Я – Спартак! Возмездие неизбежно

Август Таций пришел в ярость, угрожал написать в сенат письмо и даже говорил о том, что откажется брать командование легионом на себя. Трибуны наперебой, словно голодные чайки на пристани, твердили о том, что сейчас не время бить по лагерю восставших, предлагали выждать, заверяя, что вскоре рабы сами согласятся на капитуляцию либо же пойдут в необдуманную атаку. Однако свою роль сыграли децимации, которые устроил тот, в чьем теле оказался Крассовский. Марк Робертович прямо на совете заявил, что не прочь все это повторить. Он потребовал немедленно разбить когорту Тация на контрубернии, чтобы легионеры смогли бросить жребий. Угроза повторения децимаций вынудила изменить решение военных трибунов и остыть брызжущего слюной Августа Тация.

Марк Робертович был неглупым человеком и понимал, что ему потребуется время, чтобы проникнуться новым для себя местом и временем. Он мог не знать многих тонкостей, обусловленных особенностями военного дела. Но времени теперь у него было вагон, здесь все шло гораздо медленнее, нежели он привык, находясь в Москве. Поэтому времени на то, чтобы понять нюансы боевого построения когорты и тактики, у него было хоть отбавляй. Сейчас же доводы собственных армейских командиров казались безумной чушью. Как какая-то горстка рабов могла противостоять обученному войску римлян! А еще он знал, что такие люди, как Август Таций, а заодно с ним Гай Тевтоний, обычно плохо заканчивают. Были такие на памяти Марка Робертовича. И что, где они сейчас? Один подружился с лягушками, рыбками и илом на дне одной замечательной реки. Второй спит вечным сном в сосновом бору. Этот список можно было продолжать бесконечно, и чтобы отогнать от себя неприятные воспоминания, Марк Робертович пригубил фалернского.

Возможно, он согласился бы подождать, если бы не одно «но», небольшое, но способное сыграть важную роль при дальнейшей расстановке сил. За ужином Крассовскому стало известно о том, что Марк Красс, в теле которого оказался Марк Робертович, отправил намедни письмо в Рим. Отчаявшись после разгрома рабами войск Муммия, претор испугался за судьбу Рима и просил у сената помощи, призывая прислать на подавление бунта дополнительные легионы. Крассовский хорошо помнил историю и знал, что если протянуть сейчас, то в борьбу с восставшими включатся Гней Помпей Магн и Марк Варрон Лукулл, которые имели все шансы отобрать лавры победителей Спартака. Не хуже олигарх помнил историю о том, что Спартаку удалось обхитрить Красса и уйти из Регия, ловушки, которая в тот момент казалась смертельной для мёоезийца и его приспешников. Известие наряду со знанием исторических фактов добавило уравнению иксов. Марк Робертович не знал, когда к делу подключатся Лукулл и Помпей, но идея прорыва из оцепления могла прийти в голову Спартака уже сегодня ночью. Все это могло серьезно ударить по дальнейшим планам олигарха, Крассовский не хотел повторять ошибки Красса, которого считал недальновидным идиотом, поэтому отдал приказ – армия восставших должна быть уничтожена уже сейчас. Изможденные голодом и холодом, рабы попросту не смогут оказать должного сопротивления римскому войску, а неожиданная атака поможет застать лагерь рабов врасплох. Доводы примипила и военных трибунов о том, что Спартак является искусным полководцем, а снежная буря может замедлить переход, Крассовский отверг как сущую нелепицу. Ожидать на совет Суллу, Лонга, Муммия и Квинкция он отказался вовсе.

Марк Робертович понял, что начинает вскипать. Впереди его ждали гораздо более важные дела. Он прекрасно знал о ресурсах, которыми обладал прежний Марк Красс, один из богатейших и влиятельнейших людей древности, обогатившийся во время диктатуры Суллы за счет проскрипций. Шанс, которым грех не воспользоваться. Страна-демагог, возможность безграничной власти. От одной мысли об этом у Крассовского захватывало дух. И, возможно, во многом поэтому он испытал радость, когда узнал, что с ним произошло. Там, в России, через две с лишним тысячи лет, он попался с поличным. Этот мерзавец Гладков, которого Марк Робертович считал таким же никчемным выскочкой, как раба-мёоезийца Спартака, и ставил их в один ряд, приравнивая к биологическому мусору, не побоялся довести до конца начатое, и теперь ему грозили судебные разбирательства, финансовые потери, возможно, реальный срок или банкротство. Здесь же все выглядело совсем иначе. Единственной властью были он и тысячи отборных солдат, оказавшихся в его распоряжении.

