Вендетта. Часть I. Том VI

– Простите, ваше величество, но во сколько лет ваша сестра вышла замуж? – Анна недоверчиво покачала головой. Она знала, что разница между сестрами не слишком большая. Слышала она и о том, что в Европе девушек могут выдавать замуж очень рано, вот только насколько рано, она пока не представляла.

– Марии Амалии исполнилось четырнадцать, когда ее выдали за Карла. Марии Жозефине столько же. Я была практически перестарком, когда Пётр, наконец, решил связать наши судьбы браком. Мама уже плакала, и говорила, что меня ждет монастырь, потому что синие чулки никому не нужны, – Мария усмехнулась, и ее усмешка в этот момент стала просто чудовищно похожей на усмешку Петра.

– Насколько мне известно, Пётр Фёдорович наоборот ждал, когда вы войдете в разрешенный церковью для венчания возраст, и то, для вас сделали исключение, – Анна забрала грязные перчатки у Марии и бросила их в корзину с сорняками.

– Я знаю об этом, – Мария вздохнула.

– Я вам понадоблюсь в ближайшее время, ваше величество?

– Пока нет, – Мария покачала головой, направляясь к выходу из оранжереи, уже обдумывая в голове, что напишет сестрам.

Анна Татищева же поспешила к галерее, где её ждал Турок. Они очень сблизились в то время, когда практически выкрали из Петербургского дворца Великого князя Павла Петровича, а затем и Марию Алексеевну. Бестужев категорически не хотел отпускать пока еще Великую княгиню, а сама Мария была в тот момент слишком слаба, чтобы сопротивляться.

– Андрей, – Анна подошла к нему, стараясь заглянуть в глаза. – Надо что-то делать. Мария Алексеевна окончательно поправилась, но, её деятельная натура не позволяет ей оставаться долго на одном месте. Она уже придумывает себе различные заговоры и пытается найти какое-то разрешение оных.

– Ничего, не волнуйся, скоро Андрей Иванович приедет и поговорит с ней. Думаю, что он сумеет образумить её величество. Если уж с Елизаветой Петровной получалось, то и здесь получится. – Он улыбнулся. – Аня, я уезжаю. Его величество поручил мне чрезвычайно важное задание, так что… – он развел руками. – Когда я приеду, то планирую поговорить с твоим отцом. Надеюсь, что его величество окажет мне в этом поддержку. – Он поднял ее руки и поцеловал пальцы.

– Ты только вернись, а папеньку я сама уговорю, – Анна теперь очень хорошо понимала Марию, которая места себе не находил в отсутствие мужа. – Это самое ужасное, ждать.

– Ничего, прорвемся, я тебе еще успею надоесть, – и Турок отпустил девушку, направляясь к выходу, где уже стоял оседланный конь. В последнее время Турку начало казаться, что он сросся с седлом, так часто приходилось ездить по делам.

***

Андрей Иванович Ушаков приехал в Ораниенбаум как раз в то время, когда Мария закончила писать второе письмо, и запечатала его печатью. Он прошел прямиком к кабинету Великой княгини, возле которого на страже стояли два гвардейца.

– Извините, Андрей Иванович, но без доклада никак нельзя вас впустить, – один из них перегородил путь Ушакову, а второй тем временем исчез в кабинете.

Охрану в поместье несли те, кто в свое время начинал охранять Великого князя вместе с Назаровым. Точнее, Назаров тогда постигал эту нелегкую науку набивая шишки и вразумляя своих подчиненных. Но в тот раз что-то получилось, и теперь остатки того полка составляли дворцовую гвардию, как назвал их Пётр Фёдорович, вот только дворцовой эта гвардия оставалась лишь на территории бывшего Молодого двора. Зато здесь охрана была поставлена на приличном уровне. По приказу Петра многие моменты помогал решать Турок, который указывал уязвимые места, требующие особого контроля.

Всё это Ушаков отметил, когда шел к Марии. Его несколько раз останавливали, да и на всем протяжении своего движения Андрей Иванович ощущал, словно чьё-то незримое присутствие сопровождает его, отслеживая каждый шаг. Ощущение было неприятное, но, в то же время Ушаков испытывал удовлетворение. Здесь действительно лихим людям было бы сложно прорваться к августейшей семье.

– Можете пройти, Андрей Иванович, только трость придётся здесь оставить, – заявил второй гвардеец, вернувшись из кабинета.

– Вот даже как, – Ушаков протянул ему трость и нарочито хромая пошел к открывшейся двери.

