Сказки для уже больших

История Веритаса стала поучительной историей для будущих поколений, напоминанием о силе правды и последствиях обмана. В мире, раздираемом конфликтами и междоусобицами, урок Веритаса звучит правдиво: там, где слишком много обмана, только честность может принести мир.

Калиннички

– Андрейка, иди ужинать, калинники поспели! – ласково позвала бабушка Елизавета.

Шестилетний Андрейка вбежал в натопленную кухню. На столе стояло большое блюдо с румяными пирожками. На весь дом стоял кисло-сладкий, теплый и ароматный дух свежеиспеченных калинников. Каждый пирожочек лоснился, щедро смазанный маслицем. Андрейка взял лакомство, откусил и зажмурился от удовольствия. Пухлый мякиш буквально таял во рту, а кисленькая начинка из калины освежала и бодрила. Андрейка быстро сжевал первый пирожок и уже потянулся за вторым, как на весь дом вдруг прогремел рык: «Рота-а-а, подъем!»

Бабушка, дом, пирожки исчезли. Перед Андреем стоял старшина с окровавленным лицом, в разорванной гимнастерке и кричал: «Рота, подъем! В ружье!» Вокруг рвались снаряды, бежали солдаты. Старшина подошел к Андрею и в ухо заорал: «Приехали, пора выходить!»

Андрей открыл глаза и рывком сел. Перед Андреем стояла полная проводница:

– Солдатик, скоро станция! Тебе пора выходить, – трясла она Андрея за плечо.

Вот уже два года Андрею снится один и тот же сон: избушка бабушки, пирожки, которые сменяются боем и криком раненого старшины.

Солдат вскочил, схватил вещмешок и поспешил к выходу из вагона, на улицу, в морозный декабрь Поморья.

***

Поезд немного не доезжал до Верхневажья, и Андрей решил, что надо поймать попутку, чтобы не мерзнуть и не ждать автобуса. Рядом притормозила старенькая «копейка».

– Брат, до Верхневажья добросишь? – спросил Андрей водилу.

– Андрюха, ты?! Вернулся! Не узнаешь? – засуетился водитель «копейки».

Андрей всмотрелся.

– Иван?!

Они не виделись со школьного выпускного. С того самого дня, когда Андрея неожиданно забрали в армию и забросили в «горячую точку».

– Садись. Поехали, конечно, – бывший одноклассник Иван пригласил Андрея в машину, расчищая соседнее сиденье. – Слышал-слышал, что возвращаешься. Телеграмму всей деревней читали. Как сам-то? Не ранен?

– Был ранен, контузия, вот, комиссовали. Я не писал, чтобы бабулю не тревожить. Жив же. Кстати, как она?

Иван от неожиданности притормозил.

– А ты не знаешь? – глаза Ивана округлились. – Померла Елизавета Васильевна. Сорок дней уж справили.

Новость оглушила Андрея, как обухом. В ушах застучало, голова заболела, носом хлынула кровь.

***

Пока ехали, уже стемнело.

Иван отрывистыми фразами рассказывал Андрею историю бабушки Елизаветы:

– Как тебя забрали, Елизавета Васильевна на сердце жаловаться стала. К председателю ходила, просила похлопотать. Это ж ошибка какая-то была. Она старенькая, ты у нее один. А тебя забирают в армию и сразу на войну. Он обещал помочь, но, видно, ничего не сделал. Он же дочку свою от тебя спасал. Аленка заявила папаше, что замуж за тебя собралась. А у него планы были другие. Вот и решил избавиться от тебя так. Через полгода Аленка замуж вышла за какого-то чиновника в областном центре. Председатель на повышение пошел. А бабушка Елизавета одна со всем хозяйством осталась. Сеструха моя, Анютка, к ней бегала. По хозяйству помогала: стирала, готовила, убирала. Мы по очереди ей подсобляли как могли: удобренье на огород, картошку прополоть-выкопать, дрова порубить. Она отнекивалась, все скрывала, что сердце болит. У поленницы ее и скрутило. Аленка из школы пришла, а она уже остыла. Тебя ждала очень. С Анюткой все о тебе разговаривала, молилась за тебя.

Андрей отвернулся к окну. В груди жгло. Ком стоял в горле. Слезы закипали и горячими струями лились по щекам.

Единственный родной человек – любимая бабушка ушла. Андрей остался один на всем белом свете.

