bannerbanner
Восход заплутавшего солнца
Восход заплутавшего солнца

Полная версия

Восход заплутавшего солнца

Текст
Aудио

0

0
Язык: Русский
Год издания: 2024
Добавлена:
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
На страницу:
2 из 5

Бодуэн вздрогнул, сбрасывая минутное оцепенение. Слишком часто память возвращает его в те дни. Дни, что хотелось бы позабыть. Тело не позволяло ему этого. Еще немного времени – дней, месяцев, но определенно не лет – и он утратит возможность видеть, слышать… Что станет с садом? Созданным его собственными руками, взлелеянным и вызывавшем в нем чувство безграничного счастья. Вот и сейчас один только взгляд вниз заставил его улыбнуться, а тревожные думы отступили, как отступает предрассветный сумрак раннего утра. В особенно тревожное время он оставался в своем саду и встречал начало нового дня, сидя в кресле в укромном уголке, скрытом от посторонних взглядов. И только резвящаяся пара дельфинов на мозаичном полу была его соглядатаями.

Он помнил, когда его мир навсегда утратил цвета. Склонившееся к нему бледное лицо отца, еще не осознавшего всей неотвратимости того, что скрывалось в таких, казалось, простых словах, произнесенных его наставником Гийомом: "Он не чувствует боли!"

Да, не чувствует. Но разве это плохо, если в детских, порой жестоких играх самый младший из участников мужественно сносит тычки и щипки окружающих? Вовсе нет и Бодуэн находил в этой ситуации своего рода преимущество – негоже наследнику завывать от боли, как простому простолюдину..

– Sis mortuus mondo8… – выхватил его слух несколько знакомых слов, хоть и произнесены они были шепотом. Перехватило дыхание, будто кто–то изо всех сил ударил в живот.

Нет. Нет!!! Сереющее пуще прежнего лицо отца говорило об обратном. А следом за лицом посерел и весь окружающий мир.

Бодуэну показалось, что в этом померкшем и остановившемся мире есть еще кто–то и он видит его неясные очертания. Поначалу это была разлившаяся в воздухе муть. Та, что бывает, когда глаза застилают слезы. Затем… Широкие, почти прозрачные, словно из паутины крылья подрагивали и раскачивались, отделяя его от застывших людей. А вслед за ними он увидел и их владельца. Владелицу, если принимать во внимание пропорции тела, сотканного из утреннего тумана, дыма одинокого костра или все той же паутины. Едва различимого, но тела. Она стояла недвижимо, опустив голову. Отчетливым в плывущем пепельном мареве было лишь ее лицо.

Должна была пугать, но не пугала. Напротив, он чувствовал какое–то непонятное умиротворение, словно рядом была мать. Бодуэн потянулся к ней, ощущая непреодолимое желание дотронуться, но туманная гостья вздрогнула, отстранилась и в мгновение очутилась вне его досягаемости. Поднялась голова – она не была его матерью, как не была никем из живущих. На изящном женском немного удлиненном лице зияли пустые глазницы. Бледном, неживом, не выражающем чувств. Мертвом.

Прошла минутная оторопь. Прозрачная гостья по–прежнему оставалась рядом, колышущаяся, словно занавесь среди замерших людских тел. Она вовсе не была бесчувственной. Где–то в глубине, в статичности похожей на античную статую прекрасной незнакомки Бодуэн ощущал их. Беспокойство, удивление и нежность. Да, нежность. Трогательную нежность, что возникает к домашнему зверьку, когда тот готовится умереть…

Потом она исчезла. Выветрилась серая муть, развеялась в воздухе. А его мир навсегда остался бесцветным.

Поначалу проказа не угнетала. Да, ему надлежало беречь себя от солнца. Да, любой из его дней начинался с растираний всего тела какой–то дурно пахнущей жирной жидкостью, состоявшей из оливкового масла и кашицы из "очень полезного растения". Ничего другого о ее составе Бодуэн не выяснил, справедливо сомневаясь в ответах немногословного лекаря. Воняла жидкость немилосердно, хоть и приносила несомненную пользу – внешних проявлений болезни удавалось избегать. Все началось при вступлении в мужскую пору, едва ему исполнилось четырнадцать. Жизнь тела шла своим чередом, несмотря на краткость лет, что ему отпущены и долго дремавшая в глубине проказа наконец выбралась наружу.

