Вендетта. Часть II. Том VII

О.Шеллина (shellina)

Вендетта. Часть II. Том VII

Глава 1

Ласси вернулся в Берлин с небольшой армией аккурат в то самое время, когда туда прискакал гонец, с известием о скорой коронации Петра Фёдоровича.

– Слава Богу, – с облегчением произнёс старый ирландец, и перечитал послание. Кроме новости о коронации, в письме говорилось о том, что ему на подмогу идут три полка, два бывших потешных, а также Рижский драгунский под командованием полковника Олица. Он даже не знал, чему больше радоваться: новости о том, что Пётр стал императором, или о такой нужной ему подмоге. – Ну что же, это хорошо, а то у меня какие-то жалкие огрызки армии остались, – пробормотал Ласси.

Колеся по Пруссии, он оставлял то тут, то там боеспособные части, призванные сохранять порядок на захваченных территориях. Не то, что намечались какие-то беспорядки, просто старый ирландец привык действовать на опережение, не дожидаясь, пока действительно полыхнёт.

Фридрих чего-то ждал и носа не казал из Силезии, его караулили австрийцы, а французы в это время пытались весьма активно оттяпать Минорку у Англии. На кой черт этот остров, который было так легко блокировать силами Английского флота, вообще понадобился Франции оставалось загадкой, похоже, и для самой Франции, но факт оставался фактом.

В этом вопросе Ласси был солидарен с Салтыковым, который снова засел в полюбившемся ему Дрездене: французы, вероятно, хотели захватить Менорку, чтобы поменять её, например, на землю Огайо, что в Америке. Людовик долго хотел заполучить эту землю, но, как полагал Ласси, ему не удастся и Квебек удержать. Слишком уж тенденции нехорошие шли во всех стороны и от Англии, которая всё больше и больше наглела, так и от Франции, которая порядком поиздержалась, а войны дело, конечно, прибыльное, но не в самом их начале. Нет, далеко не в самом начале. Не то что ему было не наплевать, но в этом споре он болел за франков, просто потому что те хотели пощипать англичан, которых он ненавидел всем сердцем.

– Это совершенно невыносимо, – он поморщился и повернулся к ворвавшейся к нему в кабинет женщине. – Сколько вы будете удерживать нас здесь? – возмущению её не было предела. – Мы не можем покинуть этот замок уже столько месяцев. При этом вы не позволяете мне написать письмо императору Петру. Он, конечно же приказал бы вам немедленно отпустить нас, выделив кареты и охрану.

– Ваше величество, – Ласси тяжело вздохнул. Ему было тяжело разговаривать с Софией Доротеей исключительно потому, что она не слушала никого, кроме себя. К тому же эта женщина очень быстро забывала то, о чём ей повторяли и не раз, постоянно пытаясь гнуть свою линию. – Ваше величество, я вам уже говорил, ваш отъезд – это совершенно невозможное событие. Вы останетесь в Берлине и будете оставаться здесь столько, сколько будет необходимо. И писать о чём-то его величеству я вам не дам, чтобы не отвлекать его от более важных дел, например, от коронации и ожидания рождения его второго дитя.

Он не стал упоминать, что Пётр никогда не позволил бы ей уехать, потому что пока семья Фридриха оставалась в Берлине в заложниках, пока ещё король Пруссии вряд ли решится атаковать город. Тем более, что здесь теперь «гостит» не только его мать и супруга, но и брат с женой и сыном, которые были чрезвычайно важны для престолонаследия.

– Тогда, может быть, вас и ваших грубых солдафонов сменит по этом посту коменданта дворца моего сына граф Салтыков? Он хотя бы обходительный и галантный кавалер, с которым я не чувствую себя узницей в собственном замке. – София Доротея никак не хотела униматься. Ей было невыносимо чувствовать себя пленницей в собственном доме, и она старалась выплеснуть своё плохое настроение на Ласси, которого терпеть не могла.

– Граф Салтыков безусловно признанный дамский угодник, но он нужен его величеству в Дрездене, – Ласси с надеждой посмотрел на дверь. Хоть бы кто-то пришел и избавил его от этой мегеры, которую он скоро собственноручно задушит, а труп выбросит с самой высокой башни. А что, весьма красивая история получится: мать, не пережила разлуки с любимым сыном и решила покончить жизнь самоубийством. Жаль, что в это никто не поверит, особенно сам Фридрих. Уж кто-кто, а он точно знает, что его мать не способна на самопожертвование.

