Стукин и Хрустальников. Банковая эпопея

– Наконец-то, наконец-то… – заговорила она при виде Хрустальникова. – А уж Еликанидушка за вами посылать хотела.

– Занят, по горло занят… – отвечал Хрустальников. – Каждый день сюда сбирался, и то то, то другое… Здравствуйте… Елочка здорова?

– Подите, подите к ней… Она вас проберет. Да и стоит, как еще стоит. Ах вы, изверг, изверг!..

Хрустальников и Стукин снимали в прихожей шубы.

– Маменька, рекомендую… Позвольте вам представить… Это Стукин, – сказал Хрустальников. – Стукин, железнодорожник. Вы любите богатых людей, и вот вам первостепенный богач. Кланяйся, Стукин… Это мамаша Еликаниды Андреевны, мадам Битюгова. Придворная дама… Супруг их был истопником во дворце…

Стукин поклонился.

Они вошли в небольшую гостиную. Из следующей комнаты вышла маленькая, худенькая пикантная женщина с несколько цыганско-еврейским типом лица. Она куталась в пунцовый шелковый платок.

– Откуда это, наконец? Откуда? – встретила она Хрустальникова. – Послушайте, где вы это пропадали? Ведь вы, я думаю, забыли, как и двери ко мне отворяются. И не стыдно? Нет, скажите, не стыдно?

Хрустальников сложил руки на груди, наклонил голову набок и произнес:

– Слагаю мою повинную голову у ног прелестной феи. Виноват, тысячу раз виноват. Дела… Дел столько, что и… Да вот и он подтвердит. Он знает. Рекомендую… Позвольте вам представить… Стукин… Золотопромышленник, фабрикант…

Стукин вскинул на Хрустальникова глаза.

– Лавр Петрович… – проговорил он застенчиво.

– Что «Лавр Петрович»? Конечно же, ты золотопромышленник. Деньги промышляешь – ну и золотопромышленник, папиросы себе делаешь – ну и фабрикант. Ну-с, Елочка, угощайте нас чаем; велите подать коньячку… – обратился Хрустальников к хозяйке.

Та сморщила гримаску и сверкнула глазками.

– Сколько раз я вам говорила, Лавр Петрович… – начала она.

– Что? Что Елочкой-то назвал? При нем можно, при нем ничего… Он человек походный. С ним церемониться нечего. Он сам нам сейчас все покажет, расскажет… Стукин! Расскажи Елочке, как ты собаку из проруби спасал и как она лапками… Расскажи и покажи, как она лапками… Он покажет… А вы, Елочка, распорядитесь, чтобы коньячку…

– Хорошо ли будет коньяку-то?.. Насколько я вижу, вы уж и так много пили… – отвечала хозяйка, вводя их из гостиной в следующую комнату, составляющую маленький будуарчик. – Хорошо ли, я говорю? – повторила она, усаживаясь на диван и поджимая под себя ножки.

– Ничего, Елочка, ничего!.. Пьяный проспится, дурак – никогда… – отвечал Хрустальников, сел близ хозяйки в кресло и кивал Стукину, чтобы и тот садился.

– Ну, смотрите!.. Мне кажется, что уж вам довольно бы пить. Велите, маменька, поставить самовар и подать коньяку, – сказала она матери и, обратясь к Хрустальникову, прибавила: – Где вы это пропадали, в самом деле? Я вам две записки писала вчера и третьего дня, и ни ответа, ни привета.

– На охоте, Елочка, был, на охоте… Сегодня только вернулся, увидал ваши милые каракульки и вот у ваших ног…

– Как на охоте? Сейчас сказали, что у вас дедов было по горло, а уж теперь: на охоте…

– Ну да… Дела делами… а охота охотой… Ручку, Елочка, дайте ручку поцеловать…

– Не стоите… Я таким лгунишкам руку целовать не даю. Я здесь вас жду, пишу записки, а вы черт знает где пропадаете…

– Да что такое случилось-то? Что случилось? Ведь приехал же все-таки.

