Школа

Андрей Фёдоров

Школа

Уроки русского

Иногда порою удивляешься, как меняется со временем твоё отношение к некоторым учителям. Тем, кого ты считал в своё время хорошими, сейчас ни за что бы не отдал на обучение своих детей. А к тем, кого считал отвратительными и ужасными, кого боялся и презирал, перед кем трясся и чуть ли не выслуживался, лишь бы угодить и не получить двойку, начинаешь относиться с должным уважением, признавая, что именно с этим учителем ты добился в учёбе наилучших результатов, что именно этот учитель предопределил твоё будущее на всю оставшуюся жизнь, каким бы мрачным и безурожайным оно бы ни оказались в итоге. Такой учитель в школьные годы имелся, наверно, у всех. Был и у меня.

Её звали Лилия Александровна Поскупова – простой учитель русского языка и литературы из простой средней школы под номером десять, стоявшей в нашем небезызвестном захолустье за полярным кругом. Казалось бы, чего в ней особенного? Обычная училка из обычной средней школы, перебиравшая страницы книг путём облизывания пальцев, обладавшая неприятным, писклявым голосом, увядающая на глазах, наносившая мерзопакостный макияж, скверно одевавшаяся, а также не забывавшая перед каждым уроком зачесать образовавшуюся с возрастом залысину. Таких по всей стране завались, было бы о чём писать! Неужели стоит уделять внимание подобной посредственности, обыкновенной для каждого села?

Но нет! Училка эта не была обыкновенной, не была посредственной. Наоборот, обладала удивительным свойством заставлять своих учеников добиваться наилучших результатов и делала это куда эффективнее, нежели другие учителя, в результате чего ребята сдавали экзамены по русскому языку лучше, нежели по выбранным ими для поступления профильным предметам. И я вам это докажу на примере собственном, на примере моих одноклассников и на примере тех, кто никогда у неё не учился. Уверяю, что результаты будут поразительны!

***

Впервые нам довелось познакомиться с Лилией Александровной ещё в далёком мае 2005 года, когда над беззаботными временами старого-доброго советского образования по билетам начали сгущаться тучи в виде ЕГЭ – тогда ещё чего-то экспериментального, чего-то далёкого, чего-то немыслимого, того, что отменят через пару лет из-за провала эксперимента. Ну а правда, что может быть лучше всем привычного классического советского экзамена по билетам? Подробностей первого урока с ней я не помню, но о чём точно не забыл, было то, что занятие оказалось своего рода открытым уроком, на котором присутствовали то ли наши родители, то ли другие учителя, а также что решали мы задания из материалов ЕГЭ 2005 года. Чтобы вы понимали, единый госэкзамен тогда действительно наделал шуму в педагогической среде, изрядно всех взволновав. Кто-то говорил, что он сложный, другие утверждали, что он сделает детей тупыми. Тот урок, видимо, был призван доказать, что всё это неправда, и эксперимент, очевидно, удался: мы, ученики четвёртого класса сумели довольно успешно решить все представленные нам задания и не отупели. С другой стороны бояться ЕГЭ учителя так и не перестали. В том числе и сама Лилия Александровна. Просто им было легче по билетам, а тестовой системы они не понимали и не воспринимали всерьёз. Привыкли ведь к старой системе, из зоны комфорта выбираться не хотели, ибо сами сдавали в своё время экзамены по билетам тем учителям и преподавателям, кто в допотопные времена тоже сдавал экзамены по тем же самым билетам. Они, будто экипаж «Летучего голландца» из фильма «Пираты Карибского моря», буквально срослись с кораблём и уже не могли его покинуть, продав свою душу морскому дьяволу Дэйви Джонсу. И ладно бы, чёрт со всем этим, но страх перед ЕГЭ от учителей передавался ученикам. Так мы начали бояться экзаменов уже в то время, когда ужасаться им было ещё рано.

Лилия Александровна же аки сержант Хартманн из фильма Стэнли Кубрика «Цельнометаллическая оболочка» или любой другой суровый офицер из армейской учебки, видимо, решила, что в словах Суворова о том, что тяжело в учении – легко в бою, есть соль. Вот и начался у нас с ней весьма тяжёлый процесс обучения.

