Замок на песке. Колокол

Айрис Мёрдок

Замок на песке. Колокол

© Iris Murdoch, 1957, 1958

© Перевод. О. Редина, 2023

© Перевод. И. Трудолюбова, 2023

© Издание на русском языке AST Publishers, 2024

* * *

Замок на песке

Глава 1

– Пятьсот гиней! – воскликнула жена Мора. – С ума сойти!

– Рыночная цена, – пробормотал Мор.

– Что ты там бормочешь? Выплюнь эту дурацкую сигарету, а то ничего не разобрать.

– Я говорю, это рыночная цена, – повторил Мор уже без сигареты.

– Бладуард написал бы задаром.

– Бладуард сумасшедший. По его мнению, писание портретов – порочное занятие.

– А я считаю, что правление вашей школы – собрание сумасшедших. У вас, должно быть, денег куры не клюют! Сначала это прожекторы для освещения, а теперь новая напасть. Освещать школу прожекторами! Словно за день эта школа не успевает намозолить глаза!

– Подождем Фелисити или без нее позавтракаем? – спросил Мор.

– Нет, ждать не будем. Она всегда приезжает домой такая хмурая, ей будет явно не до еды.

Фелисити, дочь Мора и Нэн, вот-вот должна была вернуться из пансиона, так как занятия отменили из-за эпидемии кори.

Они сидели за столом друг против друга. Крошечная столовая. Массивная полированная мебель. Створки окон распахнуты во всю ширь, а за ними жаркий, томительный полдень. И небольшой палисадник. А дальше дорога, по обочинам стоят аккуратные домики, глядясь окнами друг в дружку, как в зеркало. Городок застроен сплошь новыми домами, вполне в современном духе и весьма солидными. Над крытыми красной черепицей крышами, над поникшей листвой деревьев возвышается в сонном мареве середины лета неоготическая башня школы Сен-Бридж, где учителем и куратором служит Мор. Сейчас время ланча.

– Пить хочешь? – спросила Нэн. И налила себе из большого сине-белого кувшина.

Мор передвинулся вместе со стулом, чтобы выбрать что повкуснее из ряда наполненных компотом бутылок, стоящих на буфетной доске. Только и радости от этой столовой, что до всего можно дотянуться рукой.

– А Дональд придет вечером повидать Фелисити? – спросила Нэн.

Дональд, сын Нэн и Мора, учился в шестом, выпускном, классе Сен-Бридж.

– У него дежурство в младших классах, – сказал Мор.

– Скажите пожалуйста, дежурство в младших классах! – передразнила Нэн. – Ты бы мог избавить его от дежурства в младших классах! Вы трусы оба, каких свет не видывал. Не дай бог нарушить правила! Можно подумать, ты дал клятву верности Сен-Бридж!

– Дон сам против привилегий, – коротко бросил Мор. В сущности, с этого пункта и начался сегодняшний спор. Без особого энтузиазма Мор нарезал мясо. – Поскорее бы Фелисити приехала.

– Нет, я все-таки поговорю хорошенько с Доном, – сказала Нэн.

– Только не пили его насчет экскурсии.

Дон мечтал на каникулы поехать в горы. Родители были против.

– Что значит – «не пили»! – возмутилась Нэн. – Мы же родители, мы за детей отвечаем.

– Пусть сначала сдаст экзамены, потом поговорим. Зачем ему лишние волнения. – Дональду вскоре предстоял вступительный экзамен по химии в Кембридже.

– Пустим все на самотек, а потом нас поставят перед фактом, – возразила Нэн. – Мне Дон сказал, что от этих альпинистских планов они отказались. А вот миссис Пруэтт вчера сообщила, что вопрос все еще обсуждается. У вас там детишки, кажется, взяли за правило лгать родителям, вопреки всем разговорам о правдивости.

