Полная версия
Человек со сломанным ухом
При этих словах мадемуазель Самбукко горько вздохнула, а Леон тем временем продолжил:
«Увы, мадемуазель, я тоже всегда вздыхаю, когда вспоминаю об этой печальной неизбежности. Вот у вас есть племянница, самая красивая и любимая из всех племянниц, один вид прелестного лица которой радует ваше сердце. Но вам этого недостаточно. Полное счастье вы обретете только тогда, когда вокруг вас будут резвиться дети вашей племянницы. Я очень надеюсь, что вы их увидите. Но увидите ли вы их детей? Это сомнительно. А их внуков? Это и вовсе невозможно. Что уж говорить о десятом, двадцатом, тридцатом поколениях. О таком не приходится даже мечтать.
Однако люди постоянно думают об этом. На свете нет такого человека, который хотя бы один раз в жизни не подумал: «Хорошо бы мне возродиться лет через двести!» Кто-то желает вернуться на землю, чтобы увидеть, как изменилась жизнь, а кого-то интересует, как поживает его потомство. Философу непременно надо узнать, принесли ли пользу высказанные им идеи, политик хочет знать, одержит ли верх его партия, скупца волнует, не растранжирили ли потомки оставленное им состояние, домовладельца беспокоит, выросли ли деревья в его саду. Нет такого человека, которому было бы безразлично будущее этого мира, по которому мы пролетаем галопом всего за несколько лет, чтобы уже никогда в него не вернуться. А сколько людей завидуют участи Эпименида5, который заснул в пещере, а открыв глаза увидел, что мир постарел! А кто не мечтал оказаться на месте Спящей красавицы?
Таким образом, дамы, профессор Мейзер, один из самых ученых людей нашего века, верил, что наука способна усыпить живое существо и разбудить его через бесконечно большое количество лет. Необходимо лишь, считал профессор, остановить все отправления организма, прекратить жизнедеятельность, вывести организм лет на сто или двести из-под разрушительного воздействия времени, а затем взять и оживить его.»
«Да это сумасшедший какой-то!» – воскликнула госпожа Рено.
«Я бы не стал такое утверждать. Профессор разработал теорию большой пружины, которая приводит в действие живые организмы. Помнишь, матушка, как в детстве тебе показали открытый механизм работающих часов, и какое это произвело на тебя впечатление? Ты была уверена, что где-то внутри корпуса часов сидит маленький подвижный зверек, который старается изо всех сил и заставляет стрелки крутиться двадцать четыре часа в сутки. Если же стрелки останавливались, то ты говорила: «Маленький зверек умер.» А ведь, возможно, он просто заснул.
Тогда же тебе объяснили, что внутри часов имеются хорошо подогнанные друг к другу и смазанные маслом детали, каждая из которых движется сама по себе, но в гармоничном единстве с остальными деталями. Если лопалась пружинка, ломалось колесико, или в механизм попадала какая-то песчинка, то часы останавливались, и дети с полным основанием говорили: «Маленький зверек умер.» Но ведь можно предположить, что надежные, хорошо отрегулированные, исправные во всех отношениях часы останавливаются лишь потому, что в них закончилось масло, из-за чего колесики не могут свободно вращаться. Это значит, что зверек не умер, его просто надо разбудить, дав ему немного масла.
Вот великолепный хронометр, изготовленный в Лондоне. Достаточно один раз его завести, чтобы он проработал пятнадцать суток. Я завел его позавчера, значит, жизни ему отпущено еще тринадцать суток. Если я брошу его на пол и сломаю главную пружину, то всем будет ясно, что я убил маленького зверька. Но допустим, я смог удалить из совершенно целых часов все масло, позволяющее деталям без затруднения двигаться друг относительно друга. Будет ли это означать, что маленький зверек умер? Нет, он просто заснул. В доказательство этого неоспоримого факта я могу запереть хронограф в ящике бюро, продержать его там двадцать пять лет, а через четверть века вынуть, капнуть капельку масла, и часы заработают. Время пройдет, а спавший маленький зверек совсем не постареет и даже будет способен функционировать в течение тринадцати дней после пробуждения.