Первые уроки она нас щадила, понемногу подготавливая к своему скверному и суровому характеру, терпимо относилась к нашим выходкам и нарушениям дисциплины. Но в один прекрасный момент Лилия Александровна не выдержала и решила нас проучить. И поверьте: кто через это унижение проходил, никогда его не забудет.

Были у нас в классе два закадычных друга Ярик и Саша. Они всегда любили на уроках нарушить дисциплину, дай только повод. Другие учителя или сквозь пальцы смотрели на такое, стараясь лишь контролировать, чтобы те балагурили как можно реже и тише, или вообще старались не обращать на это внимания. Те, кому их предмет был нужен в дальнейшем, сами будут слушать то, что говорит учитель. Кому не надо по их мнению знать, например, историю, к своим тридцати годам будут охотно верить в то, что пирамиды построили инопланетяне, а учителя и учебники всё врали, но он сразу чувствовал фальшь, потому и не слушал ничего на уроках – всё равно на них ни слова правды не сказали. Лилия Александровна же к своему предмету относилась куда серьёзнее. Будь ты хоть слесарем, хоть профессором математики, хоть даже бомжом по профессии, но в России русский язык знать был обязан.

Так во время очередного со стороны Саши и Ярика нарушения дисциплины, она вдруг резко прекратила урок, встала около стола и начала с нескрываемым раздражением пристально вглядываться в наши детские, наивные лица, мечтавшие не о постижениях новых знаний по русскому языку, а прохождения всяких разных стрелялок на компьютере. Смотрела она на нас долго, лицо её краснело, а мы всё ещё глупо хихикали, не понимая, чего она хочет этим добиться. Стоит глупенькая, молчит, пока мы сидим тут и ржём над ней как лошади. Даже сказать ничего не может, не ругается! И что дальше то?

Но потом чудесным образом все начали успокаиваться. Хихиканий и разговоров становилось всё меньше, но больше витало в воздухе некое напряжение от неловкости: мы вдруг почувствовали, что нам всем понемногу становилось стыдно. Всё-таки взрослый, уже пожилой человек тут стоял перед целым классом остолопов, неспособных заткнуться, когда их просят. Казалось, ещё чуть-чуть и пойдёт к директору на весь класс жаловаться, ну или доведём Лилию Александровну до сердечного приступа, ведь лицо её всё более краснело, а мышцы на нём выглядели перенапряжёнными.

И прямо в тот самый момент, когда весь класс быстро стих и наступила гробовая тишина, а мы смущённо уткнулись в парты, не желая сталкиваться с учительницей взглядами, Лилия Александровна пошла в наступление, окончательно расставив все точки над i. Но нет, она не истязала нас розгами, как было принято в далёкие времена. Наоборот, лупила глаголом. И голос её писклявый (представьте сейчас «политолога» Екатерину Шульман, и поймёте, о чём я), старческий и трясущийся казался циркулярной пилой, режущей живую плоть.

– Наговорились? Теперь я могу говорить? – спрашивает Лилия Александровна, окидывая нас презрительным взглядом, – или мне вам не мешать?! Так вы скажите, я уйду. Раз вы тут самые умные, чего мне у вас уроки вести? Будете сами ЕГЭ сдавать, а потом в результате никуда не поступите. И все пойдёте поголовно дворниками работать. Или всё-таки, может быть, позволите мне вести урок дальше? Я вас перекрикивать тут не собираюсь. Не усвоите материал, будете потом позориться в университетах, неспособные два слова друг с другом связать. А потом на работе… Да с вами связываться никто не станет, так как друг с другом два слова связать не сможете! Кому вы нужны будете? Во взрослой жизни требуется дисциплина, а вы и этого не можете сделать. Ну если вам так нравится, то без проблем. Вы вообще можете написать на меня коллективную жалобу и отказаться, мол, вам не нравится, как я вас учу. Никаких трудностей нет, было бы желание. А дальше, что и как у вас будет, это уже не моё дело! Не хотите учить русский язык – не надо! Вас никто не заставляет! Можете вообще на уроки не ходить. Зачем, если вы и так всё знаете, раз меня слушать не хотите? Только вот если я вызову сейчас к доске любого из вас, задам пару сложных вопросов, которые опускают на уроках другие учителя русского языка, так как у них времени вам разжёвывать материал нет, вы ответить не сможете. А это важно, это спрашивают на экзаменах, я знаю. И сейчас, распинаясь тут перед вами, даю вам знания, которых другие не дадут, разжёвываю и помогаю проглатывать – вам только переварить осталось! И вам по хорошему надо бы слушать, вникать, впитывать как губкам, чтобы потом после школы было хоть куда-нибудь и хоть с чем-то за спиной прийти. Но я сейчас вижу, что вы не хотите. А если сейчас ошибаюсь, то вам нужно на моих уроках молчать и слушать. Это мои требования. Ещё раз повторяю, если вам они не нравятся, лучше от меня отказаться. В ином случае мне на моих уроках нужна дисциплина. И я прошу вас мои требования неукоснительно исполнять. Так у вас будет то, чего не дадут вам другие.