– Как «что случилось»? Тут ко мне извозчик пристает, за лошадей просит, тут ко мне портниха… А я нездорова, я раздражена, нервы у меня расстроены…

– Извозчик, портниха… О, это такие пустяки! Сколько надо? На, возьми…

Хрустальников схватился за бумажник.

– Что вы! Что вы!.. Потом…

Хозяйка кивнула украдкой на Стукина.

– Я тебе уже сказал, что при нем можно… При нем все можно. Этот человек – невменяемый человек, я его не считаю ни за мужчину, ни за женщину. Правда ведь, Стукин?

– Совершенно справедливо, Лавр Петрович, – захихикал Стукин.

– Ну, вот видишь, Елочка, он даже сам сознается. Сколько тебе надо извозчику отдать, сколько портнихе? Говори прямо.

– А вот маменька ужо вам подаст счеты. Счеты у ней. Она даже хотела сама идти к вам со счетами.

– Маменька! Сколько там по счетам? – крикнул Хрустальников.

– Да давайте больше… Давайте тысячу рублей, так с нас будет и довольно, – отвечал из столовой женский голос.

– Уж и тысячу! Я полагаю, что там не более пятисот рублей.

– А остальное Елочке пойдет на булавки. Кроме того, вы мне сколько уже времени на лисью шубу дать обещались.

– Когда же это я обещался?

– Как когда? Вы три раза обещались. Да и стоит. Кабы не я с моим кротким характером, разве бы Елочка так на вас сердилась за вашу ветреность?

– Ну, обещался, так получайте сегодня сто рублей на лисью шубу. Сегодня я добр.

– На лисью-то шубу сто рублей? Что вы! Да разве можно на сто рублей?..

– Отчего же?.. Вот эдакие миленькие Елочки не могут ходить в сторублевых шубах, – проговорил Хрустальников, взяв ручку Еликаниды Андреевны и целуя ее, – а матерям Елочек сторублевые шубы за глаза…

– К чему такой тон? К чему такой тон с маменькой? – перебила Еликанида Андреевна и отдернула руку. – Я не люблю этого.

В дверях показалась старуха Битюгова.

– Ну давайте сто рублей на шубу, – сказала она. – Уж ежели сказали, то давайте сейчас, а то потом и от этого откажетесь.

– Маменька! Как вам не стыдно? И при постороннем человеке! – остановила ее Еликанида Андреевна.

– Э! Что тут стыдиться! Стыд – не дым, глаза не ест! Давайте… А у меня уж старая-то шуба ой-ой как плоха.

Хрустальников полез в бумажник и вынул сторублевую бумажку.

– Спасибо. Доброму вору все впору. Ведь вот вы теперь немножко подшофе, а с вас только тогда и взять, когда вы подшофе. А от трезвого от вас, как от каменного попа, железной просвиры не допросишься, – говорила она. – Ну-с, чай готов… Идите в столовую чай пить, – прибавила она.

– Сюда подавайте, сюда. Здесь теплее и уютнее. Да наконец, мы уже и уселись так хорошо, – отвечала Еликанида Андреевна.

Чай был подан в будуарчик.

Глава XIII

Всё еще во втором гнезде

Хрустальников и Стукин сидели в будуарчике у танцовщицы Еликаниды Андреевны Битюговой и пили чай с коньяком. Тут же присутствовала и маменька Еликаниды Андреевны, громко схлебывая чай со своего блюдечка и держа за щекой кусок сахару, так как пила вприкуску.

– Вот уж ведь я теперь и в хорошем теле, дочка моя, кажется, слава тебе Господи, в люди вышла и меня в люди вывела, а не могу я никак привыкнуть, чтобы этот самый чай пить внакладку, – говорила она в свое оправдание.

– Вприкуску больше выпьешь-с, – поддакнул Стукин, сидевший в углу и державший в руках стакан чаю, куда ему Хрустальников обильно влил коньяку.

Еликанида Андреевна вскинула на Стукина глаза и сказала:

– Мосье… Как вас? Я все забываю… Зачем же это вы в угол-то забились? Садитесь сюда к нам поближе. Придвиньтесь к столу.

Стукин придвинулся к столу.

– Нет, в самом деле: как вас величать по имени и по отчеству? – спросила хозяйка.