По мнению профессора Мейзера, все живые существа подобны часам. Живые организмы шевелятся, дышат, питаются и размножаются до тех пор, пока их жизненно важные органы целы и надлежащим образом смазаны. Функцию масла в организме животного выполняет огромное количество воды. В теле человека на долю воды приходится четыре пятых его веса. Если живой полковник весит сто пятьдесят фунтов, то тридцать фунтов из них – это собственно полковник, а сто двадцать фунтов – это вода в количестве шестидесяти литров. Это научный факт, и он доказан многочисленными экспериментами. На месте полковника может оказаться, например, король. Для целей анализа годится любой человек.
Профессор Мейзер, как и все ученые, не сомневался в том, что, если полковнику размозжить голову, проткнуть сердце или разрубить пополам позвоночник, то заключенный в нем маленький зверек умрет, поскольку головной мозг, сердце и спинной мозг являются теми самыми пружинами, без которых механизм человеческого тела работать не может. Но он так же верил, что, откачав у живого человека шестьдесят литров воды, можно будет усыпить маленького зверька, не лишая его жизни. Он утверждал, что аккуратно высушенного полковника можно хранить сто лет, а затем вернуть к жизни, пустив в него капельку масла, а еще лучше шестьдесят литров воды, без которых невозможно привести в действие машину человеческого тела.
У всех нас, в том числе и у меня, подобные воззрения не укладываются в голове. И тем не менее, доктор Марту может подтвердить, что профессионалам известны результаты научных наблюдений, проверить которые может любой желающий.
Некоторые животные способны возрождаться. Это известно и давно доказано. Господин Мейзер, как и аббат Спалланцани и ряд других ученых, собирал в водостоке своей крыши крохотных засохших угрей, хрупких, как стекло, затем бросал их в воду и возвращал к жизни. Способностью возвращаться к жизни обладает не только этот вид, она имеется также у многих других существ. Например, такой способностью обладают уксусные угри, куколи, нематоды. Возьмем, к примеру, коловраток. Эти маленькие рачки имеют скорлупу, развитый кишечник, половые органы, нервную систему, явно выраженный мозг, один или два глаза в зависимости от пола, глазной хрусталик и глазной нерв. Или, например, тихоходки. Эти крохотные паучки с шестью или восемью лапками имеют выраженные половые признаки, развитый кишечник, пасть, два глаза, нервную систему и очень развитую мышечную систему. По воле натуралиста оба эти вида могут умирать и возрождаться по десять-пятнадцать раз подряд. Мы высушиваем, скажем, коловратку и – спокойной ночи! Потом мы ее размачиваем и – доброе утро! Главное, чтобы в высушенном виде она была цела и невредима. Сами понимаете, что если повредить коловратке голову, то оживить ее уже не удастся не только каплей, но даже рекой или океаном воды.
Самое удивительное состоит в том, что животное, обычно живущее не больше одного года, например, крохотный угорь, может оставаться живым целых двадцать восемь лет, если оно высушено надлежащим образом. Недхам собрал несколько таких зверюшек в 1743 году и передал их Мартину Фолкесу, а тот отдал их Бакеру. Так вот, эти любопытные зверьки ожили в воде в 1771 году. На них свалилось уникальное счастье познакомиться с двадцать восьмым поколением своих потомков! А разве нельзя считать человека, увидевшего двадцать восьмое поколение своих потомков, счастливым дедушкой?
Еще один интересный факт. Высушенные животные гораздо легче переносят экстремальные состояния окружающей среды, чем обычные живые организмы. Предположим, температура воздуха в лаборатории, в которой мы сейчас находимся, неожиданно упадет на тридцать градусов. В таком случае все мы подхватим воспаление легких. А если она на столько же градусов повысится, тогда возникнет угроза нарушения мозгового кровообращения. Так вот, высушенное, но не умершее животное, которое можно вернуть к жизни путем размачивания, выдерживает без всяких последствий колебания температуры в пределах девяноста пяти и шести десятых градуса. Это доказано господином Мейзером и многими другими учеными.
Остается ответить еще на один вопрос: можно ли без негативных последствий высушить какое-нибудь высшее животное, а не только угря или тихоходку. Господин Мейзер был в этом абсолютно уверен. Во всех своих книгах он настаивал на том, что это возможно, но доказать свою гипотезу опытным путем ему никак не удавалось. Какая досада! Не правда ли, дамы? Любой человек, мечтающий заглянуть в будущее, недовольный жизнью или рассорившийся с современниками, мог бы засушить себя до лучших времен, и тогда мы, среди прочего, покончили бы с практикой самоубийств, которые совершаются из-за отвращения к себе подобным. Прекратили бы стреляться больные, которых невежественная наука 19-го века объявляет неизлечимыми. Их могли бы высушивать, и они лежали бы на дне какой-нибудь коробки и спокойно дожидались лучших времен, когда медики научатся лечить их болезни. Отвергнутые влюбленные перестали бы топиться. Они ложились бы под колокол воздушного насоса, и через тридцать лет мы становились бы свидетелями того, как они, молодые, красивые и торжествующие, с изумлением взирают на своих жестоких пассий и платят презрением за их прежнее презрение. Все государства мира откажутся от дикой и жестокой традиции отправлять преступников на гильотину. Их не будут держать в одиночных камерах, где они превращаются в животных, и даже перестанут отправлять в «школы» Тулона6 для завершения криминального образования. Преступников будут просто высушивать в печи и в таком состоянии держать кого-то десять лет, а кого-то и все сорок, в зависимости от тяжести совершенного преступления. На смену тюрьмам, централам и каторге придут обычные склады. Больше не надо будет опасаться побегов и кормить заключенных. Огромное количество сушеной фасоли и гнилого картофеля будет направлено на внутреннее потребление.
Таков, дорогие дамы, лишь небольшой список благодеяний, которыми доктор Мейзер намеревался одарить Европу при условии, что будет налажено обезвоживание людей. Свой первый опыт над человеком он произвел в 1813 году. Этим человеком оказался французский полковник, который был взят в плен и за шпионаж приговорен военным судом к расстрелу. К сожалению, опыт оказался неудачным. Я так решил только потому, что в самой грязной берлинской лавке приобрел полковника вместе с ящиками по цене жеребца-производителя.»
Глава IV
Жертва.
– Дорогой Леон, – сказал господин Рено. – То, что мы услышали, напоминает речь лауреата при вручении премии за научное открытие. Мы выслушали изложение твоей диссертации с таким же вниманием, с каким слушают профессоров риторики, читающих лекции на латыни. Большинство сидящих в аудиториях обычно не понимают того, что говорят профессора, а меньшинство вообще ничего не понимает. Однако все терпеливо слушают в надежде испытать сильные чувства по окончании лекции. Мы с господином Марту знакомы с работами господина Мейзера и его достойного ученика господина Пуше. Поэтому, если ты обращался к нам с доктором, то наговорил много лишнего, но ты сообщил явно недостаточно, если обращался к дамам и тем господам, которые не знакомы с дискуссиями по вопросам витализма7 и органицизма8. Участники этих дискуссий пытались ответить на главный вопрос: что собой представляет жизнь. Является ли она первопричиной процессов, приводящих в действие внутренние органы и заставляющих эти органы функционировать? Или же, напротив, она сама является результатом взаимодействия разнообразный свойств организованной материи? Это проблема исключительной важности. Даже если набраться смелости и поставить ее перед женщинами, то они проявят к ней большой интерес. Им надо будет сказать просто и ясно: «Мы пытаемся понять, существует ли в природе жизненная сила, являющаяся источником и первопричиной всех проявлений организма, или же жизнь сама по себе является результатом взаимодействия отдельных органов. По мнению Мейзера и его сторонников, никакой жизненной силы не существует. Если бы она действительно существовала, – утверждают они, – тогда мы не могли бы понять, почему она покидает человека или тихоходку в процессе обезвоживания и вновь возвращается, когда их смачивают. Однако, если жизненной силы не существует, тогда все метафизические и моральные теории, основанные на этой категории, придется пересмотреть.» Надо отдать должное нашим дамам: они тебя внимательно выслушали. Из твоей отдающей латынью речи они поняли только одно: вместо обещанного романа ты подсунул им диссертацию. Но мы простим тебя, если ты покажешь нам мумию. Открой коробку с полковником!
– Мы это заслужили! – смеясь, воскликнула Клементина.
– А если вы испугаетесь?
– Знайте, сударь, я вообще никого не боюсь, даже живых полковников!
Леон вновь достал связку ключей и открыл ящик, сколоченный из дубовых досок, на котором он только что сидел. Под крышкой находился свинцовый кофр, а в нем лежала красивая коробка из полированного ореха, обитая изнутри белым шелком. Присутствующие сгрудились вокруг коробки со своими лампами и свечами, и теперь все выглядело так, словно полковник 23-го линейного полка лежит в ритуальном зале.
Глядя на этого человека, создавалось впечатление, что он спит. Прекрасное состояние его тела свидетельствовало о том, что убийца проявил по отношению к нему отеческую заботу. Это действительно был великолепный образец мумии, ни в чем не уступавший лучшим европейским мумиям, описанным Вик д’Азиром в 1779 году и Пуймарином-сыном в 1787 году.
Особенно хорошо выглядело лицо, сохранившее гордые мужские черты. Если бы при вскрытии третьей коробки присутствовали прежние друзья полковника, то они, конечно, узнали бы его с первого взгляда.
Правда, кончик его носа несколько заострился, ноздри сдулись и усохли, а переносица стала не такой горбатой, какой она была в 1813 году. Веки стали тоньше, губы поджались, уголки рта немного опустились вниз, зато щеки слегка надулись, а шея, если судить по размеру подбородка и гортани, стала заметно тоньше. Но закрытые глаза не запали, рот не исказился гримасой, как это бывает у трупов, кожа слегка сморщилась, но ее цвет не изменился. Она лишь стала заметно прозрачней, и сквозь нее в некоторых местах можно было различить цвет сухожилий, жира и мышц. Кожа даже сохранила свой розовый цвет, что никогда не наблюдается у мумифицированных трупов. Доктор Марту объяснил присутствующим причины такой аномалии, сказав, что, если полковник был засушен живьем, то в этом случае красные кровяные тельца не разрушились, а только слиплись в капиллярах кожи и подкожных тканей. Поэтому они сохранили свой изначальный цвет и их можно разглядеть благодаря полупрозрачности высохшей кожи.
Полковничий мундир казался слишком большим, и причину этого легко было понять. Однако конечности, на первый взгляд, совершенно не деформировались. Кожа на руках стала сухой и шершавой, но ногти сохранили свой естественный цвет, хоть и немного искривились на концах. Единственное заметное изменение коснулось брюшной стенки, которая слишком сильно вдавилась, опустившись ниже крайних ребер. Небольшой выступ справа указывал на расположение печени. Выстукивание пальцами различных участков тела сопровождалось звуком, какой издает сухая кожа. Пока Леон демонстрировал присутствующим все эти детали, он случайно отломил краешек правого уха, и в его руке остался небольшой кусочек полковника.
Это легкое недоразумение могло бы остаться незамеченным, если бы Клементина, которая с волнением следила за словами и жестами своего возлюбленного, случайно не выронила из рук свечу, издав при этом крик ужаса. Все сгрудились вокруг нее, а Леон даже взял ее на руки, отнес к стулу и усадил на него. Господин Рено побежал за нюхательной солью. Клементина была бледна, как смерть, и, казалось, в любую секунду может упасть в обморок.
Но вскоре ей стало лучше, и она с милой улыбкой стала всех успокаивать.
«Простите мне мой смехотворный испуг, – сказала она. – Просто Леон нам такого наговорил… и вообще… это лицо… кажется, что человек спит, и мне вдруг показалось, что сейчас он откроет рот и крикнет, что ему причинили боль.»
Леон поспешил закрыть крышку ореховой коробки, а господин Марту в это время незаметно сложил в карман кусочки уха. Но Клементина, продолжавшая улыбаться и просить прощения, вдруг вновь взволновалась и залилась слезами. Инженер бросился к ее ногам, рассыпался в извинениях, наговорил множество ласковых слов и вообще сделал все возможное, чтобы унять ее необъяснимую душевную боль. Клементина вытерла слезы и тут же еще хуже разрыдалась, причем опять без видимых причин.
Леон рвал на себе волосы и в отчаянии бормотал: «Какое же я животное! Три года мы не виделись, и вот в такой день я не придумал ничего умнее, чем показать ей мумию.» Он пнул ногой кофр с полковником и добавил: «Пошел он к черту этот полковник!»
– Нет! – с неожиданным вызовом воскликнула Клементина. – Не смейте его проклинать, господин Леон! Он так страдал! Ах, бедный, несчастный человек!
