Что думают гении. Говорим о важном с теми, кто изменил мир

– Я читал ваши книги. Они довольно трудны. Вы могли бы объяснить их суть проще, доступнее?

Мы приостановились, пропуская конный экипаж, чтобы перейти на другую сторону улицы. По правую руку от нас тянулась длинная боковая стена собора. Дождь еще больше усилился, наша обувь хлюпала, но ученый не обращал на это внимания. Он указал рукой в сторону стены:

– Вы видите это здание?

– Да, разумеется. Это знаменитый Кёнигсбергский собор.

– Откуда вы знаете это? Вы ведь недавно впервые приехали в город и еще почти нигде не были.

– Ну, я же вижу, что это большой собор, а не постоялый двор, частный дом, кузница или что-то еще.

– А что, если это все-таки не собор, а вам только показалось? Некоторые богатые граждане порой строят себе дома, огромные по площади, и украшают их сверху шпилями или даже крестами.

– Профессор, ну бросьте. Это собор. Его фасад с другой стороны выходит на центральную площадь.

– Хорошо. В данном случае вы правы, хотя легко могли ошибиться. Теперь опишите мне этот собор.

– Я не могу. Я не был внутри него. И даже не видел его фасада: только понимаю, куда он выходит.

– Да, не можете. В этом-то все и дело.

Тем временем мы повернули в сторону от собора, перешли через мост и направились вдоль реки. После некоторой паузы Кант продолжил:

– Ознакомившись со всеми великими философскими работами прошлого, от Античности до наших современников, я увидел множество разнообразных течений мысли, предлагаемых картин строения нашего мира. Кто-то утверждает, что мир идеален и им движут идеи, кто-то – что мир материален и во главе угла в нем стоят вещи. Кто-то говорит, что Бог есть, некоторые уверены, что его нет. Среди тех, кто считает, что Он есть, существует много разных описаний сущности Бога.

Я же задал самый простой вопрос: а КТО это все утверждает? Ответ ясен: мы сами, люди. Из этого вытекает второй, самый важный вопрос. А что мы, люди, вообще можем знать о мире?

– Вероятно, только то, что происходит в нашем собственном сознании.

– Да, это так. И я утверждаю следующее. Нет такого понятия, как «объективно существующий мир», независимый от нашего сознания. Все ученые мира выводят открытия из того, что хоть мы, люди, и субъективны, но вокруг нас (и независимо от нас) существует Вселенная, Природа, объективный окружающий мир. Который мы, люди, как часть этого мира, должны постепенно, с помощью все более сложных инструментов и теорий постигать, изучать.

– Но это звучит вполне логично.

– Нет. Это звучит самонадеянно и недостоверно. Я вполне допускаю, что Вселенная существует. Но мы не можем, во-первых, быть в этом полностью уверены. Во-вторых, у нас нет надежды когда-либо постичь суть этой Вселенной. Мир – это всего лишь то, что мы видим и представляем себе как мир. Вселенная выглядит так, как она выглядит для нас, только потому, что это МЫ ее такой видим. На самом деле она другая. Возможно, в ней не три, а тысяча измерений. Может быть все, что угодно.

– Допустим, что это так, что мир – это лишь то, что мы сами можем увидеть. Что из этого следует?

– Наш единственный инструмент познания Вселенной – наш собственный разум. Инструмент этот довольно слабый, ограниченный. Прежде чем его использовать, надо понять, как он работает. В моем трактате «Критика чистого разума» я исследую то, как функционирует человеческий разум, наш мозг. Что он может, что он не может и как с этой огромной проблемой ненадежности нашего восприятия мира вообще человечеству жить и двигаться дальше.

Беседуя, мы дошли почти до берега залива, затем повернули в сторону пригорода Кёнигсберга, с приличными домами и большими ухоженными участками земли.

