Последний путь под венец. В костюме голой королевы

– Пять рублей одна тысяча девятьсот девяносто девятого года Санкт-Петербургского монетного двора! – благоговейно произнес Игорь Владимирович. – В моем прайсе ее цена пять тысяч долларов, но это ничего не значит, цена условная, я мог написать все десять тысяч, и это ничего бы не изменило.

– Потому что этой монеты просто нет, – понятливо кивнул Петруччо. – Нет ее – и все тут!

– А вот и не все! – Дядя с заметным трудом оторвал взгляд от изображения на мониторе и обернулся к племяннику.

Глаза его сияли, как пара отменно надраенных «десюнчиков».

– Ты удивишься, но есть такая монета, Петюша! – дрогнувшим голосом сказал взволнованный нумизмат. – Она все-таки существует!

– Пять тысяч долларов, – задумчиво повторил Петруччо, с прищуром посмотрев на картинку. – Или даже десять?

– Я должен, должен, должен ее получить! – безаппеляционно заявил нумизмат.

Горячо любящий дядю и деньги племянник не стал ему возражать.

Не было в ее жизни женского счастья, не было вовсе, вот хоть ты тресни! Наверное, поэтому она и потрескалась – не обожженная любовью и страстью кривобокая фигурка из глины, может, точно такой же, из которой когда-то был слеплен Адам, да что толку? Пошла морщинами, рассохлась, заскрипела – даже голос стал таким, что впору спутать: она это говорит, или не смазанные дверные петли визжат?

– Про петли-то не забудь!

Морщинистый палец настойчиво потыкался в пустую графу журнала.

Аленушка очнулась от своих мыслей.

– Запиши на завтра плотника вызвать, пусть сделает хоть что-нибудь, дармоед, а то только и знает, как у девок в процедурном спирт выклянчивать, а в седьмой двухместной двери шкафа скрипят, как трубы Страшного Суда! Нынче дамочка курточку с вешалки снимала – такой был скрежет, что в оперблоке пациенты под наркозом просыпались! Эй, о чем замечталась-то? Не спи на работе!

Медсестрица Аленушка поспешно выдернула из-под подбородка кулачок с зажатым в нем карандашиком и зачеркала в журнале, записывая замечания и пожелания закончившей дневную смену дежурной. Все равно ведь не отцепится, грымза старая, пока все ее ЦУ не зафиксируешь! Понятно, почему у нее женского счастья нет и не было никогда: какой мужик захочет жить с зубастой пилой?! Не зря ее пациенты за глаза называют не по имени-отчеству, а только кличкой: Крыса Лариса!

– Так, плотника вызвать записала? Еще пиши: Евлагин из восьмой бегал курить. Сказал, что идет к банкомату на первый этаж, а сам смолил на лестнице – меня не обманешь, я табачище за километр чую.

Аленушка вздохнула, приподняла карандаш:

– Лариса Петровна, зачем это записывать? У нас же не концлагерь, у нас стационар повышенной комфортности! Подумаешь, покурил человек! Большая беда!

– Ты, Трофимова, кто – адвокат или медик? – Крыса Лариса шумно фыркнула. – Или ты не знаешь, что у курильщиков послеоперационная реабилитация проходит с осложнениями, и именно поэтому, а не потому, что у нас тут концлагерь, пациентов настоятельно просят отказаться от курения как минимум за неделю до операции! А Евлагину этому сто лет в обед, и завтра на стол!

Уличенная в непрофессионализме, медсестра Трофимова пристыженно покраснела.

– Так что фиксируй, Евлагина! – не смягчилась Крыса Лариса. – Он, сдается мне, курильщик завзятый, не ровен час – еще и ночью дымом дышать побежит, так ты смотри, не пропусти его!

– Хорошо.

Аленушка снова вздохнула и записала обоснованный донос на Евлагина.

– Так, еще что?

Крыса Лариса шумно поскребла крепким ногтем костлявый подбородок.

– Молодежь из второй и пятой целый день резалась в карты. Так и ходили друг к другу в гости: с утра мальчики к девочкам в пятую, после обеда девочки к мальчикам во вторую. Спиртное вроде не пили, я бы заметила, но пакеты из «Мак-Доналдса» им посыльный привез, и музыку ребятки крутили, как на дискотеке.

– Ну, Лариса Петровна! Это-то тут при чем?! – Аленушка не выдержала и встала на защиту «ребяток».

