Вавилон и Башня

Вениамин ничего не почувствовал, чего обещал Дрон, кроме сильного запаха мочи. Видно, старший товарищ давно не мылся, «краснютка» пахла сильно и неприятно.

Этот запах, «краснютка» Дрона, объяснение про тюрьму, воспоминание про деда, который ворочал красными выпученными глазами, лежа в зеленой блевотине, превратились у Вениамина в один собирательный образ тюрьмы, нехороший образ.

И сейчас, лежа среди скатанных грязных портянок, в холодной лужице мочи, с горящим от боли и температуры телом, он во второй раз твердо решил, что никогда и ни за что не попадет в тюрьму. Хотя где-то в глубине души чувствовал, что она-то как раз и будет его преследовать.

Глава 3. Богдан

<Россия, 1990-е годы>

Эта смена вроде как без напрягов должна быть. Никаких терок, никаких выездов. У хозяина сходка в доме. Так что все свои, неопасная. Ну мы и стояли у гаража, ждали гостей, охраняли. Ребята шутили, смеялись, вспоминали свои годы «за речкой»9. Как воевали, как фишку делали, как иногда гужбанили, чего уж там.

Ботинки, пиджаки заграничные. Нас всех так одели. Это ж сходка. Ботинки зачетные, на мягких подошвах. Но цепкие, заразы! Мысок гнется, пружинит. Пока разговаривали, я все проверял, как это он пружинит хорошо, сука. Хорошо, блин. Может, нервяк? Или предчувствие шухера. Надавил, согнул… мысок упругий, гибкий, надежный. Вот бы такие ботинки тогда, под Джабалем. Но… нет, нет, обещал же, обещал про это… того, не базарить, не думать даже. Однако тема все одно как-то сама собой зачиналась.

– Ребят, помните первый тюльпан10? А? Колюш, помнишь?

– Помню, брат. Ну и что? А кто еще теперь помнит? У нас здесь другая жизнь, Бэдэ.

Колюша явно чего-то другое хотел сказать. Чё, стреножили Колюшу-то! Экивоками теперь базарит – «та жизнь, другая». Жизнь-то у нас одна. И того, что там было, не надо забывать.

– Да, бля! Кто не помнит, тому напомним! А то, бля, понастроили. Суки! – в общем, вскинулся, не выдержал я, бывает.

Со злостью. На все это… ворота эти, хозяина. Хотя… какой он мне хозяин?! Елки вокруг, сука, постриженные, блин, так чтобы вровень с козырьками. Гондоны!

У меня такое бывает. Медики говорят, последствия контузии, уже не пройдет. Со всех сторон, конечно, сразу «тишшшь… тишшшишь… нуланоте… постой…».

А как иначе?! Ребята зашухерились. Многие работают недавно. Для них хозяин – не просто коммерс. Для них это первая работа за реальное бабло. А не за паек.

Вдруг откуда-то… вжжжижжж… крямммссс… баххх… и затихло. Как будто что-то упало сверху.

Может… Сергуша с того света прилетел на своем «братишке»? А потому, что одно крыло с пропеллером вырвал, так и проехал «с музыкой» по бетону. Искры, огни. Но как без половины машины долетел-то?.. Как будто он ваще мог прилететь… Подняться из песков Баграма11 и прилететь? Нет, Бэдэ, нет.

Машинально за ствол, и раз, на одно колено. Е-мое… в самую середину ворот этих, в самую дубовую панель, которую с ребятами еле-еле тащили, когда строились. Кто-то, сука, туда въебал, номер не видно, стоп-сигналы горят. Нога на тормозе у этого пидора. Жив, по ходу, еще сука. Но от морды «рубльсорок»12 не осталось ни хрена. Сверху «капуста», внизу лужа какой-то жижи. Не бенз. По ходу, масло.

– Б-о-огдан… Богда-а-нн… Бог… – звал меня кто-то.

Так… косепор13, по ходу, конкретный намечается.