– Каждый предмет и явление природы, которые окружают нас, это ноумены, вещи-в-себе. Я спросил вас о соборе. Вы опознали его, но не смогли его описать, так как видели лишь одну его стену. Все вещи в природе (как этот собор для вас) открываются людям не во всей своей полноте, а лишь с какой-то одной, определенной точки зрения. Для человеческого восприятия все вещи вокруг нас – это не они сами, а их феномены. Другими словами, отражения этих вещей внутри нашего сознания под неким узким определенным углом и не более того. Даже если вы проявите упорство и исследуете интересующий вас предмет, явление или закон природы не с одной точки зрения, а, скажем, с трех, десяти или даже ста разных точек, то вы, конечно, узнаете о них намного больше. В вашем сознании будет не одно, а сто разных отражений, образов этой вещи. Но это все равно всего лишь сотня отражений внутри вас, но не в коем случае не сам предмет и не весь предмет. В случае с собором вы можете обойти вокруг него хоть тысячу раз, разглядеть с лупой каждый камень. Вы изучите лишь множество отдельных фактов об этом здании, но все равно не обхватите его своим разумом целиком. Птицам, летящим сверху, он предстанет иным. В его фундаменте может быть трещина, и однажды утром, думая, что вы знаете о соборе все, вы обнаружите лишь его руины.

Рассуждения Канта повергли меня в некоторую растерянность. Мир словно рассыпался на части.

– В таком случае получается, что мы бессильны. И точная надежная наука невозможна.

– Ну почему же. До некоторой степени мы все же в состоянии познать этот мир. Человек одарен от природы тремя инструментами: чувственностью, разумом и рассудком. Разумеется, не у всех эти инструменты в порядке: например, слепые или глухие лишены большой части чувственности; разум у всех работает по-разному, а рассудок – это и вовсе редкое свойство, лишь самых умных людей.

– Как работает взаимодействие наших органов чувств с окружающим миром?

– Все детали этого взаимодействия нам пока неизвестны, но в общих чертах его можно описать. Во-первых, наша чувственность прямо связана с нашим мозгом. Через что она постигает мир?

– Ну, мне кажется, это известно. У нас есть пять чувств: зрение, слух, вкус, обоняние и осязание.

Кант обернулся. Дождь почти прошел, но земля под нашими ногами была покрыта лужами.

– Нет. Это производные, отдельные, частные формы наших чувств. Окружающую действительность в целом мы познаем через два главных инструмента, с рождения вшитых в самую подкорку нашего мозга. Это ощущение пространства и ощущение времени.

– А разве пространство и время не есть явления объективные?

– Ну, разумеется, нет. Откуда нам знать, действительно ли во Вселенной есть пространство и время? Может быть, она вообще статична, застыла навеки. Но МЫ чувствуем ее через два ощущаемых нами базовых феномена: пространство и время. Зрение, слух и прочие ощущения ориентируют нас в пространстве. Наш разум, который в окружающих явлениях видит развитие, движение, причину и следствие всего происходящего, ориентируется в первую очередь на время. Это наш способ жизни.

– Хорошо, допустим, с чувственностью мы разобрались. А что такое разум и рассудок?

– Наш разум – это инструмент, который обрабатывает, интерпретирует все сигналы из окружающего мира. Интересно то, что существует не один, а два вида, или, если хотите, отдела, нашего разума. Мы обладаем чистым разумом и практическим. Чистый разум, как и чувства, вшит в наш мозг от рождения и работает по своим собственным, независимым от внешнего мира правилам. Чистый разум воспринимает и анализирует вещи априори, без внешнего воздействия. Математика – лучший пример чистого разума. Да, я согласен, что основа математики – недоказуемые постулаты Евклида – все-таки почерпнуты извне. Человек нарисовал рисунок и увидел, что между двумя точками можно провести одну, и только одну прямую. Но потом, опираясь на эти пять аксиом, чистый разум людей вывел огромное количество новых теорем. Чистый разум – это то, что сделало человека человеком, так как животным он, очевидно, не присущ. Практический же разум целиком исходит из информации, постоянно получаемой нами из внешнего мира. Это опыт апостериорный («послесобытийный»). Практический разум работает примитивнее, чем чистый, но именно благодаря ему мы производим почти все рутинные, повседневные действия в нашей жизни.

– А что делает рассудок?

– Рассудок – это в некотором роде высшая ступень нашего интеллекта, способность выводить общее из частного и частное из общего. Рассудок – это сплав нашего чистого и практического разума, помноженный на озарение, интуицию. Неизвестно, откуда берется интуиция. Если верить в Бога, то, бесспорно, озарение берется от Него, свыше. Рассудок присущ далеко не всем, а только самым интеллектуальным представителям человечества. Именно они продвигают вперед науку, создают прекрасные произведения искусства: высокую поэзию, музыкальные симфонии, лучшие картины.