Они и по возрасту, и по духу были ей ближе, чем старый курильщик Евлагин.

– А при том, моя милая, что есть верная народная примета: если мальчики и девочки начали крутить музыку, значит, скоро они станут крутить любовь! – убежденно заявила Лариса Петровна. – А вот этого мы в нашем, как ты говоришь, концлагере допустить никак не должны. Так что следи за ночными перемещениями несовершеннолетних пациентов в оба глаза.

– Ладно! Только я не говорила, что у нас тут концлагерь! Наоборот!

Аленушка почувствовала, что начинает злиться. С Крысы Ларисы станется пойти к главврачу и сказать тому что-нибудь вроде: «Запишите, Олег Иванович: Трофимова считает, что наша элитная клиника – это концлагерь, а мы с вами фашисты и гестаповцы…» И все тогда, аллес капут карьерному росту медсестры Трофимовой.

– Теперь все? – уже откровенно нервничая, Аленушка с нажимом подчеркнула последнюю запись и нарисовала после нее большой вопросительный знак.

Почему-то он вышел похожим на выгнувшуюся кобру.

– Нет, не все!

Крыса Лариса со скрежетом придвинула себе стул и опустилась на него с таким торжествующе-заговорщицким видом, что сразу стало ясно: до сих пор были цветочки, а вот теперь начнутся ягодки. Ядовитые, как та самая кобра!

– Сдается мне, у нас завелся сексуальный маньяк!

– Ну, приехали!

Это было уже слишком. Аленушка демонстративно положила карандаш и отодвинула от себя журнал. Правду говорят, что у старых дев рано или поздно возникают сдвиги на половой почве. Сексуальный маньяк в офтальмологии, надо же такое придумать!

– Он тайно наблюдал за нашими пациентами в пикантный момент надевания ими одноразовых бахил? – съехидничала Аленушка. – Или, не дай бог, смотрел, как закатывает рукава своего рабочего халата старушка уборщица? Или даже… Страшно подумать… Неужели он подглядывал за беззащитными близорукими, которые доверчиво снимали очки?!

– А ты не юродствуй, Трофимова, – нисколько не смутилась Крыса Лариса. – Ты приметы фиксируй… Ладно, можешь пока не записывать. Просто так запоминай: мужчина средних лет, ростом под метр семьдесят, телосло-жения плотного…

– Упитанный, но невоспитанный, – продолжая язвить, тихо пробормотала Аленушка.

– Лицо славянского типа…

– Это как?

– Очень просто: подбородок мясистый и складчатый, как болгарский перец, нос как белорусская картошка, и вся морда гладкая, аж блестит, будто ее украинским салом намазали! – не затруднилась с объяснением Крыса Лариса. – А одет он был в спортивный костюм олимпийской команды.

– Российской? – догадалась Аленушка, логично дорисовав портрет лица и тела славянской национальности.

– Ты тоже его видела? Где? Когда?!

Крыса Лариса завертела головой, чиркая острым взглядом по стенам коридора.

Сама дневная дежурная, как выяснилось из дальнейшего разговора, впервые заметила славяноликого олимпийца, когда он колобком выкатился из лифта и с неподобающей резвостью попер по коридору мимо поста. Олимпиец дышал, как марафонец, и, вероятно, за собственным тяжким сопением не расслышал адресованный ему призыв остановиться, хотя Лариса Ивановна профессионально озвучила его таким голосом, что любому стало бы понятно: сразу после «Стой!» запросто может последовать «Стрелять буду!».

– Гр-р-ражданин в спортивном костюмчике! – распрямившись в своем окопчике, как гранатометчик перед броском, взвыла Крыса Лариса голосом сирены – не той, которая соблазняла древнегреческих мореплавателей, а служащей сигналом оповещения гражданской обороны. – Да вы еще и в кроссовочках?! А ну-ка, вернитесь! Посетителям сюда можно только в одноразовых бахилах!

Запоздало оценив воинственный тон и настрой дежурной, нарушитель благоразумно сдался и был успешно выдворен из отделения. Однако очень скоро он вернулся – уже упаковав свои щегольские кроссовки в казенный синий полиэтилен.

Этот важный момент Крыса Лариса, увы, пропустила. Очевидно, на сей раз нарушитель проник в отделение через остекленные двери, ведущие на лестницу – не иначе, дождался там, пока строгая дежурная отлучится «на минуточку».