– Вы прекрасно можете сменить его в Дрездене, а… – королеву прервал звук открываемой двери, а Ласси чуть ли не бегом бросился навстречу гонцу. У него было отличное настроение, и он не хотел его портить в очередной раз поругавшись с прусской королевой.

– Извините, ваше величество, но дела, сами видите, – королева смяла платок, который до этого просто держала в руке.

Только этот безродный ирландец смел вышвырнуть её вон, как какую-то трактирную девку. Ну ничего, её сын войдёт в Берлин бравым маршем, и она собственноручно будет руководить палачом, который повесит это ирландское отродье. София Доротея вышла из кабинета, гордо поняв голову, заставив при этом гонца отскочить в сторону. Покачав головой, он пропустил её, не забыв поклониться и только тогда вошёл к Ласси, плотно закрыв за собой дверь.

– Поручик Сомов, господин фельдмаршал. Адъютант полковника Олица, – он поклонился. – В связи с довольно сложной обстановкой, никаких документов с собой не везу, все сведенья поручено передать на словах.

– Не томи, поручик, что произошло? Какие сложности в обстановке? – Ласси с нескрываемым волнением посмотрел на Сомова.

– Принц Карл Александр Лотарингский разбит при Зильберберге. Сам он жив и не пленен. Ему с ротой солдат удалось вырваться из окружения. Вскоре, он присоединился к нашему полку и теперь на всех порах мчится к Берлину, чтобы уже отсюда попытаться прорваться в Вену.

– Прорваться в Вену? – Ласси нахмурился. – За каким чертом в Вену пробиваться?

– Из-за Ганновера. Армия Ганновера выехала навстречу королю Фридриху, который по нашим данным уже покинул Силезию и движется к Дрездену.

– Это логично, я бы так же поступил, – Ласси принялся измерять шагами комнату. – Дрезден прекрасно укреплен. Саксония богатое герцогство, там есть, чем поживиться и восполнить запасы. Да и армию усилить саксонскими рекрутами. Где же австриячка? Почему она сама первой заговорила о союзе, а теперь от неё ни слуху, ни духу. – Он развернулся и пошёл в другую сторону. – Что же делать? Салтыков не сможет удержать город, не с тем количеством войск, какое у него сейчас в подчинении. Так стоп, – Ласси остановился, глядя на Сомова, но не видя его. – А где сейчас знаменитая бранденбургская гвардия?

– Наверное, в Бранденбурге, – предположил поручик, хотя Ласси у него об этом не спрашивал.

– Нет-нет, я говорю о наёмниках, о целой армии наёмников, которых выгнал со службы король Фридрих, отец нынешнего короля Фридриха. Сомневаюсь, что они не затаили обиду на Гогенцоллернов. – Ласси так быстро, как позволяли ему уже немолодые ноги, направился к двери. – А его величество Пётр Фёдорович говорил мне, что я могу запустить руки в остатки прусской казны, часть которой он специально оставил мне на нужды армии. Сейчас как раз возникла нужда в этих деньгах. Главное, надо найти этих бравых ребят и заключить с ними краткосрочный договор, на одну кампанию против Фридриха. А куда деваться? Трудные времена требуют принятия трудных решений. Да, поручик, – фельдмаршал остановился у дверей и повернулся к Сомову, про которого, как оказалось вовсе не забыл. – Атаман казачьего войска Кочевой со своими казаками и башкирами сейчас неподалеку от Магдебурга расположились. Отдохнешь и давай к ним. Зачем нам давать Ганноверу, который усилен англичанами, я готов поспорить на это, спокойным маршем идти? Правильно, незачем. Да и Фридрих давненько с башкирами не встречался. Соскучился, небось? Надо бы ему напомнить о себе. – Он замолчал, а потом добавил более жёстко. – Мне нужно время, чтобы приготовиться. Дай мне это время, поручик. Век благодарен буду. – И фельдмаршал вышел, оставив Сомова в раздумьях на тему, а так ли нужен ему отдых, ведь, если много отдыхать, можно везде, где только можно опоздать.

***

– Ну что, Христофор Антонович, готов ехать в неизвестность? – Воронцов посмотрел на попа, который в это время посредине палубы «Великой княгини» разговаривал с бывшими каторжниками, которых отобрали в этот поход.