Голос-то Егоркин… значит, значит… бля! Елы-палы… Егорка, твою-то…

Бегу к смятой морде, рву дверь… петли никак, заело. Напрягся, сломал. Сорвал, бросил.

Куртка белая разорвана, измазана кровью. Светло-красной. Значит, не артерии. Беру Егорку с сиденья, легкий. Потом пригнулся, отбежал, положил на траву. Так-то помягче будет. Смотрю, ребята уже заливают под капотом. Быстро! Пшшш-шшш – и все, погасили!

Были б такие огнетушители, когда горел Сергуша… Нуланоте, нуланоте…

– Бог…дан, Бог… – хрипит в траве. – Бог…

Я прислушался. Дыхание есть, скоро восстановится. От куртки разило какой-то автомобильной жидкостью. Бачок антифриза стрельнул в салон. Как пить дать. Но через него, сука, конкретный духан шмары. Запах резкий, сладковатый, сильный. Какую-то «селедку» опять подцепил шпили-вили14, бля. Ведь четырнадцать же еще! Или сколько? Совсем зеленый, а уже туда, машину угнал, это вот…

– Чего, Егорка? Чего случилось-то?

– Богдан, – четко так говорит мое имя, как дух во время присяги. – Богдан, давай свалим на хер. Я… я все здесь ненавижу.

Прижал его к себе, неплотно, вдруг все-таки переломан. Не дай бог, конечно, а вдруг.

Где-то позади нас опять шум, какой-то шорох… понятно-понятно, хомяк15 наш бежит.

– Богдан! Мудак! Что, блядь, тут происходит?! – кричит хомяк, руками размахивает, шухерится падла.

– Все под контролем, – говорю. – Неудачно припарковались.

– Какое, блядь, под контролем?!

Размахнулся – и хрясть мне пару раз. Рука-то холеная, словно тесто, кое-как скользнула по щеке, только и успел подумать, вдруг палец сломает-то об меня.

– Егор! Егор!.. – припал на колени, схватился за шиворот. – Егор, сын!

Я говорю, чтоб не загонялся. Говорю, что кровь светлая, все в поряде, дыхание восстановилось, легкие не задеты, переломанных ребер тоже вроде нет. Когда ребра сломаны, идет такое дыхание, точно ниппель пропускает… вш-иии-ть… вш-иии-ть…

Потом, понятное дело, «халат» пришел, Миша-Янкель. Меня усадили на диван в гостиной. Сказали, что потерпевший. Знали бы они, что такое потерпевший! Это когда у тебя одна половина тела обгорела, а внутрянку держит какой-то дух, которого ты в первый раз видишь. И думаешь: «Надоест ему скоро, сука! И когда надоест, то что?» А еще думаешь, как бы так сделать, чтобы кровь с сукровицей не так сильно, сука, херачила. Чтоб терпения у духа подольше хватило. Или уж, ладно, поменьше.

Хозяйка, без палева, налила мне бухла. Она и раньше делала это после смены, добрая, такая хорошая. Правда, прежде я не пил, отказывался. Даже после работы. Квасить для меня – только мое, сугубо личное дело. Не люблю, чтобы рядом кто-то находился. Это время отдохнуть, только мне и Сергуше, за которого пью, с которым пью.

На этот раз выпил, конец смены все-таки. Вроде небольшой глоток, но почти ничего не осталось. Мало наливают, что сказать. Обожгло, внутри как-то приятно сделалось.

Дальше сидел в гостиной на приколе. Ждал, что «халат» скажет. Остальные ребята, кто не охранял по периметру, поехали искать некую Юлю, которая, как успел сказать Егорка, его поюзала16.

Если по правде, никакой Юли, по ходу, и не было… точнее, была… но за этот вечер столько Юль всяких мелькнуло, что уже не важно, какая из них намарафетила17 пацана, тачку подбила угнать.

Для меня это ништяк, что позвали сюда. Как будто я член семьи, а не просто торпеда18 какая. Что-то типа гордости родилось внутри. Дал я тут слабину, короче. Что бы на это сказал Сергуша, да и весь тот тюльпан?.. Что бы сказал?.. Ни-че-го. Никто оттуда уже не вернется.

Миша вышел из спальни. Я тоже приподнялся:

– Ну что там?

Миша, сука, оглядел меня подозрительно. Но рядом хозяйка. Он и начал свою ахинею травить:

– Что ж… шок, безусловно, есть. Даже и ушибы… однако ничего серьезного. Мальчик, на этот раз, отделался легким испугом…

– На этот раз?! – внимательно так посмотрела на него мать мальчика, аж ноздри запрыгали. – На этот раз?! Что вы имеете в виду, Михаил Симонович?

– Кхе-кхе, – изобразил Миша. – В анализах слюны и мочи существенная доза… как бы помягше-то… опиатов и мелатонина… то есть, простите меня, это кокаин и амфетамин… не говоря уже… кхе-кхе… о большом количестве этанола… кхе-кхе, то есть алкоголя. В общем, все это дорога в один конец, так сказать. Понимаете?

– Это мой cы-н-н! Это мой, это мой… сын… Что вы говорите такое?!

Я, понятно, тоже даю! Рванул за волыну. Вовремя остановился, а то бы и пригномил Симоновича, чего уж там.

– Да, да, да… – закозырял Миша и сам весь задрожал, сука. Пузо ходуном ходит, как кисель. – Да и еще раз да! Упаси господи! Надо лечиться, есть специальные программы. Наркотики никого до добра не доводят. Вы поймите, уважаемая Елизавета Викторовна… – «халат» любил сказануть, как в книжках, прежде чем получить на лапу. – Вы поймите, есть, есть способы… если нужно, мы поедем, мы организуем лучшую программу в Швейцарии.

– Богдан, расплатись!

Не ожидал от нее. Похоже, она Егорку-то сильно любит.

Я вытащил пару соток, швырнул на столик, в руки пархатому не дал. Симонович посюсюкал чего-то еще. Но Елизавета махнула ему, типа «иди». Он, сука, быстро подхватил бабосик, поклонился даже, вот падла. Сначала, сука, мне! Попутал, видать. Потом Елизавете. И такой, как крыса, пошел.

– До свиданья, до свиданья… скорейшего выздоровления. Если все-таки насчет программ…

Елизавета еще раз махнула, Миша заткнулся, дверь за собой закрыл.

– Фу, какой мерзавец… – по ходу, без сил Елизавета села на диван. – Богдан, налей мне тоже, пожалуйста.

– Вам виски? – у меня голос аж сорвался. Блин, как у салаги.

– Все равно…

Поехал после смены домой. Так и вышел перед Арбатом. Решил постоять, воздухом подышать.

Город-герой, блин. Жахнуть бы здесь, чтоб засветилось вокруг, как в Джелалабаде19. Вот тогда бы это был герой.

На душе хреново как-то, не по себе. Хотелось скорей зашариться20, накидаться до отключки, чтоб без тормозов. Виски этот стоял в горле, приятно так, не хотелось его не пойми какой дешевой водярой заливать, культурного чего-то хотелось.

Мы с Сергушей обычно бухали спокойно, как люди, без излишеств. Просто выпивали, просто вспоминали. На моей кухне простенькой. Сигареты, водка, закуска, все как положено. Я-то как? Последние лет десять голова не та. Как накидаюсь, передо мной колодцы Кандагара, пески Баграма… как настоящие, сука. Все горит, тюльпаны потом подбирают, что осталось.

Перевалы, перевалы, без конца и края. Природа, сука, кое-где красивая, но чужая. Сколько их вообще тогда было, этих перевалов?.. Меня всегда там напрягали камни здоровые. Эти камни, уж хрен знает сколько лет там смотрели, как подыхает кто-нибудь. В смысле не только мы, а вообще все. То в форме, то в халатах этих дебильных. Какая разница…

А тут витрины на меня смотрят. Еще хуже, чем камни те. То ли купить пельменей, закусона, водки и спокойно посидеть. То ли зашариться куда, просадить бабла маленько. Елизавета Викторовна предлагала мне в нагрузку, за «спасение Егорки». Какое там спасение! Так, обычный косепор разгреб. В общем, не взял я. Сама сунула в карман, сказала: «Ладно тебе, Богдан, ты тоже человек, проведи как-то время».

Бабосы я не вытащил, не вернул. Так до сих пор и торчат в кармане. Нет, не потому, что деньги не хотел возвращать. Подумал, раз Лиза положила, не могу я вернуть вот так просто. Короче, как олень я думал.

Раз олень, значит, бабосы эти надо и потратить по-тупому. И решил-таки не пельмени, а культурно повялиться где-то. Тем более давно отдыха нормального не было. Ребята в том месяце приглашали, не пошел. Без Сергуши не хочу. Неправильно как-то.

Зашел во что-то японское. Заказал водки, закусь. В зале ни туши. Полы пахнут химией какой-то. Но не ядреной, как в военгоспитале, жить можно. В углу салага-официант трет глаза. Видно, приехал из своего города на ранней «собаке»21.

Выпил первые сто пятьдесят. Косепор с Егоркой все крутился в башке. Когда мы в юности барагозили, случалось всякое, чего уж там. Но никто не страховал, никто не заботился. Как-то иначе все было устроено. Сделал – сам разбирайся. И все. Халаты так же латали, предки так же опекали, но не пытались порешать. Что было, то было, типа сам порешаешь.

Это приучало относиться к жизни по-другому, не быть якорями22. По-взрослому, как мы думали. Куда нас привело это по-взрослому? Туда и привело, что половина моих теперь лежат где-то, а караваны по ним ходят. И что, караваны виноваты? Или те, кто приехали туда с волынами и стали по этим караванам шмалять? Караваны там уже тысячи лет. И чё? Значит, мы, получается, не правы? А мы-то что?! Сказали: «Надо отслужить». Пошел. Не спросил ни у кого. Такая же логика: сам разберусь. Как будто самый умный, что ли… и как можно быть самым умным в семнадцать?! Потом сказали: «В Афган пойдешь?» А я: «Ну пойду. А чё?» И пошел. Опять, сука, не спросил. Откуда это взялось? Может, оттого, что должен кому-то? Но кому?!

Заказал еще сто пятьдесят. Салага перетрухнул. Понятно, девять утра. Да и рожа у меня потрепанная после ночной смены. Наверное, подумал, сейчас балаганить дядя будет или не заплатит. Но бухло быстро принес. Ну и хрен бы с ним, пусть думает что хочет.

От вторых полтораста башка разболелась. Ну, блин! Хотел погулять по-взрослому… У меня такое бывает. Все-таки башня уже не та. Да и сколько по ней, бедовой, били, сколько резали! А еще контузия, понятно же.

Рядом за стол сели какие-то звери. А кто еще ходит пить по утрам? Проститутки, телохранители и чурки.

Чурками я их без наезда считаю. Олень из Рязани был бы рязанцем. Это разве обидно? А это чурки.

После войны как-то по-другому относишься к чужой жизни. Без злобы, без обид. Да и без любых ожиданий. Все почему? Потому что знаешь, как ее можно быстро отнять. И знаешь, как быстро ее могут отнять у тебя. Что-то вроде коробки какой на полке в магазе. Если таких коробок много в ряд стоит, кто из-за них будет брыкаться?

Потом эти, ну звери, начали играть в свои… Как же их?.. Правильно, нарды. Откуда только взяли? У салаги, что ли? И так все время: шлеп… щелк… вах-вах-вах… опять щелк, шлеп… вах-вах-вах… а у меня и так башню сносит.

– Друзья, потише нельзя, а?

– Эээ… мужчина, вах-х-х… ты като такой? Пойди, опохмелись, да?

– Да…

Ну я и пошел. Салаге сразу косарь оставил, чтоб не в обиде был. По дороге, мимо чурок, беру эти их нарды, об пол хер-р-рак. Они что? Они, стало быть, зассали.

– Эээ… мужчина, зачем ты?..

Зачем, зачем? Я почем знаю. Нарды не люблю, сука, вот зачем.

