Полная версия
Орфей спускается в ад
Долли (глядя на холст). Вы голову не пририсовали.
Ви. Голова – это вспышка света, она так мне привиделась.
Долли. А что это с вами за молодой человек?
Ви. Ах, извините. Так устала, что позабыла о приличиях. Это мистер Вэлентайн Зевьер. Это миссис Хэмма и миссис… Простите, Бьюла, все время вашу фамилию забываю.
Бьюла. Прощаю. Меня зовут Бьюла Биннингс.
Вэл. А это куда девать?
Ви. Ах да, это шербет. Я решила, что Джейбу надо будет съесть что-нибудь легкое и необременительное, вот и прихватила вазочку с шербетом.
Долли. А с каким?
Ви. С ананасным.
Долли. Ой, обожаю ананасный. Надо бы его в холодильник поставить, пока не подтаял.
Бьюла (заглядывая под прикрывающую вазочку салфетку). Боюсь, слишком поздно.
Долли. Ой, уже растаял?
Бьюла. До жижицы.
Ви. Ах, какая незадача. Давайте все-таки поставим его на лед, может, загустеет.
Женщины продолжают разглядывать Вэла.
Где холодильник?
Бьюла. В кондитерской.
Ви. А я думала, что Лейди ее закрыла.
Бьюла. Закрыла, но холодильник остался.
Вэл заходит в кондитерскую.
Ви. Мистер Зевьер не из наших краев. Прошлым вечером у него во время грозы сломалась машина, и я позволила ему переночевать в камере для задержанных. Он ищет работу, и я решила привести его к Лейди и Джейбу, поскольку, если Джейб не сможет больше работать, им наверняка понадобится помощник в магазине.
Бьюла. Отличная мысль.
Долли. Угу.
Бьюла. Что ж, тогда проходите. Похоже, они со станции не сразу отправились домой.
Долли. Может, это и не скорый был.
Бьюла. А, может, они заглянули куда-нибудь по дороге, чтобы Коротыш купил выпить.
Долли. Ну да… К Руби Лайтфут.
Они проходят мимо Кэрол и скрываются из виду. Кэрол встает и проходит в магазин, рассматривает Вэла с откровенным, почти детским любопытством. Тот не обращает на нее внимания, всецело занятый починкой пряжки от ремня перочинным ножом.
Кэрол. Что вы там чините?
Вэл. Пряжку.
Кэрол. Ребята вроде вас вечно что-то чинят. Туфлю мне не почините?
Вэл. А что с туфлей?
Кэрол. Почему вы делаете вид, что не помните меня?
Вэл. Трудно вспомнить человека, с которым никогда не встречался.
Кэрол. Тогда почему вы так испугались, когда увидели меня?
Вэл. Разве?
Кэрол. Мне на секунду показалось, что вы убежите.
Вэл. При виде женщины я могу прибавить шагу, но вот бежать вроде не приходилось… Вы мне свет загораживаете.
Кэрол (делая шаг в сторону). Ой, извините. Так лучше?
Вэл. Спасибо…
Кэрол. Боитесь, что донесу?
Вэл. Что-что?
Кэрол. Что донесу? Нет, я не стукачка. Но если надо, то смогу доказать, что я вас знаю. Это было на Новый год в Новом Орлеане.
Вэл. Мне бы плоскогубцы…
Кэрол. На вас была эта куртка, а на руке – кольцо в форме змеи с рубином.
Вэл. Никогда у меня не было кольца в форме змеи с рубином.
Кэрол. А с изумрудом?
Вэл. Не было у меня кольца в форме змеи ни с рубином, ни с изумрудом, ни с чем…
Начинает негромко насвистывать, глядя в сторону.