– Сильно сомнительно, что к таким путешествиям вообще можно подготовиться, – Миних поежился. – Слишком далеко. Сколько мы в пути будем? Год?

– Ничего, вон Саймонов как козлом заскакал, когда куда-то в Африку и дальше по океанам подался. – Воронцов тоже ощущал внутреннее волнение, но больше от масштабности и важности предстоящей миссии, чем от страха. Но тот же страх всё же был, никуда не девался, не моряки они с Минихом, чтобы десяток лет с себя скинуть, как упомянутый адмирал.

– Куда нам до Саймонова, Роман Илларионович, – Миних хмыкнул. Пётр совсем недавно изменил решение и всё же приказал ему отправляться в экспедицию к купленным у испанцев землям. Он долго думал и колебался, но, в конце концов, принял именно это решение, посчитав его для себя более приемлемым. – Ну да, мы тоже можем себя показать, дай бог до места без эксцессов доберёмся. А там покажем, что есть ещё порох в пороховницах.

Их разговор прервал адмирал Вяземский, который будет командовать их довольно внушительной эскадрой. Одних фрегатов в охранении Пётр Фёдорович выделил четыре штуки, да и их корабли вовсе не торговыми судами были, и сами могли пушками огрызнуться, в случае чего. Вот только груженные все были настолько, что Миних только головой качал. Надо было учесть миллион нюансов, и, слава богу, что Воронцов взял на себя часть хлопот. Но они справились, во всяком случае, Миних очень на это надеялся. Всё-таки опыт хозяйственный у обоих был. Но каждый день нет-нет, да и проскальзывала мыслишка о том, что что-то они точно забыли.

Вяземский подошел к двум шефам этой экспедиции.

– Пришёл высочайший приказ немного задержаться. Нам должны будут доставить важный груз, надо его обязательно дождаться. – Заявил он. – Так что можете на берег спуститься, пока возможность такая имеется.

– Я, пожалуй, останусь, – Миних задумчиво потеребил губу. – Лучше ещё раз по спискам всё проверю, ежели забыли чего, то лучше уж сейчас об этом узнать, когда возможность имеется исправить положение.

– А я пойду, в салон напоследок загляну, сколько нам надушенных ручек лобзать не придётся? – Воронцов хохотнул и направился к трапу, ведущему на пристань. Вяземский быстро догнал его, обговорив с Минихом его небольшую ревизию, чтобы всех боцманов предупредить, да в помощь графу отрядить. – А чего мы ждём, не подскажешь, любезный Константин Романович?

– Нет, Роман Илларионович, не подскажу, не знаю, – развёл руками Вяземский. – Секрет какой-то. Ничего, привезут – узнаем. Какие в море могут быть секреты?

– Откуда везут-то? – Воронцов задумчиво посмотрел на адмирала. Они стояли на пристани, и даже отсюда были видны дворцы Петербурга. Сколько он не увидит столицу, и увидит ли её вообще? Роман Илларионович старался не думать об этом. Он сам вызвался возглавить эту миссию и не сожалел ни минуты о принятом решении. Единственное, коронацию пришлось пропустить, но тут уж простив обстоятельств не попрешь. Однако за здоровье императора они выпили всё честь по чести. И вот теперь очередная задержка.

– Вроде из Тулы. Да ещё кто-то из Тайной канцелярии. Груз сопровождает, и до конца пути сопровождать будет. Думаю, что он-то и расскажет подробности. – Вяземский оглянулся, словно их разговор здесь шпион иноземный подслушать мог. Из Тулы им могли везти только оружие, и теперь им оставалось гадать, что это за оружие такое, из-за которого задержали выход в море их эскадры.

***

Москва гудела как потревоженный улей. Все от мала до велика обсуждали мой Манифест. Ну, про мальцов – это я, конечно, утрирую, но все, кто уже более-менее соображал пытался понять смысл сказанного, а также напечатанного везде, где только можно. Не знаю, что происходило в других городах, у меня быстрой связи с ними не было, но, подозреваю, что тоже самое.

Для меня было самым странным, что это не указ о всенепременной службе, как мужчин, так и женщин вызвал такой переполох. Об этом посудили, да пожали плечами. Всё равно многие и так служили так или иначе, так что непринципиально. Для женщин же сразу был оговорена совершенно не напряжённая, не отнимающая время от мужей и балов служба. Уж пару часов в день каждая сможет найти, чтобы в больницах помочь, или ребятишек чему-то научить. А уж совсем буки – вон, пускай общественными библиотеками занимаются. Так что этот указ хоть и вызвал перешептывания, но не более.