– Разве мы не вернулись таким образом к идее бесконечности научного прогресса?

– К сожалению, нет. Для человека и его разума нет бесконечности. Вы видите вдали Балтийский залив, и зрительно вам кажется, что другого берега у моря нет. Но вы же отлично знаете, что это иллюзия. Другой берег есть у любого моря и даже океана. Просто зрение не видит его. Точно такие же берега, непреодолимые границы имеются и у человеческого интеллекта. Это легко доказать.

– Каким образом?

– Я могу привести вам несколько пар противоположных утверждений о том, как устроен наш мир, и затем логически доказать, что оба тезиса верны. Например, тезис 1: мир имеет начало во времени и ограничен в пространстве. Тезис 2, прямо противоположный: мир не имеет начала (вечен) и бесконечен в пространстве. Проанализируем их. Тезис 1, бесспорно, верен. Все в мире откуда-то начинается, берется, ничто не возникает из ничего. Кроме того, мир есть целое, а все целое – сумма ограниченных частей. Значит, мир имеет начало и границы. Но так же просто доказать и обратный тезис. Допустим, мир имеет начало. А что же существовало до этого начала? А еще раньше? Ведь не могло же быть времени, когда вообще ничего не было? Значит, мир существовал в той или иной форме всегда и только изменялся. Мир также очевидно бесконечен, так как, если мы представим стену, предел, где он заканчивается, должно быть еще что-то, находящееся за этой стеной, и так далее. Значит, мир – вечен и бесконечен.

– Получается, что оба, казалось бы, противоположных, взаимоисключающих тезиса верны?

– Да. Я мог бы привести еще несколько важных пар тезисов и доказать, что оба противоположных утверждения верны. Но время нашей прогулки ограничено, поэтому прочитайте о них в моей книге.

– И что из этого следует?

– Из этого следует то, что три вопроса, которые бесконечно волнуют и преследуют умы человечества (как философов, так и обычных людей) в области разума, непостижимы. Первый вопрос: откуда взялась Вселенная, второй вопрос: есть ли Бог, третий: бессмертна ли наша душа, и есть ли загробная жизнь. Лично я как человек глубоко верую в Господа. Но как ученый считаю, что доказать Его существование ограниченным разумом человека невозможно даже теоретически.

Быстро темнело. Описав большой круг, мы возвращались к центру Кёнигсберга. У меня оставалось еще множество вопросов к «сумрачному немецкому гению», но я понимал, что время истекало.

– Тем не менее в одной из книг я прочитал о том, что «Кант разрушил все пять доказательств бытия Божьего Фомы Аквинского, но, словно в насмешку над собой, соорудил свое, шестое». Это так?

– Говоря точнее, я не разрушил доказательства Фомы, а лишь указал на их недостаточную научность. Что касается моего собственного доказательства, то здесь мы заходим в другую большую область моих исследований. Не о разуме, а об этике. Скажите, молодой человек, когда вы в последний раз совершали бескорыстно доброе, богоугодное дело?

– Пожалуй, не могу выделить одно большое дело. Скорее, мелочи. Помог нуждающемуся приятелю деньгами безвозмездно. Оказывал помощь в учебе студентам младших курсов. Поддерживал морально друзей в сложные моменты их жизни.

– Что ж, это, конечно, не спасение жизней, но лучше, чем ничего. Исследовав человеческий разум, я спросил себя: если возможности нашего ума, а значит, и науки, ограничены, то как лично я и каждый человек может все-таки сделать этот мир лучше? Понятно, что есть множество религий, каждая из них (пусть и по-разному) исповедует добро, любовь, взаимопомощь. Но при взгляде на то, как живут люди, мне кажется, что чего-то важного, какой-то научной четкости и завершенности религиозным доктринам все-таки не хватает. Я долго размышлял над этим. Понял, что нужно найти одно, простое, единое, совершенно ясное для всех людей главное правило жизни.