Так что во второй раз Лариса Петровна увидела его уже не на передовом рубеже, а в глубоком тылу стационара. Гражданин в спортивном костюмчике метался по отделению, поочередно распахивая двери палат и подолгу засматриваясь в них с непонятным и подозрительным интересом.

Опытная дежурная быстро уловила в якобы хаотическом движении гражданина стройную систему: он заглядывал исключительно в женские палаты!

– То есть он маньяк со здоровой сексуальной ориентацией? – сострила по этому поводу медсестрица Аленушка.

– Маньяк никак не может быть здоровым! – с апломбом возразила ей Лариса Петровна. – Он только прикидывается нормальным человеком, а сам все время ищет возможность поманьячить. Этот вот самый гад увидел, как санитарка везет по коридору каталку с прооперированной больной, и прямо кинулся помогать – можно подумать, настоящий брат милосердия! Санитарка-то от помощи не отказалась, она же не тяжеловес, а такому здоровому мужику переложить с каталки на кровать хрупкую женщину – как раз плюнуть…

– И переложил?

Сюжет обретал остроту. Аленушка против воли заинтересовалась.

– Переложить-то переложил, да только еще и облапал бедняжку совершенно неприлично!

– Да ладно?!

Аленушка округлила глаза.

– Не веришь мне – спроси санитарку, это Нина Тополева была, она тоже видела все это безобразие! – Целомудренная Лариса Петровна сокрушенно покачала головой. – А потом, ты только представь: мы с Нинкой этого маньяка в четыре руки из палаты взашей выталкивали, а он упирался, никак не хотел уходить!

– Это из какой же палаты? – Аленушка по собственной инициативе потянулась к карандашу и журналу.

– Из третьей, где у нас красавицы лежат.

«Красавицами» персонал стационарного отделения офтальмологической клиники по сложившейся традиции называл всех без разбору «непрофильных» пациенток пластического хирурга.

Красавицы и сексуальный маньяк – это как-то сочеталось. Ночная дежурная медсестра Трофимова отбросила скепсис и вкратце законспектировала в своей рабочей тетради поступившее предупреждение о маньяке.

Предстоящая ночь обещала быть нескучной… И обещание это сдержала вполне. Хотя Аленушка добросовестно попыталась обезопасить свое дежурство от сюрпризов и перед отбоем заглянула и к девочкам в пятую палату, и к мальчикам во вторую, и к Евлагину в восьмую.

Все были на месте.

Евлагин с азартом претендента на место в команде телевизионных знатоков разгадывал кроссворд, мальчики увлеченно читали книжки, а девочки сосредоточенно намазывали на свежие розовые мордашки черно-зеленую косметическую грязь. Аленушка расценила последнее как верный признак того, что никаких гостей девицы сегодня уже не ждут, и с чистой совестью и спокойным сердцем вернулась на свой сторожевой пост на развилке трех дорог – к лифту, на лестницу и в коридор стационара.

Ровно в десять ноль-ноль внутреннее радио клиники прекратило терзать слух пациентов нескончаемым концертом Рахманинова, проиграло премилую бессловесную колыбельную и твердокаменным голосом заслуженной воспитательницы детского сада пожелало всем спокойной ночи. Затем трансляция прекратилась, чтобы возобновиться в семь утра, и во всех палатах погас верхний свет.

Дежурная медсестра Трофимова проследовала к электрораспределительному щиту, расположенному в глухом закутке за раскидистым фикусом, и щелкнула тумблером, погасив лампы на потолке коридора. Теперь его освещали только редкие точечные светильники вдоль плинтусов и настольная лампа на столе дежурной.

– А, ч-ч-черт! – плачущим голосом воскликнула моя соседка по палате, и сразу же что-то звякнуло.

– Что? Что случилось?! – спросила я с искренним интересом.

Обычно я даже новости по телевизору не смотрю, а тут вдруг поймала себя на том, что меня удивительно живо волнуют даже самые незначительные события, происходящие в окружающем мире.

Состоявшаяся операция уже принесла определенные плоды в виде знаний, которыми я прежде не располагала. Например, оказалось, что временная слепота – это крайне мучительный недуг, наиболее серьезным осложнением которого для меня лично стало неутолимое любопытство. Совершенно, знаете ли, невозможно сунуть нос хоть в свои дела, хоть в чужие, если по зоркости существенно уступаешь пожилому кроту!