Хотя Мор нынче полностью отошел от религии, все же воспитан он был как методист. Поэтому глубоко верил, что безупречная честность – основа и условие существования всех прочих ценностей. Тем горше было обнаружить, что его собственные дети, так скажем, достаточно равнодушно воспринимают этот постулат. Он отодвинул тарелку.

– Не будешь есть? – деловито спросила Нэн. – Ну так я доем, согласен? – Потянувшись острозубой вилкой через стол, она забрала мясо с тарелки Мора.

– Слишком жарко, не хочется есть, – сказал Мор. Он посмотрел в окно. Башня школы нелепо торчала в дрожащем от зноя мареве. С проходящей неподалеку магистрали доносился приглушенный, не прекращающийся ни ночью ни днем гул автомобилей. Городок располагался на полпути между Лондоном и побережьем. Среди полуденной жары этот гул напоминал жужжание насекомых в зарослях. Летом время тянется, тянется, тянется бесконечно.

– Помнишь, как Лиффи, бедная, не любила жару? – произнес Мор.

Лиффи, их собаку, золотистого ретривера, два года назад на шоссе сбила насмерть машина. Пес связывал Мора и Нэн, это была связь, которую не смогли создать даже их дети. И Мор интуитивно нашел средство – чтобы задобрить Нэн, он вспоминал Лиффи.

Лицо Нэн в самом деле тут же смягчилось.

– Бедняжка, – вздохнула она. – Любила носиться по лужайке за собственной тенью. Просто до изнеможения.

– Любопытно, сколько еще продлится эта жарища, – проговорил Мор.

– В других странах наслаждаются летним теплом. А у нас только и разговоров что о жаре, – вздохнула Нэн. – Невыносимо.

Нэн доедала завтрак, Мор молчал. Семейная идиллия навевала на него дрему. Потянувшись, он зевнул и принялся разглядывать пятно на скатерти.

– Сегодня вечером мы обедаем у Демойта, ты не забыла? – напомнил он жене.

Демойт, бывший директор Сен-Бридж, ныне вышедший в отставку, по-прежнему жил в собственном обширном доме поблизости от школы. И по заведенному обычаю приглашал супругов Мор к себе отобедать. Для написания его портрета и была выделена сумма в пятьсот гиней, столь возмутившая Нэн.

– Вот наказание, я и забыла, – расстроилась Нэн. – Но там же скука смертная. Позвоню и скажу, что заболела.

– Неужели? Тебе же нравится туда ходить.

– Ах, оставь. А кто еще будет? – Нэн сторонилась шумных сборищ. А Мор, наоборот, любил.

– Будет художница, портретистка. Кажется, вчера приехала.

– А, я читала о ней в нашей газетке. У нее еще имя такое, потешное. Похоже на дождик…

– Рейн Картер.

– Рейн Картер! – воскликнула Нэн. – Бог мой! Дочь Сидни Картера. Он-то уж точно хороший художник. По крайней мере, знаменитый. Если уж так захотелось ухнуть кучу денег, пригласили бы его.

– Он умер. В начале года. Но, по общему мнению, дочь тоже справится.

– Еще бы, за такие деньги. Придется одеться соответственно. Она-то наверняка явится разряженная. Француженки – они такие. Вот не было заботы! Кстати, где же она остановилась? В «Голове сарацина»?

– Нет. У Демойта. Прежде чем начать писать, она хочет изучить характер, познакомиться с его окружением. Она подходит к портретистике фундаментально.

– Демойт, этот старый осел, наверняка будет в восторге. Но каково выражение! «Фундаментальная портретистика»! Сногсшибательно!

Ехидство Нэн больно задевало Мора, даже когда она насмехалась над другими. Когда-то Мору казалось, что злословие – это всего лишь ее способ самозащиты. Но время шло, и ему все труднее было верить, что Нэн так уж ранима. И все же он держался за созданный когда-то образ беззащитной Нэн, уже исключительно ради собственного спокойствия.