Внезапно прозвенел звонок. Лилия Александровна продолжала:

– В итоге что у нас? Половину урока пропустили только потому, что вы не можете нормально сидеть и слушать. Когда этот материал наверстаем, не знаю. Будем стараться. Если вы, конечно, хотите. Я вас не уговариваю. А так идите сейчас на перемену и задумайтесь над моими словами. Все свободны.

Она потом ещё не раз повторяла такие методики давления на нас во имя поддержания дисциплины. Но с каждым разом мы вели себя всё смиреннее, дисциплина становилась твёрже. И, несмотря на то, что нам это не нравилось, но учились у Лилии Александровны скрипя зубами, думая, что она несправедливо строга, и в то же самое время будучи уверенными, что её слова про углублённые знания, не даваемые другими учителями, правдивы. Тогда, конечно, сравнить было не с кем и не с чем, но уже в десятом классе, когда ряды нашей старой гвардии пополнились новенькими, именно мы у неё, считай, ветераны, были самыми успевающими и дисциплинированными, что её очень радовало.

Но тогда уходили на перемену мы выжатыми до последней капли. Никто даже слова сказать не мог. Все только убедились в одном: на уроках Лилии Александровны дисциплину лучше не нарушать – себе дороже. Впрочем, как оказалось потом, это были не единственные её требования. Дальше только хуже…

Бывали моменты, когда, зная, что первым уроком у меня будет русский язык, я просто не хотел появляться в школе. Почему? Да потому что знал, что каждое утро у нас с Лилией Александровной будет разбор полётов по поводу домашних заданий. И не дай Бог, оно окажется написанным неаккуратным почерком, не по правилам ею установленным! Если что-то сделал не так – вешайся!

Когда шли что-то решать у доски, то молились всем богам всех религий, чтобы Лилия Александровна не вызвала именно нас. Почему? Да потому что в случае ошибки отчитает по полной, да ещё и взглядом окинет таким гневным и презрительным, будто в голове у неё маячила единственная мысль: лучше бы ты, сволочь, не рождался на свет Божий. Конечно, это заставляло работать над собой, но самооценку понижало серьёзно. Впрочем, и это была не самая жесть. Но до неё родимой мы ещё доберёмся.

В то же самое время и сказать, что Лилия Александровна была прямо тираном, нельзя. Ведь к тем, кто учился хорошо, русский язык постигал без проблем, правила и требования её соблюдал, уроки учил, домашние задания делал всегда и вовремя, она относилась чуть ли не с материнской любовью, отдавая в дар тёплую улыбку, милость и даже некоторые послабления в дисциплине. Всего у нас в классе было сначала две, а потом после перевода из других школ и четыре отличницы, которых она чуть ли на руках не носила за безупречное знание русского языка. Притом это самое «на руках носила» иногда смотрелось так, будто она их ещё и облизывала, чтобы блестели. Будто считала своей прелестью, каким для Голлума во «Властелине колец» Толкина было кольцо всевластья. Надо ли говорить о том, что именно по этой причине мы, остальной класс, отличников просто ненавидели, считая подлизами, заслуживающими похвалы от Лилии Александровны только за то, что те просто соблюдали правила и никак её методике обучения не противились? Да, именно поэтому и ненавидели…

***

А пока мы страдали, изнывая на уроках, наши родители, разумеется, о творившейся «жести» были прекрасно осведомлены, потому что не жаловаться мы, изнемогавшие от её суровых и строгих требований, не могли. Суровая дисциплина означала единственное: мы тратили на домашние задания по русскому больше всего времени в ущерб другим предметам. Притом проводили время за уроками порою до глубокой ночи, лишь бы успеть до завтра. А ведь у нас ещё история, английский, физика, математика и т. д., которыми мы жертвовали, лишь бы успеть сделать русский. Разумеется, многим родителям из-за этого казалось, что Лилия Александровна требует от нас сверх меры, будто думает, якобы других предметов в мире просто не существует. Если бы они ещё узнали, о том, что у нас было пять уроков русского в неделю и всего две или три математики, то окончательно бы убедились в том, что учитель явно перегибает палку со своими требованиями. Особенно это было актуально, если родители хотели, чтобы их дети стали программистами, инженерами или физиками-ядерщиками. Впрочем, и помимо этого к Лилии Александровне претензий хватало по поводу домашних заданий, сочинений и т. д. По этой причине наши папы и мамы, недовольные методикой учителя, приходили с ней разговаривать по этому поводу и высказывать своё однозначное возмущение.

И если вы думаете, что хоть один из этих серьёзных разговоров с ней у наших родителей увенчался успехом, то нет. На любой аргумент весом с молоток находился ответ Лилии Александровны с кувалду. По крайней мере моих точно она смогла убедить, что это не от меня требует невозможного, а, наоборот, я ни черта ни на что неспособен. Мои восприняли это как призыв к действию и заставили терпеть. Другие же родители хоть и приняли её аргументы к сведению, но сделали это скрипя зубами, потому что проблема по сути не решалась. Мы продолжали тратить на русский язык непропорционально много времени в сравнении с другими предметами.

Но в один момент терпению группы некоторых родителей на собрании пришёл конец. Обговорив всё с чадами, они поставили вопрос о том, что от Лилии Александровны пора отказываться. Классный руководитель с их доводами согласился и предложил проголосовать на следующем собрании, быть ли ей нашим учителем русского или нет? Как только об этом сообщили классу, радостные крики на весь кабинет были, в том числе и с моей стороны. Но больше всех были рады трое учеников: два мальчика и одна девочка. Один из пацанов Дима был моим лучшим другом, другой оказался как раз Ярик, а с той девчонкой Лерой мы очень тесно общались. Против же были отличницы, совершенно не радовавшиеся тому, что уровень их знаний с более слабым учителем упадёт, а Лилия Александровна объективно была лучшей во всей школе.

Родители отличников тоже, разумеется, были против того, чтобы знания их детей падали качеством только потому, что кто-то не успевает за остальными или кому-то учитель не нравится по личным причинам. Уж каким образом они в итоге сумели убедить остальных, что Лилию Александровну нужно оставить, я не знаю. Но факт остаётся фактом.

После того, как на следующем родительском собрании учителю вынесли вотум доверия, а предки доложили о результатах чадам, мне от Димы прилетело знатно, мол, я предатель, потому что мои родители проголосовали против замены учителя. Спорить с ним не стал. Предатель? Ну ладно, хорошо! Просто всё дело было в том, что Лилию Александровну я тоже тогда не любил, как и остальное большинство класса, но особо не жаловался родителям про её методы обучения, как и остальное большинство тоже не ябедничало, хоть на уроках и скрипело зубами. Более того меня отец бы наверняка одарил подзатыльником, начни я ему рассказывать, как плохо и тяжело с ней учиться. Наоборот, заставит в три раза усерднее сесть за учебники и получить в следующий раз четыре, а не три, нежели поведётся на моё нытьё о плохом учителе. Но что Диме и другим «оппозиционерам» рассказывать теперь, чего оправдываться, если теперь у тех, кому учительница не нравится, два выхода: или оставаться, терпеть, или уходить в другой класс, в другую школу? Поезд всё равно ушёл, и Лилии Александровне нужно было сделать нечто экстраординарно омерзительное, чтобы против неё выступили с новой силой даже те, кто решил высказать нейтралитет или молчаливое согласие. А она при всей строгости в целом учительской этики никогда не нарушала.

И да, это не опечатка. Я действительно написал «в целом». Почему? Потому что были свои нюансы. И понимаю, конечно, что вы уже сгораете от любопытства узнать, где она творила в отношении учеников реальную жесть, но попрошу ещё чуть-чуть подождать, чтобы дать вам цельную картину происходивших тогда событий.