***

Ночь была ясная, месяц светил, как бок начищенного самовара, звезды россыпью сверкали на темном небе. Дым столбом поднимался над крышами деревенских домов. Жители Верхневажья грелись около печек, пили чаек, вели степенные разговоры, какие могут вести только жители поморского Севера.

Мороз стоял нешуточный, и после южной страны, откуда вернулся Андрей, пробирал через тонкую шинельку до костей. Бабушкина изба была по окна завалена снегом. Руками и ногами он разгреб снег вокруг калитки. Протоптал тропинку в сугробах. Притомился. Обнял березу, росшую около крыльца. Постоял немного. Не мог решиться зайти. Не верил, что бабушка не встретит его у порога. Поискал под ковриком – ключ на месте.

В сенях опустил рубильник на электрощитке. Зашумел холодильник на кухне. Включил свет. На кухне тикали часы, урчал старенький «ЗИЛ» в углу. На столе стояла фотокарточка бабушки Елизаветы с черной лентой на уголке. Рядом лежал традиционный поморский пряник-козуля в виде голубицы, расписанный белыми кружевными узорами. Перед отъездом Андрей подарил его бабушке. Она сказала: вернешься, вдвоем с чаем его и съедим. Такие пряники, как козули, могли храниться годами благодаря особому рецепту.

Холодильник был пустой. Андрей сбросил вещмешок и спустился в погреб. Соленья-варенья были в сохранности. Он набрал в чашку мороженых ягод калины. На кухне поставил чашку на стол и достал из вещмешка бутылку водки. Собирался выпить с бабушкой по рюмочке за его приезд. Налил стакан себе, потом второй и поставил его перед фотографией. Залпом хлопнул обжигающую жидкость, зачерпнул ложкой ледяные ягоды калины и закинул в рот. Мороженые ягоды захрустели на зубах. Он сел на табуретку, уронил голову на грудь и зарыдал громко и отчаянно.

***

– Бабуля, а расскажи, как ты калиннички стряпаешь, – любопытный Андрейка выглянул из-под руки бабушки Елизаветы и заглянул ей в глаза. Бабушка мяла руками буроватое тесто. Весь стол был в муке. Рядом стояла чашка с калиной. В миске лежал капустный кочан.

– Рецепт нехитрый, ешшо мама моя мне его по наследству передала. Берешь просеянну муку, пшеничну да ржаную. Ешшо сахару, да меду на вкус свой. Кипяток нужон тожа. Для аромату мяты, да мелиссы немного. Штоб тесто, как шоколад было по цвету, чаю али цикория заварить на глазок. На начинку калину свежу или размороженну. Только ошпарить надобно, штоб не горчила. И для обертки листы капустны. Тока нижние, темно-зеленые. Вот я с утреца печь протопила, самое время тесто стряпать. Смесь муки с сахаром или медом медленно завариваю крутым кипятком, усердно размешиваю, чтобы не было бобошков, комочков то есть. Тесто должно получиться крутым, да ровным. Сейчас поставлю чугун с тестом на ночь в печь, в дышло упревать, закрою загнетку.

– А потом? – не унимался Андрейка.

– Завтра утром чугунок выну из печи, снова накалю печь. И начинку из калины начну готовить. Капустные листья для обложки калинника подвяливаю, чтобы были мягки, а не ломки. На середку капустного листа ложу тесто лепешечкой, сверху – начинку и разглаживаю ее по всей лепешке. Сверху кладу ешшо лепешку теста. Края не зашшипываю, а заглаживаю – получится круглый пирожок. Лист капустный сворачиваю конвертиком, для верности обвязываю ниткой.

– Получается пирожок в конверте? – засмеялся Андрейка.

– Получается так, – заулыбалась бабушка. – Потом ручками пирожки маслицем подсолнечным али горчишным умащиваю. А то капустны листы потрескаются от жара. Потом в печи нужно разворошить угли и сажать пироги прямо на золу швом вниз. Загнетку закрыть надобно. Да и оставить калинники в печи до вечера. Дрова больше не подбрасывать. Видал у готовых калинников узор красивый на корке? То отпечаток капустного листа. Любишь калиннички-то?

– Люблю, бабуля, – и вот уже взрослый солдат Андрей стоит перед Елизаветой Васильевной. – Что же ты не дождалась меня? Как я теперь? И калинничков твоих не поесть. И один я во всем свете теперь.

– Не горюй и не вини никого, Андрейка! Я и с того света молюсь за тебя. А калинники мои ешшо поешь. Знак я тебе подам – ты все поймешь!

***

Андрей проснулся от настойчивого стука, поднял голову. Он так и проспал всю ночь за столом. «Бабушка приходила, как живая», – подумал он. За окном брезжил рассвет. Стук повторился. Кто-то барабанил в дверь.

Андрей нехотя поднялся и поплелся в сени. В проеме распахнутой двери стояла девушка. Румянец от мороза, синие ясные глаза, косы выложены на груди, деревенский платок, шубейка, в руках корзина, закутанная плотным пуховым платком. Андрей опешил. Что-то знакомое было в облике девушки.

– Андрей, ты не узнал меня? Я – Анютка, соседка твоя. Да что ты как истукан, в избу-то впусти.

Она по-хозяйски зашла, скинула шубейку, платок, поставила корзину на стол.

– Я к бабушке Елизавете частенько заходила. Помочь чем, и чтобы не скучно ей было… Она меня и научила твои любимые калинники печь. Иван мне еще вчера сказал, что ты приехал, вот я свеженьких пирогов тебе и прихватила. Ставь самовар-то… – она щебетала, как синица в оттепель.

Смахнула пыль со стола, достала большое блюдо и выложила на него целую гору тех самых родных калинников.

– Вот тебе привет от бабули твоей. Наказала она мне встретить тебя.

Андрей молча сграбастал девушку в объятья, прижал к груди и прошептал:

– Спасибо…

***

Прошло десять лет. Андрей и Анюта живут в избушке Елизаветы Васильевны. Он – в поле, она – по хозяйству. У них трое деток. Два старших мальчика и младшая любимица Лизонька. Живут, как все – не хуже, не лучше. Главное – в любви и понимании. Добрый и хлебосольный у них дом. Каждого приветят, обогреют, накормят свежими и теплыми калинничками с горячим чаем. Я у них тоже в гостях побывала, потому и рассказала сейчас вам эту историю, чтобы вы поведали ее дальше вашим родным и дорогим людям.

Пожар на юго-западе Москвы

Лето в этом году было раннее. И уже в начале июня отцвел тополь. Весь асфальт в маленьком московском дворике был застлан мягким пуховым ковром. Клубочки пуха метались по земле, как неприкаянные шарики для пинг-понга, соединяясь в вихревые воронки от порывов теплого летнего ветерка. Посреди двора высился раскидистый тополь. Несмотря на почтенный возраст, он был полностью покрыт сочной темно-зеленой листвой, отливавшей лаковым глянцем в лучах летнего солнца. Все постройки и дворовые декорации располагались вокруг него. Тополь был хозяином и хранителем тайн жителей окрестных домов. Под ним играли дети в песочнице; встречались влюбленные; обсуждали ушедшую молодость пенсионеры, сидя на лавочке.

Наташа стояла у окна, смотрела на знакомый с детства тополь и вспоминала, как впервые выбегала из подъезда навстречу Саше, стоявшему под этим деревом с букетиком каких-то полевых цветов. Прошло много лет, но Наташа ощущала снова то юношеское волнение и трепетное предвкушение, которое она испытывала когда-то от предстоящей встречи с этим мальчиком, который ей очень нравился.

Спустя год под этим же тополем Саша сделал ей предложение. Она куталась в его пиджак, и они вдвоем прятались под густой и широкой кроной дерева от накрапывавшего теплого дождика. Сегодня был тот самый день, когда она сказала ему: «Да!», и не было уже надобности скрывать от себя и окружающих, что они самые счастливые на свете.

С тех пор прошло 65 лет. Но сейчас, окунаясь в свои воспоминания, Наташа снова была 19-летней девушкой. Красивой, мечтательной, влюбленной и верящей, что у них с Сашей впереди все самое лучшее.

Тополь от порыва ветра дотянулся длинными ветками до оконного стекла и слегка постучал. Наташа не обрезала их, иногда поглаживая протянутые ветви дерева, которые протягивались в открытое окно. Иногда Наташе казалось, что этот тополь и есть Саша, который подает ей знаки.

Саши не стало десять лет назад. Он умер во сне. Наташа долго не могла прийти в себя. И даже приехавшие на похороны дети не смогли успокоить ее. Для нее он незримо присутствовал в каждой вещи их квартиры, в каждом скрипе мебели, даже в этом тополе, растущем под окном. Единственное, что она приняла, – что теперь Саша просто молчит. А с ним и молчать было хорошо. В его молчании было так много нежности и любви, что Наташа могла ощущать это каждой клеточкой своего тела. А еще она очень хотела его увидеть во сне. С этой мыслью и надеждой она засыпала каждый вечер. Но снилось все что угодно, кроме Саши.