– Времена нынче такие, Андрей Иванович, уж не обессудьте, – попытался сгладить впечатление гвардеец.

– Да я не в претензии. И это хорошо, что государь дворцовую гвардию велел вывести из-под надзора Тайной канцелярии, а то как бы вы у своего начальника сейчас трость забирали? – и Ушаков зашел в кабинет. Дверь за ним закрылась, но не плотно, что тоже не ускользнуло от его взгляда. – Доброго здоровьишка, ваше величество, Мария Алексеевна.

– И вам не хворать, Андрей Иванович, – Мария пристально смотрела на Ушакова и сейчас перед ней стоял только один вопрос, стоит ли доверять начальнику Тайной канцелярии, или он каким-то образом причастен к заговору, который она ощущала всеми внутренностями. – С чем вы пожаловали ко мне?

– Позволите ли сесть старику, ваше величество? Тем более, что мордовороты у ваших дверей трость у меня отобрали. – Ушаков готовился к этому разговору, но сейчас не знал с чего начать.

– Я немедленно прикажу вам ее вернуть, – Мария встала и уже сделала шаг к двери, как Ушаков ее остановил.

– Не стоит, ваше величество. Так вы обесцените всё то, чего добивался Пётр Фёдорович. Он вам точно не скажет за это спасибо, когда вернется.

– Тогда садитесь, Андрей Иванович. Насколько мне известно, вы имели полное право сидеть в присутствии Елизаветы Петровны. Не будем нарушать традиции, – и Мария указала на кресло, сама же села в то, с которого недавно вскочила. – Вы ведь не просто так проделали этот путь, чтобы проверить как обстоит дело с охраной?

– Вы удивительно проницательны, ваше величество, – Ушаков сел, остро сожалея, что у него нет трости, которой он привык манипулировать, как дамы веером. – Скажите, ваше величество, вас не посещал Алексей Петрович Бестужев? Может быть, хотел выразить свои соболезнования в связи с утратой Елизаветы Петровны? Или же еще какие пожелания высказывал?

– Почему у меня появилось ощущение, что вы меня допрашиваете, Андрей Иванович? – Мария обхватила себя за плечи, словно на мгновение ощутив холод Петропавловских казематов. – Нет, вице-канцлер не почтил меня своим визитом. Ни сейчас, ни в то время, когда я болела, и думала, что пришел мой последний час. Меня, кстати, никто тогда не навещал. И вы в том числе, – в её голосе прозвучали явные упрек и обида.

– На то были весомые причины, ваше величество. Вы должно быть не в курсе, потому что лежали в полузабытье, но Давид Флемм, царствие ему небесное, сумел убедит Елизавету Петровну подписать ее последний указ, в котором чётко было сказано, что никто не может покинуть дворец, и никто не может в него войти, пока признаки болезни не пойдут на спад. Ломову с Анной Татищевой с трудом удалось вынести наследника до того момента, как Павел Петрович мог захворать.

– Нужно их наградить, – Мария приложила руку к животу, ощутив внезапную изжогу. Как бы она жила сейчас, если бы с ее сыном что-то случилось?

– О, нет. Пускай радуются, что их не наказали, – Ушаков покачал головой. – Как бы то ни было, они нарушили приказ императрицы, пускай даже действовали из лучших побуждений. Так значит, Бестужев вас не посещал, и никто из преданных ему людей не сделал этого?

– И у меня снова появилось ощущение, что вы меня допрашиваете, – Мария слабо улыбнулась.

– Я предан всей душой Петру Фёдоровичу, а его жизнь и будущее правление сейчас находятся под угрозой, – Ушаков продолжал пристально смотреть на Марию. – Я нисколько не сомневаюсь в вашей верности, ваше величество, но моя служба обязывает меня видеть везде ростки сомнений.

– Вы зря пытаетесь разглядеть эти ростки во мне, Андрей Иванович, – Мария покачала головой, словно открещиваясь от подозрений Ушакова. – Хотя, я вас понимаю, правда, понимаю. Учитывая, чьей дочерью я являюсь, трудно заставить себя верить мне безоговорочно. Сейчас наступили сложные времена, как нам не допустить, чтобы снова наступила смута?

– Если я скажу вам, что вице-канцлер пытался распустить Тайную канцелярию, а меня самого выгнать на улицу, и, скорее всего, попытается убить, вы мне станете больше доверять? – Ушаков откинулся в кресле, сложив сцепленные руки на животе.