Кэрол (чуть улыбаясь). Тогда, может, в форме дракона с изумрудом, бриллиантом или рубином. Вы нам сказали, что это подарок одной женщины-остеопата, которую вы встретили как-то на жизненном пути. И что как только вы оказываетесь на мели – неважно, где вы или давно ли с ней виделись – то даете ей телеграмму за счет получателя, а эта дама-остеопат высылает вам перевод на двадцать пять долларов с одной и той же припиской: «Люблю. Когда вернешься?» А в качестве доказательства, хотя в эту историю было нетрудно поверить, достали из бумажника последнюю из таких нежных телеграмм. (Запрокидывает голову и негромко смеется. Вэл еще больше отворачивается, поглощенный починкой пряжки.) Мы прошли за вами через пять заведений, прежде чем познакомились, а я к вам первая подошла. Я шагнула к стойке, у которой вы примостились, тронула вас за рукав и спросила: «Из чего у вас куртка?» А когда вы ответили, что из змеиной кожи, я сказала: «Жаль, что не сказали до того, как я ее коснулась». А вы ответили: «Может, это вас научит не распускать руки». Было за полночь, и я основательно нагрузилась. Помните, что я вам тогда сказала? «А что, черт возьми, остается делать в этом мире – только вцепиться во что-то и держать, пока пальцы не обломаешь!» Такого я раньше никогда не говорила и даже не думала, но потом поняла, что сказала самую что ни на есть истину. Что еще остается в этом мире – только вцепиться и держать, пока пальцы не обломаешь… А вы меня окатили отрезвляющим взглядом. По-моему, вы слегка мне кивнули, потом взяли гитару и начали петь. А спев, пустили шляпу по кругу. Когда туда бросали купюры, вы свистели. Мы с моим двоюродным братом Берти положили в шляпу пять долларов, вы просвистели пять раз, а потом присели к нам за столик выпить джина с тоником. Еще показывали автографы на гитаре… Пока все правильно?
Вэл. Почему вы из кожи вон лезете, чтобы доказать, что я вас знаю?
Кэрол. Потому что хочу познакомиться с вами поближе! Прокатиться с вами ночью и зажечь.
Вэл. А что такое «зажечь»?
Кэрол. О, вы разве не знаете? Это когда садитесь в машину, немного выпиваете, потом катаетесь, останавливаетесь, танцуете под музыкальный автомат, потом еще чуток выпиваете, еще чуть-чуть катаетесь, останавливаетесь и снова танцуете под музыкальный автомат, потом бросаете плясать и просто пьете и катаетесь, а затем тормозите и только пьете, после чего, наконец, и пить бросаете…
Вэл. А что дальше?
Кэрол. А там уже зависит от погоды и того, с кем зажигаете. Если ночь ясная, то расстилаете одеяло среди надгробий на Кипарисовой горе – это местное кладбище, – а если ночь ненастная, вот как сегодня, то, понятное дело, отправляетесь в мотель где-нибудь на перекрестке магистралей…
Вэл. Я так и подумал. Но такие катания не по мне. Пить до упаду, курить травку и спать с кем попало – это для двадцатилетних ребятишек, а мне сегодня стукнуло тридцать, так что я свое откатал. (Поднимает на нее свои темные глаза.) Я уже не первой молодости.
Кэрол. В тридцать – очень даже первой, хочется верить! Мне вот двадцать девять!
Вэл. Не-ет, если с пятнадцати лет крутишься на этой чертовой карусели – к тридцати молодость кончается!
Берет гитару и начинает петь «Райские травы».
Что день, все бродил я по райской траве,И солнце сияло ввыси в синеве.По райской траве я гулял, что ни ночь,И звезды неслись одинокие прочь.А после на землю судьба привела,И матушка с криком меня родила.Бреду по земле я и ночи, и дни,Но райские травы все ж помнят ступни,Но райские травы все ж помнят ступни[1].Кэрол достает из кармана пальто бутылку бурбона и протягивает Вэлу.
Кэрол. Спасибо. Просто чудесно. Поздравляю вас с днем рождения, Змеиная Кожа, от души поздравляю.
Она вплотную придвигается к Вэлу. Входит Ви и резко бросает:
Ви. Мистер Зевьер не пьет.
Кэрол. Ах, простите-извините!
Ви. Вели бы вы себя поприличнее, ваш отец бы не лежал парализованным!