Вот уже который год она в этот день зажигала свечку перед его фотографией. Этот ритуал у Наташи появился через год после смерти Саши. Она зажигала свечку и разговаривала с его фотографией. От мерцания и подергивания пламени казалось, что фотокарточка оживала, и Саша на ней таинственно улыбался.

Наташа напоследок взглянула на фотокарточку, стоявшую на столе, рядом с окном. Свеча, казалось, уже догорела… Вечер наступил незаметно.

Шаркающим шагом она дошла до кровати, улеглась поудобнее и закрыла глаза. Минут через пятнадцать ее дыхание стало ровным и глубоким. Наташа заснула.

В это момент порыв ветра качнул ветви тополя, и они распахнули створку окна. Оказалось, что Наташа не закрыла его. Порыв ветра вспузырил занавеску и раздул тлеющий фитиль свечи. Мгновение, и хлопковая занавеска, коснувшись пламени, загорелась. Пламя весело побежало по гардинам, карнизу, сухому дереву старинной мебели, жадно облизывая языками пламени все, что попадалось на пути.

***

Наконец-то Наташа увидела его. Он стоял под тополем, как много лет назад, и счастливо улыбался. Они кинулись в объятия друг друга. Ее муж говорил ей, что он всегда был рядом с ней, независимо от того, что происходило, и что ее любовь к нему была самым большим даром в его жизни.

Потом они вместе пошли по яркому свету, обнявшись, и Наташа чувствовала, как вся ее боль и одиночество исчезают. Она знала, что их души связаны навечно, и вот теперь они будут вместе навсегда, обретя спокойствие и счастье.

***

Наутро в городской новостной хронике появилась заметка под заголовком «Тело женщины было найдено в сгоревшей квартире на юго-западе Москвы». Жители московского дворика еще неделю обсуждали это происшествие. И только могучий тополь хранил таинственное молчание, покачивая ветвями под порывами июньского ветерка.

Синица, журавль и кот

– Ты посмотри, какие карты интересные выпали! – воскликнула Ольга. – Прямо как под заказ.

Анфиса с любопытством взглянула на расклад. На столе лежали три метафорические карты с рисунками животных.

С некоторых пор ее подруга Ольга увлеклась психологией, и вот уже все их общие знакомые прошли у нее сеансы работы с метафорическими картами. Только Анфиса все не решалась. И только сегодня, когда вопрос уже встал ребром и надо было принимать решение, а точнее, делать выбор, девушка пришла к подруге. «Если я сама не могу принять правильное решение, может, эти карты направят меня?»

Она не стала посвящать Ольгу в подробности ее метаний, сказала, что ей надо выбрать одно из трех. Из чего или из кого Анфиса собирается выбирать, она уточнять не стала.

– Вот, смотри, – продолжила Ольга, – на первой карте «кот в мешке», – и она подвинула к Анфисе картинку крупного рыжего пушистого кота в сапогах, выглядывающего из холщового мешка. – Что для тебя «кот в мешке»? Какие ассоциации, фантазии, может, ты какого-то человека или событие представляешь?

***

Анфисе вспомнилось, как год назад она ездила с родителями в Москву, к сослуживцу отца. Давно, когда Анфиса была еще маленькой, они жили в одном военном городке и дружили семьями. У друга отца был рыжий и толстый сынишка Василий, который постоянно таскал со стола сладости во время праздничных застолий. А когда его ловили с поличным, то подговаривал Анфису делать это за него. Встретившись с ним в Москве, Анфиса его сразу и не узнала – высокий, почти двухметрового роста, широкоплечий, однако с той же рыжей шевелюрой и хитринкой в глазах. Василий разговаривал басом и громко смеялся. Он, неловко проявляя галантность, пригласил Анфису в кино и всю дорогу рассказывал о себе.

Возможно, именно тогда их родители и сговорились устроить судьбу своих детей. Потому что именно с этого момента время от времени к ним стали наведываться всей семьей эти столичные гости. Они обсуждали жизнь в Москве, политику, образование, постепенно переходя к обсуждению столичных вузов.

Дальше ее папа неизменно разворачивался всей фигурой к дочке и спрашивал:

– Че, Анфиска, поедешь учиться в Москву?

– А че, – подхватывал отец Василия. – Пусть едет, не оставим девчонку.

Дальше разговор шел по накатанной колее. Опрокидывая рюмочку за рюмочкой, отцы обсуждали, как Анфиска устроится, где она будет жить, где учиться, с кем дружить… Чем выше была степень опьянения, тем изысканнее становились фантазии папаш по планированию личной жизни своих чад.

***

– А вот, смотри – птица, – продолжала Ольга.

На второй карте была нарисована желтогрудая птичка с темно-синим опереньем и белыми щечками. Она сидела на раскрытых ладошках и клевала зернышки.

– Синица в руках, – поправила Ольгу Анфиса.

– Да, действительно. Какие мысли возникают у тебя, когда слышишь: «синица в руках»?

***

Анфиса жила, училась и окончила школу в маленьком райцентре, куда их семья переехала из военного городка. Класс был небольшой, дети и учителя радушные, обстановка доброжелательной. Все друг друга знали почти с рождения, это и помогало строить отношения с учителями и одноклассниками. Училась Анфиса хорошо, даже очень. Заниматься особо в райцентре было нечем, развлечений было мало, и Анфиса вечерами много читала, брала дополнительные уроки у онлайн-репетиторов и рисовала.

Рисовать ей нравилось больше всего. Она как будто впадала в творческий транс и могла просидеть за рисунком целый день. Она не считала себя очень талантливой, но ее рисунки постоянно висели на школьных импровизированных выставках, занимали первые места в местных конкурсах. Несколько рисунков, втайне от родителей, она отправила на международные конкурсы, и все они были высоко оценены.

Почему втайне? Родители не воспринимали всерьез ее увлечение. Ее мама работала на швейной фабрике и, конечно, дочка бывала у нее на работе. Ей нравилось рассматривать цветные лоскутки, эскизы моделей одежды. Иногда мама приносила разные тряпочки с работы, и Анфиса шила грандиозные платья своим куклам. Мама хвалила и говорила, что из дочки получится знатная портниха.

Иногда мама показывала Анфисины рисунки и изделия для кукол своей подружке, соседке тете Маше. Тетя Маша охала и ахала от восхищенья, качала головой и говорила, что после школы Анфису надо устраивать к ним на швейную фабрику, чтобы делала карьеру.

– Глядишь, с такими талантами и директором фабрики станешь, – говорила тетя Маша. – А что, обеспеченная жизнь, безбедная старость. И фабрика недалеко от дома. Красота же!

Сережка, сын тети Маши и Анфисин одноклассник, меланхолично вздыхал, когда мамы начинали расхваливать таланты девушки и ее перспективность. Сережка был давно и безнадежно влюблен в Анфису. Худенький, белобрысый, болезненный, вечно шмыгающий носом, он не питал больших надежд на Анфисину взаимность, но преданно провожал ее из школы домой, носил портфель и был готов прибежать по первому ее зову. Анфиса ценила отзывчивость Сережки, но воспринимала его просто как друга.

Мамы-соседки многозначительно переглядывались, глядя на дружбу их детей, и, таинственно улыбаясь, уходили пошептаться.

***

– И третья карта! – Ольга многозначительно взглянула на Анфису, пододвигая ее к подруге. Анфиса ахнула: на голубом небосводе среди облаков парил длинноногий журавль.

– Журавль в небе! – прошептала она.

– Сама понимаешь, что называют «журавлем в небе» – недоступную мечту.

– Понимаю… – согласилась Анфиса.

***

Анфиса осознала свою мечту, когда получила очередную рецензию на свои картины из Парижа. Но, не зная французского языка, она даже не могла ее прочитать. По слухам, в их городе жила одна пожилая женщина, владеющая французским языком, но поговаривали, что она была с дурным характером. Терять Анфисе было нечего, и она от безысходности отправилась по адресу, узнать который в провинциальном городке не составило большого труда.

На улице шел дождь такой силы, что не спасал ни зонт, ни резиновые сапоги. И оказавшись перед открытой дверью в старушкину квартиру, Анфиса, промокшая и замерзшая, тряслась как осиновый лист на ветру.

– Здравствуйте. Вы – Жозефина Павловна? – пробормотала Анфиса.

– Да. Чем обязана? – высокопарно произнесла пожилая дама.

Жозефина Павловна как будто ждала гостей – была одета в белоснежную кружевную блузку с брошью-камеей на воротничке и шерстяную темную юбку до пят. На ногах были текстильные туфли-лодочки.

– Мне нужна помощь, – продолжила Анфиса. – Я получила письмо на французском языке и не могу его прочитать.

– Тебе пишут из Франции? – удивилась старушка и с любопытством посмотрела на Анфису.

Хрупкая, почти прозрачная девушка стояла на пороге, переминаясь с ноги на ногу, полностью промокшая и дрожащая от холода. С ее длинных кудрявых волос капала вода, придавая умоляющему взгляду больших голубых глаз еще большую жалость и беспомощность.

– Входи, – скомандовала Жозефина Павловна. – Сначала горячий чай, потом письмо.

Пока старушка сервировала стол фарфоровым сервизом, Анфиса с любопытством оглядывала комнату. Тончайшие фарфоровые статуэтки, больше похожие на белые восковые фигурки; старинные черно-белые фотографии разных людей в тогдашней одежде; патефон на тумбочке около окна с трубой-воронкой, обращенной в центр комнаты; круглый стол с кружевной скатертью в центре зала под огромным желтым абажуром… Но больше всего Анфису поразило обилие картин. Почти все они были написаны маслом, примерно одного времени и подписаны инициалами «Ж. А.».

– Это – ваши картины? – полюбопытствовала Анфиса.

– Да, рисовала по молодости, – ответила Жозефина Павловна. – Даже хотела поступить в Парижскую академию изящных искусств. Но время было сложное. Не вышло ничего с этим… Так что у тебя за письмо?

Старушка взяла листок бумаги из рук девушки, нацепила на нос очки и забормотала незнакомые иностранные слова. Они вились, как тонкое кружево, на котором стояли изящные фарфоровые чайные чашки с горячим чаем. Ощущались, как сладкое хрустящее безе, лежащее на блюдечке горкой. Воспринимались на слух, как легкая, веселая и нежная мелодия. Анфиса зачарованно слушала французский язык.

Жозефина Павловна закончила читать и с удивлением подняла глаза.

– Деточка, так это же как раз из Парижской академии изящных искусств. Пишут, что твои картины очень талантливы, и приглашают на стажировку.

– Это – хорошо? – спросила ничего не понявшая Анфиса.

– Это – великолепно. Это значит, что твой талант признают в самом престижном учебном заведении Франции. Но здесь пишут, что приглашают тебя «в очередной раз».

– Да, были еще письма. Я отсылала свои рисунки на конкурс, и мне приходило письмо. Я не читала их раньше.

– Деточка, надо ехать, – сказала пожилая дама. – Твой талант пропадет в этой глуши.

– Но как же я поеду? У меня школа, родители… Они никогда меня не поддержат в этом. И французского языка я не знаю.

– Пей чай, грейся, завтра приноси свои письма, картины, составим с тобой план, как заарканить этого журавля в небе, – произнесла Жозефина Павловна и отхлебнула из изящной фарфоровой чашки.

***

– Оль, а может быть так, чтобы положение этих метафорических карт изменилось? Как сделать так, чтобы «журавль в небе» перестал быть несбыточной мечтой?

– Давай подумаем. Чтобы мечта сбылась, можно попробовать дотянуться до ее уровня, – начала размышлять Оля.

– Это как? – удивилась Анфиса.

– Знаешь пословицу: «Если гора не идет к Магомету, то Магомет идет к горе». Ты что-нибудь делаешь, чтобы идти к своей мечте?

***

Родители Анфисы с удивлением наблюдали, как их дочь в очередной раз собирается куда-то с папкой для рисунков и красками. Им она говорила, что ходит в художественный кружок при доме культуры. На самом же деле Анфиса бежала на другой конец города к Жозефине Павловне. Та занималась с ней живописью и обучала французскому.

Чтобы поступить в Парижскую академию изящных искусств, требовался необходимый уровень французского языка, подтвержденный международным экзаменом. К тому же многочисленные победы в конкурсах от различных организаторов.

Французский язык оказался сложнее английского, который Анфиса изучала в школе, но настолько приятный и мелодичный, что давался он Анфисе на удивление легко. Анфиса откладывала свои карманные деньги, чтобы оплатить экзамены. Тайком ездила сдавать их в областной центр. Первые два экзамена дались Анфисе легко, третий посложнее. Оставался всего один, и можно было подавать документы для поступления в учебные заведения Франции.

В живописи тоже был значительный прогресс. Девушка освоила много техник, смешивала разные типы красок и даже пробовала создавать картины на компьютере. Жозефина Павловна искренне полюбила девушку и старалась передать ей все, чем владела сама.