Тринадцатый. Слово пацана из 90-х

Охающих родителей попросили удалиться в спальную. Протерев тряпкой мокрые лапы, брат отстегнул поводок. Длиннолямый грязно-серый широкомордый пёс отряхнулся, обдав мелкими брызгами обувницу и стену, и прошёл в гостиную. Внимательно наблюдая, мы шли за ним. Только бы с Флорой они ужились!

Бультерьер равнодушно окинул пространство. Овчарка лежала на своём коврике, вжималась отчаянно, словно желая сквозь него провалиться. Она, наверное, надеялась, что коврик этот (законное Флорино место) имеет силу её защитить. С надеждой и беспокойством овчарка смотрела на нас – двуногих членов стаи, зачем-то решивших нарушить её привычную жизнь, приведя в дом этого странного страшного кобеля.

Кобель подошёл к дивану и задрал заднюю лапу. Мы лишь переглянулись, но дёрнуться не успели, как пёс выпустил короткую струйку. Вот наглость! Не собрался ли он всю квартиру так метить?! Но, забегая вперёд, скажу, больше такое не повторилось. Один единственный раз пометил бультерьер нашу квартиру, как принято у животных, капелькой мочи и с самым спокойным видом улёгся на пол. Нас же этот его жест, конечно, тогда несколько взбудоражил, даже возмутил:

– Вот так заявка!

– Это чё, он, типа, показал, что здесь главный?

Но пёс, не обратив внимания на наши возгласы, мирно уснул. Видать, притомился с дороги.

Мама, всю жизнь работавшая поваром в заводской столовке, считала своим долгом, своей миссией в этом мире, чтобы каждый перешагнувший порог нашей квартиры не вышел обратно с пустым желудком. Она кормила всех, кто был рядом, причём имела привычку уговаривать скушать добавку, попробовать ещё вот это и вот то. Оба наших холодильника (старенькая «Бирюса» и новая «Свияга») всегда, даже в самые непростые времена полнились какими-то кастрюльками-сковородками.

Карьера Флоры, некогда перспективной овчарки, занявшей на городской выставке пятое место из ста с лишним собак её категории, была напрочь загублена маминой добротой. Флора очень любила поесть, а маме это и надо. И как только мы с братом ни пытались ограничить собачий рацион: объясняли маме, доказывали, даже и до ругани доходило. Но получалось так, что как только нас не оказывалось дома, сердобольная маман устраивала «бедной собачке, над которой издеваются, голодом морят» праздник живота. В итоге мы плюнули, смирились. Некогда поджарая овчарка превратилась в собаку-увальня; само собой, об участии в выставках больше не вспоминали.

Вы уже поняли, для чего я это рассказываю? Конечно, мама взяла на себя повышенные обязательства. Не пройдёт и месяца, как длиннолямый, мордастый, худющий бультик превратится в высоченного, мордастого, мощнейшего пса. Причём в отличие от Флоры, калории не уйдут в отвисший живот. Дэник останется поджарым, но станет шире, мускулистей, нальётся силой.

После того, как Дениска откормится-отмоется, станет он ослепительно белым, игривым, крепким. Задержится пёс в нашей «стае» дольше, чем мы планировали. Всё предстоящее лето он проведёт в тренировках, с каждым днём набирая мощь, словно готовясь к решающему дню, к выполнению той ужасной миссии, с которой прибыл он к нам на Филейку.

Я занимался с ним. Ради Дениски я даже «сухой закон» себе объявил. О том, как проходили его «тренировки» я расскажу вам чуть позже. А сейчас лишь добавлю, что к концу лета это был уже совершенно другой пёс – настоящая боевая машина.

А то, что наш бультерьер – большой забияка, выяснилось в первый же вечер. Он тогда чуть не задрал зазевавшегося пуделька. Долго караулил его, прячась в траве, как заправский охотник. А затем, улучив момент, крутанулся. И, одним изящным движением вывернувшись из ошейника, молча кинулся на беспечную жертву. В тот раз всё обошлось, но без кожаного намордника и крепкой шлейки, из которой как ни крутись – не вывернешься, мы с тех пор бультерьера на улицу не водили.

Охотник! Да, он охотился на всех без исключения местных собак, попадающих в его поле зрения. Если Дениска вдруг замирал ни с того ни с сего посреди двора на прогулке, начинал скукоживаться, гнуться к земле – значит, учуял где-то собаку; значит, «охота» началась, и нужно крепче держать поводок. Далее бультерьер принимался дрожать, но вовсе не от испуга, как могло казаться со стороны. Дрожь эту вызывало радостное предвкушение драки, которой так жаждал наш пёс. Ну, а потом следовал резвый рывок в сторону жертвы, зазевавшейся собаки, которую наши крепкие приспособления – намордник, шлейка и поводок – спасали от острых клыков Дениски (почти всегда).

На прогулке наш булька играючи перегрызал стволы молодых берёзок. А на то, чтобы «перепилить» зубами ветвь толщиной сантиметров 10—15, требовалось ему лишь несколько минут. Он мог сокрушить любую собаку, на его счету уже числилось множество побед над самыми мощными псами микрорайона, самоуверенные хозяева которых по незнанию сами науськивали своих драчливых питомцев на Дэника. С собаками он разбирался жёстко и резко. Казалось, нет того пса, который сможет устоять против нашего бультика в драке. Радовало лишь, что к людям агрессии Дениска не проявляет, к двуногим он был равнодушен. И равнодушие это старались мы всячески в нём поддерживать. Нам и из-за собак проблем хватало с лихвой!

При этом дома Дэник становился совершенно другим: «игрушечным, плюшевым» бультерьером. Спал он смешно: не на боку и не на животе, как Флора, а прямо на спине с лапами нарасшарагу. Бывал Дениска сентиментален. В такие минуты он, подойдя ко мне, сидящему в кресле, клал свою громадную яйцевидную башку прямо мне на колени и закрывал глаза, а я чесал ему за ухом.

Ежедневно Дениска дарил мне букеты эмоций. Он делал жизнь мою интересней. Я восторгался им, я опасался его…

Всё рухнуло в последний день августа.

***

Подробнее о том, как бультерьер провёл то незабываемое лето в нашей семье, и о том, как и почему его хозяином стал я, расскажу позже.

Пока же вернёмся к «милашке» Карлосу. Очередная наша с ним встреча произошла 31 августа 1994 года. Последний день лета! Дату я запомнил, так как именно в тот день показывали по ящику торжественную церемонию проводов Западной группы войск из Германии. За пару дней до того между вторым и третьим этажами нашего подъезда был застрелен Тёмка Чирковских, тот самый Чирик – самый старший из нашей дворовой компашки, самый авторитетный. Развалившись на диване, я щёлкал каналы на ГДР-овском телевизоре Colormat и размышлял о том, кому вдруг понадобилось Чирика убирать. Варианты не находились. Разве что Карлос решил поквитаться. Но даже для самого жёсткого беспредельщика мстить до смерти за испачканные кроссовки – это уж слишком!

Прямая трансляция из Берлина началась в полдень, а к двум часам дня мне уже очень сильно хотелось вмазать. То ли сам факт ухода нашей армии из центра Европы на меня так странно подействовал, то ли странные действия Бориса Ельцина стали тому фактором? Я пялился в экран, не веря собственным глазам, даже в кресло ближе к телевизору перелез: «Не может быть! Да он же в уматинушку!»

Вот охранник успевает поддержать президента, чтобы тот не грохнулся с лестницы. Вот лидер государства российского заплетающимся языком толкает речь о том, как мы «…день в день, понимаешь, час в час…» Вот он, покачиваясь, неожиданно для всех направляется к оркестру Берлинской полиции; отобрав у опешившего дирижёра палочку, машет ей, что есть мочи. Но это лишь только начало! Вскоре, выхватив микрофон, к изумлению немцев, Ельцин затянет «Калинку» (хорошо – не «Катюшу»! ), да так яростно, что у слушателей уши в трубочки скрутятся.

Я сидел с отвисшей челюстью, настолько нереальным казалось мне увиденное на экране! Первое, что пришло в голову по завершении трансляции: «Надо бы пойти пивка глотнуть. Конечно, родителям обещал, но… Раз уж сам президент наш на глазах всего мира так резвится, значит и мне чуток можно. Кто меня осудит?» В шаговой доступности от двери нашего подъезда находилось тогда сразу четыре питейных заведения. Принарядившись во всё самое лучшее, я направился в рюмочную «Привет».

Там-то всё и произошло! Случившееся в рюмочной «Привет» тем памятным днём уходящего лета мне ещё предстояло переосмыслить. И до сих пор воспоминания не дают мне покоя.

Глава 2. Происшествие в рюмочной

Выбрал я данную забегаловку, расположившуюся прямо в пристрое нашей девятиэтажки, не потому только, что до «Привета» было чуть ближе, чем до прочих «рюмок». Главная причина, по которой зачастил я в это заведение, – с недавних пор барменшей там работала девушка по имени Жанна. Та самая смуглянка-брюнетка, спортсменка-комсомолка-красавица, наша школьная королева, завоевать сердце которой я вознамерился.

Поначалу Жанна лишь коротко кивала при встрече, отвечая так на приветствия мне, как и прочим всем посетителям. Вскоре стала меня узнавать (как не запомнить спортивного парня, который заказывает в баре исключительно соки); здороваться начала, отвечать на вопросы, сама о всяких пустяках спрашивала; шутили с ней, в последнее время шутки мои становились всё откровеннее. Я нащупал тему, интересную ей – парашютный спорт, и бессовестно пользовался этим. О небесах, полётах, прыжках Жанна могла говорить долго – до тех пор, пока назойливые посетители бара не отвлекут. А я и сам, увлёкшись темой, кажется, верил уже в озвученное мной желание прыгнуть с парашютом.

Вечер лишь собирался с силами, и в зале рюмочной было пусто, тихо. Массивные деревянные столы и такие же мощные лавки готовились выдержать очередной вечерний марафон: наплыв посетителей не за горами. Я выбрал столик в дальнем углу – самое уютное, самое тёмное местечко, обычно его всегда занимали в первую очередь. Кружка, другая… Пара глупых шуток с дородной размалёванной барменшей, заканчивающей смену (Жанна вот-вот подойдёт). Давненько не пил! И собственно, ради чего воздерживался? Пенный напиток действовал слишком медленно, а мне хотелось до прихода зазнобы чуток язык развязать. Пришлось шлифануть ста граммами сорокоградусной. Снова пивасика заказал. Тут-то и появился он.

Словно атомная субмарина, всплывшая, откуда ни возьмись, посреди пруда в Гагаринском парке, – материализовался в дверях забегаловки Карлос. Будто необхватный баобаб посреди саванны, возвышался он над пустыми столами, облачённый в свой знакомый до боли огромный чёрный кожан. И те самые солнцезащитные зеркальные очки – они торчали где-то под потолком, на его макушке.

В довольно просторном зале забегаловки стало сразу же как-то тесно. Вдобавок ко всему одного взгляда на громилу хватило, чтобы понять: он пьян сегодня пуще Е. Б. Н.! Неожиданно захотелось мне куда-то выпорхнуть, может свежим воздухом подышать, но знаете, есть такая присказка: «Жадность фраера сгубила». Жаль было оставлять почти полную кружку, вот и утешился подлой мыслишкой: «Сижу себе тихо, авось пронесёт». Не пронесло!

– Какого рожна забыл тут?

Хрипящий раскатистый бас заставил мои глаза оторваться от плавающей в кружке пены, причудливо шевелящиеся пузырьки которой я так усердно разглядывал.

– Да… в общем… это…

Карлос опустил своё грузное тело напротив. Следующие несколько секунд я молча наблюдал, как моё пиво вливается в бездонное чрево великана. Я видел жирные небритые щёки, выпирающие по бокам из-за быстро пустеющей кружки. Видел кадык, ходящий по широченной шее вверх-вниз. Слышал булькающие звуки. Испугаться не успел. Карлос грохнул пустой кружкой о стол, затем небрежно толкнул её ко мне и выразительно посмотрел вначале на кружку, затем на барную стойку.

«Посылает меня за пойлом! Вот дерьмо, с минуты на минуту подойдёт Жанна, а я типа тут шестерю!» – выдавив улыбку, сделал вид, что не заметил этого наглого барского взгляда. «Надо срочно смываться!». Тут Карлосу, видимо, надоело ждать. Негодуя на меня за непонятливость, громила надвинул зеркальные очки на глаза и рявкнул:

– Ещё! Сгоняй по-бырому! Я не напился!

Его словечко! «По-бырому» – значит по-быстрому. Лень, видать, Карлосу лишние буквы выговаривать. Позориться не хотелось, я собирался соврать, что денег, мол, нет (ничего более путного на ум не приходило). Но Карлос, словно предугадав мои отмазки, такую выразительно зверскую рожу состроил, что деньги сразу «нашлись».

«Не напился он! Конечно! Что для такого проглота неполная кружка?» – размышлял я, дожидаясь отстоя пены, при этом глупо улыбаясь барменше. Раздалась громкая трель, Карлос вытащил из кармана чудо техники – радиотелефон и принялся орать на собеседника в трубку. «Крутой, гад! Аппарат такой дороже машины, поди, стоит… Сейчас отдам ему пиво и валю на фиг отсюда, пока Жанна ещё не пришла!» Поставив кружку перед хмельным бандюганом, я между делом взглянул на часы. Уже раскрыл рот, собираясь «откланяться», но Карлос опередил:

– Сядь! Не дёргайся! Время детское!

Он бросил небрежно на стол массивную чёрную трубку размером с кирпич с торчащей стальной антенной. Радиотелефон, лежащий как бы между делом на столе, обозначал всем и каждому статус его владельца не хуже золотой цепи толщиной в палец на шее.

– Но… я уже… опаздываю… – промямлил я. А в голове мелькнуло: «Слишком легко хотел отделаться. Такому палец дашь – а он тебя целиком!»

– Базар есть, сядь!

Нехотя приземлился. Сто раз пожалел я к тому моменту о том, что решил в этот день последовать примеру нашего уважаемого президента. Карлос же, как ни в чём не бывало, потягивал пиво, начинать разговор он не спешил. Уже и барменша сменилась, теперь за стойкой крутилась Жанна, бросая время от времени короткие взгляды в нашу сторону. Гадала, наверное, почему я веду себя как-то странно.

«Как же быть? Сделать вид перед Жанной: типа, я с Карлосом тут на равных сижу, такие мы два корефана, пивком балуемся. Может, и прокатит такой вариант?» Торчать тут в компании Карлоса мне хотелось меньше всего, но что делать? Я постарался принять как можно более непринуждённый вид, чуть развалился за столом. Похоже, Карлосу это не понравилось. Кажется, он посчитал эти движения наглостью с моей стороны. Громила опорожнил тару и, по обыкновению грохнув посудой об стол, рявкнул:

– Водки неси, – возведя затуманенные зенки к потолку, задумчиво почесал огромной пятернёй волосатую шею и добавил:

– Пельменей двойную с бульоном!

Жанна, в ожидании посетителей протиравшая посуду, так и застыла с тряпкой и кружкой в руках. Под недоумённым взглядом её готов был я провалиться сквозь землю. Сгорая от стыда, я чуть подался к Карлосу и тихим голосом, так чтобы до Жанны не долетало, начал:

– Слушай, Карлос, брат, на нулях я, с бабками напряг, да и пора мне двигать…

– Я те двину щас! В лобешник! Кули в бар без бабла припёрся? Пятнадцать минут тебе, чтобы бабки найти! Пшёл!