– Ваш человек не дал погибнуть моему сыну, и меня саму вывез ночью из Петербурга, – Мария приложила ладонь к пылающему лбу. – Мне и этого хватит, чтобы не заподозрить вас в измене. – Она решительно протянула ему письма. – Вот, у вас лучше получится отослать эти письма, чтобы они попали адресатам, и привезти ответы. Я по мере своих сил пытаюсь помочь найти корни заговора не в России. Я только одного не понимаю, почему вы не арестуете вице-канцлера и не бросите его в казематы, чтобы он там дожидался возвращения Петра?

– Потому что я не знаю всех, кто в этом замешан, – Ушаков провел рукой по лицу. – Боюсь, эта зараза далеко проникла, и у нас нет Флемма, который бы сумел ее изолировать. Скоро к вам придут, ваше величество. Не отказывайтесь сразу от их предложений, возьмите паузу, скажите, что вам надо все тщательно обдумать. Нам нужно постараться выявить всех заговорщиков до того момента, как вернется государь.

– Почему так, Андрей Иванович? Почему на него кто-то так обозлился? Ведь Пётр ничего плохого никому не делал, – Мария заломила руки. Впервые с того момента, как она оказалась в России, ей было настолько страшно. Ещё совсем недавно она сетовала на то, что её держат в неведение. Сейчас бы она многое отдала за возможность в этом неведение оставаться.

– Один его проект манифеста о службе Отечеству может многим показаться несправедливым, – Ушаков поднялся из кресла. Ему предстояло очень много работы. Да еще и работать нужно было почти вслепую. Он не был даже уверен в том, что и в Тайной канцелярии нет никого из заговорщиков.

– Какой манифест? – Мария непонимающе посмотрела на него.

– О, вы не видели его? Я пришлю вам, почитаете. Но, если вкратце, в этом манифесте, Петр Федорович упраздняет любую причину, по которой дворянин может не служить своей стране. Даже увечье или болезнь не принимаются в расчет. Не можешь проходить службу на поле брани – подберём то, что по силам. И если дед его Пётр Алексеевич оставлял некоторые исключения, то Пётр Фёдорович убрал последние. Служба солдат до пятнадцати обязательных лет сокращается, и, угадайте, ваше величество, сколько лет должен посвятить Отечеству человек, чтобы иметь право и дальше называть себя дворянином?

– Пятнадцать? – Мария сильно захотела увидеть эту бумагу. Действительно, за такое вполне могли убить. – А он женщинам не придумал службу организовать?

– Хм, – Ушаков только многозначительно хмыкнул. – Проблема в том, что он думал, будто у него есть время, чтобы все подготовить для принятия этого манифеста, который Пётр Фёдорович готовил к своей коронации. Что лет пятнадцать, а может быть и все двадцать у него есть в запасе. Этого времени хватило бы, чтобы плавно подвести дворян к подобной мысли. Вот только это время у него отняли. А проект манифеста остался. Как и другие наработки, которые тоже ничуть не понравятся нашим помещикам, коим в последнее время постепенно ослабляли удила.

– Но откуда те, кто пошёл за Бестужевым вообще о них узнали? Если это только проекты, то, есть большая вероятность, что они никогда не станут указами.

– А вот это-то нам и предстоит выяснить, – Ушаков пошел к двери, чувствуя, что у него от переживаний разболелась давно не беспокоящая его нога. – Старайтесь не покидать поместье. Здесь у вас очень хорошая охрана. Боюсь, она может вам пригодиться. За письма не беспокойтесь, они попадут к адресатам. – Ушаков вышел за дверь, а Мария достала скверно нарисованную миниатюру, на которой был изображен портрет Петра. Обращаться к изображению было проще, так она сама себя не воспринимала, как сумасшедшую.

– Где же ты? Тут такое начинает затеваться, а тебя всё нет и нет.

***

– Господин граф, почему вы не танцуете? – я обернулся к подошедшей ко мне маркизе де Помпадур.

– Потому что, мадам, я так скверно танцую, что все присутствующие здесь дамы будут желать мне смерти, за свои истоптанные ножки. А я ещё слишком молод, чтобы оставлять этот мир, – я старательно улыбнулся и прикоснулся губами к пальцам маркизы, едва сдержавшись, чтобы не сплюнуть на пол, настолько руки у неё были надушены. Похоже, что таким образом мадам метит свою территорию.

– А вы шутник, дорогой мой граф, – она рассмеялась.

– Да вот такой я весёлый человек, – я развел руками.