Мадемуазель Самбукко стало немного стыдно. Она просила извинить ее племянницу и уверяла, что никогда, с самого детства, у нее не случалось таких приступов чувствительности. Супруги Рено, на глазах которых она росла, доктор Марту, выполнявший при Клементине почетную обязанность врача, архитектор, нотариус, словом, все собравшиеся в лаборатории, были поражены ее реакцией. Клементина никогда не была чересчур чувствительной. В ней не было ничего от романтически настроенной девицы, и даже в юности ее не вдохновляли романы Анны Радклиф. Кроме того, она не верила в привидения и в десять вечера спокойно перемещалась по дому в кромешной тьме. За несколько месяцев до отъезда Леона ее мать неожиданно умерла, и девушка отказалась делить с кем-либо печальное право ночного бдения в комнате покойной.
«Вот, что значит бодрствовать после десяти часов вечера, – сказала тетя. – Да что я говорю! Уже без четверти полночь. Пойдем, дитя мое. Тебе пора в постель.»
Клементина покорно поднялась со стула, но, уже покинув лабораторию, она внезапно вернулась и, подчиняясь еще более необъяснимому капризу, категорически потребовала, чтобы ей еще раз показали лицо полковника. Не обращая внимания на ворчание тети и на замечания и уговоры присутствующих, она сама подняла крышку из орехового дерева, встала перед мумией на колени и поцеловала ее в лоб.
– Несчастный человек, – сказала она, поднимаясь на ноги. – Как ему холодно! Господин Леон, пообещайте мне, что, если он умер, то вы похороните его в освященной земле.
– Как вам будет угодно, мадемуазель. Вообще-то, я собирался с согласия отца отправить его в музей антропологии. Но вы знаете, что мы ни в чем не можем вам отказать.
Прощание проходило совсем не так весело, как встреча. Господин Рено с сыном проводили мадемуазель Самбукко и ее племянницу до дверей их дома и по дороге повстречали того самого высокого кирасирского полковника, что донимал Клементину своим вниманием. Девушка нежно пожала руку своему жениху и сказала:
– Этот человек всегда вздыхает, когда видит меня. И как вздыхает, Боже мой! Хватило бы одного его вздоха, чтобы раздуть паруса военного корабля. Согласитесь, что полковничья порода после 1813 года сильно деградировала. Сейчас не найдешь столь же достойных военных, как наш бедный друг!
Леон готов был согласиться со всем, что она пожелает. Одно лишь ему было непонятно: с каких пор он стал другом мумии, за которую заплатил двадцать пять луидоров. Чтобы сменить тему, он сказал Клементине:
– Мне так и не удалось показать вам самое лучшее из того, что я привез. Его величество император Всея Руси преподнес мне маленькую золотую звезду, покрытую эмалью, которую носят на ленте. Вам нравятся ленты, которые носят в петлице?
– О, да! – ответила она. – Мне нравится красная лента Почетного легиона. А вы обратили внимание? У бедного полковника остался на мундире обрывок ленты, но крест пропал. Его оторвали эти отвратительные немцы, когда взяли его в плен.
– Такое возможно, – сказал Леон.
С этими словами они дошли до дома мадемуазель Самбукко. Наконец пришло время прощаться. Клементина протянула Леону руку, хотя лично он предпочел бы щечку.
Отец взял сына под руку, и они неторопливым шагом отправились домой, обсуждая по дороге странную выходку Клементины.
Дома госпожа Рено ждала сына, чтобы уложить его в постель. Это была ее давняя и трогательная привычка, от которой любой матери не так просто избавиться. Она показала ему прекрасную квартиру, расположенную над гостиной и лабораторией мужа, которую специально построили для будущего семейства Леона.
«Ты будешь жить здесь припеваючи, – сказала она, демонстрируя великолепную удобную спальню. – Тут вся мебель со скругленными углами, ни одного острого угла. Даже слепой мог бы здесь передвигаться без страха обо что-нибудь пораниться, а каждое кресло станет твоим другом. Тебе это обойдется довольно дорого, ведь мы специально выписали мебельщиков из Парижа. Но человеку должно быть хорошо в его доме, чтобы он не стремился из него сбежать.»
Это нежное материнское воркование продолжалось добрых два часа, и, как вы сами понимаете, они долго говорили о Клементине. Леон нашел ее очень похорошевшей, но не такой любящей, как прежде. «Черт меня побери! – сказал он, задувая свечу. – Такое впечатление, что между нами встал этот обложенный соломой полковник!»