Также не вызвало недовольство определение новых правил службы для солдат – пятнадцать лет и в запас с пенсией и наделом на Урале, за Уралом, и в новых землях на выбор. Хочешь поближе к столице – то без надела, но с пенсией. Не слишком большой, но даже это было впервые. Наоборот, этот указ был принят на ура и с большим энтузиазмом.

И даже изменения в работе промышленного сектора не вызвали шквала эмоций и постоянный бубнёж. Там тоже были впервые определены и регламентированы правила для работ на мануфактурах и других предприятиях. Этакий трудовой Кодекс, который будет определять жизнь как рабочих, так и хозяев мануфактур в ближайшее время. Конечно, он будет постепенно меняться. Но сейчас там было строго определено, что рабочий – это лицо мужского пола, прошедшее специальную рабочую школу или закончившее реальное училище. Определено понятие смена – не более восьми часов в сутки. Не хочешь прерываться – вот тебе три смены, ночная оплачивается дороже. Что-то не нравится, специальная комиссия много нарушений выявила, можешь и лишиться своего производства в пользу государства.

Да что уж там, если даже упоминание начала крестьянской реформы вроде поначалу подняло волну, но потом всё успокоилось, потому что начало – это не вся реформа, которая будет идти постепенно в течение многих лет и в итоге приведет к отказу от крепостного права. Всё это, конечно обсуждалось, но не вызвало желания немедленно устроить бунт.

Нет, самым возмутительным посчитали пункт Манифеста, посвященный всеобщему образованию. Причём тут возмущение настигло как верхи, так и низы. Никогда ещё народ Российский не был настолько един в своём мнении, которое можно было выразить парой слов: «На хрена?»

Объяснять я ничего не стал, если не понимают, то и не поймут, а некоторые вещи проще один раз приказом утвердить, чем бегать за каждым и пытаться донести, казалось бы, элементарную истину. Тем более, что реакция была такой, словно я не писать и читать учиться заставляю, а как минимум ежегодный шабаш на Лысой горе устраивать с оргиями и приношением в жертву дьяволу девственниц и младенцев.

Это было настолько выше моего собственного понимания, и настолько вывело из себя, что я пребывал в последние пару дней в состоянии перманентного бешенства. Так что подходить ко мне с каким-нибудь идиотским вопросом категорически не рекомендовалось.

– У тебя такой вид, будто ты сейчас возьмешь своё замечательное ружьё, которое ты обнимаешь и гладишь нежнее, чем меня, и пойдешь убивать, – Мария обошла стол, за которым я работал, погрузившись в бумаги, и положила руку мне на плечо. Я потёрся щекой о тыл её ладони и прикрыл глаза.

– И они ещё чуть ли не бунтуют, когда я заставляю их сделать элементарную вещь: научиться самим и обучить своих детей грамоте. Я же не заставляю каждого крестьянина вместе с Д’Аламбером длины волн высчитывать, – слегка успокоившись, я протянул ей бумагу, которую сейчас изучал. – Вот что помешало этому Тяпкину прочесть Манифест и идущие за ним указы? Может быть, я над душой стоял. Ну ясно же сказано, не пущать на мануфактуру детей моложе тринадцати лет, которые не умеют работать со станками! Вот, полюбуйся, двенадцатилетнему мальчишке палец оторвало, потому что сунул его к новому челноку по незнанию. Уэсли Гибсоном, наверное, себя вообразил. Идиоты!

– Кем он себя вообразил? – Мария в голосе Марии прозвучало такое удивление, что я даже обернулся, посмотрев на осунувшееся личико.

– Да был такой крендель в Англии, челноки пальцами в станке умел выхватывать, – я потёр шею, столько лет здесь, а всё не могу как следует базар фильтровать, то и дело словечки разные проскакивают. Когда только попал, и то лучше было. Но там у меня другая проблема была, я никак не мог понять поначалу, на каком языке вообще говорю. – Ты лучше скажи мне, как вы? – я ещё больше развернулся и положил руку на живот, почти невидимый за пышными одеждами.

– Сегодня хорошо, – Мария слабо улыбнулась. – Мне вообще здесь в Москве как-то лучше дышится.

– Может столицу сюда перенесём? – спросил я.