Крассовский закашлялся и, чтобы протолкнуть ставший поперек горла ком, пригубил красного вина. Он поставил на стол вторую чашу, плеснул в нее фалернского и пододвинул на край столешницы, к центуриону.

– Присядь, выпей, – распорядился Крассовский.

Гай Тевтоний, все так же стоявший у края стола, одним глотком осушил вино и задумчиво уставился куда-то в одну точку на противоположной стене шатра.

– Помолчим… – Крассовский пожал плечами.

Он задумался, понимая, что вряд ли говорит по-русски сейчас. Из его рта доносились другие слова; как мог понять Марк Робертович, это был мертвый язык – латынь. Язык великих правителей, полководцев, философов и ученых. Он не знал, где и когда успел выучить латынь до уровня владения в разговорной форме, если до того знал лишь несколько общих фраз и пословиц. Впрочем, такой расклад только лишь забавлял олигарха. Слышать из своего рта речь на латыни, вдруг ставшей родным языком, было даже забавно. Центурион наконец присел на табурет, наблюдая, как Крассовский наливает в его пустую чашу вино. Судя по всему, подобное панибратство здесь было не принято. Но пить в одиночку Марк Робертович не любил и плевать он хотел на те обычаи, которые здесь были установлены до него. Он – тот человек, который приходил в чужой монастырь со своим уставом, иначе не добился бы в своей жизни таких высот. Всегда и везде Крассовский устанавливал собственные порядки.

Наконец его размышления прервал голос центуриона.

– Я не узнаю тебя, Марк! – вдруг сказал он. – Почему ты изменил решение? Ты думал о последствиях?

– О каких последствия ты говоришь, Гай Тевтоний? – Марку Робертовичу, которого порядком утомило общество примипила, все сложнее было скрывать свое раздражение.

– Может быть, ты забыл об участи Гая Торания и Публия Вариния? – Центурион сверкнул глазами. – Ты хочешь повторить их судьбу?

Крассовский вздрогнул. Рука с чашей медленно опустилась на столешницу. На лице застыла гримаса раздражения.

– Гай, может быть, напомнить тебе о битве у Коллинских ворот? Цыплята курицу не учат, а центурионы исполняют распоряжения главнокомандующих, не наоборот…

– Я не закончил! – прорычал Тевтоний. – Ты писал письмо в Рим с просьбой выслать тебе подмогу в лице Помпея и Лукулла, Марк! Еще вчера ты понимал, что Спартака не взять голыми руками! Теперь же ты лезешь на рожон и ставишь на карту все, одним махом предоставляя Спартаку возможность перечеркнуть все твои былые заслуги. Одумайся! Дождись Лонга! Поверни легион, ты ведешь на убой своих людей! – Трибун всплеснул руками. – Тебе не видать венка и триумфа, если ты лишишься легиона, если ты утеряешь знамя! Ты подавишь восстание, но каковы будут потери, Красс? Кто доверит консульство человеку, который погубит свои легионы в сражении с рабом?

– Приказы не обсуждаются, мне думалось, что такому человеку, как ты, незачем объяснять столь очевидные вещи, – отрезал олигарх.

– Может быть, тогда ты поведешь свой легион в бой лично? – прошипел Гай Тевтоний. – Мне кажется, что ты достаточно почерпнул у Суллы, преследуя Мария. Что скажешь?..

Примипил запнулся. Послышался то ли удар, то ли хлопок. Было видно, как исказилось лицо Гая Тевтония, как округлились его глаза. Он медленно перевел взгляд с олигарха на столешницу, туда, где располагалась его рука, и сглотнул. Между пальцами правой руки, которой центурион опирался о стол, торчал кинжал. Крассовский, лицо которого в этот миг исказила ярость, схватил центуриона за край плаща и потянул его к себе.

– Я скажу, пошел вон! – прорычал он.

Марк Робертович рывком высвободил кинжал из столешницы и отпустил плащ. Растерявшийся центурион, потеряв равновесие, упал на пол, приземлившись на пятую точку.

– Ты! Ты… – Задыхаясь от гнева, с округлившимися глазами, вылезшими на лоб, разъяренный центурион покачал головой. – Если бы не твоя тога, Марк!

– Вон! – повторил олигарх.

