кляп.

Оставив еще живую девку корчиться на траве и стонать от боли, Сысой Псоич спокойно вытер нож и зашагал прочь. Даже ему не годилось видеть то, что должно было свершиться через несколько минут.

Он был уже на полпути к заводику, когда земля под ногами дрогнула, словно живое существо. Проворно упав на колени, колдун приник ухом к земле и уловил слабый треск и хруст – это где-то там, в глубине, сходились и раздвигались пласты. Рудная жила шла в нужном направлении, туда, куда вела ее воля колдуна. А это могло означать только одно – жертва принята.

Но бросать новую, только-только родившуюся жилу на произвол судьбы нельзя. Надо было идти к ней, рыть ее, разрабатывая. А где взять людей?

… Тогда-то Сысой Псоич и поскакал в Иштым-город в Рудный приказ.

Конец июля выдался жарким, душным. Дождя уже несколько недель, как не выпадало, и из деревень доходили вести, что хлеба сохнут на корню. Более того – в иных местах начинались пожары.

Настя тяжело переносила жару, особенно сейчас. Она донашивала последние дни и поневоле сделалась неповоротливой, тяжелой, сонной. О поездке к морю больше не было и речи. Да и затевалась она явно для отвода глаз. Хлопотавшие над Настей мать и свекровь только усиливали ее мучения. Лишь ночи приносили желанную прохладу, но в саду было ни ветерка – пыльные деревья стояли, опустив ветки, и только вздыхали. Яблоки краснели, чтобы поспеть налиться остатками соков до того, как высохнут совсем.

В ночь на первое августа Насте не спалось. Она лежала при распахнутом окне и, глядя на небо, слушала, как в саду время от времени с ветки срывается очередное яблоко. Вчера у собора какая-то кликуша вопила о близком конце света – мол, при Ное сорок дней лила с небес вода и случился великий потоп, а сейчас сорок дней будет стоять жара, и завершится она великим пожаром. Насте было все равно, хотя мать и свекровь, ходившие к вечерней и принесшие оттуда эту новость, потом весь вечер обсуждали, правда ли, что настают последние времена. Для молодой женщины это не имело значения – только бы родить поскорее и продолжить бороться за Алексея. Этот огромный живот сковывает ее по рукам и ногам! Ребенок Алеши! Долгожданный сын или дочка! В недобрый час ему выпала судьба появиться на свет! А все же лучше такая жизнь, чем никакой…

Шорох листвы заставил ее насторожиться. Да, это ветер! Деревья радостно качали ветвями, приветствуя вестника прохлады, и Настя, собрав силы, с трудом встала с нагретых ее телом простыней. Как была, босиком, в неприятно липнувшей к телу сорочке, подошла к окну, ловя разгоряченным лицом свежий воздух…

И отпрянула, прикусив губу, чтоб не кричать.

Под окном стоял мужчина.

Первым порывом Насти было поднять тревогу – что незнакомый мужчина делает в саду князей Варских? Но потом незнакомец заметил ее, обнажил голову, и молодая женщина, узнав его, удивилась еще больше.

– Ваше сиятельство? – прошептала она, опираясь на подоконник. – Что вы здесь делаете?

Великий князь Петр Ольденбургский улыбнулся.

– Мне необходимо было вас увидеть.

– Нет-нет, – Настя не знала, смеяться или плакать. – Я замужем. Я…

– Дело касается вашего мужа, княгиня, – улыбка мужчины увяла. – Вы можете уделить мне несколько минут своего внимания?

– Сейчас?

– Да.

– Но…

– У меня всего несколько минут, – он покачнулся, и до Насти с запозданием дошло, что с ним происходит что-то странное. – Спуститесь ко мне!

– Но… это невозможно! – она и в прежние-то времена не бегала ночами по саду, а сейчас, в нынешнем положении.

– Торопитесь!

И в этом окрике было столько силы, что молодая женщина отбросила колебания. Да что это с нею? Чего она испугалась? Ездила к этому цесаревичу-чернокнижнику в дом, а тут вдруг забоялась? Да стоит ей закричать…

Додумывала она эту мысль до конца, уже спускаясь по ступеням, одной рукой касаясь перил, а другой придерживая живот. О том, что надо было взять хотя бы свечу или обуться, она подумала, уже оказавшись на крыльце.