– Игнатий Кирилыч.

– Прекрасное имечко. У нас во дворце камер-лакея одного Игнатьем Кирилычем звали, – вставила свое слово маменька. – Или нет, не Игнатий Кирилыч, а Панфил Кирилыч, – прибавила она.

Хрустальников взглянул на Стукина и засмеялся.

– Эдакая рожа! Ведь уродит же Бог эдакую рожу! – проговорил он. – Елочка, взгляните, ангел мой, на его нос. Не нос, а утюг. Две капли воды утюг. А глаза… точь-в-точь как у рака. Хоть бы ты очки, Стукин, носил, что ли. Все-таки был бы приличнее.

– Ежели вы желаете, Лавр Петрович, то я с удовольствием буду носить очки.

– Желаю, даже очень желаю. А то суди сам: ведь твоими глазами ты можешь пугать женщин. Вот, например, Елочка… Она беременная женщина… Ну что, если вдруг?.. Елочка, он вам не страшен?

– Нисколько. Они даже очень приятный мужчина. Мне вот страшно только одно, что вы много коньяку себе подливаете.

– Ах, Еликанидушка, что это ты все оговариваешь Лавра Петровича! – вступилась мать. – Да и пускай их пьют. При их богатстве пилось бы, да елось, да дело на ум не шло. Кроме того, когда они немножко выпивши, в сто раз добрее. Я люблю, когда они выпивши. Вот давеча мне на шубу сто рублей подарили. У вас где фабрика, Игнатий Кирилыч? – обратилась она к Стукину.

Стукин захихикал.

– Никакой у меня фабрики нет-с. Это Лавр Петрович все из головы сочиняют.

– Врет, врет… Есть… У него фабрика шелковых материй, и вы смело можете попросить у него атласу на покрышку вашей шубы.

– А что же? Я бы хоть за деньги у них купила с фабрики. Только бы они мне на мое сиротство подешевле отпустили, – отвечала маменька.

– Маменька! – остановила ее Еликанида Андреевна.

– Зачем за деньги? – продолжал Хрустальников. – Что ему стоит? Он просто-напросто вам подарит. Велит отрезать двадцать аршинов и подарит.

– А подарят, так тем для меня лучше, тем приятнее.

– Маменька! Да разве вы не видите, что Лавр Петрович шутит!.. – еще раз сказала Еликанида Андреевна.

– Я шучу? Нисколько, – сказал Хрустальников. – Что, брат, за причина, Стукин, что Елочка не хочет тебя признать за фабриканта и богатого человека? А между тем он не только богач, но и родовитый человек. Его род идет прямо от Адама. Его предков несколько раз драли в татарской Орде у Чингисхана, при царе Иване Грозном они были биты батогами нещадно, потом им были урезаны носы и уши. Как твоего предка-то звали, которого отодрали в Орде? – обратился он к Стукину.

– Не знаю, Лавр Петрович, не слыхал…

– Про Орду-то?

– Нет, не про Орду, а про то, что драли.

– Какой вздор! Ну, в Орде не драли, так где-нибудь на конюшне драли.

Хрустальников начал зевать и по временам клевал носом. Глаза его слипались. Разговор не вязался.

– Прилягте вы, Лавр Петрович, соснуть на часок, – начала маменька Еликаниды Андреевны. – Прилягте, а мы вас потом разбудим.

– Действительно, я прилягу… – согласился Хрустальников, поднимаясь с места. – А этот урод пусть посидит здесь и подождет меня. Я посплю, а потом мы пошлем за тройкой и поедем прокатиться в «Аркадию». Там и поужинаем. И мне надо проветриться, да и Елочке не худо погулять.

– Пойдемте, Лавр Петрович, я вас сведу в гостиную на диван и подушечку вам под голову положу, – сказала мать Еликаниды Андреевны и повела Хрустальникова под руку.

Хрустальников обернулся, покачнулся на ногах и послал Еликаниде Андреевне летучий поцелуй, сказав «оревуар», а Стукину погрозил пальцем и прибавил:

– Смотри, утюг, не отбей у меня Елочку!

Через две-три минуты из гостиной раздался храп Хрустальникова.