– Я вилку уронила! – пожаловалась соседка.

Это означало, что она все-таки нашла на столе поднос с ужином, о существовании которого мы уже догадались по витающим в палате типичным столовским запахам. Минутой раньше моя находчивая соседка отыскала собственно стол – удачно стукнувшись о его острый угол.

– А что на ужин?

– Кажется, котлета с картофельным пюре.

Я спустила с кровати ноги, вытянула вперед руки и осторожно пошла на голос соседки, поводя в воздухе ладошками, чтобы не вступить в излишне плотный контакт с каким-нибудь твердым предметом. Все, что мельче платяного шкафа, практически не имело шансов пробиться сквозь туманную пелену в моих очах.

Несколько часов назад я волновалась о суетном, беспокоилась, какой я явлюсь свету после операции блефпропластики, а надо было думать о том, каким я сама увижу этот мир! Ни-ка-ким!

Ну, предположим, светской жизнью и зрелищами вроде телевизионных новостей я на некоторое время могу пожертвовать, но вот увидеть (и победить) эту самую котлету с картофельным пюре хотелось страстно. Последний раз я ела сутки назад!

– Точно, на ужин котлета! С пюре и кабачковой икрой! И еще чай, хлеб и масло, – радостно сообщила соседка. – А еще тут наш полдник – два йогурта и кексики. Раз, два, три… Шесть штучек!

Я завистливо отметила, что ее настроение заметно улучшилось, а дикция так же заметно ухудшилась. Несомненно, моя более зоркая соседка уже поглощала свою порцию.

Я мобилизовалась, сосредоточилась, последовательно нащупала в непроглядном тумане стул, стол и поднос на нем, приготовилась к самой серьезной части поисков – обнаружению на подносе съестного, когда соседка снова страдальчески ахнула и горько всхлипнула.

– Что, котлету уронила? – предположила я.

– Хуже, – мрачно чавкнув, с секундной задержкой ответила соседка. – Они погасили свет! Теперь я совсем ничего не вижу!

«Значит, ваши шансы на кексики уровнялись!» – обрадовался за меня внутренний голос.

Я почувствовала, что мое настроение тоже улучшается:

– Да брось! В конце концов, для того, чтобы съесть котлету, свет не нужен! Нужна котлета!

– Резонно, – невнятно согласилась моя сотрапезница и снова что-то уронила.

Я тихо улыбнулась.

Жизнь, в том числе светская, налаживалась. Предстоял долгий, неспешный ужин с многочисленными переменами блюд и мест их расположения в пространстве.

Грязевые маски на лицах – это была превосходная военная хитрость! Как только успокоенная увиденным дежурная медсестра закрыла за собой дверь палаты номер пять, хитрые девчонки прекратили намазываться грязью.

– Маш, держи!

Брюнетка Лиза перекинула блондинке Маше влажные салфетки и сама потянулась потереть черно-зеленый лоб белой тряпочкой.

– Погоди, не стирай! – остановила ее Машка, у которой возникла еще одна гениальная идея.

– У тебя есть что-нибудь черное?

– Вот! – Лизка откинула одеяло, продемонстрировав красивый комплект черного кружевого белья.

– Мало.

Машка покачала головой, спрыгнула с кровати и открыла шкаф.

– Вот, возьмешь мой спортивный костюм, он темно-синий, годится.

– Для чего годится? – Лизка соображала медленно.

– Для маскировки на местности! В черном, с темными волосами и маской на лице ты будешь как ниндзя! И просквозишь по коридору, как невидимая глазу тень!

Машка сложила губы трубочкой и подула, показав, как именно просквозит по коридору ниндзя Лизка.

– Думаешь, дежурная меня не заметит? – Лизка сначала поежилась, а потом махнула рукой. – А, ладно! Была не была!

Авантюризм подружек подстегивал алкоголь: в расписные стаканы из «Мак-Доналдса» мальчики щедро плеснули водки, и с виду кола не сильно изменилась, а по сути превратилась в забористый коктейль. Правда, на сообразительности девчонок он сказался по-разному: у Маши мозги просветлели, у Лизы – затуманились.