Звук остановившейся снаружи машины. Женщины с криками бегут вниз. Входит Лейди, кивнув женщинам и придерживая дверь, чтобы впустить Джейба и других мужчин. Здоровается с женщинами, бормоча что-то невнятное, словно от усталости даже говорить не может. На вид ей от тридцати пяти до сорока пяти, но фигура у нее моложаво-стройная. Лицо напряженное. Она из тех, кто в юности пережил сильное эмоциональное потрясение. При волнении с ней может случиться истерика. Голос у нее зачастую визгливый, и все тело напряжено. Но в периоды спокойствия к ней снова возвращается девичья мягкость, и она выглядит лет на десять моложе.
Лейди. Входи, Джейб. Нас тут целая депутация встречает. И даже стол накрыли.
Входит Джейб, сухопарый старик с по-волчьи вытянутым, желтовато-серым лицом. Женщины поднимают дурацкий галдеж.
Бьюла. Глядите-ка, кто к нам приехал!
Долли. Да это Джейб!
Бьюла. Не подумала бы, что он болен. Похоже, он в Майями отдыхал. Полюбуйтесь, какой у него замечательный цвет лица!
Долли. В жизни его таким здоровяком не видела!
Бьюла. Кого это он обдурить задумал? Ха-ха-ха! Только не меня!
Джейб. Уф-ф… Господи… Как же я… устал…
Неловкое молчание. Все жадно смотрят на нервно покашливающего умирающего старика с напряженной волчьей улыбкой на лице.
Коротыш. Слышишь, Джейб, мы тут скормили твоим «одноруким бандитам» уйму мелочи.
Пёсик. А бильярдный автомат раскалился, как ствол пистолета.
Коротыш. Ха-ха.
На лестнице появляется Ева Темпл и визгливо зовет сестру.
Ева. Систер! Систер! Систер! Кузен Джейб приехал!
Наверху громкий топот и крики.
Джейб. Господи…
Ева бросается к нему, резко останавливается и принимается плакать.
Лейди. Ой, да прекрати ты, Ева Темпл! Что вы там делали наверху?
Ева. Не могу сдержаться, как же я рада его видеть, как же отрадно снова увидеть нашего дорогого, благословенного кузена Джейба!
Систер. Где Джейб, где наш драгоценный Джейб? Где наш бесценный кузен?
Ева. Да вот же он, Систер!
Систер. Ой, да будет благословенна жизнь твоя. Поглядите-ка, какой у него румянец, а?
Бьюла. Вот и я ему то же самое сказала, что он как будто в Майями побывал и загорел под флоридским солнцем, ха-ха!
Все предыдущие реплики произносятся очень быстро, накладываясь друг на друга.
Джейб. Ни под каким солнцем я не загорал. Вы все меня извините, но пойду-ка я праздновать свое возвращение наверх, в постель, потому как я – будто выжатый лимон. (С трудом ковыляет к подножию лестницы, Ева и Систер, всхлипывая и прижимая к глазам платки, следуют за ним.) Вижу, здесь кое-какие перемены случились. Так-так. Так-так. С чего это тут оказался обувной отдел? (Мгновенно становится враждебным, словно у них с женой это в порядке вещей.)
Лейди. У нас в магазине всегда не хватало света.
Джейб. Поэтому ты перенесла обувной отдел еще дальше от окна? Разумно. Очень логичное решение, Лейди.
Лейди. Джейб, ты же знаешь, я тебе говорила: мы тут установим лампы дневного света.
Джейб. Так-так. Так-так. Ладно. Завтра позову черномазых, чтобы помогли переместить обувной отдел обратно к окошку.
Лейди. Делай, что хочешь, это твой магазин.
Джейб. Угу. Угу. Рад, что напомнила.
Лейди резко отворачивается. Джейб поднимается по ступенькам, Коротыш и Пёсик за ним. Женщины сбиваются в кружок и перешептываются. Лейди устало опускается на стоящий у стола стул.
Бьюла. Не сойти ему больше по этой лестнице.
Долли. Никогда, дорогая.
Бьюла. Его уже в предсмертный пот бросает! Заметила, как бросает?
Долли. И желтый весь, как масло, пожелтел, прямо как…
Систер всхлипывает.