Глава V
Любовные мечты и прочее.
Чтобы спать сном праведника, недостаточно иметь чистую совесть и хорошую кровать. Бедному Леону пришлось убедиться в этом на собственном опыте. После путешествия и приема гостей он вымотался, как солдат, вернувшийся из похода, и теперь лежал, словно сибарит, безмятежный, как пастух Аркадии9. И тем не менее до самого утра его мучила жестокая бессонница. Напрасно он ворочался с боку на бок, словно пытался переложить тяжкий груз с одного плеча на другое. Заснуть ему удалось лишь под утро, когда первые лучи солнца позолотили оконные ставни его спальни.
Заснул он с мыслями о Клементине и в сладком сне увидел свою любимую в домовой церкви императорского дворца. Она была в свадебном наряде и опиралась на руку Рено-отца, который по случаю брачной церемонии зачем-то надел шпоры. Леон шел за ними под руку с мадемуазель Самбукко. Грудь старой девы украшал орден Почетного легиона. Они уже подходили к алтарю, когда жених обратил внимание, что ноги его отца стали тонкими, как палочки. Он громко выразил удивление. В ответ господин Рено обернулся и сказал: «Они такие тонкие потому, что высохли, но не деформировались.» Пока отец произносил эти слова, лицо его постарело, черты лица изменились, у него выросли черные усы, и он сделался невероятно похожим на полковника. Началась церемония венчания. На галерее для певчих толпились тихоходки и коловратки. Они были ростом с человека, одеты, как певчие, и фальшиво жужжали гимн немецкого композитора Мейзера, который начинался такими словами:
Жизненная сила
Это общедоступная гипотеза!
Слова и музыка показались Леону восхитительными. Он попытался запечатлеть их в своей памяти, но тут к нему подошел священнослужитель с двумя золотыми кольцами на серебряном подносе. Священником оказался кирасирский полковник. На нем был парадный мундир. Леон попытался вспомнить, где и когда они встречались, и понял, что произошло это накануне вечером у дверей дома Клементины. Полковник пробормотал: «После 1813 года полковничья порода сильно деградировала!» Затем он горько вздохнул, и неф домовой церкви, который на самом деле был линейным кораблем, стали спускать на воду со скоростью четырнадцати узлов. Леон спокойно взял маленькое золотое кольцо и уже собрался надеть его на палец Клементины, но тут он заметил, что рука его невесты стала совсем сухой, а в первозданном виде сохранились только ногти. Он испугался и побежал через всю церковь, которую, как оказалось, заполонили полковники всех возрастов и всех родов войск. Люди стояли так плотно, что Леону понадобились невероятные усилия, чтобы протиснуться сквозь толпу. Ему почти удалось спастись, но тут он услышал, что за ним гонится какой-то мужчина, который, судя по всему, уже его настигал. Леон побежал быстрее, с разбегу встал на четвереньки, помчался галопом и даже заржал. Бежал он быстро, почти не касаясь земли, и при этом ему казалось, что деревья, растущие вдоль дороги, тоже припустились за ним вдогонку. А между тем противник был уже близко. Он летел быстрее ветра, громко стуча сапогами, шпоры его звенели. Наконец он поравнялся с Леоном, схватил его за гриву, вскочил на круп и вонзил шпоры ему в бока. Леон встал на дыбы, но всадник огрел его плетью, потом склонился к уху и сказал: «Я не такой тяжелый, всего тридцать фунтов собственно полковника!» Тут несчастный жених мадемуазель Клементины сделал рывок, бросился в сторону, полковник упал на землю и выхватил шпагу. Но Леон, не теряя ни секунды, встал в позицию, и началась битва. Внезапно он почувствовал, как лезвие шпаги полковника входит в его сердце по самую гарду. Лезвие становилось все холоднее и наконец заморозило Леона с головы до пят. Полковник подошел к нему и с улыбкой сказал: «Пружинка сломалась. Маленький зверек умер.» Он положил тело Леона в коробку из орехового дерева, но она оказалась слишком короткой и узкой. Леон стал биться изо все сил и наконец… проснулся. Он был весь мокрый от усталости и к тому же едва не задохнулся, застряв в щели между кроватью и стеной.