– Мне кажется, оно давно известно. «Золотой закон» этики: не делай другому того, что не желаешь себе. Этот закон упоминается и в восточных религиях, и в христианстве.

– Это замечательное правило, и я с ним не спорю. И все же оно, с моей точки зрения, применимо как руководство к действию и понятно далеко не во всех жизненных ситуациях.

– Вы можете предложить что-то, еще лучшее?

– Да, мне кажется, могу. Это найденная мною максима, категорический императив: «во всех ситуациях поступай так, как если бы твое действие стало всеобщим законом». Представь, например, что ты должен богатому знакомому. Но ты понимаешь, что для тебя эта сумма денег несравнимо важнее, чем для него. Рассуждая так, можно даже простить себе, найти оправдание того, что ты обманешь его, не вернешь долг. А теперь представь на минуту, что твое действие стало всеобщим законом. Теперь все люди обманывают друг друга и не возвращают долги. Понятно, что общество при этом погрузилось бы в хаос. Никак невозможно допустить, чтобы это стало законом. Поэтому и ты сам обязан вернуть долг. Другой пример. Ты гуляешь вдоль берега и вдруг замечаешь тонущего человека. Ты не обязан жертвовать своей жизнью ради спасения его. Может быть, ты и не можешь, так как сам плохо плаваешь. Но ты обязан сделать все, что в твоих силах: позвать на помощь, протянуть палку тонущему. И лишь когда твои разумные возможности исчерпаны, можно не винить себя, даже если спасти тонущего не удалось. Ты должен следовать категорическому императиву не потому, что тебя за это похвалят, или ты можешь получишь благодарность от спасенного, или тебя за это вознаградят на небесах. Нет. Тобой не должен двигать никакой корыстный мотив. Ты обязан сотворить добро только потому, что ты – человек. И ты всегда живешь в ладу со своей совестью.

– Профессор, это звучит прекрасно. Но при чем тут выведенное новое доказательство Бога?

– Человек обладает особым высшим даром – совестью, которая не приносит ему никаких выгод в борьбе за выживание, размножение, удовольствия. Скорее, следование совести затрудняет наше обладание этими соблазнительными благами. Лги, обогащайся, используй других, и ты окажешься на вершине. Разумеется, некоторые и даже многие так и поступают. Но ни один человек не может обрести таким путем внутреннее счастье и согласие с самим собой. Простой человек с чистой совестью почему-то всегда счастливее богатого, знатного злодея. Отчего наша совесть играет такую большую, важную и во многом иррациональную роль в нашей жизни? Потому что совесть, мораль – это то, что вложено в нашу душу при рождении самим Господом. Из дикой природы морали неоткуда взяться. А значит, Бог, несмотря ни на какие сомнения нашего разума, все-таки существует.

Когда мы вернулись к дому профессора Иммануила Канта, стемнело. На очистившемся после дождя небе Кёнигсберга высыпали большие яркие звезды.

На прощание, у порога, он взглянул вверх и сказал:

– Две вещи наполняют душу удивлением и искренним благоговением. Звездное небо надо мной и моральный закон во мне.

Я от всей души поблагодарил ученого за нашу совместную прогулку и интереснейшую беседу. Его знаменитое высказывание не только было красиво, поэтично, но и имело важный философский смысл, подтекст. Звездное небо – это творение Господа (или природы), настолько великое, что на его фоне мы, по идее, должны были бы ощущать себя всего лишь ничтожными песчинками. Но благодаря тому, что внутри нас есть моральный закон – столь же великое творение Господа, как и сами звезды, – мы имеем полное право смотреть на небо с гордостью.

Иммануил Кант стал основателем всей современной западной философской школы. Ценность его работ – даже не столько в практических выводах, а скорее в новом, поразительно глубоком взгляде на место человека в окружающем мире, возможности его разума и важность правильной этики.

Маленький слабый человек с высоты прошедших столетий кажется нам теперь настоящей глыбой.

Глава 4

Разрушить и создать Европу

(Наполеон Бонапарт)

Место: остров Святой Елены, южная часть Атлантического океана

Время: 1816 год

Темная вулканическая скала посреди бескрайнего Атлантического океана в дождливую, пасмурную погоду (которая была здесь довольно частой) смотрелась с борта корабля очень мрачно.