Гийом и Раймонд9. Эти двое заменяли ему и отца, и мать. Первый учил житейской мудрости, не забывая о фундаментальных науках, отчего Бодуэн в шутку называл его Аристотелем. И тот, приняв правила игры, именовал ученика Александром. Им нравилась эта игра. История и философия в ее свете принимали совсем иные окраски. Чтение стало отдушиной для больного мальчишки, тем, что помогало ему забыться. До сведенных судорогой ног, до сгорбленной не разгибающейся спины.

Раймонд, огромный, шумный, вспыльчивый, любитель скабрезностей и сквернословия, не раз язвительно проходился по их с Гийомом занятиям.

– Горбун взращивает своего двойника? – бурчал он, когда утром Бодуэн являлся на занятия к нему заспанный, не сосредоточенный. – Ничто не помогает сбросить шкурку учености, как хорошая взбучка. В стойку!

Он исполнял обязанности регента и Бодуэн слушался его беспрекословно. Становиться Парменионом Раймонд отказался наотрез10.

– Не хочу кончить, как он.

Он не мог тогда подумать, что вскоре болезнь придет и за Раймондом. Когда и где они повстречались? Со стороны все выглядело как простая простуда. Раймонд странно кутался, молчаливо отсиживался в тенистом уголке, наблюдая, как Бодуэн в одиночку отрабатывает приемы. Чаще неудачно, хоть иногда и весьма сносно, но от учителя не следовало циничных или язвительных замечаний, на которые он обычно не скупился. Неподвижный, уставивший взор куда–то вдаль. Месяц, второй, третий… наконец, незадолго до совершеннолетия Бодуэна, Раймонд объявил о том, что по причине недуга не может более исполнять роль регента. Недуга, общего со своим подопечным. Они горевали оба и каждый по–своему: Бодуэн, как и прежде, находил покой в часах чтения, Раймонд искал себя в вине. Находил ли он там истину? Что–то все же нашел, ведь, пусть и такой странной кружной тропой, но пришел он к такому же решению, как и засевший за книгами король.

– Ваше Величество, – начал явившийся пред очи Бодуэна выглядевший весьма помятым Раймонд и хмыкнул. – Простите, мне нужно к этому привыкнуть…

– Вино испортило твое зрение? Или ты и впрямь видишь здесь короля? Ах да, действительно, та церемония… которую кое–кто не удосужился посетить. Стража с ног сбилась, всполошив все питейные заведения и дома удовольствий. И что же? Не нашли! Мой дорогой Раймонд, ты нашел утешение в объятиях козы? Она оказалась лучше продажных женщин? Женить бы тебя на ней. А что? Ласковая, молчаливая, приятная на ощупь. Точно, женить! Хотя бы за то, что оставил меня наедине с этими… этими… – Бодуэн, наконец, выдохся. За все это время бывший регент не проронил ни слова.

– Не за этим я позвал тебя. Каждый волен предаваться унынию так, как умеет. Хоть и по–прежнему зол. Я хочу создать орден. В госпитале лазаритов… – и он углубился в подробности.

Вот тогда–то и пришла пора удивляться, ведь Раймонд вынашивал точно такую же идею. Более того, уже какое–то время именно от него лазариты получали весьма внушительное пожертвование на вспоможение прокаженным.

– Получается что–то около шести десятков. Разношерстная компания рыцарей, сержантов, оруженосцев, а также бывших наемников, ремесленников да землепашцев. Тех, что когда–то держали в руках оружие.

Так же легко решился вопрос с расположением ордена. Не далее, чем весной Бодуэн перебрался в небольшой дом, что принадлежал его семье до того, как отец стал королем. Не в силах продолжать жить в затихшем дворце, где одинокие шаги гулко отражаются от стен, а мыши передвигаются так неторопливо, что порой кажется – они, хвостатые комочки с глазами–бусинками и есть настоящие его владельцы, а Бодуэн лишь их гость. Дворец, выстроенный дедом, желавшим, чтобы в нем всегда было шумно, людно, сейчас более походил на изысканный просторный… склеп. Склеп для еще живого мертвеца. Половину его, величественную Солнечную палату, занимал теперь Совет, вторая же, отданная в распоряжение мышам, пустовала. Находящиеся неподалеку совсем немного недостроенные конюшни, вместительные, с большим внутренним двором, где могли, не возбуждая лишнее внимание, проходить занятия по выездке и бою, добавляли очков в и без этого почти идеальный расклад.