Хитроумная Машка разыграла все карты так ловко, что оказалась в выигрыше по всем пунктам. Наиболее симпатичный из двух парней – Антошка – достался ей практически с доставкой на дом. В тот момент, когда бдительная дежурная, проинспектировав мальчишескую палату, зашла с проверкой к Маше и Лизе, Антон последовал за ней и сейчас прятался в туалете, примыкающем к палате девчонок. Теперь, чтобы завершить рокировку, ниндзя-Лиза должна была прошмыгнуть во вторую палату к Вадику.

– А я ее отвлеку, – пообещала изобретательная Машка. – Позвоню с мобильника на пост, дежурная повиснет на телефоне, и в это время, пока она по сторонам не смотрит, ты быстренько метнешься к Вадику. Только на середину коридора не выскакивай, старайся держаться поближе к стене. И с Черным Вампиром не столкнись!

Машка хихикнула. Совсем недавно Антон и Вадик, развлекая своих подружек, рассказывали им слегка модернизированные в соответствии с новой литературной модой страшные байки из больничного фольклора: про черную-черную палату, в которой стоит черный-черный гроб, в котором лежит черный-пречерный вампир… который по ночам с большим удобством и совершенно безнаказанно пьет красную-прекрасную кровь только что прооперированных пациентов.

– Ну, в эти байки я не верю! – Лиза тоже встала с кровати и подошла к шкафу. – Давай свой костюм! А черные гольфы и балетки у меня есть свои.

Известная народная мудрость «В царстве слепых и кривой король» не подтвердилась. Я, почти совсем незрячая, в полной темноте чувствовала себя гораздо комфортнее, чем Ада с ее частично восстановившимся зрением. Во всяком случае, у меня вилки и котлеты на пол не летели!

– А ну-ка, я мобильником себе подсвечу! – догадалась наконец соседка, уронив кусок хлеба с маслом.

Фонарик ей понадобился не для поисков блудного бутерброда, а чтобы найти на стене заветную кнопочку, включающую тусклую персональную лампочку над кроватью.

– По статистике, подсветка – самая востребованная функция мобильных телефонов! – в знак одобрения намерений соседки доброжелательно сообщила я.

С ужином я медленно, но верно справлялась, и это меня очень радовало.

Однако радость моя несколько потускнела, когда раззява-соседка не нашла свой мобильный там, где она, как ей казалось, его оставила – на прикроватной тумбочке.

Мне сразу же вспомнилось объявление на столе дежурной медсестры: «За оставленные в палатах деньги и ценные вещи администрация клиники ответственности не несет!» У меня возникло тревожное подозрение, что упомянутые деньги и ценности вместе с ответственностью за них регулярно несут и уносят из клиники прочь какие-то вороватые личности!

Собственно, это опасение возникло у меня, еще когда я прочитала объявление. Именно поэтому перед уходом в оперблок я не только спрятала свой собственный мобильник в укромное местечко – в уголок пододеяльника, но и выключила аппарат, чтобы неожиданный звонок не выдал его местоположение.

Разумеется, мне очень захотелось проверить, на месте ли мой дорогой телефончик, но я не рисковала затевать такую серьезную поисковую экспедицию. Обшарить вслепую четыре угла просторного пододеяльника – задача, сопоставимая с той, которую (тоже чудом) однажды решил Колумб!

Ада же, охлопав тумбочку и попутно свалив с нее на пол еще какие-то мелкие предметы, переворошила содержимое своей сумки и даже выволокла из угла на середину комнаты большой чемодан, чтобы поискать пропажу в нем.

Я встревоженно прислушивалась к производимым ею звукам и сдерживала нарастающее беспокойство единственно доступными мне простыми способами – старалась ровно дышать и размеренно двигать челюстями.

Мой бутербродик с маслом изрядно зачерствел, но я дико проголодалась и честно собиралась сгрызть его до последней крошки.

В двадцать два десять – дежурная медсестра Трофимова машинально взглянула на часы – зазвонил телефон.

– Стационар, – сняв трубку, коротко отозвалась Аленушка.

– Это стационар? – словно не услышав ее, заволновался странно придушенный голос в трубке. – А можно дежурную?

– Дежурная, – представилась Аленушка.

– Это дежурная? А вы где?

– На посту, – Аленушка была ангельски терпелива.

В прошлом месяце одну из ее коллег уволили по жалобе пациентки, которая не дождалась ответа ночной дежурной.