– Ты ведь с ней не знакома, зачем же сразу ехидничать?

– Это что, вопрос? Прикажешь подумать над ответом?

Они взглянули друг на друга. И Мор отвел глаза. Жена сильнее его. Мора глубоко ранило это открытие. И как ни уговаривал он себя, что сила-то ее идет от упрямства и от бессмысленного жестокосердия, чувство стеснения и обиды не проходило. Он видел ее насквозь, и прошло уже то время, когда удавалось укрываться от этого знания во влюбленности или, на худой конец, в равнодушии. Он порабощен. Он под пятой. Его непрестанно оскорбляют. Ранние годы их брака прошли в общем-то безоблачно. В те времена у супругов был один предмет разговоров – они сами. Этот источник не мог не иссякнуть, а новый им отыскать не удалось… и пришел день, когда Мор понял – та, с которой он до конца дней своих связан, вовсе не считает себя связанной. Право изменяться, возможность отдаляться от него, становиться независимой – эти права она сохранила за собой. В тот день Мор поспешил обновить в памяти свои брачные обеты.

– Извини. – Мор поставил себе за правило: виноват ты или нет, извиниться надо в любом случае. Нэн всегда была готова рассердиться, и надолго. Он первым шел на мировую. Ее упорство было бесконечно. – На самом деле, как говорит Эверард, она чрезвычайно скромная, застенчивая девушка. Рядом с отцом вела совершенно монашеский образ жизни.

Преподобный Джайлз Эверард был новым директором Сен-Бридж и носил прозвище Эвви-реви.

– Совершенно монашеский! – насмешливо воскликнула Нэн. – Во Франции? Это Эвви-реви так думает. Он ведь как завидит кого-нибудь противоположного пола, сразу опускает очи долу, словно барышня. А с другой стороны, даже хорошо, что эта девица будет на обеде. По крайней мере, избавимся от Хандфорт, хотя ты от нее без ума! – Мисс Хандфорт, домоправительницу Демойта, Нэн числила среди своих заклятых врагов.

– Совсем я не без ума от нее, но она такая энергичная, а Демойту рядом с ней хорошо.

– Никакая она не энергичная, – возразила Нэн, – просто голос громкий и болтовню не прекращает ни на минуту, даже когда прислуживает за столом. Меня прямо в дрожь бросает. Кто вообще против условностей, тому незачем держать слуг. Вот мороженое. Хочешь? Нет?

– Она поддерживает в Демойте бодрость духа. По его мнению, когда вокруг шум и гам, перестаешь углубляться в собственные горести.

– Несносный старикан. Глупости все это, – отрезала Нэн. Мор симпатизировал Демойту.

– Поскорее бы Фелисити приехала, – произнес он.

– Не тверди все время одно и то же. Можно у тебя взять ложечку для мороженого? Я свою в подливке испачкала.

– Мне пора в школу. – Мор взглянул на часы.

– Ты поел, но это не означает, что завтрак закончен. Еще не пятнадцать минут третьего, колокол не зазвонил. И нам надо поговорить с Фелисити о ее будущем, ты не забыл?

– А надо ли? – спросил Мор. Эта реплика была своего рода провокацией, от которой он не мог удержаться и на которую Нэн всегда ловилась. Часть повторяющейся схемы. Его грешок.

– Что значит «надо ли»? – Нэн умела спросить так, что ответ извергался из Мора сам собой.

– «Надо ли» значит, что я не знаю, что по этому поводу думать. – Он ощутил внутри холодок, обычно предшествующий раздражению.

– Не беда, я знаю. Наши финансы и ее способности порядком ограничивают выбор, тебе не кажется? – Она посмотрела на Мора в упор. И снова не избежать ответной фразы.

– Давай подождем немного. Фелисити и сама еще не разобралась в своих намерениях. – Мор знал – Нэн может часами продолжать в таком же духе и при этом оставаться совершенно спокойной. Никакие доводы его не спасут. Рассердиться – вот его единственная, по-настоящему действенная защита.

– У тебя привычка считать, что люди не знают чего хотят, если они не хотят того, чего хочешь ты, – заметила Нэн. – Ты смешон, Билл. Фелисити, конечно же, мечтает бросить школу. И если в следующем году она все же поступит на эти курсы машинисток, то уже сейчас нам надо подумать о средствах.

– Я не желаю, чтобы Фелисити стала машинисткой.

– Но почему? Если повезет, она может сделать приличную карьеру. Стать секретаршей у какого-нибудь состоятельного мужчины.

– Я не хочу, чтобы она стала секретаршей у состоятельного мужчины. Я хочу, чтобы она сама стала состоятельной женщиной и чтобы у нее самой был секретарь.

– Ты витаешь в облаках, Билл. Дети у нас совсем не вундеркинды, а ты их убеждаешь в обратном и уже тем самым делаешь несчастными. Втянул Дона в историю со сдачей экзаменов, ну так успокойся на этом. И если бы ты наш брак воспринимал более ответственно, то старался бы быть реалистом. Почувствуй же хоть немного ответственности за детей. Я знаю, насчет себя ты строишь разные несбыточные планы. Но хотя бы ради детей сними розовые очки.

Мору стало не по себе. Выражение «наш брак» всегда резало его слух. Потому что всплывало всегда в связи с каким-нибудь неприятным замыслом, в правильности которого Нэн тут же начинала его убеждать. Он сделал над собой усилие:

– Может, ты и права. И все же я думаю, мы должны подождать.

– Я, несомненно, права.

Последняя реплика эхом отозвалась в голове Мора. Он все время боялся, что в пику безапелляционности Нэн и сам станет излишне категоричным. И он попробовал заговорить о другом:

– Ты сделала перестановку в комнате Фелисити. Но понравится ли ей?

Нэн любила переставлять мебель. Ее стараниями все в доме постоянно двигалось, смещалось, ничья собственность не уважалась, ничьи взгляды, ничьи привычки не учитывались: таким образом удовлетворялось, или так Мору казалось, желание Нэн ощутить себя полновластной хозяйкой в доме. За долгие годы он привык к этой нескончаемой кутерьме, но пренебрежение желаниями детей его обижало.

О другом Нэн не пожелала говорить.

– До чего же ты простодушен. По-твоему, все реакционеры считают женщин тупыми, а прогрессисты, наоборот, умными! На такой сентиментальный феминизм у меня нет времени. А вот ваш обожаемый Эверард ему очень привержен. Я тебе не рассказывала, он уговаривает меня произнести речь на этом глупом обеде.

В честь вручения школе портрета Демойта должен был состояться торжественный обед, дату еще не определили.

– Да, он мне говорил. Надеюсь, ты согласишься. У тебя наверняка хорошо получится.

– Нет, не хочу. Ну зачем и мне, и тебе строить из себя дурачков? Я и Эвви сказала. Ох и глуп же он. Мужчины его поколения буквально напичканы возвышенными идеями насчет эмансипации женщин. Но если он представляет себе свободное общество в виде женщины, произносящей речь на торжественном обеде, то пусть поищет кого-нибудь другого. Он попросил меня «обдумать». Но я лишь рассмеялась. Да он просто смешон.

– Но ты должна попытаться. Вот ты жалуешься на замкнутость нашей жизни, но при этом не пытаешься ничего изменить, внести в нее что-нибудь новое, другое.

– Если ты думаешь, что из-за дурачеств на каких-то там глупых обедах моя жизнь станет, как ты прелестно выразился, менее замкнутой, то могу тебя поздравить – попал пальцем в небо.

Над деревьями поплыл колокольный звон. Пятнадцать минут третьего. Начало первого послеполуденного урока.

– Мне не нравится, что ты забросила немецкий. Давно уже ничего не учишь, разве не так?

Когда-то Мор тешил себя надеждой, что в силах расширить ее кругозор. В сообразительности Нэн он никогда не сомневался. И все надеялся отыскать в ней какой-нибудь талант. Дом был завален кучей книг, намекающих на области, которыми он пытался заинтересовать жену: французские грамматики, грамматики немецкие, книги по истории, биографии, альбомы репродукций, была даже гитара, на которой Нэн какое-то время бренчала, но так и не научилась играть. Нэн любила сокрушаться по поводу собственной бесталанности и в то же время совершенно не пыталась взяться за дело серьезно, это огорчало Мора. Она намеренно выбрала именно его в посредники между собой и миром и потом на него за это же сердилась. Знакомых у нее было мало, и из занятий только домашняя работа.

– Не зли меня. У тебя нет урока в два пятнадцать?

– У меня «окно», но надо пойти проверить тетради. Вот, кажется, и Фелисити?

– Это молочник. Кофе выпьешь?

– Возможно.

– Если не особо хочешь, не наливай, кофе стоит дорого. На самом деле, тебе ведь все равно, учу я немецкий или нет. Бредни, которыми тебя потчует Тим Берк, вот что тебе интересно. По-твоему, именно я, такая ограниченная, мешаю тебе сделаться в конце концов премьер-министром!

Тим Берк был ювелиром, старинным другом семьи. Попутно занимал кресло председателя местного отделения лейбористской партии и уговаривал Мора стать их депутатом в парламенте. Тут открывались любопытные перспективы. Мора глубоко занимала эта идея.

– Я еще всерьез не задумывался, но вижу, что ты уже напугана. – Он и не предполагал, что несогласие жены с его планами может так обижать его. Но во всем этом еще предстояло разобраться.

– Напугана! Ну и словечко ты нашел! Да я просто трезво смотрю на вещи. Я не хочу, чтобы над нами потешались. Милый мой, я все понимаю, это очень заманчиво, Лондон и все такое, а на деле все обернется вот чем – крохотное жалованье, гигантские расходы и никаких гарантий. Чтобы быть членом парламента, надо иметь постоянный источник доходов. Ты же хочешь объять необъятное. Отправить Фелисити в дорогую школу – твоя придумка. Послать Дона в Кембридж – тоже захотел ты.

– Он будет получать вспомоществование от здешней администрации, – пробормотал Мор. В настоящую минуту он не хотел вступать в спор. Предпочитал поберечь энергию.

– Ты не хуже меня знаешь, – продолжила Нэн, – что вспомоществование от администрации – это капля в море. Он мог бы поработать у Тима. Мог бы попутешествовать, посмотреть мир. А в Кембридже он одному лишь научится – подражать богатеньким приятелям.

– Его заберут в армию.

Убедив Дональда готовиться к поступлению в университет, Мор одержал победу, что случалось нечасто в его жизни. И вот с тех самых пор и расплачивался за эту победу.

– Беда в том, Билл, что, несмотря на все свои громогласные лейбористские декларации, в душе ты просто сноб. Ты мечтаешь, чтобы твои дети стали «леди и джентльменами». Но, не говоря уже о деньгах, ты, увы, просто не из того теста, из которого получаются общественные деятели. Пиши свой школьный учебник, так будет лучше.

– Я уже объяснял – это не учебник. – Мор писал книгу о природе возникновения политических идей. Писал уже несколько лет, работа продвигалась медленно. Но ведь у него так мало свободного времени.

– Ну, не сердись. Зачем сердиться. Что не учебник, это жаль, конечно. На учебниках можно неплохо заработать. А если мы срочно не достанем откуда-нибудь денег, то придется поумерить аппетиты. О каникулах на континенте останется только мечтать. Даже наш скромный отдых в Дорсете по сути своей будет испорчен, особенно если мы с Фелисити уедем прежде, чем закончится учебный год.

– Нэн, бога ради, перестань! Хватит о деньгах! – Мор встал. Ему уже давно пора быть в школе.

– Когда ты вот так со мной разговариваешь, Билл, я перестаю понимать, зачем мы вообще продолжаем жить вместе. Я думаю, может, нам развестись? – Нэн время от времени повторяла эту фразу, всегда спокойным, бесстрастным тоном, избранным ею для споров с мужем. Это тоже была часть ритуала. Настал черед реплики Мора.

– Не говори чепухи, Нэн. Прости, что своими словами тебя огорчил.

Сцена изменилась моментально. Нэн встала, и они вместе начали убирать со стола.

Из прихожей донесся какой-то звук.

– Фелисити! – воскликнул Мор и быстрым шагом прошел мимо жены.

Фелисити закрыла за собой дверь и поставила чемоданчик на пол. Родители смотрели на нее, остановившись в дверях столовой.

– Здравствуй, детка, – сказала Нэн.

– Привет, – ответила Фелисити.

Ей было четырнадцать лет. Тоненькая, стройная, для своего возраста довольно рослая, с очень светлой кожей, к лету имевшей обыкновение покрываться щедрой россыпью золотистых веснушек, с чуть выпуклыми глазами, которым было присуще вопросительно-изумленное выражение. Глаза у нее были материнские, синие, но при этом к синеве примешивался еще какой-то неуловимый затуманивающий синеву оттенок. У Нэн были темно-русые, от природы волнистые волосы. У Фелисити – такого же цвета, но светлее и невьющиеся, собранные сейчас в конский хвост, торчащий из-под школьной шапочки. От отца она ничего не унаследовала. Дон, вот кто получил и темные, жесткие, курчавые волосы Мора, и его костистое лицо с чертами неправильными до некрасивости.

Фелисити сдернула шапочку и метнула ее в направлении столика. Шапочка упала на пол. Нэн подошла, подняла шапочку и поцеловала дочку в лоб.

– Как занятия, детка, все благополучно?

– Ничего, нормально.

– Привет, старушенция, – улыбнулся Мор, похлопав дочь по плечу.

– Привет, папа. А Дон здесь?

– Нет, доченька, но завтра придет наверняка, – ответила Нэн. – Ты проголодалась? Я приготовлю завтрак.

– Я не голодная, – ответила Фелисити, берясь за ручку чемодана. – Ничего, папа, не волнуйся, я отнесу сама.

– Что ты собираешься делать вечером? – спросила Нэн.

– Я же только что приехала. Еще не знаю.

Она начала подниматься по лестнице. Родители молча смотрели ей вслед. Через минуту наверху громко хлопнули дверью.

Глава 2

Был светлый, тихий вечер. Затворив двери шестого класса, Мор широким шагом прошел по коридору. За дверью тут же загалдели. Он только что провел урок истории на классическом отделении. Дональд тоже учился в шестом, но на естественно-научном отделении, и вот уже два года как выбыл из числа учеников Мора, к величайшему облегчению последнего. Мор преподавал в Сен-Бридж историю, а если требовалось, то и латынь. Он любил свою профессию и знал, что обладает педагогическим талантом. В школе его уважали. А с уходом Демойта стали уважать еще больше. И сознание этого в какой-то степени вознаграждало его за все неудачи в других «департаментах» жизни.

Выйдя из застекленных дверей главного корпуса и окунувшись в теплый солнечный свет, он почувствовал себя вполне довольным, частью оттого, что урок прошел хорошо, частью от предвкушения приятного вечера. В обычные дни между окончанием занятий и ужином повисала томительная пауза, которую приходилось чем-то заполнять – чтением, проверкой тетрадок, бестолковыми разговорами с Нэн. Обычно это было самое бесполезное время дня. Но сегодняшний вечер сулил живую, захватывающую беседу с Демойтом в его восхитительном доме. Если потороплюсь, думал Мор, то успею, прежде чем явится Нэн, выпить с Демойтом пару бокалов хереса. Нэн взяла за правило приходить позже, что неизменно сердило Ханди. Несомненно, будут вино и закуска. Нэн вообще-то не употребляла алкоголя, да и Мор позволял себе выпить лишь изредка, отчасти из-за того, что был воспитан в традициях трезвости, отчасти из соображений экономии, но с Демойтом или с Тимом иногда выпивал, хотя при этом почему-то всегда испытывал чувство вины.

Демойт жил в трех милях от школы, в роскошном георгианском доме, именуемом «Брейлингское Подворье».

Этот дом он приобрел во времена своего директорства и его же намеревался отписать школе в своем завещании. Он наполнил дом сокровищами, среди которых выделялись старинные восточные ковры – предмет особой гордости Демойта. Он даже написал монографию на тему восточного ковроткачества, небольшую, но очень толковую. Демойт был истинным ученым. И Мор, которого природа наделила талантом учителя, но никак не ученого, без всякой зависти, искренне восхищался его недюжинным умом. А в сильный, независимый характер и великолепное чувство юмора был, можно сказать, влюблен; к тому же и Демойт чрезвычайно благоволил к Мору. Мор частенько задумывался, что окажись Демойт в стане противника, это было бы очень и очень хлопотно. Долгое пребывание Демойта на посту директора знаменовалось постоянными стычками с учительским коллективом. И о времени его директорства до сих пор упоминали не иначе как об эпохе «террора». Чувство, что ты надежно укрепился на своем месте, было в те времена для учителей Сен-Бридж роскошью, которой Демойт ничтоже сумняшеся их лишил. Как только в работе того или иного преподавателя случались погрешности, Демойт тут же начинал хлопотать о его увольнении. А уж если Демойт брался за осуществление чего-либо, то быстро добивался своей цели.

С Демойтом было трудно ужиться, но и с должности снять не так-то просто. Когда пришел возраст выхода на пенсию, он убедил правление продлить срок его директорства еще на пять лет. Но и это время истекло, а он все продолжал возглавлять школу и ушел только в результате сильнейшего нажима, после того как школьный инспектор обратился в арбитраж. Лет десять назад Мор стал доверенным лицом Демойта, его правой рукой, посредником между директором и учительским коллективом и сначала неофициальным, а после уже и общепризнанным заместителем Демойта. Исполняя свои обязанности, Мор понимал, что наслаждается близостью к абсолютной власти, не испытывая при этом никаких угрызений совести за последствия. Он смягчал бремя тирании, будучи в то же время ее орудием и нередко вкушая сладость ее плодов.

Демойт хотел, чтобы Мор стал директором после его ухода. Но поскольку Сен-Бридж принадлежал англиканской церкви, то и кандидат на место главы школы должен был, так требовало правление, хотя бы номинально быть англиканцем. Этому пункту Мор не соответствовал, и буря, разыгравшаяся ради того, чтобы в школьном уставе изменили параграф о вероисповедании, окончилась ничем. Наверняка вначале Демойт строго придерживался буквы устава относительно веры, но ко времени прихода Мора ортодоксальность директора успела поизноситься, превратившись в вежливый, но непоколебимый консерватизм. В годы правления Демойта Закон Божий, в сущности, не преподавался, если не считать избитых сведений и пения древних и новых псалмов. И мальчики знакомились с религией во многом так же, как с вопросами пола, собирая нескромные сведения из каких попало книжек. О чем заботился Демойт, так это о профессионализме в работе. Его подчиненные обязаны были взращивать молодую поросль, а за неумение взращивать их ждало увольнение. И с каждым годом жертв на школьном судне, именуемом Сен-Бридж, становилось все больше, процесс выбраковки шел постоянно. Что касается морали и тому подобных высоких материй, Демойт считал, что если школяр успевает в латыни, то уж точно не станет негодяем.