Оставалось немногое, но самое важное – убедить Раймонда, потенциальную братию и, наконец, понтифика в резонности выбора именно такого имени и устава. С первыми, уже отмеченными ее касанием, не возникло трудностей – Смерть, в каком бы облике она не пришла за ними, ничуть не страшила. Недомолвок удалось избежать лишь только король открыл свое, уже значительно тронутое хворью лицо. Сложнее оказалось заручится поддержкой церкви. Новый орден, создаваемый молодым королем (пусть балуется, недолго же), в глазах епископов имел черты какой–то языческой религии. Да, его рыцари, как и прежде, поклонялись Богу, но смерть из абстрактной нематериальной силы становилась именно Смертью. Вполне осязаемой, той, что переносит, словно древний Харон, душу в лучший из миров.

К уставу ордена, где удивительным образом переплетались священное писание и труды древних мыслителей относились и вовсе с подозрением, отчего ознакомлены с ним были лишь считанные единицы. Ворчание и недовольство священников, принимавших участие в его одобрении, умаслил лишь Его Всесвятейшество. Да и действительно, все понимали, что ордену придет конец сразу, как только не станет его основателя и содержателя. А уж каким образом он отправится в лучший из миров, традиционно или укрытый пепельными крыльями Смерти, было для них неважно.

Глава 2.

Смерть – это так:

Недостроенный дом

Недовзращенный сын

Недовязанный сноп

Ннедодышанный вздох

Недокрикнутый крик.

Марина Цветаева


Они свиделись вновь два года спустя. Проснувшись раньше привычного от криков и спустившись, Бодуэн обнаружил лежащего поперек ложа отца и топчущихся вокруг слуг. И ее. Склонившуюся над покойником, ничуть не изменившуюся со времени предыдущей встречи, такую же прекрасную и несущую покой. Не покой был ему нужен, но живой отец. Пусть и сильно сдавший, будто их совместное путешествие в пустыню иссушило его. Первое, ставшее и последним. Необходимое каждому из них.

Им обоим требовалась передышка. То, что, хоть на время, оградит от лекарей, врачевателей и шарлатанов, заполнивших дворец.

Бодуэн боялся их, этих странных людей, перед которыми ему всякий раз приходилось стоять голышом, ощущая прикосновение их холодных, словно мертвецких, пальцев к своей коже. Он вздрагивал, морщился, но, понуждаемый взглядом отца, делал все от себя требуемое. Под конец таких ощупываний он и сам, казалось, начинал замерзать, будто и не лекари приходили к ним, а гули, что высасывают кровь. Но заметнее сказывались их посещения на состоянии отца. Он истончался, затухал, как затухает пламя в лампе, в которой заканчивается масло. Каждый из них словно бы уносил с собой в уплату лечения сына частичку его жизненной силы. Настанет день, когда пламя отца погаснет навсегда.

Лекари давно слились для Бодуэна в нескончаемую безликую вереницу, к которой он испытывал неприязнь. Первые два или даже три запомнились ему, ведь тогда он еще питал надежду.

Старик со слезящимися покрасневшими глазами, постоянно взывающий к прощению за его дерзость.

Под непрекращающиеся бормотания усталый Бодуэн задремал и не заметил его ухода.

Второй оказался полной противоположностью. Уверенный в себе, богато разодетый, этакий «я не смогу помочь, а значит и никто не поможет». От платы, разумеется, он не отказался.

Третий был из местных. Смуглый лицом, фигурой более похожей на высохшее дерево, он бросал на наследника неприязненные взгляды, хранил молчание и поджимал губы… Чем может помочь лекарь, так относящийся к своему пациенту? А Бодуэн заинтересованно рассматривал намотанную множеством рядов ткань на его голове, ожидая наткнуться взглядом на спрятанные под ней ослиные уши. Или предания говорили о копытах?

Отец платил всем. Монетой и, каждый раз, казалось частью себя. Не получивший ответов от лекарей здесь, он отправлялся искать их в других местах. Все чаще Бодуэн оставался на попечении одного лишь Гийома, в то время, когда отец разыскивал средство, что излечит его. Безрезультатно, раз за разом. А в том, кто возвращался к нему, оставалось все меньше от того человека, что был ранее. Из тех ярких цветных воспоминаний, где все было иначе. Где отец еще умел улыбаться… Почему он видит что–то неправильное в этом непрекращающемся жертвоприношении, но не отец?

Бодуэн очень повзрослел за прошедшие месяцы. Минует осень и будет уже два года… всего два года? Ничто так не взрослит, как знание о скорой неминуемой смерти. Он пробовал разговорить отца, поведать тому о тщетности поисков, но получил резкую отповедь.