На улицу вышел, там тоже кислорода ни хера. Дышать тяжело, вдохнуть-выдохнуть не могу. Захотелось рвануть подальше. Надоел этот город. Хорошо, что рядом с вокзалом дело было. План в голове созрел: сесть на «собаку», какая попадется, уехать километров за сто. До следующей смены. Пожить у кого в простой хате деревенской. Может, в баню сходить. В общем, хотелось чего-то чистого, что ли, чтобы все вокруг настоящее. И грязь тоже чтоб настоящая. Не блевотина какая, а чтоб земля, зола, трава…

В ларьке зацепил еще бутылку водяры, в электричке заскучать боялся. Зацепил и пошел к Киевскому.

Глава 4. Герман

<Россия, 2020-е годы>

За соседним столиком сидели три лошемордые. Похожие на «я в Москве уже три года». Хвастовство, страх и, конечно же, слабоумие. Вот они вытягивают морды, один в один лошади в стойлах, подбивая сзади солому.

Одна, рядом, была еще и бесформенная. Это даже не лишний вес. Это отсутствие конструкции тела. Она напоминала уродливый автомобиль, над формами которого производители не думали. Как будто специально выпустили с конвейера, чтобы будущего владельца сразу посетила примерно такая мысль: «Ну ты, конечно, уродец! Ладно! Зато сейчас затолкаю в тебя побольше всякого дерьма, и помчались!»

Бесформенная лошемордая подозвала официанта:

– Ааа… эээ… Скажите, какой у вас самый французский десерт?

Самый французский десерт! Какие французские десерты в Москве, в кафе с пестицидными помидорами и резиновым сыром?! Я захотел громко-громко прокричать ей в самое ухо: «Как-к-к-ие-ээ-э?!» И тут же представил, как от этого вопля глупо выпрямленные, словно искусственные волосы лошемордой завернутся вокруг шеи и начнут ее душить… Твоя жизнь все равно будет такой же бесформенной, как и ты сама! Такой же однообразной, как твой идиотский вязаный свитер цвета плитки общественного туалета.

– Чё-нибудь изволите? – подошел ко мне официант, скорее всего из Химок. «Чё» и «изволите» обычно соединяют жители северных псевдокультурных трущоб.

– Благодарствую, ничё.

Да, глупо все это. Злоба у меня внутри. Пустая, ни к чему не ведущая. Много чего хотелось кричать. Слезы не дошли до глаз, хрип не прохрипелся, поэтому хотелось кричать куда-то внутрь, на самого себя. Один из таких дней, когда мечтаешь изменить мир, сразу целиком. Не так, чтобы долго-долго чего-то делать и потом тешить себя мыслью, что это что-то меняет. А чтоб все сразу!!! Только так и можно что-то изменить. Все остальное? Просто обман… этот поганый мир можно изменить только одним, но очень сильным движением! Бомба не поможет, даже самая большая. Везде будут валяться куски всех этих с их «самыми французскими десертами». Да и после бомбы они все равно будут думать, как бы еще пожрать или покрасить стены хрущевки венецианской штукатуркой. Ведь кто-то обязательно уцелеет. Всегда кто-то остается. Уцелеют, вот даже не сомневаюсь, самые уроды. Первое время будет боль, очистительный шок. На время просветлеет, лица, может, станут наконец чистыми. Может, даже трогательными. Страдание всегда очищает. С лица как будто спадает вся эта никчемная мишура.

– Ты понимаешь, хочется какого-то греческого стиля, – услышал я одну из лошемордых.

– А ты знаешь, что… – замурлыкала в ответ бесформенная лошемордая.

– Да, да, это… – закачала лошадиной головой третья и как будто подбросила копытом засранной соломы.

Я не стал дожидаться, что ответит третья, в «заплеванном» свитере. Хотелось какого-то воздуха, причем поскорее. Пусть даже этого, отравленного. От двух стаканов вина в голове сначала прояснилось, потом помутнело, словно накрыло чем-то.