Приказ был отдан. Марк Робертович был не из тех людей, которые имели привычку отступать. Олигарх, красный как вареный рак, не удосужился даже проводить Тевтония взглядом, когда обескураженный центурион двинулся к выходу, то и дело хватаясь за рукоять своего гладиуса. Возможно, сразу после совета трибуны и примипил уже написали в Рим письмо, в котором проклинали Марка Красса. Пока письмо дойдет до сената, он успеет закончить начатое. Цель оправдает средства. А такие люди, как Гай Тевтоний, не будут нужны в его команде. Пусть катится к черту! Да, этот тупоголовый бык мог быть во многом правым, и Крассовский действительно вел своих людей на убой. Но без жертв и крови не выигрывалась еще ни одна война. А ради своего блага он был готов жертвовать судьбами других людей. Не зря тот человек, в теле которого он оказался, чье место занял, говорил, что Марк Красс не откажется от задуманного – это не в его правилах. Олигарх выплеснул в свою чашу остатки вина. Следовало выпить за будущие успехи. Это был его первый шаг в новом для себя мире. Он знал, что не имеет права ошибаться. Однако остатки вина не пошли – Крассовский поперхнулся, закашлялся, разлил вино по столешнице и грубо выругался, запустив чашей в стоявший неподалеку табурет. Здесь, на Регийском полуострове, у него больше не было дел. Сейчас следовало убраться подальше с поля боя, оставив командование офицерам.

Глава 2

Рут привел лучших элейских и каппадокийских скакунов, каких только можно было достать. Скакали парами, когда копыта лошадей попадали в сугробы, животные недовольно ржали, и я понимал, что на обратную дорогу у наших коней попросту не останется сил, – лошади взмылятся и будут загнаны. Сильная пурга и снег не оставляли гнедым шанса, несмотря на то что между нашим лагерем и лагерем римлян было чуть меньше лиги по прямой. На кону стояли человеческие жизни, поэтому я то и дело подгонял Рута, который выступал в роли всадника в нашей паре, и просил гопломаха не жалеть коней.

– Прибавим! Рут! Ходу! – кричал я.

Вдвоем с Рутом мы едва разместились на спине жеребца. Я сидел сзади. Несмотря на то что тело, в котором я оказался, великолепно чувствовало себя верхом на лошади, я приноровился не сразу, так как ни разу до этого мне не доводилось совершать прогулок верхом.

– Загоним коней, Спартак! – откликнулся ликтор.

– Плевать! – процедил я.

Наступление должно было начаться с минуты на минуту, поэтому мы загоняли коней и мчали к видневшейся на горизонте фортификационной линии римских укреплений. Нас было десять человек, из числа тех, кто не раз проходил по тонкой грани между жизнью и смертью. Небольшая группа, но с помощью этих людей я намеревался сделать большое дело. Рут выполнил мою просьбу от и до. Бойцы подобрались как на славу, чтобы понять это, мне достаточно было одного взгляда.

Я всматривался в ночную мглу, ища глазами старший офицерский состав личного легиона Марка Красса в лице самого претора, который должен был лично возглавить легион и военных трибунов, передвигающихся верхом. Все до одного, это были те люди, кто мог возглавить сегодняшнее наступление римлян. Впереди показались огни факелов римского легиона, который вышел за укрепления. Первой я увидел тысячную когорту, охраняющую аквилифера, который держал знамя легиона – серебряного орла аквила, возвышающегося над головами солдат. Легион был переведен в полную боевую готовность и ждал сигнала о переходе в атаку, но, судя по всему, Красс и старшие офицеры все еще находились в лагере. Будь иначе, наступление уже давно бы началось.

– Вот они где, голубчики! Ниче, мы-то им рога пообломаем! – довольно пропыхтел Рут.

– Ты видишь офицеров? – насторожился я, всматриваясь сквозь слепящий снег в силуэты когорт.

– Я вижу римлян!

Из-за шквального ветра мы с трудом слышали друг друга. От возмущения и неприязни к римлянам мышцы могучего германца налились свинцом. Я больно пнул Рута в бок, немного не рассчитав силу. Гопломах вздрогнул всем телом.

– За что, Спартак?

– Не отвлекайся, если не хочешь все загубить! – прошипел я. – Ты забыл, ради чего мы здесь?

– Думаешь, Красс останется в лагере? – прокричал Рут.