Пустыня. Он и сейчас помнил ее. Раскинувшуюся от края и до края, безводную, смертельно опасную. Вечное безжалостное чудовище, что заняло бы достойное место где–то между Сциллой и Харибдой. Настолько могущественное, что позволяет себе не участвовать напрямую в умерщвлении своей жертвы, а долго безмолвно наблюдает за ее мучениями. Крайне редко она пробуждается, чтобы самой вступить в схватку, ведь достойные соперники так малы числом. Но в такие дни… Проводники их маленького быстроходного каравана рассказывали о страшных песчаных бурях, таких неистовых, что песок срывает плоть с костей. Сейчас пустыня спала. Насытилась ли она перед сном, либо они с отцом просто не представляли для нее интереса? Отец и сын, впервые за долгое время оставшиеся наедине друг с другом.

Всю дорогу, несколько недель пути, отец был весел. Он даже отдаленно стал напоминать того, прежнего себя. На ночных стоянках при свете костра он рассказывал сыну волшебные истории о колдунах и джиннах, и сказочных принцах, что живут в прекрасных дворцах… а Бодуэн, даже видя фальшь и неискренность его веселья, принимал условия игры. Неважно, что гложет каждого из них. Они сейчас вдвоем, только это и имеет значение. И пусть путешествие длится как можно дольше.

Он слушал о летучем коне и юном принце, мечтавшем о крыльях. Вызнавшем о том, как летать, но не возвратиться вновь на землю. Бодуэн уже слышал ее от отца и ранее история заканчивалась плохо – подобно Икару принц погибал. Сейчас же он спасался, побеждая недругов, по–сказочному злых, но недальновидных, а во дворце ждала его принцесса.

Все новые истории рассказывал отец и сын завороженно внимал его голосу. Прислушивались и сопровождавшие рыцари, расположившиеся поодаль у другого костра. Затихали погонщики и даже их подопечные. Тишину пустыни ничто не нарушало. Она и сама поддалась очарованию отцовских историй – Бодуэн чувствовал ее размеренное дыхание, а временами, когда рассказы становились особенно напряженными, пески ощутимо вздрагивали. И когда он засыпал, то видел, как наяву, хитрого морехода, привязавшегося веревкой к ноге огромной птицы и представлял себя на его месте. И отца, ухватившегося за ногу другую. А птица несет их… Несет далеко–далеко.

Жаль, что такое случается лишь в сказках. Когда они, наконец, добрались до цели странствования, он принял приморскую Джедду с ее портовыми постройками и рыбацкими лачугами за волшебный город. Это наваждение преследовало его несколько дней, пока дома в его глазах не стали просто домами, а лачуги – лачугами. И в эти дни Бодуэн также был счастлив.

Джедда, маленький порт, чуть крупнее десятков подобных на побережье, ютившихся на узкой полоске ничьей земли – море и пустыня словно не решались занять ее.

Вездесущие морские птицы и важные откормленные портовые медно–рыжие коты, похожие манерами на завсегдатаев рынка, шумно торговались за невостребованную рыбу. Задорно начав с рассветом, коты, становившиеся медлительнее час от часа, плавящиеся от солнца, убирались в свои тенистые укрытия. Сытые и ленивые, они не дрались за еду, лишь выказывали птицам свое недовольство. Поднимаясь на заре, отец и сын наблюдали картину их противостояния.

– Нет ничего в жизни важнее рассвета и великое упущение проигнорировать его хоть раз. Ведь может статься, что, поддавшись лености, ты пропустишь и свой последний… – и отец, болтая босыми ступнями, продолжал наблюдать за сварой.

Затихали медно–рыжие коты, останавливалась работа на причалах, замирала повседневная жизнь Джедды, куда раз в год приходил Золотой флот, доставлявший из дальних стран пряности, благовония и чудодейственные снадобья, что готовились волшебником, сопровождавшим его. Так говорили люди. Тянулись дни ожидания. Городок оживился еще до появления на горизонте парусов – пришли вести из близлежащих поселений.

– Тяжело идут, безветрие… два дня, может даже три… – и с каждым днем Джедда оживала все больше. Встречи с родными и друзьями, расставание с которыми было столь долгим, торговые сделки, наем вьючных животных – с какими только целями не тянулся сюда люд. Особняком кучковались портовые грузчики, поглядывая на прибывающих с легким презрением. Наступало их время. Неделя или даже чуть больше, когда от заинтересованности в работе зависит быстрота и качество разгрузки. Мелкие торговцы крутились вокруг их главного в стремлении ускорить процесс, но тот лишь кривил усатую физиономию и над причалами разносилось его гортанное «хех!»

Оживилось и море – прибыли долгожданные корабли. Похожие на больших морских птиц, севших на воду, окруженные множеством собратьев меньших размеров, они отдыхали после дальнего пути. А меньшие суетились вокруг, вздымались их крылья–весла и с каждым взмахом вся стая медленно приближалась к порту.

– Нет, конечно, он не волшебник, – засмеялся доставивший их на борт долговязый араб. Он весьма сносно знал несколько языков, пусть и говор его казался странным, а часть слов и вовсе невозможно было разобрать. – Как и все мы здесь. Однако, способен творить чудеса.

Бодуэн почти не слушал. Золотой флот разочаровал его – он не был золотым! Ожидание рисовало встречу с сверкающими судами, отражающими от бортов солнечные лучи, изукрашенными драгоценными камнями, где меж людей важно прохаживаются диковинные птицы… ничего этого не было. Не было ни птиц, ни полунагих мускулистых, с умасленной кожей моряков, что взлетают в пару движений на мачту и всматриваются вдаль из под приставленной, как козырек, ладони, а на пальцах блестят золотые кольца с огромными камнями… Три больших темных корабля, удлиненных, хищных, когда–то выкрашенных желтым с начищенными блестящими накладками в носовой части. А моряки… худощавые, изможденные долгим плаванием. Кожа их была болезненно тусклой и глядели они лишь в сторону берега.

Впрочем, птицы тоже были. Охряные, едва различимые на потемневших от времени бортах. Одна из них, двухголовая, украшала то судно, на которое они поднялись. Она обнимала его, словно защищая гнездо от разорителей, а головы с раскрытыми в яростном крике клювами увенчивали ободки корон. Бодуэн опознал в ней анка, птицу, осеняющую королей.

Это и есть Золотой флот?

– Не впечатлен? – с ним снова заговорил долговязый араб. – Я тоже расстроился, впервые увидев их. Прождать на берегу несколько недель в ожидании и увидеть это. – он располагал к себе и разочарованность, смешанная с подступившим недовольством, улетучились сами собой. Потом была прогулка по всем уголкам судна. То, что любят все мальчишки, невзирая на принадлежность к королевской семье или беднячеству.

О, теперь он был впечатлен! Как далеко до этого корабля тем кургузым посудинам, что он видел в порту Яффы. И сердце его, большой инструмент из металла, похожего на золото. Сложный, настолько, что даже Акиль, его провожатый, не мог рассказать о всех возможностях.

– Но одна небольшая деталь, работая неправильно, зашлет корабль совсем в ином направлении и тот погибнет. Ты спросишь, к чему такие сложности, если они могут навредить и можно, как и встарь, ориентироваться лишь по звездам? Упрощение – также путь к гибели, ведь случаются беззвездные ночи или другая напасть.

Золотой флот повидал этих напастей во множестве. Глаз подмечал следы старых ран, испещренные зажившими язвами лицо и грудь Акиля, цеплялся за сколы и борозды в палубе, будто огромный монстр грыз и царапал ее. Что за чудовища водятся в больших водах?

– Океан. Самый страшный из соперников. Стоит возгордиться и отнестись к нему без должного почтения и он проявит свою мощь. И тогда… никакие сокровища не смогут откупиться от его ярости.

Бодуэн задал последний вопрос – о капитане11.

– О, он стал им. Нашим королем. Вот его королевство, – долговязый араб простер руки, словно обнимая ими все три корабля. – иным он не грезил. Мир за пределами этого места не привлекает его внимания. Иногда я даже задаюсь вопросом – осознает ли он, что такой мир существует? Но в его глазах я вижу свет амбиций, что озаряет все вокруг. Каждый шаг, каждое решение – все это строительные камни его владений. Он не ищет признания других миров, он создал свой собственный, где правят только его желания и воля. И, предвосхищая твой следующий вопрос – нет. Кто–то довольствуется и тенью парусов.

Вернулся отец. Молча отправились они назад.

– Помни, не стоит полагаться только на звезды, будущий король! – донесся до него странный говор, к которому он уже успел привыкнуть.