– В этом нет особого смысла, – она снова улыбнулась. – Я же только во время беременности неважно себя у моря чувствую. А в остальном мне очень нравится Петербург.

– Он серый, он всегда серый и почти всегда облачный. Ну, и туманы. Не такие, как в Лондоне, но всё же. – Я внимательно смотрел на неё.

– Туман – это романтично, – Мария вздохнула, а затем решительно добавила. – Если столицу и переносить, то так, чтобы она хоть немного ближе к отдаленным землям находилась. Чтобы за всеми приглядывать можно было одинаково пристально.

– Например? – я думал о переносе столицы. Мне нравился Петербург, всегда нравился и в той жизни, да и в этой, если разобраться. Но. Если я хотел дорожный бум устроить, и поторопить Эйлера с созданием железной дороги, то лучше столицу вообще куда-нибудь в район несуществующего пока Новосибирска перенести. Но на такой экстрим я пока точно не пойду.

Так что, похоже, никуда переносить мы столицу не будем. А с дорогами нужно что-то делать, это факт. Мне же не нужны автомагистрали пятиполосные. Мне бы хорошие грунтовки на нормальной подложке и с хорошими обочинами организовать. На северах-то точно пока делать с этой идеей нечего. Там и в мои времена только зимники выживали. Но тут реки, пока шикарные и полноводные, вам в помощь, дорогие товарищи.

Мария же, которая всё это время обдумывала мой вопрос покачала головой.

– Не знаю. Я никогда не задумывалась над этим, – она быстро пробежала глазами по тексту бумаги, которую всё ещё держала в руке. – Это ужасно, Пётр, с этим надо что-то делать.

– Надо, я разве спорю? Вот только что?

– А почему бы не создать по маленькой школе ремесла при каждой мануфактуре? – теперь уже я вздохнул.

– Не получится, некоторые сами очень маленькие, и не сказать, что слишком рентабельные. Да и, чтобы что-то вроде таких школ создавать, надо, мать их, заставить народ читать выучиться и считать. Чтобы пальцы куда попало не совали, – я снова почувствовал, что закипаю.

Надо производство расширять, причём конкретно так. Нужно технологии внедрять. А они мне такое устраивают. И самое главное, я знаю, почему они это делают. Боятся, что не у дел останутся, вот почему. Прогресс тормозится всегда только одним – страхом.

Как крестьяне категорически были настроены против тракторов, даже диверсии совершали, выводящие машины из строя. И только потому, что боялись остаться со своими лошаденками остаться на задворках истории. И с места сняться на новую землю с тем же, мать его трактором, переехать боязно. Ну, не насильно же переселение устраивать, в конце концов.

Вот так и получается, что где-то чуть ли не головах друг у друга живут, причём в нищете, а где-то полтора человека на тысячу километров. И так по всей нашей необъятной империи.

– Мне надоело считать непонятно чем, – внезапно сказал я, зацепившись в мыслях за этот несчастный километр. – У нас десять пальцев. Ту же грамоту на пальцах проще объяснять, чем пытаться словами в тупые головы вбить, в которых только ветер гудит.

– Я тебя не понимаю, – Мария выглядела удивленно.

– Я хочу всё считать десятками. Это удобно. Вот хочу и всё тут. Могу я чего-то хотеть?

– Конечно, можешь, ты же самодержец. – Машка ответила мне, но сути так и не уловила.

– Я ещё и самодур, и хочу самодурить, – я схватил ручку и принялся писать письмо Эйлеру по-немецки, а Ломоносову по-русски. Чтобы систему метрическую начали разрабатывать. Эталоны веса и длины создавать, и чтобы сделали это быстрее, чем англичане со всякими французами. Потому что мне действительно надоело считать верстами и пудами. – Вот, будет метр, как эталон, и килограмм. – Сказал я удовлетворённо, ставя точку и посыпая бумагу песком.

– Почему метр? – Мария нахмурилась.

– А почему бы и нет? – я пожал плечами.

– Действительно, – она рассмеялась. Уже привыкла к этой моей манере. И тут побледнела и положила руку на живот. А потом слегка согнулась и застонала. Я вскочил и поддержал жену за спину.

– Что с тобой? – она не ответила, лишь глубоко задышала, а потом выпрямилась.

– Я не знаю, похоже на схватку, – и снова тихонько застонала.

– Что? Но ведь ещё рано! Черт бы вас всех подрал. Бехтеев! – я так заорал, что Мария даже выпрямилась, но потом её так скрутило, что я подхватил довольно легкое, несмотря на беременность, тело и потащил к выходу. Дверь открылась, когда я уже к ней подбежал. – Лекарей в спальню её величество. Живо! Не прибудут через пять минут, поедут в Иркутск белок лечить.

Уже когда я подходил с тихонько плачущей Марией на руках к её спальне, в голове мелькнула суматошная мысль о том, что письма я так и не отправил.

Глава 2

Пётр Румянцев отодвинул штору и посмотрел на улицу. прямо перед окнами пробежали четверо каких-то оборванцев. Наверняка мародёры, спешащие вынести из спешно покидаемых богатых домов то, что до них не успели вынести более удачливые парни.

Беспорядки, казалось, не закончатся никогда. А эти упрямые бараны из правительства республики всё никак не могут принять правильного решения. Ну, видят же, что толпа обходит штаб-квартиру Ост-Индийской компании по широкой дуге.

И ведь понимают, что обходят, потому что боятся: раз попали под раздачу, и пока больше не хотят. И всё равно, вцепились в свои кресла, как вошь в волосы, и никак не хотят на попятную идти. Нет, чтобы людишек пожалеть, как дети малые, ей богу. Неужели им плевать и на простых голландцев, и на собственные жизни? Ну так хоть бы детей собственных пожалели. Ведь, когда озверевшая толпа врывается в дом, особенно тех, кого считает виноватым в собственных бедах, то никого не щадит. И особенно сильно тогда достаётся именно тем, кто не в состоянии защититься: женщинам и детям.

В комнату, бывшую когда-то кабинетом казначея компании, вошёл Криббе. Увидев стоящего у окна Румянцева, он кивнул и закрыл за собой дверь, чтобы лишние уши попотели, подслушивая их разговор.

Они сделали это довольно просторное помещение чем-то вроде штаба, когда ещё не знали о подходе войска Румянцева. Оно было самым просторным, и из него было удачно видно и то, что происходило на улице, и то, что творилось на заднем дворе.

Сейчас, кроме того, что в комнате проходили совещания, в ней принимали гостей, в основном бьющихся в приступе истерики и умоляющих сделать хоть что-то, чтобы прекратить это безумие. Из тех, кто внял голосу разума и всё-таки добрался до защищенного со всех сторон подворья, а не сидел дома, вцепившись в нажитое добро.

– Сколько нам ещё ждать момента, когда у Вильгельма Оранского хватит ума обратиться к нам за помощью, он ведь видит, что происходит, – раздраженно проговорил Румянцев, глядя на Криббе исподлобья.

– Конечно видит, не слепой же, – усмехнулся Гюнтер. – С тех пор, как его притащил сюда Головкин, он только и делает, что заламывает руки и причитает. Даже его жена ведёт себя более достойно и старается вместе с другими женщинами устроить наш быт.

– Насколько мне известно, она просила Вильгельма отправить её с детьми в Лондон, но он сумел только до русского посольства добраться, когда начался бунт. Может быть, он не обращается к нам с просьбой, потому что надеется на помощь Англии? – предположил Румянцев.

– Англичане, помогающие голландцам? Это звучит как анекдот, – покачал головой Криббе. – Но, с другой стороны, это шанс для Георга покончить раз и навсегда с войнами и полностью подчинить себе Северные провинции. Но для этого ему тоже необходимо знать, что в его помощи нуждаются и её примут. К тому же он сейчас очень занят. Ему не до Голландии.

– И что же делать? – Румянцев сжал кулаки. – Мы можем сидеть здесь до бесконечности, потому что не можем пойти подавлять бунт без всех обговоренных условий. Пётр Фёдорович нас просто не поймёт, если мы так поступим.

– Вот так и получается, что мы его выкурить отсюда не можем, и одновременно, он сам ничего не предпринимает, малодушная сволочь, – ругнулся Криббе.

– Да ещё и коронацию пропустили. – Мрачно вторил ему Румянцев. – О, Александр Гаврилович, а мы только с Гюнтером о тебе говорили. Всё нам было интересно, как это ты умудрился штатгальтера сюда приволочь, а беседу о том, что такие славные воины, как мы, вполне можем избавить все четыре провинции от этой напасти, но не бесплатно, нет, не бесплатно, – Румянцев сделал шаг навстречу зашедшему в комнату Головкину.