Ева. Систер! Систер!
Бьюла (подойдя к Лейди). Лейди, похоже, вам не очень хочется говорить на эту тему, но мы с Пёсиком очень волнуемся.
Долли. И мы с Коротышем тоже.
Лейди. Насчет чего?
Бьюла. Насчет операции, которую Джейбу сделали в Мемфисе. Она прошла успешно?
Долли. Или не очень?
Лейди смотрит на них невидящими глазами. Все женщины, кроме Кэрол, обступают ее, сгорая от любопытства.
Систер. Для хирургического вмешательства было уже поздно?
Ева. Разве оно не удалось?
Этажом выше раздается громкий размеренный стук.
Бьюла. Мне сказали, что оно уже и не требовалось.
Долли. Мы верим, что все не так безнадежно.
Ева. Верим и молим Бога, что не так безнадежно.
У всех на лицах еле заметные невольные улыбки. Лейди обводит их взглядом, потом, слегка ошарашенная, издает еле слышный смешок, вскакивает из-за стола и шагает к лестнице.
Лейди (словно на бегу). Извините, мне надо наверх, меня Джейб зовет. (Поднимается по лестнице, женщины смотрят ей вслед.)
Кэрол (внезапно громко нарушая молчание). Если уж о стуках, то у меня мотор постукивает. Вот так: тук-тук-тук. Я спрашиваю: кто там? Не знаю, то ли я с кем-то из умерших предков переговариваюсь, то ли мотор вот-вот вывалится, и я останусь одна посреди ночи на пустынном шоссе. Вы смыслите в механизмах? Уверена, что смыслите. Может, сделаете одолжение и немножко прокатитесь со мной? Сможете услышать, как стучит?
Вэл. У меня нет времени.
Кэрол. Чем же вы заняты?
Вэл. Жду, чтобы поговорить о работе в этом магазине.
Кэрол. Я вам работу предлагаю.
Вэл. Мне нужна работа, за которую платят.
Кэрол. А я вам заплачу.
Женщины громко перешептываются на заднем плане.
Вэл. Может, завтра как-нибудь.
Кэрол. Мне нельзя тут ночевать. Мне нельзя оставаться в этом округе до утра.
Шепот становится громче. Отчетливо слышится слово «развратная». Кэрол – не поворачивая головы и широко улыбаясь:
Что это они обо мне судачат? Не слышите, что эти бабы обо мне болтают?
Вэл. Да ладно вам…
Кэрол. Вот вовсе и не ладно! Что они там говорят? Что я развратная?
Вэл. Если не хотите, чтобы о вас болтали, тогда зачем такой макияж? Зачем вы?..
Кэрол. …Выпендриваюсь?
Вэл. Что-что?
Кэрол. А я показушница! Хочу, чтобы на меня обращали внимание, таращились, слышали, чуяли мое присутствие. Хочу, чтобы все знали – я живу! А вы разве не хотите, чтобы все знали, что вы живете?
Вэл. Я просто хочу жить, и мне плевать, знают об этом или нет.
Кэрол. Тогда зачем вы играете на гитаре?
Вэл. А зачем вы устраиваете цирк?
Кэрол. Верно – по той же причине.
Вэл. У нас разные дорожки… (Он все время отодвигается от Кэрол, но та не отстает от него. Она говорит настойчиво, упорно и не терпя возражений.)