Удивляться этому не следовало: пациентка – богатая взбалмошная дама – пренебрегла кнопкой вызова над кроватью и широким жестом позвонила дежурной со своего мобильного телефона с израильской сим-картой. Определитель в телефонном аппарате на посту честно выдал затейливую комбинацию цифр, и дежурная медсестра по душевной простоте не опознала в ней телефонный номер. Простушку уволили, а главврач специальным приказом повелел персоналу в обязательном порядке принимать все возможные вызовы, даже если они поступят в виде морзянки, звуков там-тама или сигнального крика совой.

– А пост где?

Аленушка стиснула зубы и энергично поморгала, развеивая ресницами возникший перед ее мысленным взором образ очень старой грымзы, богатой деньгами, скудной разумом и остро нуждающейся в лечении не столько глазных болезней, сколько склероза с маразмом.

– А пост в стационаре!

– А дежурную можно?

Увлекательная беседа зациклилась.

– Можно, – после короткой паузы, в которую идеально вписалось беззвучное ругательство, сладким голосом сказала Аленушка. – Вам все можно! Скажите, кто вы и в какой именно помощи нуждаетесь?

Трубка издевательски загудела.

Лизавету подвело тщеславие.

До второй палаты бежать было всего ничего, секунд пятнадцать, но уже в коридоре барышня сообразила, что на финише предстанет перед кавалером не в лучшем виде. Нет, к обтягивающему стройную девичью фигурку темному трико никаких претензий быть не могло! А вот страшненькую грязевую маску с лица имело смысл удалить до приветственного поцелуя.

Машка обещала, что займет дежурную медсестру телефонным разговором как минимум на минуту, и Лиза решилась.

В паре метров от обычного – без персональных удобств – «второго номера» она тихой тенью скользнула в небольшую прихожую соседней палаты повышенной комфортности. В люксовой «тройке», это все знали, имелся не только санузел, но и душевая.

– Быстро умоюсь – и к Вадику, – решила Лиза.

В прихожей было три двери, и все – без опознавательных знаков. Это Лиза успела увидеть еще до того, как закрыла за собой дверь из тамбура в коридор, потому что потом стало темным-темно: даже щели под дверьми не светились.

Лиза наугад толкнула правую дверь, заглянула в помещение и остолбенела. Девичье сердце, и без того уже встревоженное предвкушением тайного свидания и марш-броском по коридору, забилось часто и гулко. По вспотевшей спине, ловко перепрыгивая кружевную резинку парадного бюстгальтера, с топотом побежали табуны диких и необузданных мурашек.

В темноте, которую не мог рассеять пробивающийся в щель между полотнищами тяжелых штор жиденький лунный свет, раздавался размеренный хруст. В сочетании с аппетитным чавканьем он производил в высшей степени неприятное впечатление.

Лиза окаменела. Не хотелось в это верить… Но было очень похоже, что в черной-черной палате трапезничает легендарный больничный Вампир!

«Но разве вампиры грызут кости?! – сопротивляясь накатывающему ужасу, Лиза попыталась вспомнить, что ей совсем недавно рассказывали о вампирской манере питания Вадик с Антоном. – Они же вроде только кровь пьют?!»

В темноте коротко прожурчала некая жидкость – на слух не разберешь, может, и кровь!

– Что, к нам кто-то пришел? – пугающе булькнув невидимым питьем, благодушно спросил приятный женский голос – молодой и мелодичный, какой и положено иметь злому бессмертному существу.

«Черная Вампирша?!» – подумала нетрезвая и потому не вполне адекватная Лиза.

– Где? – отозвался другой женский голос. – О! Наконец-то нашла!

В черной-черной палате низко, на уровне колена, возникло призрачное голубое свечение, и Лиза увидела черную-черную фигуру, склонившуюся над черным-черным предметом, до жути напоминающим коротковатый, но просторный гроб.

– Я слышала, как скрипнула дверь, – сообщила Первая Вампирша, прекратив глотать и чавкать. – Кажется, у нас гости?

– Незваные гости?

Вторая Вампирша обернулась.

Увидев жутчайшую багрово-синюю морду, обрамляющие ее патлы и бело-голубые оскаленные зубы, бедная Лиза тихо всхлипнула и упала в обморок.

– Ада! Ты снова что-то уронила? – спросила я, втайне досадуя на поразительную неловкость соседки.

Котлета, кусок хлеба с маслом, вилка – чего только не валялось уже на нашем полу! Плюс к тому распахнутый чемодан и куча шмоток, выброшенных из него Адой в процессе поиска мобильника.