Странно. Ветер тут, снаружи, был незаметен. Над ее головой качались ветки, шелестела листва, а под ногами у Насти не дрогнуло ни травинки. Она задела босой ногой валявшуюся на земле ветку, тихо охнула.

Вот и деревья под ее окном. Вот ее окно с распахнутыми рамами. Вот лужайка. Но цесаревича Петра нигде не видно. Что за шутка?

– Ваше сиятельство? Где вы?

– Идите ко мне.

Настя вскрикнула от неожиданности. Голос доносился из-за деревьев.

– Что за шутки?

– Это не шутки! Скорее! Нас могут увидеть, и тогда несдобровать и вам, и мне! У меня только несколько минут… Живее!

Настя поспешила на голос, и сразу увидела стоявшую в тени фигуру. С великим князем было что-то неладно. Молодая женщина приблизилась вплотную, и только когда Петр Ольденбургский протянул ей навстречу руки, сообразила, что перед нею не живой человек, а призрак. Полупрозрачная тень с размытыми контурами маячила перед нею, на бледном лице, как две свечки, горели глаза со странными, вертикальными зрачками. Было что-то жуткое во всем его облике.

– Не пугайтесь, княгиня, – промолвил призрак. – Просто возьмите меня за руки. Это позволит мне сэкономить силы, и я не исчезну в самый неподходящий момент.

Настя нерешительно потянулась к нему, и ощутила прикосновение… У нее не нашлось слов и мыслей, чтобы описать, что она почувствовала в тот миг, когда пальцы призрака коснулись ее ладоней.

– Вот так, – он улыбнулся. – Не пугайтесь! Открыто я не смог бы вас посетить, чтобы не вызвать лишних пересудов. Инквизиторы сумели восстановить против меня моего августейшего кузена. Так что одно лишнее движение – и я в лучшем случае присоединюсь к вашему мужу за Камнем, а в худшем окажусь в казематах Третьего Отделения. А оттуда такие, как я, уже никогда не выходят. Даже после смерти.

– Вы говорили, что речь идет о моем муже? – осмелилась уточнить Настя.

– Говорил. И пришел, чтобы сказать, что могу вам помочь. Я должен убедить императора в своей лояльности, дабы он согласился пойти мне и вам навстречу. Я помогу вам соединиться с мужем, если таково будет ваше желание…

– Что? – забывшись, Настя так крепко сжала руки призрака, что они растаяли под ее пальцами. – Быть рядом с Алешей? Нам… быть вместе? Неужели это возможно?

– Скажите, – голос Петра Ольденбургского дрогнул, – на что вы готовы ради этого?

– На все!

– Что вы готовы отдать ради него?

– Все!

– Даже чужую жизнь?

– Даже чужую жизнь!

– Будьте осторожны с такими клятвами, – на губах призрака появилась улыбка. – Это не светский салон и не спиритический сеанс у графа Калиостро. Все, что вы скажете, может сбыться… Так что вы готовы отдать, чтобы опять быть со своим мужем и не в следующей жизни, а в этой и не когда-то через много лет, а в скором времени?

Голос его возвысился, зазвенел, и Настя неожиданно испугалась.

– Я… вы перенесете меня к Алексею? Сейчас? – почему-то ей вдруг внезапно захотелось оказаться в своей постели, под теплым одеялом.

– Княгиня, я и себя-то с трудом смог перенести на такое расстояние, а уж вас-то, в вашем положении, – рассмеялся призрак. – Все намного проще. Ваше прошение императору.

– Боже, – догадалась и испугалась Настя, – неужели нет другого пути? Без этого…

Ледяные пальцы призрака сдавили ее ладони, перевернув их.

– Другой путь мог бы быть, не прочти я ваши линии судьбы. Я ни у одной из знакомых мне женщин не встречал такой странной линии любви. Итак?

– Все, – выдохнула Настя. – Я все готова отдать, чтобы быть рядом с Алексеем! До конца моих дней…

– Услышано и засвидетельствовано!

Резкий звук, похожий на хлопок лопнувшей струны, ударил по ушам. Молодая женщина невольно зажмурилась, а когда открыла глаза опять, рядом никого не было. Она стояла босиком в траве среди сада. За деревьями белой громадой высился дом.