– Но, что же нам делать? Я не могу допустить, чтобы кто-то на моем вечере скучал. Это, мой милый граф, может нанести удар по моей репутации. – Похоже, маркиза забыла мое имя. Хорошо еще, что титул легко запоминался, и знание его, было выходом почти из всех ситуаций.

– Я ничуть не скучаю, – запротестовал я вполне искренне. Мне некогда было скучать, я переваривал то, что мне удалось узнать у Монтескьё.

А узнать мне удалось следующее: несмотря на определенный рост недовольства правительством, больше в кругах буржуазии, что интересно, ничего никто пока поднимать не стал бы. Нет, при определенном подогреве и вливании определенного количества средств, можно было бы что-то замутить, например, все-таки заставать Генеральные штаты собрать, а там бы слово за слово, и покатилось бы. Но пока это было не ко времени. И если в той же Америке бунт уже в принципе созрел, и его можно было всего лишь чуть-чуть подтолкнуть, то во Франции еще лет двадцать будут одной болтологией заниматься. Я так понимаю, до революции дойдет лишь следующее поколение. Те же сыновья маркиза Мирабо, с которым мы к моему удивлению вполне сумели найти общий язык.

Что касается Америки, то там знаменитая война за независимость вспыхнула бы гораздо раньше, если бы не одно обстоятельство, а именно, война с Францией из-за колоний. Эта война должна оттянуть много сил на американский континент. И вот этот конфликт вполне можно будет подпалить чуть раньше, чем он возник в моей истории. И, разумеется, помочь в нём Франции. Америка способна поглотить много солдат с любой стороны. Эх, договориться бы еще с индейцами. Прививки им от оспы поставить, да огнестрелом снабдить. Хорошо снабдить, чтобы всем хватило. Но для этого их нужно как-то примерить друг с другом, а это, вроде бы невозможно просто априори.

– После Фонтенака никто не может приручить этих дикарей, – раздавшийся рядом голос словно отвечал на мои вопросы. – Боюсь, если так пойдет, то мы лишимся поддержки последнего лояльного к нам племени. И тогда мы проиграем англичанам.

– Тогда, может быть, нам хватит уже непонятно чем заниматься на континенте, и пора пересекать океан, чтобы усилить гарнизон Квебека?

– Не нам с тобой принимать такие решения, мой друг, нам остается лишь ждать, что, возможно, его величество и отдаст этот приказ. – Голоса удалились. Что же. Начало этой войны просто витает в воздухе. Военные не могут о ней не думать. Я же, только представил, что нужно пересекать океан, как мне сразу же стало дурно. К горлу подступила тошнота, а голова закружилась.

– Ваше величество, вам дурно? – рядом тут же очутился Криббе.

– Слишком душно, и слишком много духов, надо бы выйти, свежего воздуха глотнуть.

Такая функция радушной хозяйкой была предусмотрена. Видимо, надоело от блевотины ковры вычищать. Мы с Гюнтером вышли в сад через дверь, которая спряталась тут же в углу большой залы, и я сплюнул тягучую слюну, вдыхая морозный воздух полной грудью.

– Король здесь? – спросил я через пару минут, когда окончательно пришел в себя.

– Здесь, и вовсю идет обсуждение новой жены для дофина, – Криббе облокотился на какой-то забор, глядя вдаль. – В том числе в качестве кандидаток рассматривается Мария Жозефина Саксонская.

– Значит, Людовик хочет заполучить Саксонию, как интересно, – я огляделся по сторонам. – Почему здесь нет снега? Уже середина зимы, а все еще нет снега? – я зло пнул пожухлую траву. – Все хотят Саксонию. Дрезден на сегодняшний день является этаким призом.

– Я скажу больше, Брауншвейг-Люнебург захочет присоединить к себе земли южной Саксонии. После того, как в его состав вошли Бремен и Верден, осталось совсем немного, чтобы претендовать на звание королевства, – добавил Криббе.

– Они как пауки в банке, так и норовят сожрать друг друга, – я поморщился. – И снова Ганновер. Без него, похоже, эта война все-таки не освятится. Самое главное и Август не был виноват. Захват Саксонии и ее раздел был всего лишь вопросом времени. Вот только из-за его многочисленных отпрысков сейчас начнутся проблемы. Ладно, я понял, что нужно будет в данный момент предложить Людовику, чтобы он ввязался по полной. А там, глядишь, и с индейцами придумаем, что сделать.

Не успели мы зайти обратно в комнату, как ко мне прихрамывая подошел молодой офицер.

– Господин граф, разрешите представиться, виконт де Крюшо, – он пристально смотрел на меня. – Скажите, мы не могли встречаться в Берлине, после его взятия войсками Великого князя?

– Эм-м-м, – вот черт возьми, и принесло же этого офицера сюда прямо из Пруссии. – Вряд ли, виконт. Я никогда не был в Берлине.

– Но я готов поклясться, – и он наморщил лоб, пытаясь вспомнить, кого же я ему напоминаю.

– Каждому может что-то привидеться, – я похлопал виконта по плечу, и быстро отошел в сторону. – Черт подери. Я планировал немного задержаться в Париже, но, похоже, придется уезжать.

– И что мы узнали, пока находились здесь меньше недели? – пробурчал Криббе.

– На самом деле очень многое. Но самое главное, Людовик и его правительство очень сильно не любит англичан. Гораздо сильнее, чем хочет заполучить Саксонию. И это для нас в настоящий момент самое главное. А теперь пойдем отсюда, пока этот слишком наблюдательный виконт не сложил всё как надо и не раскрыл мое инкогнито.

Глава 3

– Миша, как я рад тебя видеть, – Алексей Петрович Бестужев выскочил из-за стола и бросился навстречу брату. Схватив Михаила за руки, он потащил его вглубь кабинета, в котором в последние недели проводил больше времени, чем дома. Михаил же, увидев красные, воспаленные глаза брата, только покачал головой.

– Не бережешь ты себя, Алеша, совсем не бережешь. Отдохнуть тебе надобно. За этим я и приехал. Аннушка в гости зовет, говорит, что мельком увидела тебя в церкви, и в ужас пришла. – Михаил продолжал разглядывать младшего брата, испытывая к тому жалость, столь нехарактерное для их семейства чувство.

– Некогда отдыхать, Миша, когда такие дела вокруг творятся, – вице-канцлер намочил платок в стоящей тут же на столе вазе, протер им лицо и бросил платок на стол. – Воронцов вон гоголем ходит, словно уже все в его пользу решено, а меня будто уже из дворца погнали. А все потому, что мальчишка этот гольштинский с братом его Романом какие-то дела ведет.

– Зря ты, Алеша, даже не попытался с наследником общий язык найти, – Михаил покачал головой. – Я бы на твоем месте со двора Молодого не вылезал, пока взаимопонимания не получится.

– Да хотел я. Столько раз пытался, – Бестужев махнул рукой. – Он как глянет на меня своими глазищами, так сразу прибить охота, так руки и чешутся. Не знаю почему, Миша, только чувство у меня завсегда складывалось, что не наш он, чужой совсем, пришлый.

– Тебя вовсю западником кличут, а мальчишка чужой, ну ты даешь, Алеша, – Михаил покачал головой. – Так нельзя, пора уже определиться.

– Я уже давно определился, Миша, – вице-канцлер покачал головой. – Нам надо союзы заключать с европейскими странами, перенимать у них многое, чтобы уже перестать мужиками лапотными быть, чтобы нас со всей душой в салонах заграничных принимали.

– Говоришь, будто бумагу тебе кто-то написал и выучить заставил, – Михаил встал с кресла, в котором сидел. – Слишком долго ты за границей пробыл, вот что я тебе скажу. Поговори с Воронцовым, может он что-то дельное скажет. Ведь можно же совместить ваши идеи да нечто новое придумать. А насчет отдыха, я не шутил, завсегда мы с Аннушкой рады будем тебя видеть.

И Михаил исчез, словно хлопушка шутовская хлопнула, осыпав комнату резанной бумагой.

Вице-канцлер вздрогнул и… проснулся. Подняв голову со стола, куда уронил ее прямо на бумагу, оставшуюся недописанной. Буквы все смазались, и превратились в сплошной ком. Бестужев провел пальцами по щеке, так и есть, вся рожа в чернилах. И надо же было вот та отвалиться. Да и сон чудной какой приснился. Будто они с Мишей вот так запросто разговаривают. Подойдя к зеркалу, висящему на стене, вице-канцлер попытался оттереть со щеки чернила, въевшиеся в кожу, смачивая платок слюной.

– Надо бы и взаправду вазу с водой завести. – Пробормотал он, раздраженно натирая кожу, которая уже становилась под чернилами ярко-красной. – А Михаил меня даже во сне поучать пытается. – Он раздраженно бросил на столик грязный платок, практически ничего так и не оттерев. Представить себе подобную ситуацию наяву было практически невозможно, братья вот уже несколько лет не разговаривали друг с другом. Но кое-что Миша все же сказал правильно, чтоб ему до конца жизни икалось, надо было поговорить с Воронцовым.

Дверь открылась, и в кабинет заглянул гвардеец.

– Тут Апраксин Степан Фёдорович, примете, али как? – Бестужев поморщился. До охраны Ораниенбаума местным гвардейцам было далеко. Да и докладывал о чьем-то прибытии Петру всегда Олсуфьев, который предварительно душу вытрясет из человека, а потом уж соизволит сообщить. Но от Волкова пока такого ждать не приходилось, дай Бог научится как-нибудь в будущем.

– Зови, – Бестужев посмотрел в зеркало. Да, нужно пораньше сегодня до дому уйти, да ванну велеть приготовить. Вернувшись за стол, Алексей Петрович сгреб испорченную бумагу, но прежде, чем под стол на пол бросить, попытался прочесть, что же он пытался написать. Ничего так и не прочитав, только зубами скрипнул, потому что совсем не помнил, что именно писал, когда сон так коварно его накрыл с головой.

Апраксин вошел в кабинет, и сразу же заметил беспорядок на столе у вице-канцлера. Да и во внешнем виде были изъяны. И это один из братьев Бестужевых, которые иначе, чем франты и не назывались. И даже покойного Ягужинского могли за пояс заткнуть. Степан Фёдорович только губы поджал, да кресло, предложенное, осмотрел, перед тем, как сесть в него, а то вдруг там чернила пролитые, как по дворцу идти, когда у тебя вся задница испачкана будет?

– Неважно выглядишь, Алексей Петрович, ой как неважно, – он покачал головой, и сел, по примеру Ушакова выставив перед собой трость.

– Не буду благодарить за добрые слова, Степан Фёдорович, – ядовито отреагировал Бестужев. – Хватит с меня Ушакова, который прямо перед носом у меня шиши крутил.

– Ну, Ушаков и не то сможет. Слыхал, сейчас из-за траура по усопшим, прими Господь их души грешные, – и Апраксин, и Бестужев перекрестились, а затем Апраксин продолжил. – Так вот, из-за траура, все веселье в клубе свернулось. Остались лишь игровые забавы. Да и то, столы Андрей Иванович велел черным бархатом укутать. Но вот в качестве торжества на коронацию, планирует он нечто грандиозное. Уже сейчас места раскупают все те, кто здесь в Петербурге останутся. А останутся все, у кого должности в местных коллегиях. Как обычно Ушаков в тайне держит, но, поговаривают, что хочет он всё в виде сценок из «Декамерона» представлять.

– Тьфу, срамота какая, – но хоть и плевался Бестужев, а в глазах мелькнула заинтересованность.

– Ещё какая, – Апраксин закатил глаза. – Я вот пока не знаю, здесь ли остаюсь, или же в Москву поеду. А ты как, решил уже?

– Смотря кого короновать будем, смотря кого, Степан Фёдорович. Самому поди обидно, что в последний момент тебя в войске Ласси на выскочку этого Салтыкова променяли? – Бестужев пристально смотрел на Апраксина.

– Это смотря с какой стороны глядеть, – Апраксин пожал плечами. – Вот не тянет меня отношения с Фридрихом портить. Так что вовсе не опечален я тем, что меня вот так подло заменили. Но, я ведь не про то, что Салтыков сейчас пытается Дрезден удержать. Я про другое пришел поговорить.

– И про что же? – Бестужеву надоели уже эти словесные кружева. Вот в чем наследник его всегда устраивал, так это в том, что сразу в разговоре брал быка за рога. Не отплясывая вокруг до около.

– А что это на щеке у тебя, Алексей Петрович? – Апраксин, вместо того, чтобы выложить, зачем он сюда пришел, принялся разглядывать выпачканную чернилами щеку Бестужева.

– Степан Фёдорович, дорогой ты мой, – вице-канцлер весьма демонстративно глаза закатил. – Прекрасно видишь, что это чернила, говори уже что хотел сказать.

– Я прекрасно вижу, что слово прямо под глазом отпечаталось, «с любовью». – Апраксин хохотнул. – Впечатление складывается, будто зазноба твоя тебя письмом по роже наглой возила, али супруг её припечатал с наказом, что ежели ещё раз, и даже должность вице-канцлера не сбережет голову на плечах.