Вышел на улицу, перешел через дорогу, разрывая какую-то невидимую границу между лошемордыми и собой. Хотя, конечно, никакого разрыва не было и не будет. Я все еще с ними, рядом, в них, о них… Как же гадко! Как будто я тоже мечтаю о венецианской штукатурке в своей хрущевке.

Впереди замаячила спасительная арка. Глухая, больше похожая на питерскую, чем на московскую. Я вошел и постоял какое-то время, попытался отдышаться. Краска образовывала простой рельеф, то ли волн, то ли просто ошметков. Вместе с грязно-желтым цветом все выглядело так, как будто ее красили давно, лет двадцать назад, не меньше.

Где-то во внутреннем дворе послышались шаги нескольких человек и гогот. Похоже, еще с прошлого вечера пьющая компания. В таких глухих «колодцах» часто пили подростки. Правда, и для них теперь придумали всякие дешевые забегаловки, что-то «подходящее». Как бы они того ни желали, однако взрослые дяди управляли подрастающим поколением даже больше, чем остальными.

Сейчас они подойдут. Какое разочарование! Такие арки я любил. Любил стоять в них долго, чувствовал себя защищенным, особенно если стоять где-то посередине, чтобы пространство как бы обволакивало. Точно эти своды могли защитить… если поднять голову да запрокинуть посильнее, потом постоять так какое-то время, возникало ощущение, что ты в коконе. Защитно-спасительном. Так вот, сейчас этот момент будет испорчен.

Первыми подошли две поддатые девки. Готов спорить, парни называют их между собой «сосками». Хотя какие они «соски»?! Так, предварительная стадия перед свиноподобными. Раньше, когда я был в их возрасте, такие девки обычно носили футболки с фото белокурого парня, смотревшего куда-то вдаль, с потрепанной акустикой в руках23.

Теперь таких футболок не было. Наверное, считались немодными. А может, песни про смерть и несчастную любовь перестали нравиться, вот про белокурого и забыли. Впрочем, он так и предполагал, поэтому заблаговременно выстрелил себе в башку. Заблаговременный выстрел в голову?! Ну да. А что такого?

Белокурый с акустикой, действительно, больше не котировался. Обе девки продемонстрировали непонятные круги и разводы, напечатанные на футболках. Но, похоже, странные рисунки что-то для них значили. Иначе они не носили бы куртки нараспашку, в такую-то погоду.

– Дядя, как… Чё?

– Дядю в другом месте будешь искать… – растягивая слова, намеренно хриплым голосом сказал я. Еще помнил эти приемы улиц. Надо отвечать быстро, хрипло. Это как сигнал опасности для другого. Значит, ты рычишь и готов бить, грызть.

– Эээ… ты чё?! – отозвался парень, который шел за ней.

Я пожалел, мое время в этой арке еще не прошло. Но перепалка началась бы в любом случае. Так уж все устроено. Парни напиваются, хотят показать свое право на жизнь любым способом. Девки им подыгрывают, потому как жаждут увидеть, у кого есть это право. Идиотизм, конечно, однако ж ближе к настоящей жизни, чем все эти «самые французские десерты».

– Ладно, давайте, идите куда шли.

Вплотную ко мне приблизился парень в старом лыжном костюме. Двое других, один в кожаной куртке, похоже, старшего брата или отца, второй в пуховике, стояли за ним, наблюдали.

– Ну чё? – скривился «лыжник».

Его лицо – точная карта судьбы. Кожа жирная, но ровная. Лицо ребенка, пока еще довольно здорового. Так он и будет выглядеть до восемнадцати, а потом, незаметно, превратится в бесформенного мужика. Загар бедняка, как будто размазали по лицу ошметок глины.

Я ударил «лыжника» в нос. Короткий, хлесткий удар. Несильный. В уличной драке не нужно бить сильно, это снижает скорость.

– Ауу-у… – из-под стиснутых пальцев закапала светлая яркая кровь. И она как у ребенка. Видимо, еще не успел сильно отравить тело своей жизнью.