– До встречи на кладбище…

Тихий голос над ухом заставил вздрогнуть. Настя вскрикнула, шарахнувшись в сторону, и он этого резкого движения внезапная боль опоясала ее чрево. Живот внезапно окаменел, налившись тяжестью. Настя охнула, хватаясь за него. Ребенок! Как она могла забыть? По ногам что-то потекло, колени сделались ватными… Ох, как не вовремя! Неужели ей судьба родить здесь и сейчас, под открытым небом, как какой-нибудь крестьянке?

По счастью, приступ длился всего несколько секунд. Когда боль прошла, молодая женщина заковыляла к дому. Мокрым ногам было неприятно. Ей удалось добраться до своей постели прежде, чем ее скрутил второй приступ, и только тогда Настя позволила себе закричать.

Ребенок родился в полдень. Уставшая, Настя успела только услышать, что у нее сын и сразу провалилась в глубокий сон.

Рождение ребенка не принесло Насте ничего хорошего. От переживаний у молодой женщины не пришло молоко, и срочно стали искать кормилицу. Молодую здоровую мещанку, которая взяла младенца, нашли быстро, но мальчик с первых дней жизни начал болеть. Его в срочном порядке окрестили, надеясь, что это поможет. Самой Насти на крестинах не было – акушерка и вызванный доктор Штерн запретили ей вставать.

Стоял жаркий август. На небе не было ни облачка. Из деревень доходили вести о том, что хлеба еле успевают убирать, бабы сбиваются с ног, пытаясь отлить засыхающие огороды, в садах вместо стука дождевых капель по листьям слышен стук падающих яблок. Многие деревья начали желтеть и сбрасывать листву раньше срока. Вдобавок ко всему начались пожары. Даже во Владимире-Северном за три дня выгорели почти все окраины. Началось, как и следовало ожидать, в неблагополучных Грачах – самом опасном районе города. Занялось глубокой ночью, и пожарная команда, с каланчи увидев зарево, не стала рисковать и соваться туда без полиции. Так что до рассвета выгорела добрая половина Грачей, а на другое утро почти по всему городу полз сизый дым, похожий на дурно пахнущий туман. Дышалось тяжело.

Обливаясь потом, Настя лежала в своей постели, забытая всеми. Ее никто не навещал, только время от времени забегали посланцы от свекрови, чтобы справиться о здоровье невестки, да мать находилась неотлучно. Она пробовала приглашать хотя бы подруг, но даже в праве увидеть Нелли Шумилину ей было отказано. Отвечали, что многие поспешили уехать их душного пропахнувшего дымом города подальше, в деревню. Не было вестей и от его сиятельства Петра Ольденбургского, и, чем дальше, тем больше Настя уверялась в том, что все ей приснилось.

В довершение всего, заболел сын, названный в крещении Ильей. Пока Настя сама болела, от нее скрывали тяжелое состояние малыша, уверяя, что он чувствует себя хорошо, а что матери не показывали сына, так это нормально – она, дескать, сама еле голову от подушки может оторвать, какое там младенцами любоваться. Но едва молодая женщина начала ходить, не держась за стенку от слабости, она сама отправилась в ту комнату, которую выделили кормилице, чтобы увидеть маленького Ильюшеньку.

Бледненький, он лежал пластом и лишь чуть-чуть шевелил ручками и ножками. Собственные сынок кормилицы, шестимесячный крепыш, уже пытался ползать, и в сравнении с ним месячный Илья Алексеевич казался еще слабее и меньше. Настя не могла удержаться от слез, глядя на больного сына.

Он умер на сороковой день.

До Камня шли весь остаток лета и часть осени. И к тому времени, как попали в Иштым, сильно похолодало.

До Иштыма была остановка в Царицыне, где ссыльные провели несколько дней. Как раз начались осенние дожди, дороги размокли, и каторжане эти дни провели в местной тюрьме. Им позволили сходить в баню, сменить белье. Владимир Шаховской с наслаждением сбрил бороду, которая его ужасно раздражала. А когда их всех неожиданно пригласили на обед к Царицынскому градоначальнику, многие воспрянули духом.

– Жить можно! – воскликнул Антон Багрицкий, когда курьер передал приглашение. – И здесь есть солнце!