У Жанны челюсть отпала. Она смотрела на меня каким-то другим потухшим взглядом. Что же прочёл я во взгляде этом? Презрение! Или почудилось мне? Я представил приборчик, показывающий уровень моего авторитета: красная стрелка на этом измерителе быстро опускалась. Как же остановить падение? Я вновь придвинулся к Карлосу и, поглядывая в сторону барной стойки, тихо-тихо заговорил:

– Карлос, брат, сегодня не получится; давай, в другой раз тебя угощу.

Громила, чтобы проследить за моими взглядами, всем корпусом медленно развернулся. Обнаружив за стойкой красавицу-смуглянку, кажется, чуть обмяк. Но в следующую секунду зарычал на неё:

– А ты, шалава, кули зыришь? Пива налей, музон вруби, а то сидим тут, как на кладбище! Да пельмени вари, двойную с бульоном! Фраерок вернётся – рассчитается, – и, кивнув на меня, добавил:

– Сегодня у нас за его счёт гулям!

Так и сказал: «гулям»; ещё одно словечко из его фразеологического набора. «Гулям» – это пьянка, гулянка по Карлосу.

Даже из дальнего угла, где мы сидели, видно было, как задрожали Жаннины губки. То ли от негодования на хама задрожали, то ли от презрения ко мне; скорее всего – и то, и другое! Красная стрелка на моём «измерителе авторитета» колебалась теперь напротив циферки «0». Нужно что-то делать, но зад мой, словно намазанный клеем «Момент», прирос к лавке; я не мог его оторвать, не мог так вот запросто встать и уйти. Липкий страх парализовал разум, не давая шансов ярости, закипавшей где-то на самом-самом донышке души, вырваться на поверхность.

Карлос, меж тем, поманил пальцем. Я нехотя придвинулся, видя своё жалкое отражение в его зеркальных очках, за стёклами которых угадывались поросячьи глаза, полные злобы. В гробовой тишине Карлос прохрипел:

– Кули расселся? Время тикает! – и, выпустив мне в лицо громкую вонючую отрыжку, заржал. Отрыжка эта, словно пощёчина, взбудоражила меня. Кулаки сжались. Мгновенно вскипев, я вскочил и открыл было рот, чтобы высказать жирному мастодонту всё, что о нём думаю… Но тут во всю мощь здоровенных колонок в баре загромыхала музыка. Это Ирина Аллегрова «решила допеть» неоконченную накануне песню:

…мальчик молодой!Все хотят потанцевать с тобой,Если бы ты знал женскую тоскуПо сильному плечу.Младший лейтенант…

Сквозь режущий перепонки мелодичный грохот и пляску лучей светомузыки, провожаемый брезгливым взглядом красавицы-барменши, шёл я пустым ещё залом к выходу. А императрица российской эстрады всё надрывалась:

…бередит сердца:Безымянный палец без кольца,Только я твоей любви ни капли не хочу…5

***

Вывалившись на «свежий воздух», свежести не ощутил. Пивной утробный дух отрыжки бандюгана крепко прилип к моему лицу. Нужно было, как минимум дважды с мылом ополоснуться, чтобы смыть с себя это дерьмо! Я шёл домой, а мозг всё бередила эта прилипшая мелодия – песня о молодом мальчике с бирюзовым взглядом.

Вспомнилась прошлая осень: как сидели с друзьями в «Спутнике», отмечая мой приход из армейки. Как тащил тогда Карлос через переполненный зал ресторана под аккомпанемент этой же самой песни высокого худого старика к выходу. И пихал того старика Карлос сквозь прыгающую веселящуюся толпу к дверям так, что видно было – старику несдобровать, разборка намечалась нешуточная. Старик этот напомнил мне тогда одного из попутчиков (кажется, иностранца), с которыми добирался на поезде из Москвы, когда ехал на дембель. Может, это он самый и был, мой попутчик, но в то время я таким мелочам особого значения не придавал.

Пыл поутих. Направляясь домой, я размышлял: «Что же делать-то? Капуста, конечно, найдётся. Но с фигов ли я ему должен? Да и принеси я ему на водяру с пельменями – дело на этом не кончится. Он же, сволочь, продолжения потребует! И не вернуться – нельзя, точно на счётчик поставит. Не вернуться – это косяк. Возвращаться нужно по-любасу! И как-то отмазаться, чтоб не платить. Эх, раньше надо было думать. В самом начале наезд пресекать хоть и сложно, но всё ж проще, чем после выбарахтываться. Пиво не надо было ему покупать! Или нет, ещё раньше. Когда он моё пиво хапнул – тогда и нужно было его окоротить. Сразу! Ну, получил бы по шее пару раз – на этом всё и кончилось бы. А сейчас сложнее. Сейчас я вроде как подписался. Хотя… с фигов ли?!»

Вокруг столика у подъезда тусовалась весёлая компашка – наши дворовые пацаны, человек восемь. Они пили водку, развлекались, как могли, анекдоты травили. Жизнь продолжается; ну, мочканул кто-то Тёмку Чирковских позавчера, что теперь? Я поздоровкался, и мне протянули стопарь. Недолго думая, замахнул. Крякнул, занюхав печенюшкой, и протянул стопарь за добавкой. Пацаны, удивившись, плеснули. Повторив процедуру, огляделся. Среди двадцатилетних остолопов увидал белобрысого паренька, лет на шесть-семь младше остальных.

– Он что тут делает?

– Да это Федька-плясун. Не знаешь его?

Я знал, конечно, нашего филейского дурачка. Не то, чтобы совсем ненормальный парнишка, нет, но с некоторым всё-таки прибабахом. Любитель русских народных танцев, а по уму – первоклассник.

– Не наливаете ему? – оглядел я приятелей. – Смотрите, мал он ещё!

– Да что ты! Спровадить его пытаемся. Плясать вот собрался опять, да мы отговариваем: вдруг бабки снова ругаться придумают.

Кивнув, я быстро двинул к подъезду. Услышал долетевшее сзади:

– А что случилось? Что стряслось? Какой-то ты напряжённый!

Ехал в лифте, а перед глазами стоял ненавистный Карлос. «Вот докопался, гад! Что у него, денег нет? Есть, конечно! Просто именно докопаться ему и нужно!»

От выпитого голову чуть кружило. Зайдя в квартиру, отогнал бросившуюся лизаться Флору, быстро переоделся. Надел что похуже; марать, рвать – не жалко. «Думает, шестёрку нашёл? Ещё и подоить решил! Да пошёл он!» Деньги (которые у меня с собой вообще-то были) оставил дома. Снял и часы (папин подарок), и серебряную цепочку (мамин подарок). «Это моя проверка на вшивость. Надо драться!» Но как драться с таким амбалом? Шансов ноль!

Выдвинув ящик кухонного стола, окинул взглядом ножи. Их было много разных: короткие и длинные, острые и не очень. «Не годится! Что я ножиком кухонным ему сделаю? Самое больше – царапну слегка, тогда он меня в момент укокошит, не вспомнив даже, что требуется вначале рассказать, почему его Карлосом прозвали!» С ножом против такого громилы катит только одно – сзади подкрадываться и резким отточенным движением глотку ему резать. Но это легко на словах, а на деле… я ж не профессиональный живодёр, движения не оттачивал – не получится у меня. Да и вообще убийство, срок – всё это как-то не входило в мои планы. Даже затуманенный алкоголем мозг хоть немного, но соображал. Я задвинул ящик с ножами.

«Нужно драться, нужно просто накостылять ему хорошенько и сразу в бега, а там уже видно будет. Варианты разные есть. Небось, выкружу как-нибудь!» Отворив дверцу кладовки, вытащил на свет большой чёрный чемодан. Щёлкнули железные замки, открылась со скрипом крышка. Запустив руки поглубже в отцовский инструментарий, извлёк я из чемодана длинную (сантиметров восемьдесят) титановую монтировку. Разогнувшись, поднял её в вытянутой руке и внимательно осмотрел. Она блестела на свету своим холодным стальным блеском: лёгкая, прочная, прямая, с чуть загнутыми краями. Край, оказавшийся сверху – на самом кончике раздваивался. «Идеальная вещь, чтобы гвозди драть! Возможно, увидав, что я настроен решительно, он и отступится». Хотя, зная Карлоса, верил в это с трудом.

Я представил, как замахнувшись, со всей дури наношу монтировкой удар по чугунной башке с зеркальными очками, но Карлос перехватывает мою руку с инструментом, выворачивает её больно, монтировка падает…

И тут взгляд мой упал на вышедшего в прихожую бультерьера. Он зевнул равнодушно, глянув на металлическую палку, почесал задней лапой рёбра. Не сводя глаз с Дэника, я присел и убрал монтировку обратно. Некоторое время смотрели мы друг на друга, затем я протянул руку, и пёс подошёл.

– Ну что, Денис Даймондович, говорят, драться любите? Собак значит, дерёте, а пьяного орангутанга не слабо завалить? – я погладил короткую шерсть на его холке. – Пора, пора, дорогой, свою краюху хлеба отработать!

Вместо ответа пёс вновь равнодушно зевнул. Отыскав буковую дощечку для разжимания челюстей, пристегнул к ошейнику поводок, и мы вышли из квартиры. Кожаный толстый намордник и шлейка остались на сей раз висеть в прихожей на гвоздике. В лифте попалась соседка – пожилая тётка с верхнего этажа. Внимательно осмотрев бультерьера, она изрекла:

– Какое злое лицо у вашей собаки. И страшное.

– Лицо? Страшное? Да это он вам ещё улыбается, – рассеянно брякнул в ответ.

Честно скажу: я опасался. Если бы Карлос был собакой – как говорится, no problems: с собаками Дениска разбирался на раз – «быстро и элегантно». Но с людьми… Мы же его не обучали бросаться на человека; напротив, всячески поддерживали миролюбивое, а точнее – равнодушное в отношении людей поведение. Кто ж знал, что наступит такой час, когда придётся науськивать пса на двуногого?

С Дэником я прошёл мимо толпы выпивших пацанов. Федька-танцор всё же добился своего. Плясал прямо у столика, а пацаны весело хлопали, улыбаясь. Им было не до нас.

Мы вошли в грохочущий музыкой бар. На сей раз из динамиков надрывался во всю ивановскую Володя Пресняков. И песня как по заказу:

Ночь безлунною была, тихой, как погост.Мне навстречу ты плыла в окруженье звёзд.Ах, какой ты юной былаИ с ума мне сердце свела…

Карлос сидел там же, где я его и оставил: за дальним столиком в углу, спиной к выходу. Трескал свои пельмени, только щёки, торчащие из-за ушей, ходуном ходили. Я удивился, что в баре по-прежнему пусто (после узнал, что заходившие завсегдатаи заведения, завидев за дальним столиком широкую Карлоса спину, сразу смекали: сегодня сподручнее направиться в другую «рюмку»; сматывались). Пресняков продолжал зажигать:

Стюардесса по имени Жанна,Обожаема ты и желанна.Ангел мой неземной, ты повсюду со мной…

Жанна увидела меня и ободрилась. Ещё бы! Видок у меня был решительный, боевой. Я предстал перед Жанной выряженный в пятнистую афганку, на ногах – мощные берцы. В правой руке – поводок с бультерьером, в левой – заточенная буковая доска. Как говорится, готов наказать хулигана! Жанна тогда ещё и не догадывалась, насколько опасен этот «хулиган» в кожане, жующий пельмени. Я подал ей знак, и новомодный хит оборвался на полуслове: