Я – террорист

Пётр Алёшкин

Я – террорист

Я – ТЕРРОРИСТ

Рассказ омоновца

– Хочешь заработать четыреста тысяч долларов? – спросил у меня старший лейтенант Никитин, спросил, как всегда, весело, иронично, грустным я его никогда не видел.

После штурма Белого дома он получил еще одну звездочку на погоны, а я широкую лычку, стал сержантом и командиром отделения ОМОН. Оба мы получили по ордену «За личное мужество».

– Назови мне того, кто не хочет? – тем же тоном спросил я вместо ответа.

– Учти, в случае провала либо смерть, либо много лет за решеткой, – улыбался Никитин, но по глазам его я понял, что он не шутит, что действительно можно заработать такую бешеную сумму. Я быстро перевел ее в уме в наши деревянные и получил хорошую сумму – аж полмиллиарда. Вот так куш!

– У нас работа такая, ай забыл, – все тем же ерниченским тоном сказал я. – Каждая операция со смертельным риском и всего за двести пятьдесят баксов в месяц.

– Значит, готов? – уже серьезно спросил старлей.

– Созрел, – быстро, без колебаний, ответил я.

Я согласился, хотя сразу понял, что дело будет связано с преступлением, но согласился не только потому, что сумма была огромной для меня и на много лет вперед решала все мои проблемы, давала возможность осуществить все мечты, просто круто меняла весь мой образ жизни, а в основном потому, что безгранично верил Никитину, хорошо знал по опыту, что хоть и рисковый он парень, но собственная голова дороже ему всего на свете и совать ее в петлю он не будет не только за четыреста тысяч баксов, но и за четыреста миллионов. Значит, у него все продумано, есть план почти беспроигрышный. Несколько процентов на проигрыш, на случайности всегда надо оставлять.

В этот же день Никитин рассказал мне и Сучкову об операции, которую он назвал «Набат», рассказал в общих чертах. Мы, втроем, захватим в заложники школьников в Ростове, потребуем в качестве выкупа за них десять миллионов долларов и вертолет для перелета в Иран.

– Ого! – воскликнул Сучков, рыжий рослый омоновец, туповатый амбал, услышав о десяти миллионах. – А почему нам только по четыреста тысяч? Остальные кому?

– Остальные не нам, – отрезал Никитин.

Я понял, что организатор операции не Никитин. Задумал ее не он. Старлей такой же исполнитель, как и мы. Это усложняло дело. Деньги большие. Я знал, что из-за больших денег организаторы, чтобы замести следы, часто освобождаются от исполнителей. Надо решаться! Можно сейчас сказать – нет, тогда Никитин все превратит в шутку, скажет, что проверял нас на вшивость. Но доверять больше не будет никогда. Ах, была не была! Игра стоит свеч. Никитин рискует, а почему мне не рискнуть. Я спросил о другом:

– Мы действительно в Иран полетим?

– Что мы там не видели?

– Ясно.

В Ростов мы прилетели утром. Как и в Москве там было слякотно, пасмурно. Вместо неба грязновато-серый туман. И настроение у меня было подстать погоде, томился: зря клюнул на этого червяка! Но старался держаться бодро, чтобы старлей и Сучков не поняли моего состояния, подхохатывал Никитину, когда он рассказывал анекдоты. Я не понимал его бесшабашного веселья перед таким серьезным делом. А Сучков был, как всегда собран и непроницаем. Одеты мы были в ширпотребовские невзрачные куртки, лыжные шапочки. В больших спортивных сумках автоматы, рожки с патронами, пустые рюкзаки, а в одной – кирпичи, завернутые так, чтобы их можно было принять за динамит, и настоящий взрыватель. Мы договорились при заложниках называть друг друга по выдуманным кличкам: Никитина – Шеф, меня – Хмырь, а Сучкова – Амбал. Никитин должен был вести переговоры, а наше дело молча и быстро исполнять его приказы. Мы сели в рейсовый автобус, чтобы таксист не мог потом быть свидетелем. Куда ехали знал только Никитин. Молчали в автобусе, делали скучающий вид, друг на друга не смотрели. Выскочили на улицу на остановке. Огляделись. Район был рабочий. На другой стороне улицы бетонный забор, поверх которого видны желтые крыши Икарусов и ПАЗиков. Похоже, автобусный парк. Неподалеку за голыми ветвями деревьев видны были распахнутые ворота, а чуть подальше двухэтажное кирпичное здание, возле которого на площадке стояло три «Жигуленка» и автобус Икарус. У входа в здание топтались два мужика, о чем-то разговаривали.

Мы перешли улицу и по мокрому тротуару потихоньку двинулись к воротам. Метрах в ста от них Никитин поставил свою сумку на газон под дерево, бросил нам:

– Ждите. Как подъеду – маски на лицо и – в автобус!

Он неторопливо зашагал дальше. Мужики, стоявшие у входа, пошли ему навстречу к Икарусу. Один зашел со стороны кабины водителя, открыл дверь и полез внутрь. Мы слышали, как зашипели, громыхнули, открываясь двери. Второй мужик исчез в салоне. Никитин остановился напротив ворот, не доходя до автобуса, нагнулся и нача л отряхивать брюки. Бил ладонями по штанинам долго, тер ткань в руках. Отряхнул, отошел с тротуара к створкам ворот и начал закуривать. Икарус рыкнул, окатил черным дымом стоявший рядом серый от грязи «Жигуленок» и тронулся, стал удаляться.

Улицу безлюдной назвать было нельзя. Шелестели, шипели шинами по мокрому асфальту машины. На автобусной остановке, где мы только что вышли, толпилось человек шесть. Да и на тротуарах с обеих сторон там и сям маячили люди. С одной стороны улицы, где мы стояли под деревом, забор, с другой – серые пятиэтажки с такими же серыми, голыми и тревожными деревьями рядом. Голосов не слышно: молча стоят на остановке, терпеливо ждут, молча идут мимо нас, не обращая внимания. Скользнут взглядом и – дальше. У каждого свои дела, свои заботы.

Из ворот выкатился, покачиваясь, новый серо-синий ПАЗик. Никитин метнулся к нему, застучал по двери. Слышно было, как он крикнул:

– Эй, погоди! Открой на секундочку!

ПАЗик приостановился, скрипнул дверями. Никитин нырнул в салон. Я заволновался. Никак не мог смотреть на нашу затею, как на игру. Мы замерли. Автобус, казалось, стоял вечность. Наконец, двери скрипнули снова, закрылись, и автобус тревожно и осторожно покатился, развернулся. Мы опустили головы, чтобы лица не было видно, и когда он поравнялся с нами, остановился, разом натянули, раскатали лыжные шапочки на лица так, что видны были только глаза в прорези, подхватили сумки, кинули в автобус и запрыгнули сами. Никитин в такой же маске сидел в кресле кондуктора напротив водителя и держал в одной руке пистолет, а другой прикрывал его ладонью, чтобы с улицы не было видно. Вид у водителя, кучерявого парня в темно-зеленом свитере, испуганный.

– Вперед! – кинул шепеляво, проглотив букву «р», Никитин водителю. Во рту он держал две конфеты карамельки, чтобы изменить голос. – Давай знакомиться! Долго путешествовать вместе. Как зовут тебя?

– Вася, – нервно и хрипло ответил водитель.

– Хорошо, Вася, а меня зови просто Шеф. Договорились? И успокойся, шалить не будешь, мы тебя не тронем. Попробуешь бросить нас, извини, прихлопнем. Крути себе баранку спокойно и крути! Ни о чем не беспокойся, все будет хорошо… Сейчас на светофоре налево… Так, теперь во двор, ага, сюда, видишь школу? Подгоняй автобус прямо ко входу… Автоматы! – глянул он на нас.

Мы расстегнули сумки, достали автоматы. Сучков кинул один Никитину.

– Амбал, стереги Васю. Рыпнется удирать, стреляй. Я автобус водить умею! Хмырь, за мной!

Мы выскочили из остановившегося автобуса прямо на ступени ко входу и влетели в коридор.

– Вы куда? – крикнула нам старушка в черном халате. Вероятно, уборщица или гардеробщица. Кроме нее в коридоре первого этажа никого не было. Тихо. Шел урок. – Туда! – крикнул, указал Никитин вверх на второй этаж и побежал по лестнице.

На втором этаже мы кинулись к ближайшей двери, распахнули, влетели в помещение, остановились у доски. Мы попали в восьмой класс. За столом у окна напротив двери сидела учительница лет тридцати, довольно миловидная, с остреньким носиком и тонкими черными бровями. Реденькая челка.

– Здравствуйте, дети! – рявкнул Никитин сквозь маску, держа автомат на плече стволом вверх. – Вы заложники! Сидите тихо! Сейчас…

Всякой реакции ожидал я от учеников, только не такой. Они не дали договорить Никитину, заорали вдруг весело: Ура-а! – радостно завизжали, задвигали стульями, некоторые вскочили, некоторые стали бить учебниками по партам. И почему-то большинство из них кричало: Николай Иваныч! Николай Иваныч! Учительница растерялась, смотрела то на нас, то на орущих детей.

– Тихо! – рявкнул Никитин, но в шуме его не было слышно. Тогда он шарахнул очередью из автомата по потолку. Посыпалась пыль, зазвякали, зазвенели по полу гильзы. Учительница вскочила, а ребята ошарашенные, испуганные, затихли мгновенно и стали опускаться на свои места, вжиматься в стулья.

– Не бойтесь! – спокойно заговорил Никитин. – Сейчас мы немного покатаемся на автобусе. Потом пойдете домой… Как вас зовут? – обернулся он к учительнице.

– Любовь Васильевна… – пролепетала растерянная учительница, остренький носик ее стал пунцовым, а зеленые глаза побелели.

– Любовь Васильевна, быстро с ребятами вниз вслед за ним, – указал он на меня, – к автобусу. Быстро! – И кивнул мне: – Вперед!

Я шагнул в коридор, а Никитин подтолкнул ко мне оцепеневшую учительницу:

– Быстро, быстро! –  И начал поднимать ребят с первых парт и отправлять ко мне в коридор.

Когда я вышел туда, двери некоторых классов были открыты, выглядывали учителя, пытались узнать, что случилось, что за выстрелы?

– Назад! – крикнул я и выстрелил в потолок.

Двери тут же захлопнулись.

Вслед за перепуганными детьми выскочил Никитин, скомандовал:

– В автобус!

Мы испуганной стайкой затопали вразнобой по лестнице вниз. Старуха, то ли уборщица, то ли гардеробщица, смотрела на нас молча, разинув рот. Стояла столбом, не шевелилась. Ей, видно, казалось: шевельнись она, мы ее тут же ухлопаем.

– Ну вот, теперь видишь куда? – сказал ей громко Никитин.

«Бля, не может без шуток! Дай поерничать!» – подумал я с раздражением. Я был напряжен, взвинчен. А ему шуточки!

– Дети, куртки в охапку и в автобус! – крикнул Никитин. – На улице холодно!

Пока ребята и учительница искали, снимали с вешалок свои курточки, одевались, застывшая старуха не шевелилась, как обмерла.

Никитин первым выскочил на улицу и указал учительнице на распахнутые двери автобуса:

– Любовь Васильна, карета подана. Прошу! Располагайтесь поудобнее. Давайте, давайте…

Учительница первой влезла в автобус. Ребята, теснясь торопливо, вслед за ней. Никитин не успел войти внутрь, как из школы вылетел седой мужчина, бросился к нему. Он вопил на бегу:

– Убейте меня! Убейте меня! Детей отпустите!

Никитин задержался на ступенях, шагнул навстречу учителю, ловко поймал его за шиворот, остановил, встряхнул, приговаривая:

– Успокойся, успокойся! От тебя зависит жизнь детей… Теперь слушай! Сейчас позвонишь в милицию и скажешь: террористы захватили детей и учительницу в заложники. У них автоматы и взрывчатка. Усек? Мы на автобусе отправляемся на военный аэродром. Если попытаются остановить, задержать, перестреляем детей. На аэродроме мы скажем, что нам надо и отпустим ребят. Запомнил? – Никитин еще раз встряхнул учителя, отпустил, потом ласково похлопал по щеке и добавил: – Пусть не шутят с нами. Нам терять нечего… Иди звони! – подтолкнул он старика по ступеням ко входу, шагнул в автобус и кинул водителю: – Поехали!

Я видел, как старик споткнулся на ступенях, задержался рукой, чтоб не упасть, обернулся к нам, что-то крикнул. Автобус тронулся и удалялся от него. Никитин стоял у двери, оглядывал детей. Вместе с учительницей заложников было десять человек. Четыре мальчика и пять девочек. Никитин взял ребят только с первых парт. Растерянные школьники еще не понимали, что происходит. Одна девочка была особенно напугана, дрожала, дышала тяжело открытым ртом. Никитин достал из кармана карамельки, развернул, сунул две штуки себе в рот под маску, а одну протянул перепуганной девочке. Она оттолкнула его руку и заревела. Завсхлипывала и сидевшая рядом с ней.

– Что с вами? – огорченно спросил Никитин. – Я не хотел вас обижать… Берите, – насильно всунул он им в руки по конфетке. – Ну, дурочки… Любовь Васильна, успокойте их. Пересядьте, вот сюда к окошку поближе к ним.

Оттого, что он держал конфеты во рту, голос его был не страшный. Ребята сжались на сиденьях, как воробьи на морозе. Учительница, все еще не пришедшая в себя, деревянными шагами, держась за спинки сидений, перешла к окну. Никитин всыпал ей в ладонь горсть карамелек. Несколько штук не уместилось в ее маленькой ладони, упало на пол.

– Угости ребят и успокойся. Мы вас обижать не собираемся. От вас, Любовь Васильевна, от вашего спокойствия будет зависеть все, – похлопал ее по руке Никитин, перешел к кабине и обратился к водителю: – Вася, чувствуешь, жизнь этих детей в твоих руках. Будь умницей, кати и кати потихоньку, на гаишников внимания не обращай! С ними мы разберемся… – Никитин деловито оглядел салон, скомандовал нам: – Амбал, присядь к взрывчатке! Чуть что, взрывай!.. Хмырь, не торчи, присядь сзади, чтоб голову не видно было, и контролируй!

Я заметил, что кое-кто из ребят среагировали на клички Амбал и Хмырь, воровато оглянулись и снова опустили головы. Вид у них был такой, словно они не выучили урок и теперь боялись как бы их не вызвали отвечать. Учительница что-то шептала испуганной девочке, которая плакать перестала, но по-прежнему дрожала и не поднимала голову.

Сучков присел на корточки перед сумкой с кирпичами и взрывателем, расстегнул ее и устроился прямо на полу между сиденьями, положил автомат на колени. Я сел на ступени у задней двери, а Никитин, наоборот, у передней.

– Вась, дорогу на военный аэродром знаешь? – спросил он. – Кати туда!

Меня раздражало, что даже сейчас Никитин молчать не мог, а потом я понял: говорил он без умолку, чтобы снять напряжение, успокоить ребят. Если будем молчать, может случиться нервный срыв, истерика.

Понял и сам заговорил громко, впервые с начала операции. Конфету в рот сунуть не забыл.

– Ребята, хотите загадку? Сроду не отгадаете!

– Давай, Хмырь! – поддержал Никитин.

Я видел, что ребята прислушиваются, приободряются, почувствовали, что ничего плохого с ними не делают и вроде бы не собираются.

– Слушайте, – начал я. – К реке подошли два человека и увидели лодку. Но она оказалась одноместной. И все же они благополучно переправились и пошли дальше. Отгадайте, как они сумели переправиться?

Ребята молчали. Я думал, что они меня не слушали, не воспринимали. Но вдруг в тишине одна из девочек тихо произнесла.

– Они с разных сторон к реке подошли. Один переплыл в одну сторону, а другой обратно.

– Вот это да! – захохотал Никитин. – А я сижу, думаю, как же они ухитрились? Сроду бы не угадал… Ну, ты молодец! Отличница, наверное?

Ребята зашевелились, оживились, стали смелее оглядывать нас.

– Ну, чего молчишь, отличница? Как тебя зовут? – спрашивал Никитин у девочки, разгадавшей загадку. – Любовь Васильевна, как она учится?

– Лида хорошо учится, – ответила бесцветным голосом учительница. Она еще не пришла в себя. Носик ее по-прежнему был неестественно розовый.

– И зовут тебя хорошо, – говорил Никитин девочке. – Знаешь, даже стихи есть про тебя: хорошая девочка Лида в нашем Ростове живет. Я с именем этим ложился, я с именем этим вставал… «Хорошая девочка Лида!» – на парте своей написал…

– Милиция… За нами… – хрипло сказал водитель и прокашлялся. До этого он все время молчал.

Послышалась сирена. Я приподнялся, выглянул и заволновался сильней, крепче сжал в руке автомат. Нас догоняли две милицейские черные «Волги» с мигалками. Одна сходу обогнала нас, помаргивая фиолетовым фонарем на крыше, и пристроилась впереди. Другая осталась сзади. Не дай Бог, попытаются остановить, стрелять начнут! Что тогда? Тоскливо и тревожно было на душе. Но обе «Волги» не сбавляли хода. Никитин тоже выглядывал, следил за милицией. Убедился, что они не останавливают нас, а просто сопровождают, и произнес:

– Молодцы! Сообразили… – и громко обратился к ребятам. – Видите, как президентов вас везем. И спереди мигалки, и сзади! Когда б вы еще так прокатились! А вы боялись? Моя милиция меня бережет, – засмеялся он.

Напряжения больше не было в автобусе. Ребята смотрели в окна. Учительница тоже оглянулась, посмотреть на милицейскую машину, идущую сзади. Лицо у нее успокоилось, глаза оживились. Отошла.

– Аэродром, – произнес водитель.

– Кати к воротам. Если закрыты, остановишься.

Ворота были закрыты. На площади пустынно. Похоже, о нас сообщили, и здесь подготовились. Я напрягся, сжал автомат – первое препятствие! Как поведут себя власти? Все зависит от первого шага. Вспомнилось, как семейный ансамбль «Семь семионов» попытался захватить самолет, чтобы удрать за границу, и как их расстреляли. Погибли тогда и заложники. А если и теперь власти задумают взять нас силой? Милицейские машины остановились поодаль. Никто из них не выходил. Ждали наших действий.

Никитин, пригибаясь, подошел к учительнице.

– Любовь Васильевна, теперь все зависит от вас. Вы спокойны? Вы можете меня слушать?

Учительница кивнула.

– Любовь Васильевна, вы видите, мы никому не делаем зла. И никого не тронем, если нас не будут трогать. Вы сейчас пойдете к ним и скажете, что у нас автоматы и взрывчатка. Вот видите, – указал Никитин на сумку, возле которой сидел, казалось, совершенно безучастный ко всему Сучков. – Стоит повернуть вот эту штучку и на месте автобуса будет большая яма, и от нас всех ничего не останется. Нам терять нечего, а детям жить да жить… Что нам нужно? Нам нужно всего лишь, чтобы открыли ворота, и мы въехали на поле. Идите и скажите, если через пять минут ворота не будут открыты, нам ничего не останется, как убить одного из ребят. Предупредите их, виноваты будут они. Все понятно?

Учительница снова кивнула.

– Идите, и непременно возвращайтесь! С вами детям будет спокойнее. Если не вернетесь, значит, нам отказали. Придется убивать… Да, возьмите эту девочку, – указал он на все еще дрожавшую девчонку. – Оставьте ее там, а то, как бы ей плохо не стало… Вась, открой двери!

Учительница вышла, помогла сойти вниз всхлипывающей девочке.

Мы видели, что из одной машины быстро и уверенно выскочили два милиционера и стали ждать, смотреть, как подходят к ним учительница за руку с девочкой. Сошлись, слушают учительницу, поглядывают в нашу сторону, расспрашивают, что-то доказывают учительнице, уговаривают. Она их в свою очередь убеждает в чем-то. Говорили минут пять, не меньше. Любовь Васильевна повернулась к нам, пошла медленно, тяжело, так тяжело, словно пудовые цепи к ногам привязаны, следом волочились.

– Ну что? – нетерпеливо спросил Никитин.

– Сейчас откроют.

– Слава Богу! – выдохнул Никитин. – Боялся, солдафоны намудрят себе на шею.

– Они хотят с вами встретиться. Переговорить…

– Перебьются.

– Спрашивают, что вы хотите? Что вы задумали?

– Придет время, расскажем.

Через долгих две-три минуты железные ворота дрогнули и поползли в стороны.

– Вася, поехали!

Автобус заурчал весело и покатил в ворота. Обе милицейские машины въехали вслед за нами.

– Вася, жми – вон туда! – на чистое поле. Там остановись… Дальше полетим на вертолете… Любовь Васильевна, вы теперь наш главный и единственный посол! Идите к ним, передайте наши требования: нам нужен вертолет, чтобы лететь в Иран, и десять миллионов долларов. Как только баксы будут на борту, мы всех отпускаем и летим в Иран… Еще раз предупредите их, пусть не вздумают штурмовать. Погибнут дети! Разве жизни их стоят десяти «лимонов», а что для страны эти несчастные «лимончики», когда министры Гайдара миллиарды за рубеж гонят. Пусть не жадничают, поделятся! Так и передайте им… И пускай пошевеливаются, не тянут резину.

Ребята слушали его слова с интересом. Страха уже не было в их глазах.

Мы снова наблюдали, как учительница разговаривает с милиционерами возле машины. На этот раз еще дольше обсуждали наши требования. Видно было, как из машины переговариваются по рации, спрашивают, должно, как быть? Мы тогда еще не знали, что уже создана государственная комиссия на самом высоком уровне и, благодаря телевидению, о нас уже знает вся страна. Но в том, что создана группа захвата из спецназовцев, мы не сомневались. Теперь она где-то на подлете к Ростову. Из головы не выходил случай с «Семью семионами». Как теперь поведут себя спецназовцы? Неужели решатся брать силой? Вроде бы мы не очень большую сумму запросили? Да, и с Ираном дипломаты должны связаться, чтобы там нас немедленно выдали назад. Если договорятся с Ираном, то не должны штурмовать.

К нам вместе с учительницей направился один из милиционеров. Шли неторопливо. Никитин отодвинул стекло в окошке, выставил ствол автомата и крикнул:

– Стой! Еще один шаг и будет труп… Иди одна!

Они приостановились, потом милиционер решительно шагнул дальше. Затрещал автомат. Никитин стрелял вверх. Резко ударило в нос порохом.

– Ой! – вскрикнул один из мальчиков и схватился за щеку.

– Ты чего? – глянул на него Никитин.

– В лицо попало…

– А-а, это гильза. Возьми ее на память… Хвастаться будешь.

Милиционер стоял на площади, размышлял, потом что-то сказал учительнице и пошел назад, к машине, а Любовь Васильевна тронулась к нам. Никитин подал ей руку из автобуса, помог влезть.

– Передала… Сказали, будут звонить в Москву, советоваться.

– Начнут теперь тянуть бодягу, комиссию создадут из воров-министров и трусов-генералов, один в лес начнет тянуть, другой в речку. Вы сказали им, чтоб малость поделились нахапанными «лимончиками»?

– Говорила. Они предлагают рацию для переговоров…

– Перебьются… Ну, ладно, куда они денутся. Будем ждать. – Никитин расположился на кондукторском сидении и оглядел салон.

Сучков как сел на пол в начале операции рядом с сумкой, так и сидел безучастно с автоматом на коленях. О чем он думал, что чувствовал? Он не интересовался, не выглядывал в окно, когда шли переговоры, когда стрелял Никитин, и вроде бы не слушал, по крайней мере, не обращал внимания на слова Никитина. Глядя на него, и я успокоился. Ребята, успокоившиеся, вертевшие во все стороны любопытные головы, во время стрельбы, вновь сжались, замерли. Но не надолго. Увидев, что ничего страшного не произошло, все живы, снова стали смотреть по сторонам. Лиц я их не видел, наблюдал сзади.

– Взял гильзу? – спросил Никитин у мальчика, которому стреляная гильза, вылетая из автомата, попала в щеку.

Мальчик отрицательно мотнул головой. Все ребята ни разу не произнесли вслух ни одного слова. Я поднял с пола из-под ног мальчика гильзу и толкнул его в бок, протянул ее. Мальчик оглянулся, осторожно взял гильзу, словно она была горячая, поднес к лицу и понюхал.

– Воняет? – спросил Никитин.

– Не-а.

– Правильно. Это мужской запах. А вот дай девчонке понюхать: она непременно скажет – фу! воняет!

Ребята слушали, поглядывали в сторону мальчика, крутившего в руках гильзу.

– Дядь, а как тебя зовут? – вдруг громко спросил, осмелился паренек, сидевший у окна рядом с мальчиком, у которого была гильза. На нем была яркая куртка из разноцветных клиньев.

– Правильно, пора познакомиться. Зовите меня – Шеф.

Паренек насмешливо хмыкнул.

– Что, не похож на шефа?

– Нет.

– Почему?

– Ты болтливый. Шеф слушает и говорит одно слово.

– Да-а, а я не знал. Тогда зови меня болтливый Шеф. Ладно?

Паренек снова хмыкнул. Он, видимо, улыбался.

– Шеф, – вдруг обратился к Никитину еще один мальчик, который сидел в другом ряду, там, где была учительница и девочки, и все зашевелились, заулыбались, засмеялись. Так это прозвучало неожиданно и смешно. Мальчик замолчал, оглянулся на одноклассников. – Вы чего? – не понял он.

– Ничего, – ответил ему паренек в яркой куртке.

– Я просто спросить хотел: разговаривать можно?

– Кто вам мешает? Хоть стихи читайте, – ответил Никитин. – Но давайте сначала познакомимся. Начнем с тебя, – указал он на паренька, который выяснял, как зовут Никитина.

– Борис.

Мальчика с гильзой звали Сашей, двух других ребят – Ромой и Олегом. А имен девочек я не запомнил. Все ребята сидели спиной ко мне. Хорошо я запомнил только Бориса. Он был самым шустрым и общительным. И Сашу – любопытного и любознательного.

– Почему вы так обрадовались, когда мы в классе появились? – спросил Никитин.

– Мы думали, это Николай Иванович переоделся, наш учитель труда, – ответил Борис и в свою очередь спросил: – Почему ты все время конфеты сосешь?

– Волнуюсь. Язва у меня. Когда волнуюсь, она у меня страшно болит. Вот я ее и ублажаю, подкармливаю.

– А у нас у учителя географии тоже язва. Он и сам на язву похож, тощий, как Кощей. Мы его Язвой зовем, ехидный, как подсмеется, уязвит, аж тошнит, – рассказывал Борис.