В лабиринтах вечности

Сергей стоял, вытаращив на Хамида глаза, с каждой секундой поддаваясь силе и страсти его напора. Как бы ни был он далёк от истории, подобная речь не могла оставить его равнодушным. Почувствовав это, Хамид приутих и, загасив в глазах гневные искорки, сказал:

– Хочешь, я покажу тебе то, что не видел ещё ни один археолог, то, что я нашёл на этой, как они сказали, никчёмной и чистой уже от ценностей земле?

Его явно переполняло желание поделиться с кем-нибудь своим сокровищем, своим открытием.

– Да, – было ему ответом тихим и бесцветным. Скорее всего, это было просто вежливым согласием Сергея на столь восторженное приглашение, чем истинным желанием видеть какие-то там «сокровища».

– Тогда идём! – сказал Хамид. – Это недалеко. Думаю, к вечеру мы вернёмся. Возьми флягу с водой.

III

Солнце уже клонилось к закату, когда они на осликах добрались до невысоких на первый взгляд скалистых холмов. Хамид остановился.

– Теперь нам туда, – кивнул на небольшую с виду гору. – Склон хоть и пологий, но ослы не поднимутся. Оставим их здесь.

Он обмотал острый камень поводьями.

Сергей попытался проделать то же самое, но ничего не вышло. Ослик оказался на редкость прытким – совершенно не стоял на месте, брыкался и норовил укусить.

– Он кусается, – одернул руку Сергей.

– Ты его не привязывай.

– Да, как же! Пока я будут лазить с тобой по горам и холмикам, он просто-напросто уйдёт, и я домой – пешком?! Потом ещё платить за эту животинку хозяину. Ну, уж нет! Ой! Смотри, он опять чуть не укусил меня! – Сергей едва успел отдёрнуть руку от норовистого ослика. – Какой злющий осёл!

– Он играет, молодой, резвый, – улыбнулся Хамид, – никуда он не уйдёт, моя ослица – его мать. Идём.

– Ну, если мать, ну тогда, да! Точно не уйдет?

– Точно! Идем!

«Так, на восхождение уйдёт минут десять-двадцать», – прикинул Сергей, но, когда они начали подъём, буквально карабкаясь по скользящему склону, мнение его изменилось.

Такого «подвоха» Сергей не ожидал – скальная порода на вид такая прочная, оказалась хрупкая как стекло, при каждом шаге она звонко трескалась и скользила под ногами. В попытке хоть как-то удержаться на сползающей вниз породе, им пришлось встать на четвереньки, и так чуть ли не ползком подниматься вверх, раня себе руки и колени об острые края камня.

– Это щебень – отработка из шахты. Здесь во времена фараонов добывали бирюзу, а вот там дальше гранит. Видишь… как карьер…

– Хорош же этот гранит, если он такой хрупкий, то ли дело наш среднеазиатский, гранит так гранит! – проронил Сергей. – А горы? Какие у нас горы!

Все красоты мира не променял бы он сейчас за горы, утопающие в утренней лиловой дымке…

…В тех горах, в маленьком городке с красивым названием Червак, жила его любимая жена. Сейчас она была на восьмом месяце, и Сергей надеялся успеть вернуться в Узбекистан к рождению дочери. В отличие от всех мужчин, он очень хотел именно дочку: такую же красивую, как его любимая жена Белла. Он даже приготовил для малышки имя и назовёт он её Надя, Надежда, как воплощение его надежд на счастье и любовь.

И, вспомнив о доме, о жене, о ребёнке, Сергей улыбнулся своему счастью.

А Хамид всё карабкался и карабкался вверх, каким-то немыслимым образом удерживаясь на скользящем склоне и, не поворачиваясь, подгонял его:

– Давай! Давай, ну же… ещё чуть-чуть…

Почти час изнурительного подъема по сползающему вниз щебню и вот они достигли практически ровной площадки. Небольшая утоптанная поверхность, как тропка, но на ней можно было спокойно передохнуть, перевести дух, собраться с силами и дальше карабкаться вверх. К удивлению Сергея, Хамид остановился, и через минуту, стараясь не смотреть вниз, направился по тропке в сторону заходящего солнца, лишь буркнув ему:

– Давай за мной.

– Ага, – также пробурчал Сергей.

Поднявшись на тридцать-сорок метров, они лишь изменили угол зрения, но в пейзаже ничего не изменилось. Те же скалистые горы и всё в том же безжизненном сером цвете, а белесое безмерно высокое небо, точно смеялось над ними, своей вечной недосягаемостью. И такая стояла тишина(!) – ни птичка не свиснет, ни пчелка не прожужжит. Не слышно даже шороха травы. (Да и какой шорох травы, если кругом только каменистая пустыня).

– Всё как вымерло! Мертвая зона! – Сергея охватила тоска, и почему-то вновь нестерпимо захотелось увидеть родные горы, где каждая травинка так мила, где каждый камень необычайно красив. У него ласково, томно так защемило в груди. «Вот вам и ностальгия! А я хвастал, что не страдаю аристократизмом, да ещё посмеивался над бабушкой Александрой».

Однажды…

Или нет, всё по порядку.

У его жены родственников всего ничего: только бабушка Александра. «Бабушкой» назвать её было сложно – статная женщина с невероятно прямой спиной и королевской грацией. В комнате бабушки Александры в сафьяновой папке хранились несколько пожелтевших от времени фотографий – всё, что осталось от былого величия древнего рода. А то, что этот род когда-то был не последний в России, Сергей узнал совершенно случайно.

Однажды вечером, за чашечкой чая, бабушка Александра ненароком в разговоре обмолвилась:

– Князь Юсупов был такой озорник! Такая душка! То в барышню нарядится, то в своём доме, на Мойке…, соберёт нас всех, да, и давай озорничать…

Внезапно за столом воцарилась гнетущая тишина, шуршание крылышек стрекозы, бьющейся о стекло, казалось рокотом реактивного самолёта. У Сергея от подобных слов перехватило дыхания.

И хоть время репрессий давно прошло, и «Хрущёвская оттепель» вроде бы полностью развеяла весь ужас над головами «бывших», но оказаться за одним столом с человеком, когда-то приближенным ко двору, к царственному дому Романовых, было немыслимо! И тем более ему – сироте, все родные, которого погибли во время Второй Мировой войны, а уж если этот кто-то теперь оказывался ему ближайшим родственником, то это была просто фантастика!

Бабушка Александра, не ожидавшая от себя подобной болтливости на старости лет, вся скукожилась, сжалась и сразу стала походить на старенькую черепашку, которая забыла, как прятаться в панцирь.

Первая нашлась Белла. Она, положив руку Сергею на плечо, тихо проговорила:

– Мы никогда об этом не говорим, и это для нас тайна за семью печатями. Ты первый. После революции бабушка и дедушка бежали в Турцию. Долго скитались, жили в Египте, Афганистане. Дед был известный востоковед, но нигде не находил себе места. Его всегда тянуло на Родину – не получалось жить на чужбине. В тридцать восьмом году, после двадцати лет скитаний, удалось вернуться в Союз. Но возвращаться в Санкт-Петербург было слишком опасно, поэтому пришлось обосноваться в Ташкенте. А потом война и мой дед, и мой папа ушли защищать Родину, ведь в нашем роду никогда не было трусов, правда, бабушка?

Бабушка Александра к этому моменту немного уже оправилась от собственного шока и, затаив дыхание, с любовью смотрела на внучку.

– Oui, Ma Chérie, – ласково произнесла она, – да, моя дорогая, да!

– Ах, вот откуда это «Ma Chérie»! – радостно подпрыгнул Сергей, хлопнув в ладоши. – Я всегда чувствовал, что всё это неспроста. А еще, бабушка Александра, в ваших движениях есть что-то такое, что всегда удивляло меня – вы как-то не так двигаетесь…

– Деточка, можно сменить одёжи, но не спрятать то, что ты впитал с молоком матери. Хорошо, что мы жили в такой глуши, где русских-то было наперечёт, поэтому никому не бросался в глаза мой столь явный «аристократизм».

– Вот-вот, точно! Аристократизм!

Они проболтали всю ночь. Под утро Сергею уже казалось, что вся их жизнь, все их странствия по миру и мытарства пережиты им вместе с ними. Он физически ощущал их боль, горечь потерь, их страх перед ссылкой и даже физическим уничтожением.

Слушая ее, Сергей наивно спросил тогда постаревшую, высохшую от горя женщину, почему и зачем они вернулись в Союз?

Бывшая фрейлина, грустно улыбнувшись, просто сказала:

– Привыкаешь ко всему: к голоду, к холоду, к отсутствию элементарных вещей и приспосабливаешься жить на чужбине, но ностальгия никогда не оставит тебя, она не даст успокоиться русскому сердцу и будет тоской разъедать душу… И ты не мыслишь себя вдали от Родины!

Тогда он только мысленно усмехнулся, как ему показалось, сентиментальности старушки. А вот смотри ж, так долго держался, а когда осталось каких-то несколько дней до возвращения домой, и даже он – черствый сухарь – вкусил-таки этот горький напиток, имя которому «ностальгия».

– Ностальгия! – проговорил он волшебное слово, и, улыбаясь такому близкому счастью – возвращению на Родину и встрече с любимой, – пополз за Хамидом, стараясь уже ни о чём не думать.

IV

Медленно продвигались они вперёд. Вот едва заметная тропка расширилась и стала походить на площадку перед вырубленным в скале алтарем. Хамид выпрямился, подождал Сергея и показал на совершенно ровную стену.

– Я нашёл это совсем недавно.

– Что? – поправил сползшие очки Сергей.

– Смотри, как здесь всё интересно! Вроде, обычная скала, но если присмотреться, то бросается в глаза абсолютно гладкая поверхность камня, и вот эти бороздки… а? Как они тебе? Они рукотворны! Не веришь? Смотри вот сюда, внимательно! (Сергей пожал плечами, не находя пока ничего интересного!) Вот это меня насторожило! (Сергей недоумённо смотрел на друга.) Смотри, Сергей, смотри сюда, вот…

– Что?!

– Расщелина…

Не покажи Хамид эти почти невидимые бороздки, Сергей никогда и не заметил бы эту таинственную «расщелину», ради которой он разодрал себе руки в кровь! Она была настолько незначительна и так замаскирована естественным образом, что казалось, это всего лишь небольшое углубление в горной породе, и лишь заходящие лучи солнца, проникая сквозь расщелину вглубь пещеры, оттеняя шероховатость стен, указывали на пустоту, и на то, что там дальше что-то есть!

– Ты видишь, как странно располагается эта усыпальница.

– Усыпальница?!

– Да! Усыпальница, которая своими «вратами» выходит не на восток, навстречу восходящему солнцу, как было принято, а на запад!

– На запад!?

– На запад! И это удивительно!

– А откуда ты взял, что это усыпальница? Может, это всего лишь трещина в скальной породе, – произнёс Сергей, оглядывая всё вокруг и пытаясь заглянуть в расщелину, при этом оставаясь на месте, (сердце отчего-то заныло).

Хотя он не видел ничего необычного «Ну, скала! Ну, трещина в горной породе. И только! Стоило из-за этого плестись в такую даль, да ещё отказываться от праздничного ужина в честь открытия плотины (а еще на открытие плотины приехал Никита Хрущев – Сергею очень хотелось на него посмотреть). Эх, зря я потащился за Хамидом!» – раздосадовано думал Сергей.

Он уже злился на себя и на него. «Притащил меня сюда, заставил изодрать руки и колени, и всего лишь, чтобы полюбоваться какой-то дырой в скале».

Но Хамид, ничуть не обращая на его недовольный, обескураженный взгляд внимания, прикрывая ладонью рот, произнёс почему-то шепотом.

– Это усыпальница дочери Рамсеса!

– Что?!

– Это усыпальница дочери Рамсеса второго! Она разгневала своего отца, и он повелел сотворить усыпальницу так, чтобы она никогда не увидела восходящего солнца, чтобы ее душа никогда не возрадовалась бы и не обрела покой! Он повелел создать это так, чтобы дочь никогда бы не смогла войти в царство Осириса, а лишь мучилась бы от нестерпимого жара заходящего солнца, и чтобы оно обжигающими лучами, словно красными всполохами, раздирало и мучило бы её душу в вечности! Приказал сотворить её усыпальницу вдали от всех погребений, как изгоя, как ненавистного для всего сущего! Она проклята им! Она проклята своим отцом!!!

Сергею показалось, что его арабский друг сошел с ума. Заглянул ему в глаза. Нет, буйства нет! В них лишь жажда познания и какого-то священного трепета. «Трепет! Но перед кем или чем? – мелькнуло у Сергея, – Всё-таки как суеверны эти арабы! Придумывают какие-то ужасы и проклятия фараонов! Проклятия мумий! И блуждающие по мирам души». Но холодок по его спине всё же пробежал.

– Что ты такое говоришь? Какая дочь? Какой Рамсес?!

– Как какой? Тот самый, чей храм чуть не ушёл под воду из-за нашей плотины! Тот самый Рамсес Великий, что правил почти семьдесят лет! Тот, у которого было сто детей и тот, что впервые в истории человечества заключил мирный договор! Тот самый Рамсес, чьи колоссы ты видишь по всему Египту! – И вновь Хамид злился на Сергея за подобное пренебрежение к истории, к его любимой истории! – Когда вашей страны не было ещё и в помине, когда народы Европы прибывали в варварстве, на берегах Нила – того, что вы «укротили» – уже разыгрывались великие драмы! Люди жили, любили, умирали, боролись за счастье, за любовь, за место под солнцем. И возможно, их борьба не всегда была успешна. Эта усыпальница является подтверждением тех страстей, что когда-то бушевали здесь! А ты: «Воды Нила не обуздать». Человеческие страсти не обуздать! Они всегда были, есть и будут! Человеческая натура остаётся неизменной во все времена, пусть хоть всё изменится и чёрное станет белым, а белое станет чёрным, но человек не перестаёт любить и ненавидеть, он всегда идёт наперекор судьбе и желаниям окружающих, лишь бы быть рядом с любимым! И вот тебе доказательство моих слов – усыпальница отверженной молодой женщины, полюбившей…

Он указал на пещеру, а ошеломленный Сергей, казалось, одними губами прошептал:

– Откуда ты знаешь, что это молодая женщина?

– Так вот этот знак… – араб провел рукой по пыльному камню ладонью и только теперь изумленному взгляду Сергея предстал целый ряд почти стертых от времени знаков. Иероглифы были написаны красной краской. И были едва заметны.

– Ух, ты! Здорово! – Сергей обрадовался, как мальчишка, глаза его заблестели, наполнились восторгом, и таким, что скрыть это было невозможно. Да он и не пытался скрывать – всё это было так интересно! Действительно, интересно!

– Что там написано?!

Хамиду понравилась столь скорая перемена в друге, и он с радостью бросился делиться своими догадками.

– Во-первых, иероглифы написаны красным!

– И?

– Красный цвет – цвет проклятий!

– А…

– Вот этот знак – сидящая женщина – означает…, а… естественно, означает «женщину». А вот этот подобие вашей маковки церкви, «нефер» и говорит, что она была «красива». А этот знак читается: «кеми», и переводится, как «черный», но, как я понимаю, здесь он обозначает «Египет». Дальше идут несколько иероглифов, которых я пока не знаю, они раньше мне не встречались, но вот последние, – он задумался. – этот знак: «Бен», обозначает «дочь», а второй…, второй похож на слово «проклятие»! Этот обозначает иероглиф «отец» и картуш Рамсеса второго: «Усер-Маат-Ра». И мы почти можем прочитать: «Красавица… дочь… Кеми, то есть Египта…, или нет, как-то не так…. Дочь… Кеми – красавица… проклята отцом Рамсесом вторым!».

– Точно! Я знаю этот картуш, – вновь перебил его Сергей, обрадованный тем, что увидел знакомые знаки.

Хамид снисходительно улыбнулся, немного надо иметь ума, чтобы узнать картуш Рамсеса Великого – самый распространенный во всём Египте!

– А имя? Ее имя есть? – Сергей, поправляя очки, вглядывался в иероглифы, словно он мог что-то в них понять. – И что ты здесь видишь? Здесь же почти ничего не видно!

– Нет, имени нет! Или… смотри, ты прав, иероглифы нанесены так, что их фактически не видно, и я думаю, это сделано специально!

– Зачем?

– Видишь ли, Рамсес отправил свою дочь в царство Осириса без погребения, без имени, тайно, явно желая, чтобы она никогда не достигла бы полей Истины или, как они ещё говорили Дуата, и чтобы её душа вечно скиталась между мирами и страдала! Он проклял собственную дочь, а посему приготовил ей страшную смерть – оставив без имени и должных инструкций. Я не удивлюсь, если окажется, что она была замурована здесь живой!

– О боже, что бедняжка могла такое совершить, чтобы принять такую страшную смерть?

– Да, нет! Это я так просто сказал, для большего, так сказать, трагизма… Такого не могло бы быть! Но!.. Но она полюбила хабиру! – сказал Хамид, задумчиво проводя пальцем по иероглифам, еле видимым на камне. – Полюбила Хабиру! Еврея!

Когда он произнёс последнее слово, словно лёгкий вздох послышался у Сергея над самым его ухом, он оглянулся… Никого! Вопросительно посмотрел на Хамида – тот был спокоен и невозмутим.

«Показалось?! Наверное, ветер?!»

Сергей пробормотал:

– Там так и написано?

– Да! – чеканно произнес Хамид, и, тыкая в каждый иероглиф пальцем, чётко и жестко выговаривая каждую букву, словно теперь сам хотел ещё раз убедиться в том, что произошло здесь тысячелетия назад и самому уверовать в правильность такого поступка фараона.

– Полюбила еврея и была проклята Рамсесом и оставлена здесь на вечные муки!

К его интонации примешивалась национальная неприязнь арабов к евреям, а также арабский максимализм к любым неповиновениям родительской воле, да так, что последние слова звучали, как одобрение жестокого поступка разгневанного отца. Его слова откликались в звонких скалах и, устремляясь вниз на равнину, они рокотали, как воды Нила, и, бушуя и клокоча, несли только ненависть и презрение.

Сергей замер, его сердце сжималось в холодных тисках и с каждым произнесённым Хамидом словом, и с каждым вздохом ему становилось всё хуже и хуже, словно кто-то невидимый холодной рукой пытался порвать ту жизненную нить, что связывала его сердце с миром.

– Не кричи так! – прошептал он, одной рукой хватаясь за сердце, другой пытаясь остановить Хамида. – Подожди…

Но тот не слышал его, вскинул в обличительном жесте руку:

– Она проклята своим отцом!

– Подожди…

– Проклята отцом! – уже кричал Хамид, и эхо громогласно разносилось над горами, – Проклята! Проклята!

Что-то было зловещее и грозное во всем его облике.

А Сергею становилось все хуже и хуже. Лишь только, когда он с побелевшими губами, как рыба, хватая воздух и прижимая уже обе руки к груди, опустился на камни, только тогда Хамид обратил на него внимание.

– Дружище, тебе плохо?

– Холодно внутри, тяжело, сердце… – прошептал Сергей.

– А я хотел предложить тебе рискнуть попасть в пещеру. Одному как-то страшно… – поведя бровями, сказал Хамид. – ну, если ты не можешь, то…

– Нет, нет! Я немного посижу, отдохну, и мы попробуем войти туда, только ты не кричи так!

– Хорошо, посиди, отдохни, а я пока посмотрю, как бы сдвинуть этот камень…

Сергей смотрел на него со щемящим чувством в груди. Холод в сердце сменился обжигающей волной. Во всем этом было что-то завораживающее, мистическое и одновременно страшное. Почему-то перед глазами замелькали образы старинных замков, полных призраков и нечистой силы. «Да что это я совсем расклеился, как маленький! Всего лишь надпись… Глупая девчонка влюбилась, и что с того, не замуровывать же ее? Просто кто-то записал это, как сказку. Вот и все!» Но сердце слушать голос разума отказывалось и предательски ныло.

– Тебе легче? – внимательно посмотрел на него Хамид.

– Да, конечно, лучше… – пересиливая боль, бодрячком постарался ответить Сергей. – Давай попробуем войти.

V

Сергей тяжело поднялся, и они вместе навалились на камень, закрывающий вход в пещеру. Попытались сдвинуть его с места, но камень даже не дрогнул, хотя теперь было отчетливо видно – он рукотворен.

– Я понял! Это не просто камень. Это плита – опускной блок. Опустили сверху, преградив тем самым вход в усыпальницу.

– И что нам теперь делать?

– Не знаю… – потянул Хамид, встал на колени, рассматривая щель сантиметр за сантиметром. – Ну-ка, дай мне твои очки. Вот здесь есть небольшой зазор и сюда мы можем вставить лом и попытаться приподнять плиту. Нет. Думаю, ничего не получится, – сам себя поправил Хамид. – Плита очень тяжёлая. Придётся долбить. А это не день и не два…

– Но у нас ни лома, ни кувалды, – сказал Сергей, почесывая белёсые волосы, – вряд ли здесь поможет даже кувалда.

– Нужен тротил, – согласился Хамид, – иначе застрянем надолго.

– Возвращаемся? – с затаенным желанием как можно быстрей убраться подальше от пещеры, прошептал Сергей.

– Возвращаемся! – согласился Хамид, но тут же поспешил добавить, – А…, а завтра обязательно вернёмся! Ты готов приоткрыть занавес вечности и быть первым, кому она раскроет свои тайны?

Сергея от его слов почему-то бросило в озноб. Зачем мне твоя вечность? Мне бы домой успеть, подумал он, но слукавил и постарался так же весело, ответить:

– Да! Да! Конечно! Будет интересно! (Прозвучало вымученно, натянуто, неубедительно, правда, Хамид этого не заметил.)

– А вот теперь скажи. Все тайны Египта открыты?! И уже нечего искать на этой земле?!

Сергей не нашёлся, что сказать, и только развёл руками. Хамид принял его жест, как капитуляцию и, довольный собой и тем, что доказал-таки свою правоту, примирительно похлопал коллегу по плечу.

– Ладно, дружище, идём.

Спуск оказался ещё более сложным. Пока спускались, солнце ушло за линию горизонта, и египетская ночь мгновенно накрыла землю. Возвращались в кромешной тьме.

Хамид затянул унылую песню.

Сергей же думал о том, что Хамид и в самом деле прав.

Там за плотиной, в толщах воды, погибли великие тайны, те, что уже никогда не откроются людям. Но он так же был убеждён – плотина необходима тем, кто сегодня живёт на этой земле. А тогда как найти компромисс? Компромисс между сегодняшним днём с его потребностями и днём вчерашним с сокровищами и тайнами древних цивилизаций?

А, возможно, в этой пещере, завтра, они найдут несметные сокровища, подобные тем, что были найдены в гробнице Тутанхамона, или, возможно, они наткнуться на то, что изменит их жизни?… Возможно!

Ослик резво семенил тоненькими ножками, покачивая засыпающего седока…

Глава Третья

Следы атлантов

I

1912 год, Париж, Сорбонна

Зал гудел. Слышались смешки, едкие выпады, выкрики:

– Фальсификация!

– Подтасовка фактов!

– Всё подстроили!

– Нет доказательств!

– У Вас нет доказательств!

За кафедрой молодой ученый бледнеет на глазах, на лбу испарина, в руках пожелтевшие листы. Он потрясает ими и пытается, всё еще пытается докричаться до ученого совета и доказать им свою правоту, донести до них свою, именно, свою истину.

– Есть! Есть доказательства и вот они! – парировал Пауль Шлиман. Он неестественно бледен, но настроен решительно, – Это документы моего деда – Генриха Шлимана! Они являются неопровержимыми доказательствами. И я …

– Да ваш дед не отличался правдивостью! – выкрикнул, а вернее по-стариковски тускло проскрипел ученый муж, сухонький, чопорный, весь аккуратненький (с усиками и острой бородкой, которая, тряслась при каждом слове), лицо его было перекошено от злости. – Ваш дед все носился со своей Троей и золотом Приама. А была ли это та самая Троя? И не сам ли он заложил клад, им затем найденный?! А? Ведь свидетелей не было! А теперь вы нам подсовываете какие-то бумажонки и хотите сказать, что он нашел Атлантиду!

– Да, ваш дед просто использовал фантастические сказки Платона… – подхватывает уже другой светила.

– Вы сфабриковали… – послышалось с задних рядов амфитеатра.

Среди общего нежелания принять новое открытие Пауля Шлимана слышны и другие настороженные и пытливые восклицания:

– Дайте сказать ему!

– Пусть скажет!

– Доказательства!

– Покажите, что там у вас есть…

– Дайте ему сказать…

Пауль Шлиман, выждав немного и поправив пенсне, торжественно зачитал:

– В 1890 году в Неаполе мой дед, Генрих Шлиман, за несколько дней до своей кончины передал своим друзьям запечатанный конверт. Надпись на нём гласила: «Разрешается вскрыть только тому из членов семьи, который поклянется, что посвятит свою жизнь упомянутым здесь поискам»…

– И каким же это поискам? – съехидничал злостный старикашка, – уж не Атлантиду ли будем искать? Хе-хе-хе.

Шлиман выдержал паузу и, даже не удостоив взглядом старца, продолжал:

– За час до кончины дед онемел, поэтому он взглядом указал моему отцу на лист бумаги на столе, на котором его рукой было написано: «Секретное примечание к запечатанному конверту. Ты должен разбить вазу с головой совы, рассмотри ее содержимое. Оно касается Атлантиды. Веди раскопки в восточной части храма в Саисе и на кладбище Шанука. Это важно. Найдешь доказательства, подтверждающие мою теорию. – Шлиман обвел притихшую аудиторию и торжественно закончил, – Приближается ночь, прощай!»

Какое-то время царила тишина, казалось, всех собравшихся потрясла последняя воля Генриха Шлимана – подарить миру ещё одно Великое Открытие.

И, казалось, в умах ученых предсмертные слова Шлимана именно сейчас занимают должное место.