Затерянный остров, о котором еще недавно никто не знал (а теперь пресса всего мира то и дело упоминала его), небольшой (километров десять в поперечнике), по праву считался одним из самых оторванных от цивилизации и труднодоступных мест планеты: посреди Южной Атлантики, в двух тысячах километров от побережий Африки и Южной Америки. Корабли из Европы шли сюда месяцами.

Остров Святой Елены был открыт в 1600-х годах португальцами, потом его завоевали англичане, обустроившие здесь базу для кораблей, следовавших вокруг Африки. Он был необитаем, а его главная ценность – сотни видов реликтовых растений, больше нигде не встречавшихся, – к сожалению, была быстро почти уничтожена домашним скотом европейских поселенцев.

Несмотря на скромные размеры острова, погода в разных его частях сильно отличалась. В узкой, защищенной от ветров долине у северного берега (где и сейчас находится единственный и вполне уютный городок) обычно было относительно ясно и безветренно. В это же время на вершинах скал в центре острова нередко бушевал ураганный ветер и лил тропический дождь. Трудно сказать почему, но именно там, на этих суровых, неприютных, вечно мокрых, грозовых и продуваемых отовсюду скалах была возведена резиденция Лонгвуд для предыдущего губернатора острова. Впоследствии она пустовала, пока в нее не поселили самого знаменитого в то время человека в мире.

Я был настоятелем аббатства вблизи Рима, посланником папы Пия Седьмого. С узником острова Святой Елены понтифика связывали давние и весьма непростые отношения. Но сейчас я был единственным иностранцем, с которым бывший император Франции Наполеон Бонапарт был готов обсудить свои текущие условия содержания. Нынешнего английского губернатора острова Лоу (от которого он теперь всецело зависел) Наполеон открыто называл «редкостным болваном» и «жалким неудачником», общаясь с ним лишь в крайних случаях. Губернатор, конечно, искренне отвечал своему подопечному узнику взаимностью, во всех мелочах стараясь сделать его существование как можно менее комфортным.

Нельзя сказать, что император в этой ссылке страдал от недостатка общения: вместе с ним на остров добровольно отправились несколько его старых друзей – военных; бытовая обслуга относилась к нему заботливо и внимательно, а некоторые из местных жителей стали его частыми гостями и спутниками во время прогулок. Но англичан-военных он не мог терпеть. Условия содержания, несмотря на все соблюденные внешние приличия, на самом деле были весьма жесткими. Бывший властитель Европы проводил все время в вечно сыром, продуваемом здании, день и ночь окруженном многочисленной охраной; мог гулять всего по нескольким заранее размеченным тропинкам. Ему даже запрещалось любоваться видом океана, стоя вблизи края скал (чтобы он не увидел сверху какой-нибудь корабль, тайно присланный для его спасения). С каждым месяцем своей ссылки Наполеон заметно полнел, дряхлел, утрачивал остатки энергии и интерес к жизни. Его соратники постоянно писали жалобы в Лондон, королю и парламенту, прося облегчить условия ссылки, но тщетно. Иногда на остров приезжали высокие британские чиновники и даже репортеры, неделями умоляя о встрече с легендой, но Бонапарт всем им презрительно отказывал.

Еще на подъезде к острову я обратил внимание на группу боевых кораблей: три из них неусыпно охраняли акваторию пристани, еще несколько курсировали вокруг его берегов. Трудно было поверить, что они стерегут не военную базу или крепость с золотым запасом банка Англии, а одного человека, который к тому же давно смирился со своей судьбой и даже не помышлял о побеге.

На берегу меня и мой нехитрый багаж несколько раз тщательно обыскали. Даже вскрыли стенки кожаного саквояжа, чтобы внутри них не оказалось тайного послания Бонапарту. Просмотрели на свет все мои бумаги, удостоверившись в отсутствии на них скрытых водяных знаков.

Наконец мне разрешили занять место в двуколке в сопровождении английских солдат. Зрительно казалось, что скалы, на которых находилась резиденция Лонгвуд, были рядом, но по кривым узеньким тропинкам, наполненным скользкой щебенкой, наш путь наверх занял более часа.

Даже оказавшись у дома, в котором проживал Бонапарт с обслугой, мне не разрешили встретиться с ним немедленно. Меня и мои вещи повторно обыскали, затем провели краткий инструктаж о том, что в случае любой моей попытки оказать узнику помощь в побеге меня немедленно арестуют и отправят на суд в Англию в кандалах. Я переночевал в небольшой угловой комнате одного из подсобных зданий. Если днем, несмотря на ветер и дождь, остров Святой Елены все-таки произвел на меня скорее живописное (хотя и мрачноватое) впечатление, то ночью я ощутил сполна все его истинные «прелести». В комнате было невыносимо сыро, дышать приходилось с усилием, сон долго не приходил. Постель также была сырой, с потолка время от времени сыпались кусочки известки, а за стеной, в кладовой, где хранилась еда, явственно слышалась возня многочисленных крыс. Отключиться кое-как на пару часов удалось лишь на рассвете. Еда была терпимой, но без изысков: вечером мне принесли тощую куриную грудку с засохшим куском козьего сыра и бокалом вина, на две трети разведенного водой; утром была безвкусная жидкая кашица и кусок хлеба, намазанный приторным желе из какого-то местного фрукта.

Аудиенцию император (которого, несмотря на все превратности его судьбы, трудно было называть бывшим) назначил мне на пять вечера. Я не был уверен в том, что он меня примет, поэтому это стало хорошей новостью.

Войдя в зал для приемов, я испытал сложную гамму чувств. Все было величественно и комично одновременно. По размерам это была лишь просторная комната удлиненной формы, обклеенная яркими розовыми, в полоску, обоями. Повсюду висели большие зеркала, вдоль стен стоял ряд изящных французских кресел с позолоченными подлокотниками. В углу зала находился роскошный рояль. Рядом стояло высокое витое деревянное кресло в форме трона. Все предметы словно должны были напоминать обстановку дворца Тюильри, где жил и работал Наполеон в счастливые для него годы царствования. Но так как «зал» был совсем невелик, роскошь мебели выглядела несколько карикатурно. В окнах можно было разглядеть обширную поляну, а за ней очертания голых, темных, неуютных скал. Сам Наполеон, к счастью, не восседал на кресле-троне (что выглядело бы нелепо), а стоял, одетый с иголочки в один из своих классических синих военных мундиров (на остров был в целости доставлен весь его огромный гардероб, и он до самой смерти не ленился одеваться каждый вечер словно на высокий светский прием). В момент, когда я зашел, Бонапарт стоял спиной ко мне, глядя в окно, заложив руку за спину. Сделав долгую паузу, он обернулся. Ему еще не было и пятидесяти, вполне молодой мужчина, но выглядел он уже крайне рыхлым, болезненным. Невысокий рост (хотя и не сказать, что совсем маленький для тех времен), короткие ноги в белых панталонах, массивное тело с выдающимися вперед животом и обвислой грудью. В молодости Наполеон был строен и красив, но многолетние тяготы походов, перенесенные болезни, ранения и излишества в еде, казалось, уже совсем состарили и разложили его некогда железное тело. Но не его дух. От его взгляда, жестов, жесткого и надменно-повелительного тона голоса порой становилось не по себе. Впрочем, Бонапарт, когда надо, в совершенстве умел казаться окружающим душевным, теплым, искренним человеком, с ходу влюбляя всех в себя своей необыкновенной харизмой.

Я с максимальной почтительностью поприветствовал одного из самых известных людей в истории. Сообщил, что понтифик, несмотря на все известные обстоятельства, во время каждой своей мессы упоминает его имя, желает ему здравия, стойкости и крепости духа в его тяжелом испытании.

Бонапарт лишь усмехнулся в ответ.

– Надо же. Воистину христианское милосердие не имеет границ. А ведь я не раз унижал папу, ставил его публично в щекотливое, порой откровенно жалкое положение. Что ж. Вот вам наглядная польза от религии. Можно совершить много грехов, затем раскаяться, и все равно окажешься на небесах.

– А вы раскаялись?

Он резко повернулся ко мне, белки его глаз зло сверкнули. Я отшатнулся, словно в меня ударила небольшая молния. Сила воздействия этого человека на окружающих и вправду была особенной. Но уже через несколько мгновений буря миновала, и он заговорил спокойно: