Великокняжеский вояж. Том IV

– Ишь, как заговорил, – Румянцев всем своим видом изображал восхищение. – А когда фонари ронял, да рядом с порохом, наверное, так не верещал.

– Если по вашим словам судить, Петр Александрович, то мнение можно сложить, будто я нарочно это сделал.

– А я не знаю, – развел руками Румянцев. – Может и нарочно. Сюда как раз окна спальни его высочества выходят, так что, может, ты дурное какое дело задумал?

– Да окститесь, Петр Александрович, что вы вообще такое говорите? – похоже, что этот Данилов обиделся. – Как вы вообще даже подумать могли о таком?

– Господа, что здесь произошло? Я слышал выстрелы? – ненавидевший иностранные языки Петька только фыркнул, услышав французскую речь, и демонстративно отошел в сторону, предоставляя Гюнтеру вести переговоры к подходящему к их развеселой компании французом. Этот француз прибыл сегодня, практически сразу, за Марией и отвлек часть внимания двора на себя, что позволило мне, наконец-то, поговорить с невестой.

***

– Что это интересно за крендель? – тихо проговорил я, после того как меня притащили в тронный зал, даже не объяснив, что происходит, и вежливо попросили сильно не артачиться, а составить тетке компанию, развалившись на втором троне. Притащил меня Штелин, догнав по дороге к комнатам Марии, куда я шел, чтобы уже поговорить, потому что ее слегка пришибленный вид мне не слишком понравился.

Штелину позволялось куда больше, чем многим другим, поэтому я и не возражал слишком уж сильно. Одно меня удивляло, а не много ли чести какому-то посланнику?

– Месье Грибоваль является уполномоченным посланником ее величества Марии Терезии. – Шепотом объяснила мне Мария, которая обнаружилась здесь же в тронной зале, куда ее приволокли даже раньше меня. теперь она стояла строго за моим малым троном, а ее невысокий рост позволял нам обмениваться ремарками, не привлекая особого внимания.

– Ну, и что? – я даже удивился. – И что, что он является чьим-то посланником? У нас таких посланников – дагестанскую свадьбу можно организовать, почему все так напряглись и засуетились?

– Я не знаю, ваше высочество, я недавно приехала, – в голосе Марии прозвучал еле сдерживаемый смех. Я покосился на нее и увидел, что хоть личико остается невозмутимым, в глазах то и дело проскальзывают искорки, делая их еще выразительнее. – Но, думаю, что дело все же серьезное, иначе мне позволили бы хотя бы переодеться. – Она действительно все еще была в своем дорожном платье, но, так как ей было положено прятаться за троном жениха, это была не самая большая проблема.

А проблема действительно была серьезная – Саксония. Фридрих настаивал на переговорах, которые положили бы конец владениям Августа раз и навсегда, потому что в этом случае Саксония отошла бы Пруссии – как, собственно, и произошло в моей истории, правда, не таким способом. При этом Фридрих настаивал, угрожая всем и вся, а особенно он угрожал императору Священной Римской империи, примериваясь к Баварии.

Император пока пытался выкручиваться, мотивируя нежелание встречаться тем, что его девочки являются почти заложницами при Российском дворе, и что Фридрих должен понимать, что он не может рисковать своими чадами.

Фридрих понимал, но продолжал настаивать. Кстати, я прочитал письмо девчонкам, которое папаша бросился писать, как только прочел послание прусака. В этом письме он даже не намекал, он напрямую приказывал не высовываться и сидеть в Петербурге, пока не выгонят.

Поняв, что Карл Альбрехт будет юлить до последнего, Фридрих пошел другим путем, он предложил союз Марии Терезии, намекнув на Верхнюю Австрию, которую Карл умудрился оттяпать, и которую он Фридрих вполне может помочь вернуть под руку Австрийской короны с помощью своих друзей с Туманного Альбиона в ответ на такую малость – полное открепление Саксонии от предателя Августа.

Мария Терезия дурой никогда не была, и слегка растерялась, потому что предложение было заманчивое, но, с другой стороны, оно подразумевало разрыв с таким трудом заключенных договоренностей с Российской империей.

В общем, козел Август подложил всем такую свинью, что правители всех маломальских европейских государств за голову хватались, совершенно не представляя, что им делать. Самое простое решение из тех, что приходили на ум – разорвать мою помолвку с Машкой, но тут уж я закусил удила, вот уж хрен им всем.

А проблема тем не менее требовала какого-то решения, которое могло бы последовать, если бы упертые попы разрешили нас обвенчать, не дожидаясь семнадцатилетия, а они никак не хотели идти на уступки.

Все это, конечно, озвучено французу, присланному Марией Терезией для консультаций, естественно, озвучено не было, но буквально витало в воздухе.

Как я понял, всех нас вытащили в тронный зал для того, чтобы расставить все положенные точки в предстоящих долгих и нудных переговорах, сразу обозначив позицию Российской империи. Тем более, что ни от моего слова, ни от слова Марии ничего не зависело.

– А почему француз? Почему именно француз представляет Австрию? У ее величества внезапно умные подданные закончились? – шепотом задал я очередной риторический вопрос, на что Мария тут же ответила.

– Ее величество благоволит господину Грибовалю.

– И что же он сделал такого, что заслужил подобное доверие? – я слегка наклонил голову, чтобы видеть ее. – Великий дипломат?

– Насколько мне известно – великий артиллерист. Отец, еще до того момента, как я поехала сюда, очень хотел, чтобы господин Грибоваль приехал в Саксонию и помог настроить защиту с помощью артиллерии. Но господин Грибоваль в тот раз отказал ему, утверждая, что подучил гораздо более выгодное предложение.

– И что он действительно настолько хорош? – я задумчиво смотрел на довольно смазливого французика. – И почему его тогда послали сюда, а не берегли как зеницу ока?

– Я не знаю, – Мария опять с трудом сдержалась, на этот раз, чтобы не закатить глаза. – Меня по вполне понятным причинам не просвещали в том, кого именно хотят отправить для выяснения ситуации.

Больше я ничего не говорил, потому что на меня в этот момент весьма выразительно посмотрела Елизавета, которой, похоже, наша бубнежка мешала сосредоточиться.

Я не вникал в то, что говорит этот артиллерист, которого не понятно из-за чего подписали за дипломата, и что ему отвечала в этот момент тетка. Хотя она говорила мало, отвечали по очереди Румянцев – отец Петьки, Бестужев и Разумовский. По их ответам было заметно, что они их заранее не согласовали, и вообще, тоже не понимают, что делать. Так что я выключился из происходящего и обдумывал предстоящую поездку.

– Ваше высочество, Пётр Фёдорович, вы так и будете здесь сидеть? – я тряхнул головой и огляделся по сторонам: так и есть, первичная аудиенция закончилась и все начали расходиться по своим делам. По крайней мере ни Елизаветы, ни Разумовского уже в зале не было, как и Бестужева. Румянцев-старший что-то выговаривал Петьке, но они стояли слишком далеко, и я не мог расслышать, о чем идет речь. К господину артиллеристу подошел Панин и со всем почтением пригласил следовать за собой, комнату показывать, куда посла определили. Это, кстати, большая честь, обычно посланники не удостаиваются даже конуры в парке, и селятся в консульствах, ежели таковые имеются, а то и вовсе жилье снимают поблизости от дворца. Обратилась же ко мне Мария, которая вышла из-за моей спины и теперь стояла лицом ко мне. Я поспешил подняться.

– Тебя никогда не задевало, что мужики, вроде меня, сидят, в то время как ты вынуждена стоять на всем протяжении приема? – он пару раз моргнула. Вопрос явно поставил ее в тупик.

– Но, это предписывает этикет, – она нахмурилась. – Я, кажется, догадываюсь, вы имеете в виду, не думаю ли я, что это положение вещей несправедливо? – я кивнул, нахмурившись. Мария упорно продолжала мне «выкать», а это существенно снижало мои оценки ее эмоционального состояния. – Нет, я не нахожу данное положение несправедливым, – она покачала головой. – К тому же, я привыкла. Я же с двенадцати лет стояла за троном отца.

– Я скоро уезжаю, – поворот в разговоре на сто восемьдесят градусов снова заставил ее несколько опешить.

– Как уезжаете? Надолго? – она слегка прикусила нижнюю губу, а я слегка улыбнулся. Ей это известие явно не понравилось.

– На заводы Демидовых, что на Урале. А надолго ли? Я рассчитываю на годовую поездку. Но, это дорога, поэтому могу и задержаться.

– Год? Тебя не будет целый год? – на бледных скулах Марии появился легкий румянец. – Но что я буду делать здесь без тебя целый год? – я молчал, а она подхватила юбки и побежала к выходу из зала. Вот и поговорили, твою мать.

***

– Данилов, слезай оттуда, – попытался еще раз докричаться до все еще сидевшего на березе Румянцев.

– А это я голос месье Грибоваля слышал? – неожиданно ответил Данилов.

– И что это известие как-то тебе поможет спуститься?

– Вряд ли, просто я бы хотел ему сказать, – Данилов перешел на французский язык, которым, оказывается, владел вполне сносно, – что ему надо попробовать форму каморы на пушках изменить, тогда баллистика точно улучшится. Я ведь читал и труды Робинса, да и труды месье Грибоваля, знаю, о чем говорю.

– Что? Что говорит этот молодой человек? – на дороге у Грибоваля встал Гюнтер и принялся его теснить от несчастной березы.

– Ничего, он просто напуган и несет чушь. Вам послышалось, что Данилов сказал что-то действительно познавательное. Возвращайтесь в свои покои, месье Грибоваль, мы здесь и без вашей помощи сумеем управиться, – Гюнтер мягко, но настойчиво схватил посланника за локоть и поволок прочь. А Румянцев тем временем практически зарычал.

– Если ты, Данилов, еще раз пасть разинешь, чтобы что-то рассказать ему про пушки, то можешь лучше на этой березе сдохнуть. А теперь слезай немедля, пойдем в мою комнату и там ты очень подробно расскажешь о том, что пытался сейчас донести до французика. А если не слезешь, то я не сапогом тебя сброшу, а пулей! – И Петька очень демонстративно вытащил пистолет из-за пояса и направил его на Данилова.

Не став дожидаться, чем закончится снятие этого неудачника, который, похоже, когда что-то ляпнул про пушки очень интересное, раз это что-то заставило самых ближайших моих людей засуетиться, чтобы уволочь его из сада и не дать встретиться в Грибовалем.

– Я должен нормально поговорить с Марией. Мы должны объясниться, и решить, что же действительно с моей поездкой делать, – пробормотал я, оправдывая своим жалким бормотанием то, что собирался сейчас сделать.

А собирался я вот прямо сейчас пойти к ней в комнату. Вот и проверили предел моей выдержки, и ведь Елизавета меня предупреждала. Отмахнувшись от посторонних мыслей, я поплотнее запахнул халат и направился к невесте, напрочь игнорируя тот факт, что вообще-то ночь на дворе, она девица, и мы еще не женаты.

По дороге мне никто не встретился. Ах, да, все, кто не спал сейчас в саду пытаются выяснить, что же их разбудило. Даже гвардеец, который должен был охранять вход в крыло, отданное Машке, пытался у окна рассмотреть хоть что-нибудь, и не заметил, как я проскользнул в дверь, оставленного им поста.

Я не стал его тревожить, пускай еще посмотрит, но сделал себе зарубку в памяти, настучать на охранничка его непосредственному командиру, а то как-то нехорошо получается. Его поставили охранять фактически самое ценное, а он ворон считает.

Мария не спала. Она сидела возле зеркала и расчесывала белокурые волосы. длинная белая сорочка, весьма целомудренная в свете горящей свечи становилась полупрозрачной. Я навалился спиной на дверь и сглотнул. Отложив щетку, она смотрела на меня в зеркале, а по шальному взгляду и легкому румянцу, который заливал личико, было видно, что она знает, зачем я к ней пришел. Вот только парадокс заключался в том, что, она-то знает, а я, похоже, нет.

«Выгони меня, пожалуйста, – обратился я к ней мысленно. – Швырни в меня щеткой, залепи пощечину, сделай хоть что-то, мать твою! Потому что я был уже почти сорокалетним мужиком, настолько закоренелым холостяком, что даже не мог себе представить, что это значит постоянно засыпать с одной и той же женщиной. Просыпаться с ней, и знать, что и завтра это будет она же. И мне страшно. Гораздо страшнее, чем тебе. Мне страшно так, что я даже не понимаю, зачем сюда приперся».

Но она не услышала мой молчаливый призыв. Она просто продолжала смотреть на меня в зеркале и молчала. Когда наше молчание стало уже совершенно неприличным, я протянул руку к двери, чтобы открыть ее и уйти, но тут Мария встала и повернулась ко мне лицом.

– У меня никого никогда не было, – медленно проговорила она. – Я даже узнала, что такое поцелуй только тогда в ледяной крепости. Ты же меня научишь? – я кивнул, плохо понимая, о чем она вообще говорит. Чему я должен ее научить?

Сам не понял, как мы оказались в постели. Я постоянно пытался понять, чему я должен ее научить, но вскоре бросил эти попытки разобраться. Единственное, что меня беспокоило, я никак не мог определить, какого цвета у нее глаза. Каждый раз, когда я ловил их затуманенный взгляд, то видел в них только свое отражения, а вот цвет не мог разобрать. Лишь позже, уже лежа рядом с ней, подперев голову рукой и разглядывая юное тело, я с некоторой досадой понял, что первый раз у нее получился не так чтобы очень. Все произошло торопливо, хотя я должен был, помня, что Маша девственница, подготовить ее, шептать на ушко милые глупости, долго подводить к самому главному… Я же про все забыл, даже про то, какого цвета у нее глаза. Идиот.

– Я не сделал тебе больно? – спросил я это довольно равнодушно.

– Нет, то есть, немного, но потом все быстро прошло. А вообще, это было не так. Совсем не так, как я себе представляла, – она задумчиво разглядывала меня. – А что это такое взрывалось на улице?

– Надо же, а я-то уже подумал, что тебе не интересно, раз ты осталась в своей комнате, а не выскочила вслед за всеми в парк, – я улыбнулся, почувствовав, что страх, который почти парализовал меня в тот момент, когда я вошел в эту комнату, начал отступать. А еще я почувствовал, что вполне могу привыкнуть к тому, что всегда будет одна единственная женщина, вот эта, которая сейчас, лежа рядом совершенно обнаженная, спокойно говорит на обычные не постельные темы.

– Раз ко мне никто не ворвался, не схватил за руку и не потащил из дворца, значит, ничего страшного там не происходит, – она лукаво улыбнулась. – Но мне все равно интересно, что же на самом деле произошло.

– Петарда взорвалась, – просто ответил я, обхватил ее за талию и перевернулся так, что она оказалась на мне сверху.

– Что ты делаешь? – она смотрела немного удивленно, но протеста в глазах я не увидел, хотя опять не понял какого они цвета.

– Хочу показать, что то, чем мы занимались все-таки не «не так», но и местами даже довольно хорошо, к тому же… Ты сама просила меня всему научить, – повернув голову я задул наконец-то мешающую мне свечу, и только когда комната погрузилась в темноту втянул свою невесту в эту древнюю как мир игру, наконец-то поняв, чему она просила ее научить.

Глава 4

– Как ты смотришь на то, чтобы вместо обручения прошло полноценное венчание? – я поднял взгляд на Елизавету, которая вошла в кабинет, где я пытался упорядочить структуру будущего городка, опираясь на планы, переданные мне Ломоносовым, который, похоже, помогал Эйлеру их составлять. – Я подала очередное прошение в Синод, и они на этот раз ответили согласием.

– Правда? С чего такая милость? – положив перо на стол, я встал, потому что тетка, похоже, садиться не собиралась.

– Полагаю, что виной тому послужили сведения, полученные одним из членов Священного Синода при исповеди одной из доверенных служанок Марии, – уклончиво ответила Елизавета и, прищурившись, посмотрела на меня.

Я сжал зубы и скрестил руки на груди. Никаких последствий наших с Машкой игрищ быть не должно было, вот об этом я позаботился, несмотря на весь тот сумбур, что творился тогда в моей голове. Но вот простыни я никак не мог быстренько утащить, постирать и снова застелить постель. Собственно, про то, что кто-то из слуг все узнает, я догадывался, но вот это…

– А как же тайна исповеди? – я наклонил голову набок, проклиная этот доставшийся мне от бывшего владельца тела жест.

– А что тайна исповеди? Она не была нарушена, всего лишь полунамек, что это могло повлиять на окончательное решение, – Елизавета насмешливо посмотрела на меня, намекая на наш разговор про то, что я сам не смогу утерпеть. – Все уже готово, и свадьба лишь ненамного уступает в пышности тем торжествам, что предусмотрены на ваше обручения.

– Это завтра, – напомнил я тетке, но та только кивнула. – Я лично не против. Но в таком случае вам придется что-то решать с Саксонией.

– Не напоминай мне про Саксонию, – поморщилась Елизавета. – Я, когда о ней думаю, у меня голова начинает болеть. Все равно переговоры сейчас затянутся. Полагаю, что год. Год нам понадобится, чтобы все со всеми определить. С другой стороны, это просто прекрасная проверка прежних связей и, возможно, налаживание новых. Так что Саксония – это прекрасная встряска для всех нас. Но я не исключаю вариант, что нам придется начинать войну с Фридрихом, – и она прямо посмотрела на меня. Думает, что я все еще от него фанатею? Сомневается, что я смогу оставаться объективным в предстоящей войне?

– Что поделать, в такие времена мы живем, – я пожал плечами. – Если это будет необходимо, я сам приму участие в этой кампании.

– Не раньше, чем твоя жена родит мальчика, – перебила меня Елизавета. – Думаю, что с этим у вас проблем не должно возникнуть.

– Ну, как сказать, – прошептал я, стараясь, чтобы она меня не расслышала. Я буду делать все от меня зависящее, чтобы беременность произошла не раньше, чем Машке хотя бы те же семнадцать исполнится. Не собираюсь рисковать ни ей, ни будущим ребенком. – Если мы все же женимся, то Мария едет на Урал со мной.

– Что?! – я думал, что ее удар хватит, так сильно она покраснела. – Ты с ума сошел!

– Ну что вы, тетушка, – я примирительно улыбнулся. – Я знаю, вы замужем не были, но, думаю, даже вам известно, что для рождения ребенка необходимо применять определенные усилия. А это очень сложно будет сделать, если я буду находиться на Урале, а Мария здесь.

– Значит, ты не оставил свою идею путешествия? – Елизавета стиснула в руке веер так, что тот хрустнул.

– Нет, – я покачал головой. – Вот что, тетушка, давайте прямо сейчас раз и навсегда определимся, что вам хочется более всего. Или вы хотите получить послушную собачку в моем лице, которая будет выполнять все ваши команды, а в остальное время сидеть в своей будке и не высовываться. Или же вы хотите в будущем видеть Российскую империю в надежных руках того, кто сможет с нею справиться, а также преумножить ее богатства и сделать так, чтобы с нами считались. Такого правителя, кто преумножит то, что начал отец ваш Пётр Великий? Если вам по душе больше первый вариант, то вопросов больше нет. Ораниенбаум скоро будет приведен в нормальное состояние, мы с молодой женой туда съедем и будем проживать там безмятежную жизнь рантье, предаваясь излишествам и различным празднованиям. Если же вы хотите, чтобы дело Петра Великого жило, а не подохло в муках в ближайшем овраге, то вы сделаете все, чтобы помочь мне в моих начинаниях, которые пока сводятся к оценке обстановки. Я должен сам увидеть, что творится в Российской империи, сам, понимаете? Только в этом случае я смогу не наворотить дел и не совершить множества фатальных ошибок. Так что вы хотите от меня, тетушка?

– Петруша, я не понимаю, что тебя заставило вообще так ставить вопросы? – Елизавета внезапно поднесла руку к голове. – Я конечно не хочу оставлять страну тому, кто ее ослабит и… Что-то мне нехорошо, – простонала она, и вдруг начала заваливаться на пол.

– Господи, тетушка, что с вами? – я так перепугался, что слова застряли у меня где-то в горле. – Медикуса сюда, живо! – заорал я, успевая перепрыгнуть через стол и подхватить падающее тело. Когда начались первые сокращения, я успел стянуть камзол, свернуть его и подложить ей под голову, которую осторожно повернул на бок. Вроде бы больше ничего делать было нельзя, хотя я не слишком в этом уверен.

Флемм, который как-то незаметно для себя стал лейб-медиком еще и Елизаветы, ворвался в кабинет в тот самый момент, когда произошла последняя судорога.

– Ваше высочество, как вы? – я от удивления чуть не подавился, глядя на столпившихся вокруг нас с теткой людей.

– Я? Я в полном порядке, нужно помочь государыне, – встав на ноги, я уступил место перед Елизаветой, которая начала приходить в себя, Флемму.

– Падучая весьма неприятная болезнь, ваше высочество, и, когда ее видишь впервые, производит гнетущее впечатление, – мрачно произнес Разумовский, поднимая Елизавету на руки.

– Что со мной, Алёшенька? – слабым голосом спросила Елизавета, когда Разумовский донес ее до дивана, бережно устраивая на нем. – О, нет, опять падучая? Петр, Петруша, – позвала она, и я быстро подошел к дивану, опускаясь перед ним на колени. Она заметила, что я стою в одной сорочке, протянула руку и провела по моей щеке. – Ты прав, ты во всем прав, и Господь, в который раз, наказал меня за то, что я усомнилась, – из уголка глаза по щеке потекла одинокая слезинка. – Плохо, что ты это видел, Петрушенька, но на все воля Господа нашего. Может быть, он хотел, чтобы ты увидел, как он меня наказывает за маловерие.

– Вы ни в чем не виноваты, тетушка, это всего лишь болезнь, – я попытался ее ободрить. Мне уже было известно, что Елизавета склонна к религиозному психозу, но никогда не думал, что она подведет его под обоснование своей эпилепсии, которая ей от отца досталась. Хорошо хоть кровь перестала пускать по поводу и без.

– Это мое наказание за гордыню, – она покачала головой. – Ты прав, Российской империи нужен будет сильный правитель, когда Господь призовет меня к себе окончательно. Если тебе нужно все посмотреть, то ты поедешь, скажешь, сколько людей тебе понадобится, я велю указ подготовить. И все же, почему ты не веришь тем бумагам, что мы получаем с мест? Зачем тебе так важно все посмотреть самому?

– Потому что люди лгут, тетушка. Они лгут всегда, особенно, когда знают, что их сложно проверить. Вам нужно отдыхать, завтра моя свадьба, и я ни за что не буду ее праздновать без вас.

Когда Елизавету утащили из моего кабинета, я снова сел за стол, достал чистый лист бумаги и принялся набрасывать, что мне может понадобиться в поездке.

Дверь отворилась, я, не поднимая головы, произнес.

– Нас с тобой раскрыли, так что завтра у нас не обручение, а свадьба, – поставив точку, я посыпал на лист песок, чтобы чернила быстрее высохли. Только после этого поднял взгляд на зардевшуюся Марию. – И вот зачем я уходил под утро, да еще и через окно, изображая из себя казака-пластуна, чтобы меня никто не увидел? Хорошо еще, что окно в моей спальне открыто, и я сумел проскользнуть незамеченным.

– Как ты понял, что это я? – Мария пристально смотрела на меня, приложив руки к красным щекам.

– По духам, – я пожал плечами. – Ты, конечно не душишься так, что глаза на лоб лезут, но они у тебя очень сложные и словно флер разносится. А может быть, я просто сейчас их так чувствую. Так что ты думаешь про предстоящую свадьбу?

– Я рада, – она улыбнулась. – К тому же я всего лишь невеста наследника престола, а не императора, поэтому платье, которое мне приготовили к обручению, вполне подойдет. На самом деле я все утро думала про то, что могла понести, и приходила в ужас от того, что придется оправдываться.

– Хм, ну да, – я не стал ее разочаровывать, указывая на то, что беременность не может наступить, если семя не попадает туда, куда надо, а именно в женщину. Пускай все так пока остается. – Я поговорил с тетушкой. Наша свадьба не отменяет мою поездку. Поэтому мы, вместе с государыней, пришли к выводу, что для скорейшего рождения наследника жена должна находиться рядом с мужем. Очень близко, – я ухмыльнулся, а Маша снова покраснела. – Так что, ты едешь со мной.

– Я? О, Боже, – и Маша перекрестилась. Это было для меня, если честно, совершенной неожиданностью. – Мне нужно… Мне нужно приготовиться к путешествию, – она сделал что-то вроде книксена и выбежала из кабинета, оставив меня задумчиво смотреть ей вслед.

Свадьба не была чем-то грандиозным. Мария была права, свадьба наследника – это совсем не то же самое, что свадьба императора. Все было предельно торжественно в церкви, а само празднество, длящееся три дня, мне совершенно не запомнилось, сливаясь в одну сплошную череду званных обедов-ужинов, переходящих в балы.

Мы с Марией посетили, наверное, половину Петербурга. Все самые знатные семьи устраивали торжества в честь молодоженов. Это все было чертовски утомительно.

Дошло до того, что в первую же ночь, после венчания, мы даже не занимались любовью, настолько были вымотаны, а просто заснули в объятьях друг друга. Просто отличная первая брачная ночь, нечего сказать. Вторая и третья ничуть не отличалась от первой. А на пятый день началась суматоха. Все куда-то носились, что-то утверждали, где-то подписывали, отдавали и принимали распоряжения, в общем, всем стало весело.