Кэрол. В свое время я была так называемой «ушибленной Христом» реформисткой. Знаете, что это? Нечто вроде легкой формы эксгибиционизма… Я агитировала, произносила речи, писала письма против истребления чернокожих в нашем округе. Мне казалось, что нельзя заставлять их умирать от пеллагры или от голода, если долгоносик, цветоед или сильные дожди губят урожай хлопка. Я пыталась добиться открытия бесплатных больниц, ухлопала на это все деньги, которые мне оставила мама. А когда случился суд над Уилли Макги, которого отправили на электрический стул за непозволительные отношения с белой шлюхой (ее голос звучит, как страстное заклинание), я подняла шум. Натянула на себя мешок из-под картошки и отправилась пешком в законодательное собрание штата. Дело было зимой. Я шагала босиком в холщовом мешке, чтобы выразить персональный протест губернатору штата. О, думаю, что с моей стороны это было отчасти проявлением эксгибиционизма, но не только. Было там и что-то еще. И знаете, сколько я прошла? Девять километров от городской черты. На меня орали, улюлюкали, в меня даже плевали! И так на каждом шагу. А потом арестовали. Догадайтесь, за что? За бродяжничество в непристойном виде! Да-да, именно так обвинение и звучало – «бродяжничество в непристойном виде», поскольку было заявлено, что надетый мной мешок из-под картошки не является пристойным одеянием… Ну, все это было довольно давно, и теперь я больше не реформистка. Я просто «непристойная бродяжка». И я показываю всем этим сукиным детям, насколько непристойной может быть такая бродяжка, если она вкладывает в это всю душу – вот как я! Ладно, я рассказала вам свою историю показушницы. А теперь сделайте мне доброе дело. Сядьте в мою машину и отвезите меня на Кипарисовую гору. Там послушаем, как разговаривают мертвецы. Там, на Кипарисовой горе, они щебечут, как птички, но говорят одно лишь слово: «жить». Они твердят: «Жить, жить, жить, жить, жить!» Только это они и знают, только такой совет и могут дать. Просто жить. (Открывает дверь.) Просто! Все очень просто…
Уходит. Голоса женщин звучат громче, выделяясь из мерного, неразборчивого бормотания как шипение гусей.
Голоса женщин. Нет, не выпивка! Наркотики!
– Она точно ненормальная!
– Блюстители порядка предупредили ее отца и брата, чтобы и духу этой Кэрол не было в нашем округе!
– Совершенно опустилась!
– Да, развратница!
– Развратница!
Словно не в силах вынести это шипение, Вэл внезапно подхватывает гитару и выходит из магазина. Одновременно с этим на лестничной площадке появляется Ви Талботт и зовет его.
Ви. Мистер Зевьер! Где мистер Зевьер?
Бьюла. Ушел, дорогая.
Долли. Вот так-то, Ви. Был прекрасный кандидат на спасение, да и того переманила оппозиция.
Бьюла. Он уехал на Кипарисовую гору с этой девицей… Катрир.
Ви (спускаясь). Если бы некоторые женщины постарше подавали достойный пример, то молодежь вела бы себя поприличнее!
Бьюла. Это вы о ком?
Ви. О тех, кто устраивает пьянки и напивается так, что не различает, где свой муж, а где чужой. И о тех, кто прислуживает в церкви и в то же время играет в карты по воскресеньям…
Бьюла. Вот уж хватит! Теперь мне ясно, откуда все эти грязные сплетни идут!
Ви. Я лишь повторяю то, что слышу от других, а на попойках этих сроду не бывала!
Бьюла. Не бывали и не будете! Вы – общеизвестная зануда и брюзга, профессиональная лицемерка!
Ви. Я пытаюсь улучшить нравы! А вы на ваших пьянках усугубляете их падение! Иду, иду обратно наверх! (Бежит наверх.)
Бьюла. Что ж, рада, что высказала ей все прямо в глаза. Лопнуло мое терпение, чтобы выносить такое лицемерие. Долли, давай поставим в холодильник то, что может испортиться, да пойдем отсюда. Никогда мне так тошно не было!
Долли. О господи! (Задерживается у лестницы и кричит.) Короты-ы-ы-ыш! (Берет тарелки и уходит.)
Систер. Эти женщины – прямо отбросы какие-то.
Ева. Родня этой Долли на Синей горе – сплошь голытьба всякая. Вот Лолли Такер мне рассказывала, что ее престарелый папаша сидит на крыльце босой и хлещет пиво прямо из ведра! Давай цветы возьмем – у алтаря поставим.
Систер. Да, а в приходских записях отметим как пожертвование Джейба.
Ева. Я еще и бутерброды с оливками возьму. Пригодятся для чаепития у викария.
Долли и Бьюла проходят через магазин.
Долли. У нас еще есть время собраться тесным кругом.