– Да ты чё?! Аааа!!! Я тебе-е-е-е!!! – тонко завизжала одна из девок и неуклюже заскакала вокруг нас, пытаясь тыкать мне в лицо.

Я отклонился, но вид уродливых грязных пальцев с обкусанными ногтями все-таки отпечатался, прошел куда-то внутрь меня. Почувствовал, сейчас затошнит.

Друзья «лыжника» вступаться не стали. «Кожаная куртка» и «пуховик» были из другой породы. Таких вид крови пугает, сковывает, а не окрыляет. Поэтому, когда первая волна оцепенения миновала, они подхватили обиженного мною под руки и потащили прочь. Девки следом. «Грязные пальцы» продолжали истошно орать: «Да я ж тебе!!! Ты хоть знаешь кто?! Да ты чё?!»

«Хмм…» – и я нагнулся. Серый безжизненный асфальт был полит тонкой струйкой крови, где-то художественно забрызган каплями, большими и маленькими. Красиво.

– Пс-и-и-и-х! – раздалось уже откуда-то с улицы. Видно, одна из девок еще не успокоилась.

Я снова посмотрел на кровь. Уже не такая яркая! Как быстро. То ли впиталась, то ли окислилась. Еще раз посмотрел на своды арки. Где-то в глубине, там, в этих с годами запекшихся ошметках краски, услышал обрывки знакомых строк… «красная-красная кровь» и «опаленная звезда». Да уж… так про это сказал другой парень, тоже с галимой акустикой. Только не блондин, а брюнет. Да и убил он себя немного иначе24. Хотя какая разница…

* * *

Я быстро шел. Кривые обрывающиеся улицы центра вывели к широкому проспекту. Сейчас это было то, что нужно. Хотелось пространства.

Большой ровный тротуар. Можно бежать и оставаться незамеченным. Свиноподобные, лошемордые, глистообразные мельтешат вокруг. Создают маскировку, что-то вроде иллюзии ряби, как будто все двигаются куда-то, в каком-то направлении.

Зашел в ресторан с окнами во всю стену. Это хорошо: смотреть в такое окно и думать. Это лучшее, что я сейчас могу. Надолго не задерживаться. Выпивка – и дальше. Подобная смена декораций, лишь видимая, конечно, не дает заниматься глупым самолюбованием, истязанием. Ведь это только тупое пережевывание «как могло быть, если бы…». Тупое и бессильное, признак слабости.

– Когда гости приезжают, вы должны ждать их во дворе, помогать припарковаться, – услышал за соседним столиком.

– Да, да… – закивала парочка «туземцев», которые, несмотря на теплый зал, сидели в куртках и шапках, сдвинутых на макушку. Я, кажется, слышал, что так голова меньше потеет, соответственно, ее можно реже мыть. Почему тогда просто не снять шапку? Ответ есть: когда голову редко моешь, это видно, следовательно, лучше сидеть в шапке.

– Вы понимаете, как это важно? Все время! Слышите?! Всегда держать подъездную дорожку расчищенной! – продолжала «метелка» с хирургически закатанными наружу губами, от чего звук получался как у мультперсонажа.

Говорила настойчиво, точнее, хотела выглядеть настойчивой. Я представил, что она режиссер мультфильма, который объясняет двум гномам, как им обращаться с Белоснежкой. Вот только сам режиссер настолько туп, что старается изображать интонацию гномов, чтобы они хоть как-то поняли.

– Все должно быть совершенно! – непонятно про что подытожила «метелка» своим гномским голосом.

Я допивал второй мартини с джином, лучший утренний напиток. Идти дальше не было сил. Хотелось смотреть на эту улицу через эти большие окна. На ползущие машины, на растираемую прохожими грязь, сжимая пальцами прозрачное стекло с маслянистой пахучей жидкостью…

Машины ехали так медленно, что можно было изучать лица водителей. В основном мужские. Бессмысленная тяга к размножению вынуждала их совершать идиотский ритуал «магазин-дети-пиво-сон». В то время как хотелось только «пиво-сон», без всяких уродских детей и магазинов. Все силы пожрала другая тяга – карабкаться.