Стукин, Еликанида Андреевна и ее мамаша продолжали сидеть в будуарчике. Разговор сначала как-то плохо клеился.

– Нет, в самом деле: если вы действительно фабрикант, то подарите на покрышку шубы бархату-то… – начала маменька, обращаясь к Стукину.

– Маменька! Да как вам не стыдно? Что за нахальство такое! – оборвала ее снова Еликанида Андреевна.

– Чего ж тут стыдиться, если у них своя фабрика? Вон когда князь Карапузов к тебе ездил, так подарил же он мне ковер со своей фабрики. Еще и сейчас его за этот ковер добрым именем поминаю.

Стукин приложил руку к сердцу.

– Уверяю вас, сударыня, божусь вам, что никакой у меня фабрики нет, – сказал он. – Я просто секретарь Лавра Петровича – и ничего больше.

– Секретарь! – воскликнула маменька. – А я думала…

– Секретарь и, кроме того, служу вместе с Лавром Петровичем в «Обществе дешевого торгового кредита».

– А как же он сказал, что вы золотопромышленник, железнодорожник?

– Господи! Да ведь они шутят.

– Вы какую же должность занимаете в банке? Должность кассира? – спросила Еликанида Андреевна.

– Нет-с, не кассира. Я так… Но скоро, однако, буду назначен инспектором, сделаюсь служащим с отчетом.

– А сколько жалованья получаете?

Стукин маслено улыбнулся, покрутил головой и сказал со вздохом:

– На этом месте можно много денег взять-с, много.

– Скажите… А вы не знаете мосье Галактеева? – спрашивала старуха. – Он был тоже кассиром в каком-то банке, а теперь, говорят, будто в тюрьме сидит.

– Нет, не знаю-с.

– Тоже прекрасный человек… Ах, какой прекрасный человек! Когда он к Еликанидушке ездил, то мне вдруг ни с того ни с сего привез дюжину серебряных чайных ложек и подарил.

– Маменька! Да бросьте вы! Ну что вспоминать о тех, которые в тюрьме сидят… – проговорила Еликанида Андреевна.

– Да ведь, может быть, занапрасно сидит, – отвечала мать. – Интендантского генерала Карушеева не знаете? – не унималась она.

– Даже не слыхал.

– Нет, я к тому, что вот этого даже судили и в Сибирь уже услали, а все говорят, что позанапрасну. Тоже пре обходительный генерал. Раз приезжает к Еликанидушке и подносит мне в подарок…

– Маменька! Если вы не замолчите, то я уйду!.. – вспыхнула Еликанида Андреевна.

– Да что ж тут такого! – недоумевала мать и разводила руками. – Право, я не понимаю…

– А если не понимаете, то подите в кухню…

– Это мать-то? Это родную мать-то? Отлично! – всплеснула руками старуха. – Я тебя родила, девять месяцев под сердцем носила, а ты…

На глазах ее показались слезы…

– Довольно, довольно! И так уж надоели… – фыркнула Еликанида Андреевна. – Мосье… Игнатий Кирилыч, кажется? – обратилась она к Стукину. – Будьте добры съездить за тройкой. Вы вернетесь, мы Лавра Петровича разбудим и поедем в «Аркадию».

– С удовольствием-с… Но только, Еликанида Андреевна… за тройкой я отправлюсь, но в «Аркадию» с вами не поеду. Поезжайте уж вы одни с Лавром Петровичем.

– Отчего? Вздор! Вздор! – вскрикнула она.

– Нет, не поеду-с… Вот видите… Я не захватил с собой денег, а на чужой счет я не желаю.

– Пустяки! Лавр Петрович заплатит.

– Нет-с, не могу… Вот если бы вы мне одолжили пятьдесят рублей взаймы до завтра, то я с удовольствием.

Стукин бросил взгляд на пачку денег, оставленных для Еликаниды Андреевны Хрустальниковым и все еще лежавших на подносе, под блюдечком с лимоном.

– С удовольствием, – отвечала она, подавая пятьдесят рублей.

– Ну, вот теперь и я поеду с удовольствием в «Аркадию», – сказал он.