– Не обольщайся, – посоветовал Алексей, но друг только отмахнулся. Антон Багрицкий был из тех, кто до конца верит в лучшее.

В Царицыне они провели еще несколько дней, а потом им опять пришлось брести по бездорожью под конвоем еще дальше. Началась осень. Приходилось месить грязь сапогами – теми самыми, в которых они и так уже прошагали столько верст. Хорошую одежду обещали выдать только там, куда они бредут, а пока все оставались в летних шинелях. Спали на земле. Казавшийся таким здоровым и крепким Антон Багрицкий простудился и кашлял так надсадно, что товарищи боялись, что он не дойдет до места.

Но он дошел.

Хоронили младенца на Вознесенском кладбище, в родовом склепе князей Варских.

Все эти дни Настя была, как каменная. Даже пока шло отпевание, она не проронила ни слезинки – стояла, как вкопанная, молча глядя на маленький гробик. Мать и свекровь с двух сторон шептали ей злыми голосами, буквально приказывая плакать и причитать, но молодая женщина оставалась глуха к их мольбам. Она полностью ушла в себя, ничего не видела и не слышала. И за поминальным столом сидела, сложив руки на коленях, лишь пригубив по старинному обычаю кутьи. Даже верная Малаша, жалея барыню, и то качала головой. Это же так тяжело, носить все в себе! Или она впрямь такая бесчувственная, что даже смерть сына ее не тронула?

На девятый день Варские опять поехали на кладбище. Старая княгиня Фелициата Алексеевна шла под руку с матерью Насти, шепотом обсуждая судьбу молодой женщины. Бездетная, безмужняя, Анастасия Варская могла вернуться к семье и при желании снова выйти замуж. Император с легкостью бы выправил для нее бумагу, по которой Анастасия Варская считалась вдовой. Ей был двадцать один год. Найти нового мужа ей можно было очень просто.

Настя не слушала эти речи. Опустив голову, закрыв лицо вуалью, она брела чуть в стороне от родных и незаметно отстала, погруженная в свои невеселые думы. И не особенно удивилась, когда в поле зрения попал одинокий мужчина. Остановилась, сошла с тропинки, проходя между надгробиями. На ходу снимая шляпу, он двинулся ей навстречу. Великий князь Петр Ольденбургский был в мундире лейб-гвардии и походил на находящегося в отпуску гренадера, который зашел на могилы боевых товарищей.

– Сударыня, – он склонился над ее рукой, – вот мы и встретились. Приношу вам свои извинения…

– Пустое, – Настя отвернулась, глядя вслед уходящим. – Вы же не виноваты…

– Как раз виноват, – поймав удивленный взгляд, улыбнулся, – то бишь, мы оба поровну виновны…

– Что? – до молодой женщины стало доходить. – Значит, мой ребенок умер не просто так?

Она попыталась вырвать руку, но пальцы князя так крепко сжали ладонь, словно хотели ее сломать.

– Так было нужно, Анастасия, – твердо промолвил он. – Можете вслед за инквизиторами и ведьмаками считать меня исчадием Ада, но это был ваш выбор. Вас сама жизнь поставила в такие условия, когда на одной чаше весов – материнство и вечная разлука с любимым человеком, а на другой – любовь и, как знать, другие дети. Не вы сделали свой выбор – вас заставили. А я виноват лишь в том, что задал вам тот вопрос: «Готовы ли вы пожертвовать всем?» И не уточнил, что это еще не конец.

– Не конец? – несмотря на то, что середина сентября была по-летнему теплой, Настя вдруг почувствовала холод. – Что еще вы от меня потребуете?

– Успокойтесь, ничьи жизни мне не нужны. Но если бы вам пришлось выбирать между любовью и богатством, удобствами, привычной жизнью, всем тем, что вам знакомо и близко с детства? Родные, друзья, положение в обществе…

– А вы? – она чувствовала, как на глаза наворачиваются слезы и нарочно запрокинула голову. – Вы смогли бы отказаться?

– Если бы меня полюбила такая женщина, как вы… если бы меня просто по-настоящему полюбила женщина… – князь попытался улыбнуться. – Черт побери, ради такого я бы даже подписал все те бумаги, которые от меня требуются, и пошел в крепость, распевая веселые песни! Но – увы! – сие мне не суждено.