***

С одной стороны ладно русский язык! Лично я стерпеть её требования по этому предмету был готов. Но вот ещё одна проблема заключалась в том, что она также являлась и учителем литературы. А с этим у меня тогда были большие неприятности…

Это сейчас я с удовольствием могу прочитать Булгакова, Толстого и Достоевского, но тогда в школьные годы меня более всего увлекали три вещи, во имя которых я был готов открыть книгу: фантастика и фэнтези, а также энциклопедии по военной истории и оружию. На моих книжных полках непременно стояли Жюль Верн и Джон Толкин, а также энциклопедии про танки, битвы и про великих полководцев. Я взахлёб прочитал «Айвенго» Вальтера Скотта и «Спартака» Рафаэлло Джовальони, был в восторге от «Тараса Бульбы» и третьего тома «Войны и мира» (а точнее от описания Бородинской, Аустерлицкой и Шенграбенской битв), но меня тошнило с «Дубровского», меня раздражали «Мёртвые души», я плевался с «Детства», «Отрочества» и «Юности», искренне ненавидел «Муму», «Отцов и детей». Такие у меня были вкусы. Я мечтал археологом и военным историком стать, а душевные терзания героинь книг Толстого меня совсем не интересовали. Как правильно мы подметили позже с двоюродной сестрой, она в «Войне и мире» молилась, чтобы побыстрее закончилась «война» и начался «мир», а я из всего эпоса Толстого прочитал только «войну» и вообще не притрагивался к «миру», до того он мне был скучен и уныл.

В итоге я находил тысячу причин не читать те же «Мёртвые души», соответственно и получал двойки. И тут я особенно выделяю это произведение, потому как именно оно, по всей видимости, было у Лилии Александровны любимым (Гоголя она просила «любить и жаловать»), посему и потребовала всем его прочитать от сих до сих, потому и мучила им нас в течение месяца, а может быть, и двух. Притом снимала ради литературы уроки русского, хотя до этого всегда было наоборот! И раз уж появилась такая возможность, дайте похвастаюсь своим антирекордом: я за этот срок получил по литературе подряд двоек пять или десять. Точно уже не помню. Притом две последних она поставила, не став принимать на проверку моё конечное сочинение, так как было очевидно, что по произведению, которого не читал, сам я написать ничего бы не смог. В конце четверти еле вышел на тройку, рассказывая стихи Тютчева и Фета наизусть, да найдётся им в раю за простые и запоминающиеся строчки особое место. Но с тех пор, клянусь вам, я Гоголя возненавидел. Не из-за того что он плох, а потому что получить несколько двоек подряд за одну четверть – в этом нет и не может быть никакого удовольствия, но только одно лишь страдание. Только разве что удовлетворение от героического самовыкапывания из могилы, как делала Беатрикс в «Убить Билла», в которую сам попал из-за лени и любви к военной истории.

Ой не возлюбила меня после этого Лилия Александровна. Теперь на каждом уроке литературы, когда начиналась очередная проверочная работа по новому произведению, будь то «Обломов», «Война и мир», либо «Преступление и наказание», спрос с меня был двойной. Тогда же открыл для себя краткие пересказы произведений и аудиокниги – много сил и нервов спасли. И да будет свят тот, кто их придумал.

С другой стороны Лилия Александровна всегда оценивала старание. И в этом она была большим молодцом. Так от большой любви к военной истории и особенно к эпохе Наполеоновских воин, клянусь, я раз пятьсот прочитал стихотворение Лермонтова «Бородино». Будучи уверенным в своих силах и в памяти, я один из всего класса вызвался выучить наизусть этот стих, ибо после пятисотого прочитанного раза строчки про недаром Москву, спалённую пожаром, внутри мозга были уже, считай, в граните выбиты. Но к своему стыду, выйдя к доске, гранит мой раскрошился на мелкие кусочки, словно был он на самом деле всегда мелом, и я половину строк совершенно забыл!

Лилия Александровна должна бы мне тройку поставить, но вместо этого рассмеялась, махнула рукой и поставила в дневнике пятёрку со словами:

– Всё, садись. Вымучил.

– Спасибо! – я абсолютно довольный результатом улыбнулся. Такая её мягкость меня поразила в тот момент, но уже потом чуть всё обдумав и поразмыслив, я убедился, что пускай Лилия Александровна и была невероятно строгой и требовательной, но, повторюсь, она всегда готова хорошо оценить человека, если убеждалась, что тот старался. И это был лучший её профессиональный навык. Правда, пользовалась она им не всегда, в чём вы чуть позже сможете убедиться на примере моего лучшего сочинения, но тем не менее.