Через полчаса тройка была приведена, Хрустальников разбужен, а через час Хрустальников, Еликанида Андреевна и Стукин неслись на тройке в «Аркадию».

Глава XIV

Встреча

Троечные сани так и мчались по Каменноостровскому проспекту. Дорога была прелестная. В санях сидели на первом месте Лавр Петрович Хрустальников и его «штучка», танцовщица Еликанида Андреевна Битюгова. Спиной к лошадям помещался Игнатий Кириллович Стукин. Стоял изрядный мороз. Хрустальников был в дорогой ильковой шубе, тепло укуталась в теплую песцовую ротонду Еликанида Андреевна, и жался в своей драной, отрепанной шубенке Стукин.

– Прекрасная прогулка, прекрасная… – бормотал все еще не отоспавшийся от возлияний за обедом и за чаем Хрустальников. – И так голова прелестно освежается на морозном воздухе. Пошел, ямщик! Хорошо на чай получишь! – крикнул он.

Гик ямщика, три взмаха кнутом – и кони заскакали во всю прыть. Вот и ресторан «Аркадия». Ярко освещен подъезд. К тройке ринулись со всех сторон посыльные, какие-то дворники, два швейцара, стоявшие у подъезда, и начали отстегивать полость саней.

– Отдельный кабинет… – проговорил Хрустальников, входя в подъезд и сбрасывая шубу на руки швейцару.

– Много кабинетов свободных… Пожалуйте… – отвечал швейцар.

– С фортепьянами прикажете? – подскочил к Хрустальникову лакей во фраке.

– Нет, можно и без фортепиано, но попросторнее, чтобы в случае можно было цыган пригласить. Цыгане тут?

– Свободны-с… Публики еще немного… У нас ведь больше часам к двум… Пожалуйте… Вот-с просторный кабинет.

Два лакея бросились зажигать канделябры, зажгли, и один из них остановился в почтительной позе с салфеткой под мышкой, ожидая приказаний.

– Лавр Петрович… Позвольте первым делом уж мне вас сегодня угостить… – начал Стукин. – Вас и Еликаниду Андреевну для первого знакомства.

– Ты? Ты будешь угощать меня и Елочку? Ах ты, эфиоп! Ах ты, крыса! – воскликнул Хрустальников, захохотав.

Стукина покоробило. Он кивнул украдкой на лакея и прошептал:

– Помилуйте, Лавр Петрович… Зачем же такие слова? Я от чистого сердца.

– Какое у тебя чистое сердце? Откуда у тебя чистота взялась?

– Лавр Петрович… При слуге и при посторонней даме…

– Елочка-то для меня посторонняя? Хорошо сказал!

– Для вас они не посторонние, но я их вижу сегодня в первый раз. Нет, уж позвольте, Лавр Петрович, хоть чем-нибудь… вас и их… Принесите сюда бутылку самого лучшего шампанского и фруктов, – обратился Стукин к лакею.

– Это вначале-то бутылку шампанского и фруктов! Хватил тоже… Понимаешь, как нужно пить и есть! – перебил его Хрустальников. – Подать сюда закуску поразнообразнее, бутылку хорошей мадеры и водок, – отдал он приказ.

– Шампанское прикажете заморозить? – спросил лакей.

– Само собой. Меню ужина составим потом. Пошел! Живо!

Лакей исчез.

– С чего это ты вдруг вздумал угощать? – обратился Хрустальников к Стукину. – Скажите, какой золотопромышленник выискался! Я тебя давеча у Елочки шутя золотопромышленником назвал, а ты уж и в самом деле вообразил, что ты золотопромышленник.

– Я, Лавр Петрович, в благодарность… Я хотел спрыснуть новое место…

– Какое новое место?

– А то, которое вы мне обещали, место служащего с отчетом, чтобы быть инспектором для разъездов… получать суточные и по первому классу… И я за все за это в благодарности, все чувствую. Помилуйте, разве я какой-нибудь скот бесчувственный?

– А разве я тебе обещал?

– А то как же-с… У Матильды Николаевны обещали. И Матильда Николаевна за меня просили, и вы им обещали.

– Какая Матильда Николаевна? Что ты брешешь! – нахмурился Хрустальников и покраснел.

Стукин спохватился и побледнел. Он замялся, бросил взгляд на Еликаниду Андреевну, но вдруг нашелся и проговорил:

– Матильда Николаевна… Жена нашего банкового управляющего.

– Ах да… Жена нашего управляющего… Ну, то-то… – вздохнул посвободнее Хрустальников. – А я уж думал: какая такая Матильда Николаевна? Да, да… – прибавил он. – Я действительно обещал, но как еще сам управляющий…

– Управляющему вам стоит только приказать… Разве он смеет против директора и председателя правления?

– Ах, бросьте, пожалуйста, эти разговоры! – перебила Еликанида Андреевна. – Привезли меня веселиться, а сами бог знает о чем разговариваете! Стукин! Не смейте делать серьезное лицо! Что это такое? – крикнула она на Стукина.

– Браво, браво, Елочка! Хорошенько его… Так его и надо… – захлопал в ладоши Хрустальников… – Стукин, покажи сейчас в лицах, как ты собаку на Фонтанке спасал и сам чуть не утонул. Ну, показывай, как она лапками дрыгалась… Показывай… Это ты должен за свою провинность сделать, за то, что навел скуку на Елочку.

– Покажите, как вы собаку спасали, мосье Стукин, – упрашивала Еликанида Андреевна.

Стукин начал показывать.

– Ты ляг на пол, ляг и изобрази собаку… Изобрази, как ты прежде показывал, – требовал Хрустальников.

Стукин лег и изобразил. Он даже тявкал по-собачьи. Еликанида Андреевна хохотала.

– Да вы презабавный! Послушайте, приходите ко мне почаще, запросто… Я очень люблю таких… А то такая скука, такая скука дома!..

Явилась закуска на трех подносах с целой батареей бутылочек и кувшинчиков. Компания выпила и развеселилась. Стукин начал показывать, как ходит гусем управляющий конторою по конторе банка. Еликанида Андреевна хохотала до упада.

– Елочка, Елочка, тебе вредно так хохотать в твоем положении. Ведь ты, так сказать, хоть и девица, но готовишься быть матерью, – останавливал ее Хрустальников. – Довольно, Стукин! Довольно! Пойдем лучше цыган позовем, – сказал он Стукину.

– Прикажите только, Лавр Петрович, я и один распоряжусь, – отвечал Стукин и бросился к дверям кабинета.

– Нет, зачем же? Мы вместе… Я знаком с цыганами и скажу, чтобы они полным хором… Елочка здесь посидит, а мы сходим и приведем. Пойдем.

Хрустальников отворил дверь в коридор и остолбенел, остановившись на пороге. По коридору шла закутанная в шубку Матильда Николаевна. Она шла под руку с гладко бритым молодым человеком в бобровой шапке и в пальто с бобровым воротником. Впереди их бежал лакей-татарин с зажженной канделяброй и говорил:

– Пожалуйте, ваше сиятельство… Пожалуйте вот в этот кабинет. Тут с фортепьянами.

Увидев Хрустальникова, Матильда Николаевна остановилась.

– Вы как здесь? Ведь вы хотели со мной… – заговорила она. – Вы хотели выспаться дома, приехать ко мне, когда я вернусь из оперы, и везти меня сюда…

– Я… я… Матильдочка… я хотел, действительно хотел, но потом расхотел, – бормотал Хрустальников.

Гладко бритый молодой человек отдернул руку от Матильды Николаевны и, тоже смутившись, отошел в сторону.

– Расхотели, а сами здесь. С кем вы здесь? – продолжала Матильда Николаевна.

– Со Стукиным… С Игнатием Кирилычем Стукиным… Нельзя… Нужно было его прокатить. Он так просил.

Хрустальников проскользнул в коридор и притворил за собой дверь кабинета.

– Со Стукиным? Что вы врете! – прошептала Матильда Николаевна. – Там у вас женщина. Я сейчас видела женщину.

– Никакой там женщины нет… Говорю тебе, что там Стукин. Хочешь, так я его сейчас вызову.

– Пустите меня в кабинет.