– Я не поняла, – Настя, словно очнувшись, всмотрелась в неправильные крупные черты лица великого князя. – Вы… Я вам нравлюсь?

– Возможно, вы – лучшая женщина из тех, с которыми сводила меня судьба, – серьезно ответил он. – Возможно, где-то в ином мире – а я, как колдун, знаю, что миров великое множество, в том числе и таких, что, как две капли воды, похож на наш собственный, – в одном из них мы могли бы быть счастливы. Я даже убежден, что где-то в ином мире женщина, похожая на вас, ответила «Да!» мужчине, похожему на меня, но не здесь и не сейчас. Ваша судьба – быть рядом с мужем. А мне – идти дальше по жизни в одиночестве и утешаться тем, что на долю секунды наши судьбы переплелись. Прощайте! Вряд ли мы когда-нибудь увидимся. На днях из императорской канцелярии вам доставят бумагу. Остальное зависит только от вас. Но если вдруг…

– Я обязательно вам напишу, – догадалась Настя.

– Не стоит, право. Но… буду рад! Прощайте!

Еще раз коснувшись губами ее запястья, великий князь Петр Ольденбургский направился прочь, быстро затерявшись среди лабиринта кладбищенских строений. Настя смотрела ему вслед, пока видела чуть сутулые плечи и непокрытую голову, а потом поспешила догонять остальных.

А на другое утро читала доставленную фельдъегерем бумагу: «Мы, Александр, император Русский, Всея Великия, и Малыя, и Белыя Руси самодержец, кнес Ляшский и Балтийский, не чиня препятствий, дозволяем княгине Анастасии Варской отправиться вслед за мужем и впредь поступать так, как она считает нужным».

Глава 4.

Начальник Рудного приказа чуть не поседел раньше срока, когда к нему прибыл ведьмак.

Он свалился, как снег на голову:

– Слово и дело!

Давно, ой, как давно не звучали эти слова! Старики еще помнили те времена, когда, стоило их услышать, разбегались все, от мала до велика. «Слово и дело!» – и хватали первого попавшегося. И вырваться из рук инквизиторов было невозможно. Надо, чтобы сам царь или митрополит вступился за невинного. Иначе – плаха или острог на веки вечные. Среди насельников Иштыма половина – потомки тех, кого сослали, заменив петлю и четвертование батогами и ссылкой. До сих пор на улицах можно встретить старух с вырезанными языками и безносых стариков. И вот – опять…

– А… как? К-кто? Отк-куда? – закудахтал начальник приказа.

– Третье Отделение. Особый отдел, – казенная бумага с печатью легла на стол. Сверху вниз на чиновника смотрели холодные злые глаза человека, который так устал, что готов начать убивать. – Проверка.

Начальник Рудного приказа дрожащими руками потянул на себя документ, украшенный казенной печатью. С Третьим Отделением шутки плохи. А еще и Особый отдел… А он-то считал, что Господь его миловал! Ан нет. «Неужели, дознались?»

Впрочем, на первый взгляд, в бумаге не нашлось ничего страшного. Действительно, податель сего, старший ведьмак Перехват Чермный (вот уж имена-то у них, прости, Господи, нарочно, что ли такие подбирают?) явился для проверки и написания отчета вышестоящему начальству, дабы вызнать, насколько хорошо осуществлен надзор за подотчетными лицами…

– Мы – верные слуги царю-батюшке, – дочитав, промолвил чиновник, – только у нас надзирать не за кем! Нету у нас ни колдунов, ни ведьм, ни, тем паче, всяких нелюдей.

– Нет? – ведьмак оперся ладонями об стол. – А ежели найду?

– Ну, так ищите! – развел руками чиновник. – Нешто я супротив власти пойду? У биармов разве что, ну так они сюда давно не заглядывали. И своих шаманов они к нам, иноверцам, значит, не пускают.

– Посмотрим, – лаконично высказался ведьмак. – Так колдунов у вас нет?

– Ни единого! Хоть весь Иштым обшарьте!

– И обшарю, будьте уверены, – кивнул ведьмак. – Тем более, что нас тут донос поступил…

Начальника Рудного приказа прошиб холодный пот. Донос – это уже попахивало ссылкой. Хотя, куда дальше-то ссылать? Разве что дальше на восток, на Камчатку?