***

Но на самом деле детсадовской ерундой были все эти проверочные по литературе и задания у доски, контрольные и стихи наизусть, ведь особо сильно Лилия Александровна любила валить двойками за сочинения! Именно они были предметом наибольшего ужаса у всего класса, именно из-за них у неё с нашим ученическим коллективом возник самый большой и кровопролитный (если кровью называть высосанные нервы) конфликт.

И всё ничего, и всё терпимо. Не так страшна была её строгость и требовательность, если бы не любовь Лилии Александровны самые нелепые моменты из сочинений зачитывать всему остальному классу, потому что она всегда призывала учиться на чужих ошибках.

Как это выглядело со стороны? А вы представьте, что являетесь уважающим себя кинорежиссёром, не терпящим такого, чтобы кто-то высмеивал вас и ваш труд. И тут появляется BadComedian, поливающий нечистотами сделанный вами кинофильм, на создание которого угробили годы жизни и миллионы долларов, миллиарды нервных клеток, вкладывая в работу всю душу, жертвуя во имя прекрасного самым для вас драгоценным. И это не просто когда вас критикуют за дело, но и едко высмеивают; да так, что вся Россия во весь голос смеётся и над вами, и над вашим трудом. Вот так мы себя и чувствовали в те моменты, когда учительница читала вслух всему остальному классу наши сочинения. Она была Женей Баженовым, а мы внезапно для себя оказались Сариками Андресянами, Александрами Невскими, Жорами Крыжовниковыми и Максимами Воронковыми. И ладно были бы взрослые, но разум наш совершенно не окреп, а над рассудком преобладали эмоции и переживания.

Самое лучшее, что могло произойти, это если Лилия Александровна найдёт в сочинении, оценённом ею в целом хорошо, какой-то смешной отрывок и зачитает его. Учитывая, что сочинение вышло хорошим, не так и обидно посмеяться над собой. Так, например, сделав в целом отличную работу по одному из рассказов Джека Лондона, я написал в нём такой отрывок: «главный герой в припадке жажды бросается пить воду из грязной лужи». Смешно? Согласен, я тоже при прочтении посмеялся от души, хотя когда писал дома, даже не помню, почувствовал ли, что строчка выглядит со стороны смешной. А если осознал, но переписывать не захотел, то это просто был глупый и нелепый момент, где посмеялся сам над собой и над своей ленью, что заставила не сочинить что-то более вменяемое, а оставить всё как есть, следуя бессмертному совету Вовки из мультика про его приключения в Тридевятом царстве: «Ладно, и так сойдёт!»

Хуже было, когда учительница высмеивала не просто глупые моменты, а в целом изложенные в сочинениях мысли. Тут весь остальной класс хохотал, а тебе было больно, потому что смеялись над твоей глупостью, над твоим невежеством – а тут, сами понимаете, страдает эго. Больно на душе, когда выглядишь тупым в глазах других. И лучше уж пускай она прочитает всё серьёзно, а потом с возмущением заметит, что мозг у нас совсем не кашеварит, чем сделает то же самое, но перед этим и высмеет каждое написанное нами слово. И уж точно куда лучше получить двойку за списанное, но хорошее сочинение, но не быть высмеянным, чем краснеть на виду у всего класса, делая вид, что работа не твоя. А к чести Лилии Александровны, когда она жёстко высмеивала чьё-либо сочинение, то автора «шедевров» никогда не называла. Но от того менее обидно не становилось.

Хуже было тогда, когда она высмеивала не наши, а мысли наших родителей. Вы же не думали, что они могли бросить своих детей один на один на произвол судьбы, если видят, что их чада приносят из школы очередную двойку за сочинение? Конечно, тут иначе никак – только садиться писать magnum opus о том, как провёл лето, вместе с ребёнком. И когда получаешь двойку, да ещё и высмеивают за изложенные там мысли, становится вдвойне обидно, потому что унизили не только тебя, но и твоих родителей. А оскорбление последних для любого уважающего себя человека – это повод кинуть сопернику перчатку и сразу после биться насмерть, нежели терпеть унижения аки самая последняя тряпка.