– Нельзя этого, Матильда Николаевна, – загородил ей Хрустальников дверь в кабинет. – Нельзя.

– Что вы мне говорите, что нельзя! Там женщина, и я хочу ее видеть.

– Потом, душечка, потом… Это не женщина. Это сестра Стукина… – дрожал Хрустальников как осиновый лист.

– Врете вы! Стукин рассказывал, что у него сестра – старуха, а это молоденькая женщина.

– Душечка! Тебе это так показалось. Уверяю тебя, что это сестра Стукина… Стукин! Поди сюда… – вызвал Хрустальников Стукина в коридор. – Подтверди, Стукин, что эта женщина, которая сидит в кабинете, твоя сестра. Ведь это твоя сестра?

– Ах, это вы, Матильда Николаевна! Доброго здоровья… – раскланивался Стукин.

– После раскланяешься. Тебя не раскланиваться сюда звали, – оборвал его Хрустальников. – Ты подтверди, что в кабинете твоя сестра сидит. Вот Матильда Николаевна сомневается и ревнует. Ведь сестра?

– Сестра-с…

– Ну так представьте меня вашей сестре, мосье Стукин, – сказала Матильда Николаевна.

– Душечка, этого нельзя… Так вдруг нельзя… – заговорил Хрустальников. – Ты посиди прежде в кабинетике с мосье Бабковским. Ведь это с тобой мосье… актер Бабковский приехал.

– Во-первых, со мной мосье Бабковский не приехал. Я одна сюда приехала. Приехала, чтобы вас искать, встретила в прихожей мосье Бабковского и просила, чтобы он проводил меня до кабинета, так как здесь в коридорах часто попадается много нахалов… Мерси, мосье Бабковский, можете идти, благодарю вас за услугу, – обратилась Матильда Николаевна к гладко бритому молодому человеку и, поклонясь, подала ему руку. – Ну-с, что же вы мне двери-то загораживаете! – крикнула она на Хрустальникова. – Пустите же… Я хочу познакомиться с сестрой мосье Стукина.

Хрустальников совсем растерялся.

– Нельзя, Матильдочка… Погоди немножко… – бормотал он. – Ты посиди. Погоди… Или вот что… Дай я предупрежу эту даму… Я ей представлю тебя как невесту Стукина. Только ты ей бога ради не намекай о моих к тебе отношениях… Право, нехорошо. Все-таки ведь нехорошо. Она сестра… Стукин, представь ты сам свою невесту своей сестре.

Хрустальников и сам не знал, что он такое бормочет. Стукин проскользнул в кабинет, подскочил к сидевшей на диване Еликаниде Андреевне и сказал:

– Какая сейчас странная встреча в коридоре… Сестра моя здесь. Сестра моя, Матильда Николаевна. Она хочет с вами познакомиться. Позвольте мне ее вам представить.

Стукин окончательно все перепутал, назвав Матильду Николаевну сестрой.

А Матильда Николаевна между тем входила уже в кабинет. Сзади нее шествовал, ни жив ни мертв, Хрустальников.

– Еликанида Андреевна, позвольте вам представить невесту мосье Стукина, Матильду Николаевну, – проговорил он.

– То есть как – невесту? Сестру? – вопросительно вскинула на Хрустальникова Еликанида Андреевна глаза.

– Ну да… сестру… – проговорил Стукин.

– Как – сестру? Невесту… – отвечал Хрустальников.

Матильда Николаевна и Еликанида Андреевна, вместо того чтобы подать друг другу руки, грозно смерили друг друга взором.

Глава XV

Стычка

Хрустальников, Стукин, Матильда Николаевна и Еликанида Андреевна сидели в кабинете ресторана «Аркадия». Хрустальников и Стукин были как на иголках. Стукин пристально смотрел в стену, рассматривая обои, Хрустальников ковырял вилкой сардины в жестяной коробке, помещавшейся на подносе. Матильда Николаевна, нахмурив брови, исподлобья косилась на Еликаниду Андреевну. Еликанида Андреевна держала в руке пустую рюмку и вертела ее. Длилось упорное молчание. За стеной кто-то играл на фортепиано и пел пьяным голосом «Стрелочка».