Я не ответил. Существовала вероятность, что Красс поручит управление своим личным легионом латиклавию и дождется остальных легионов во главе с опытными легатами, чтобы затем самолично довершить разгром сил сопротивления у рва и высоких стен. Однако рассматривать подобный вариант всерьез было крайне рискованно.

Я осмотрел все еще неясные очертания римских фортификационных укреплений. Перевел взгляд на томящийся в ожидании легион, но рядом с когортами не увидел никого, кроме центурионов и опционов, которые покрикивали на своих солдат. Удалось разглядеть горнистов, стоявших чуть поодаль знаменосцев, которые отнюдь не торопились трубить атаку. Красса и старших офицеров все еще не было рядом с легионом. Тем лучше. План, который мне удалось выносить в своей голове, приобретал реальные очертания. В моей задумке я видел шанс для доверившихся мне людей из лагеря, запертого от остального мира морем и рвом. При этой мысли я вновь пихнул в бок Рута.

– Ходу, брат! Не жалей лошади! – прокричал я.

Гопломах что-то выкрикнул, ударил коня по бокам, и изнеможенное животное, вложив в свой рывок последние силы, поскакало чуть быстрее. Видя, что наша связка с Рутом в очередной раз взвинтила темп, коней принялись подгонять остальные гладиаторы. Получалось скверно, копыта гнедых утопали в рыхлом снегу.

Наконец мы приблизились к территории римлян вплотную. Я приказал Руту перейти с галопа на спокойный шаг. Линию фортификационных укреплений я видел впервые, и, надо сказать, моя челюсть отвисла до самой груди. Картина поражала воображение. Огромный ров шириной и глубиной навскидку в три средних человеческих роста был укреплен земляным валом, как мне показалось, в высоту не меньше самого рва. Высокая стена, на вид прочная и надежная. На стене через равные расстояния стояли башни дозорных.

– Была бы воля, я бы… – Рут, никогда не отличавшийся красноречием, запнулся и с раздражением сплюнул, по всей видимости, не сумев подобрать нужных слов.

– Я не успел два раза по-большому сходить, как эти свиньи уже построили свои стены! – сказал один из бойцов Рута, который, как и я, сидел пассажиром на одном из коней.

Следовало отдать должное военному искусству римлян. Еще в лагере Рут многое рассказал мне о стене. Среди прочего гопломах вполне серьезно говорил о том, что легионеры воздвигли эти фортификационные укрепления, которые полностью пересекали перешеек поперек от Ионического до Тирренского моря, за считаные дни. Попахивало враньем, но гопломах говорил эти слова с таким спокойствием, что усомниться в этом было трудно, вряд ли об этом мог не знать прежний Спартак. Я поймал себя на мысли, что, наверное, увидь я раньше всю эту конструкцию, то отчаялся бы не меньше восставших!

– Ума не приложу, почему римская свинья решила высунуть из-за укреплений свой нос? – самодовольно фыркнул Рут. – Что скажешь, Спартак?

Я отмахнулся. Действительно, за такими укреплениями, как эти, можно было переждать любой штурм. Стало понятно, почему Красс до последнего момента избегал боя в открытую, а брал восставших измором. Впрочем, теперь из моих рук ускользнула последняя нить из логической цепочки действий римского претора. Однако теперь, когда механизм был запущен, это было не столь важно.

– Рут!

– Чего, Спартак?

– Сколько дозорных на каждой башне?

Гопломах задумчиво почесал макушку.

– По пять, кажись, на каждую, – заверил он.

Я сосчитал башни из тех, что находились в пределе видимости, остался удовлетворен. Снежная буря, начавшая было сдавать позиции, все же сужала римлянам обзор и развязывала мне и моей группе руки. Из тех башен, с которых дозорные могли заметить нас, в пределах видимости были всего две башни, расположенные навскидку в сорока шагах друг от друга. Все совпадало с теми данными, которые я получил от разведчиков. Я видел на себе испытующие взгляды людей из своей группы. Пора было переходить к действию. Я обвел взглядом свою группу. В глазах этих людей читалась решимость.

– Трое по левую сторону, трое по правую. Остальные остаются со мной, – скомандовал я.