Бьюла (кричит). Пёсик!
Долли. Коротыш! (Быстро выходят из магазина.)
Ева. На крыльце босой сидит?
Систер. И пиво прямо из ведра хлещет!
Уходят, взяв зонты и прочее. Мужчины спускаются по лестнице.
Шериф Талботт. Сдается мне, что Джейб отдаст концы еще до того, как вызреет урожай.
Коротыш. Никогда он здоровым не выглядел.
Пёсик. А сейчас и того хуже.
Идут к двери.
Шериф Талботт. Ви!
Ви (с лестничной площадки). Тише ты. Надо было поговорить с Лейди о том молодом человеке, а при Джейбе нельзя, потому как он думает, что еще сам сможет работать.
Шериф Талботт. Так, пошли, хватит дурить.
Ви. По-моему, надо дождаться, пока этот парень вернется.
Шериф Талботт. Осточертело мне видеть, как из тебя лезет всякая дурь, как только к нам в округ заявится очередной бродяга.
Громкий звук клаксона. Ви выходит на улицу вслед за мужем. Звук отъезжающей машины. Вдалеке лают собаки, освещение постепенно гаснет, указывая, что проходит какое-то время.
Картина вторая
Двумя часами позже в тот же вечер. Пейзаж за большим окном тускло подсвечен виднеющейся сквозь тучи луной. Взлетает и смолкает явный и чистый девичий смех Кэрол, затем слышен звук быстро отъезжающей машины.
Вэл входит в магазин до того, как стихают звуки мотора, где-то на дороге лает собака. Вэл бормочет себе под нос «Господи боже!», подходит к столу, стирает с губ и с лица губную помаду бумажной салфеткой, берет в руки гитару, которую оставил на прилавке.
Звуки шагов на лестнице. На площадке появляется Лейди во фланелевом халате; она вздрагивает от холода. Нетерпеливо щелкает пальцами, и старая собака Белла, хромая, спускается вместе с ней. Не замечая Вэла, сидящего в темном углу, проходит к телефону у лестницы. В ее хриплом и резком голосе слышится отчаяние.
Лейди. Аптеку дайте! Знаю, что там закрыто, это миссис Торренс, у меня тоже закрыто, но тут больной только-только после операции, да-да, срочный вызов. Разбудите мистера Дубинского, звоните, пока не ответит, срочный вызов! (Пауза. Ругается по-итальянски себе под нос, затем вслух.) Как же хочется сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть…
Вэл (негромко). Нет, не надо, Лейди.
Она ахает, оборачивается и видит Вэла. Не выпуская из руки трубку, со звоном открывает кассу и что-то оттуда выхватывает.
Лейди. Что вы тут делаете? Знаете же, что закрыто!
Вэл. Я увидел свет, дверь была не заперта, вот я и вернулся.
Лейди. Видите, что у меня в руке? (Поднимает над кассой револьвер.)
Вэл. Собираетесь меня пристрелить?
Лейди. И не сомневайтесь, мистер, если не провалите отсюда!
Вэл. Вам не о чем беспокоиться, Лейди, я вернулся, чтобы гитару забрать.
Лейди. Гитару?
Вэл с мрачным видом приподнимает гитару.
Та-ак…
Вэл. Меня привела сюда миссис Талботт. Я был тут, когда вы вернулись из Мемфиса, разве не помните?
Лейди. А-а-а… Ах, да… И все время здесь были?
Вэл. Нет. Уходил, а потом вернулся.
Лейди (в трубку). Просила же звонить, пока не ответит! Давайте, звоните, звоните! (Вэлу.) Уходили, а потом вернулись?
Вэл. Да.
Лейди. Зачем?
Вэл. Вы знаете девушку, которая тут была?
Лейди. Кэрол Катрир?
Вэл. Она сказала, что у нее сломалась машина, и попросила починить.
Лейди. Починили?
Вэл. Машина у нее не ломалась, ничего у нее не ломалось… То есть у нее самой что-то сломалось, но в другом смысле…
Лейди. А что у нее сломалось?
Вэл. Голова – она во мне ошиблась.
Лейди. Это как?