После неудачи с лекарем Золотого флота отец зачах. Он замкнулся и проводил дни уединенно, а в те часы, когда покидал свои покои, становился неуравновешен и криклив. Речи же его, ранее достойные старых мыслителей, теперь были бессвязными. На крики сбегались слуги и уводили короля назад, Гийому же доставалась участь успокаивать наследника. Отец болен, он должен скоро поправиться… Несколько раз он заговаривал с Бодуэном. Такие же бессвязные речи, но иногда…

Отец винил себя. Так страшно винил! Он возлагал на себя ответственность за недуг сына, наследника, посчитав болезнь расплатой за предательство. Отец кричал, заговаривался и для Бодуэна осталось загадкой, какое предательство он имел в виду. Его уводили, снова появлялся удрученный Гийом. Пока не наступил тот страшный день.

– Прочь! Отойди от него! – кричал Бодуэн. Слезы выжигали глаза, заливали лицо, а в горле застрял огромный комок. Или это сердце, сорвавшееся со своего места, стремилось наружу? Он бился возле неподвижного тела, пытаясь отогнать гостью, а слуги недоуменно сторонились, опасаясь за его рассудок. Потерять в один день короля и наследника, пусть даже такого болезного, слишком большой удар для королевства. Почти смертельный, ведь тогда останется только Сибилла.

Впервые Бодуэн оказался совсем одиноким. Семьи, его семьи больше не было. Мария, вторая жена отца, не родившая детей и поэтому никому не нужная здесь, со всем своим двором вернулась в отчий дом12. Они не стали близки и он не ощутил никакой потери от ее отъезда. Бодуэн почти не запомнил ее, виделись они всего несколько раз. Невзрачная, фигура словно еще не сформировавшаяся, хотя Мария и была старше его лет на десять. Замкнутая и немногословная, видимо брак с отцом не принес ей счастья. Тот момент, когда она убыла на родину вместе со своими людьми, Бодуэн не застал. Просто во дворце в один день стало очень много свободных пространств. Все произошло тихо, быстро… только через несколько лет королю вскрылась подлинная картина. Раймонд в качестве регента при малолетнем наследнике и Гийом, занявший пост канцлера, оберегали его от новых потрясений. Но местная партия выиграла и сторонников Константинополя больше не осталось. Кто–то покинул святую землю добровольно, другим помогли уговорами. Временами уговоры заканчивались рукоприкладством и членовредительством. К счастью, до смертоубийств дело не дошло.

А Бодуэн… все происходящее во дворце мало заботило его. Лишь одно интересовало его сейчас. Успел ли увидеть отец свой последний рассвет до визита призрачной гостьи по имени Смерть.

Глава 3. Нахем.

Я принял мир и горестный, и трудный,

Но тяжкая на грудь легла верига,

Я вижу свет… то День подходит Судный.

Не смирну, не бдолах, не кость слоновью —

Я приношу зовущему пророку

Багряный ток из виноградин сердца…

Николай Гумилев


Открывшаяся взору равнина была полна огней. Огней и шума еще не отошедшего ко сну очень большого города. Никогда не видел он их столько! Пахло недавно приготовленной пищей, выпекаемым для следующего дня хлебом, но все ароматы перекрывал чад горящих факелов и ламп. Чад расползался, смешивался с поднимающимся дымом и казалось, что город освещают не они, а светится сам окружающий воздух.

Путь его всегда лежал мимо крупных поселений, исключая дни, когда его дорожная сума оказывалась совсем пуста и Нахем заворачивал в первый попавшийся на пути городок в поисках разрешенной поденной работы. Но, даже заполучив средства на пропитание, он сталкивался с новыми трудностями. Торговцы не спешили продавать свои товары, постоялые дворы тоже были не для него. Голос, с рождения живший в нем, гнал его дальше, дальше, дальше…

Последний переход оказался самым изматывающим. Мир камня и песка одинаково суров со всеми, будь то обычные люди или Предавшие Бога. Несколько недель схватки с ним стоили Нахему слишком дорого – худой смуглый юноша, почти еще подросток, превратился в медленно бредущий по песку скелет, обтянутый кожей. Таковы здешние неписаные законы. Ты так или иначе расплатишься со старыми богами. И если не принесешь им богатую жертву, то готовься поделиться собственной плотью. К Нахему со спутниками они были особенно требовательны, ведь именно благодаря его богу их домом стала бесплодная земля и песчаные моря. Последний ломоть хлеба, разделенный с его единственным оставшимся в живых попутчиком, Алтером, был съеден три дня назад. Немного воды и немного мелких монет. Вся его ноша.

На страницу:
2 из 5