Шестеро гладиаторов, оставшихся на скакунах, двинулись в указанных мной направлениях. Я проводил их тяжелым взглядом исподлобья. К сбруе каждого скакуна была привязана связка хвороста, обернутая в ткань, пропитанную смолой. В тот момент, когда прозвучит корн и римляне перейдут в наступление, эти шестеро расправятся с дозорными, подожгут хворост в полумиле отсюда и забросят его в ров или башни. Пожар на линии укреплений и последующий за ним сигнал тревоги должны будут задержать отъезд старших офицеров и Красса из лагеря, тем самым оторвать их от легиона. К месту пожара стянется охрана римского лагеря, что откроет нам прямую дорогу к палаткам высших офицерских чинов. Именно таков был мой план.

Рядом со мной остались Рут и еще пара человек, с которыми я уже был знаком лично. Парфянец Крат и галл Галант, славившиеся в моем лагере как одни из лучших стрелков. Мы приблизились к башням, я нахмурился и покосился на гопломаха. В карауле на каждой башне стоял только один человек.

– Рут, ты говорил, что их должно быть пятеро? – прошептал я.

Гопломах пожал плечами, не зная, что ответить на мой упрек.

– Все верно, каждый легион выдвигает на караул по одной когорте, ночью сменяются каждые три часа, – подтвердил Галант слова германца.

Однако на башне сейчас стоял только один человек. Похоже, Красс решил собрать людей из караула для решительной атаки по нашему лагерю. Я отдал короткий приказ:

– Начинаем!

Свистнула тетива. Послышался глухой хлопок, затем еще один. В первый пролет V-образного рва упало тело легионера с первой башни, из его горла торчала стрела. Второму легионеру стрела попала в глаз – несчастный сделал несколько неуверенных шагов, вывалился с дозорной башни и ударился о земляной вал. Я почувствовал прилив адреналина – необходимо было перебраться через вал до того, как дозорные с соседних башен обнаружат прорыв.

– Рут!

Рут кивнул и метнул в дозорную башню тяжелый пилум, обвязанный крепкой веревкой на деревянном древке. Пилум, острый наконечник которого имел на конце зазубрины, вонзился в щель между сколоченных досок, словно влитой. Я схватился за веревку, дернул на себя несколько раз, проверяя, насколько крепко застрял наконечник в дереве. Пилум благодаря зазубринам сидел намертво и запросто мог выдержать не только мой вес, но и вес огромного двухсотпятидесятифунтового Рута. Пришлось изловчиться, перепрыгивая V-образный вал. Один неправильный шаг – и я запросто мог свернуть себе шею. Я оказался у башни и, будто альпинист, проворно вскарабкался по достаточно высокой стене укрепления, оказавшись в будке дозорного. Гладиус плавно выскользнул из моих ножен. Снег усилился, но это было только на руку тому делу, которое мы затеяли сегодня. Вокруг не было ни души, и я бросил веревку обратно через вал поймавшему ее Руту. Через несколько минут на башне стояли остальные члены моей группы.

Я обратил внимание, что Крат внимательно всматривается в темноту вдоль линии укреплений. Рука парфянца потянулась к колчану за спиной, он почти вытащил стрелу и собрался переступать через оградку башни, когда я положил руку на его плечо.

– Что ты задумал? – остановил его я.

– Я могу подстрелить еще одного, только вот подойду поближе, – проскрежетал он.

Я выругался сквозь зубы. В темноте, сквозь снег, я не видел соседней башни и тем более дозорного. А значит, дозорный не видел нас!

– Зачем? – Я сверкнул глазами, с трудом сдерживая в себе порыв выхватить из рук Крата лук и переломить его пополам. – Ты хочешь, чтобы нас засекли?

– Он даже не успеет пикнуть, Спартак! – На лице парфянца появилась усмешка.

Крат было натянул тетиву, как я, потеряв терпение, выхватил стрелу из его рук и выкинул в ров.

– Отправишься следом! – В моих руках появился короткий кинжал, лезвие которого я прислонил к шее Крата. – Вопросы?

– Это римлянин, который заслуживает смерти! – вспылил парфянец.

– Он все понял, Спартак, это недоразумение! – вмешался Рут, который буквально повис на моей руке с кинжалом.

– Я предупредил, – процедил я сквозь зубы, убирая кинжал за пояс.

Рут схватил Крата за шкирку и хорошенько встряхнул своего бойца, что-то разъясняя тому на смеси германского и латинского. Я не понял не единого слова, как наверняка и сам Крат, но парфянец покорно склонил голову, слушая своего непосредственного командира. Он побледнел, посмотрел на меня с недоумением, поправил колчан со стрелами на спине, но ничего не сказал, затаив обиду. Без слов было ясно, что стрелок не понимает, почему нельзя расправиться с римлянином, когда выпадает возможность подкрасться к нему незамеченным. Остался осадок. А ведь когда я объяснял своей группе, что следует делать, а что делать категорически нельзя, Крат был в первых рядах среди тех, кто соглашался и кивал головой. Впрочем, еще когда я шел сюда, я знал, что трудности будут возникать. Сложно объяснить человеку, почему он не имеет права отомстить ублюдку, сделавшему рабами тебя или твоих близких. Ненависть к римлянам сидела глубоко в крови многих племен. Римляне были для них как красная тряпка для быка.

Я еще раз убеждался, что мне следовало смотреть в оба, чтобы кто-нибудь из моей группы не натворил дел, способных разрушить мой план. Ни в коем случае нельзя было допустить, чтобы Рут, Галант или Крат вступили в схватку с кем-либо из римлян, оказавшись внутри лагеря, не будь то офицеры высшего звена либо сам Марк Красс собственной персоной. Я попытался отбросить эти мысли прочь из головы.

С башни отчетливо, как на ладони, виднелся лагерь римлян. Он защищал базировавшиеся немного выше легионы на случай нашей внезапной атаки. К лагерю подводила главная улица, навскидку не меньше семи перчев в ширину, которая тянулась через весь лагерь. Главная улица пересекалась рядами прямых улиц, тянущихся поперек стены, вдоль которых стояли небольшие палатки легионеров, искусно сделанные из телячьих шкур на деревянном остове, высотой с человеческий рост. Казалось, палатки были повсюду, напоминая грибы, выросшие после дождя, но на самом деле эти палатки с двумя входами с разных сторон больше напоминали по форме бабочку. Однако, как и во всем у римлян, в расстановке палаток прослеживалась планировка, что гарантировало маневренность при обороне на случай внезапной атаки извне. Среди палаток то и дело мелькали силуэты легионеров. Каждому из нас следовало уяснить – чтобы пробраться к шатру Красса, спрятанному гораздо глубже, в самом сердце римского лагеря, нам придется совершить подвиг. С минуты на минуту две тройки гладиаторов из моей группы должны были вступить в дело. Чувствовалось приятное напряжение, растекающееся по всему телу. Знакомое чувство предвкушения. Послышался сигнал корна – легион Красса перешел в наступление.

Наконец, сначала слева, а потом мгновение спустя и справа от нашей башни раздались приглушенные крики. Небо озарили вспышки полыхающей ярким пламенем стены. Это был наш сигнал к действию. Две тройки гладиаторов подожгли дозорные башни и часть стены.

– Все за мной!

Я спрыгнул с дозорной башни, моля Бога, чтобы на нашем пути сейчас не встретилось ни одного легионера, выставленного в караул, который мог бы замедлить наше наступление. Римляне все как один бросились к полыхавшим пламенем башням. Слышались сбивчивые команды, топот ног, брань и скрежет доставаемого из ножен оружия. Я выставил перед собой свой меч и бегом пересек первую улицу, когда вдруг передо мной появились двое легионеров. Совсем молодые, еще юноши, которых крики тессерария застали в палатке за уединением друг с другом. Судя по всему, их контуберния отправилась на построение, тогда как им двоим было поручено нести караул. Один не сразу понял, что происходит, или сделал вид, что не понимает ничего. Он попытался заговорить.

– Как ты сюда попал? – нахмурился легионер с непритворным удивлением.

Второй оказался менее разговорчив и потянулся к мечу. Я ударил наотмашь, угодив круглой рукояткой гладиуса прямо в его мясистый нос и превратив его носовую перегородку в кашицу. Послышался хруст ломаемых костей, брызнула кровь, и легионер со стоном опустился на колени. Я докончил дело точным ударом в подбородок, после которого римлянин потерял сознание и мешком завалился на землю. Второй легионер попятился, косясь то на меня, то на своего лежащего в отключке товарища. Было видно, как скривились его губы, и он было собирался звать на помощь, но с его губ лишь сорвался булькающий утробный звук – в горло вонзился заточенный, словно лезвие, метательный нож Галанта. Легионера откинуло на палатку, бездыханное тело медленно сползло в сугроб. Рут коротким ударом в грудь добил первого легионера. Галант как ни в чем не бывало вытащил из горла второго легионера свой метательный нож. Крат и Рут заволокли тела в палатку. Снег заметал все следы борьбы…