Александровские Кадеты. Смута. Том 1

Которая осталась с матерью в Гатчино. Варвара Аполлоновна Корабельникова наотрез отказалась эвакуироваться, даже когда бои уже шли на окраинах городка. Тогда ещё оставалась надежда, что из столицы вот-вот подойдут «верные части», что неприятель будет отброшен; а потом, когда стало ясно, что немцы и предавшиеся им бывшие наши полки обходят Гатчино с севера…

Глаза Фёдора закрылись сами. Он ощутил, как заботливые руки сестры милосердия осторожно поправляют ему одеяло.

…Они шли строем по Бомбардирской, мимо дома № 11; шли брать станцию, ту самую, где погибнет Юрка Вяземский, и сам Юрка как ни в чём не бывало балагурил и шутил, заставляя всех идти в ногу.

А на крыльце дачи с мезонином стояла Варвара Аполлоновна. Рядом, на перилах – раскрытая коробка с патронами, и хозяйка деловито заряжала свою «американскую дробовую магазинку Браунинга».

– За нас, дорогой Фёдор, не беспокойтесь. Мы отсюда не уйдём. Никогда Корабельниковы ни от кого не бегали, и впредь не побежим.

– Варвара Аполлоновна, немцы совсем рядом. И эти… смутьяны. Бунтовщики. Вы думаете, вам дробовик поможет?

– Кадет Солонов! – хлестнул голос Двух Мишеней.

– Бегите, Федя, бегите. Нельзя от своих отставать. – Мать Лизаветы скрылась в дверях, зато вместо неё на улицу выскочила сама младшая m-lle Корабельникова.

Волосы растрёпаны, кулачки крепко сжаты. Белая блузка, длинная юбка, как положено, до самой земли.

– Феденька!

И они обнялись.

Прямо при всех, никого не стесняясь.

– Лиза, пожалуйста… уходите. Ну хоть ты!..

– Федя… – Его щеки коснулось что-то влажное и горячее. – Ты же знаешь мою муттер – её ломовой лошадью не сдвинешь… Но ко мне вот Зина пришла, и знаешь, что у неё есть? Револьвер, настоящий!..

– Лиза… не поможет вам ни дробовик, ни револьвер, бегите, Лиза, бегите!

– Солонов! – донеслось вновь.

– Не беспокойся, ну, пожалуйста, – быстро-быстро зашептала Лиза, хватая его за плечи. – Только возвращайся, ладно? И Пете накажи. Что Зина, если с ним что случится, из-под земли его достанет…

И тогда он её поцеловал.

Ну как «поцеловал» – неловко потянулся вдруг вперёд, она потянулась тоже; неловко и неумело ткнулись губами в губы, жарко вспыхнули оба, чуть не в ужасе отпрыгивая друг от друга.

Лиза так и замерла, вновь стиснувшиеся кулачки прижаты к груди, ветер треплет волосы, а Юрке Вяземскому наконец удаётся построить кадет, и они начинают отбивать ногу, сперва как бы в шутку, дурачась, – а потом всё чётче и твёрже, и вот уже колонна кадет чеканит шаг, словно на высочайшем смотру; и люди выбегают из домов, кто-то плачет, кто-то крестит их, а Две Мишени кричит севшим надтреснутым голосом:

– Уходите из города! Скорее! Уходите все, куда угодно, только уходите!..

И в словах его отчаяние, потому что он уже знает – никто не послушается.

Лиза… Лизавета Корабельникова…

– Фёдор?

Нет, это не её голос. Но в нём тоже тревога и забота – настоящие, неподдельные. И что-то ещё, что он смутно чувствует, о чём догадывается, но боится признаться даже самому себе.

– Фёдор Алексеевич? – Кажется, он её испугал, эту милую сестру…

– В-всё хорошо, – выдавил он.

– Вот не надо так больше делать, – наставительно, но с явным облегчением сказала она, в шутку грозя тонким и длинным пальцем, тем самым, что принято называть «аристократическим».

– Не буду, мадемуазель Татьяна… – повинился он.

– Всё, вам надо спать, милый кадет, – она поднялась. – Утром вас осмотрит Иван Христофорович, узнает, что вы ночью бодрствовали, мне попадёт. – Лёгкая улыбка на бледных губах.

– Есть спать. – Фёдор попытался улыбнуться в ответ.

Она молча кивнула и отошла – к своей конторке.

Фёдор Солонов, однако, спать уже не мог. Потому что думал разом о всех, оставшихся позади, – о родителях, сёстрах, Лизе и всех остальных, с кем свела жизнь за годы в корпусе, кого он успел полюбить и кто полюбил его.

Мама, сёстры и няня должны были быть уже в безопасности, во всяком случае, там, у них, не стреляли. Папа… Фёдору только оставалось надеяться, что Туркестанский стрелковый полк сумел пробиться из окружения под Стрельной.

А вот Ирина Ивановна Шульц…

Ох, ох, Ирина Ивановна…

Но на этом месте силы покинули кадета Солонова уже окончательно.

Он спал.

Две Мишени проснулся за минуту до того, как началась стрельба. Что его разбудило – неведомо; только что спал мёртвым сном, чёрной тьмой без сновидений, а вот уже руки сами сбрасывают шинель, натягивая сапоги и спеша нашарить кобуру с оружием.

Бронепоезд сбрасывал ход; с передней площадки звучно и зло лаяло носовое орудие. Где-то невдалеке грянули разрывы; по броне стегнули пули.

– Где мы? С кем бой? – Две Мишени ухватил за рукав пробегавшего мимо штабс-капитана из артиллеристов.

– Торошино. У входных стрелок. Обстреляны со стороны станции, – махнул рукой офицер. – Ваш полковник Яковлев разворачивает цепи.

Вот и кончилась прямая наша дорога… Две Мишени застегнул портупею. Что ж, посмотрим, кого нам на сей раз судьба послала в противники!..

Серый день поздней осени, едва начавшийся рассвет, низкое северное небо, словно потолок блиндажа.

Аристов спрыгнул на насыпь. Со стороны почти невидимых в сумерках окраин Торошино постреливали одиночными, дал две короткие очереди пулемёт. Полковник оглянулся – мост через Пскову остался позади, слава Богу. Не успели взорвать, слишком долго прочухивались.

С обеих сторон к полотну подступал лес, огороды и выгоны начинались дальше. Однако противник всё-таки не совсем спал – от Торошино до окраин Пскова полтора десятка верст, успели выдвинуться. Вот уж воистину, хвала Создателю, что мост цел!

Слева и справа от главного хода уже разворачивались цепи – и кадеты, и гвардейцы, и добровольцы – все вперемешку. Две Мишени встряхнулся, побежал к своим.

– Константин Сергеевич!..

– А вы быстро, Семён Ильич!

– Первыми под гребешок попадём, намекаете, господин полковник? – ухмыльнулся Яковлев.

– У нас впереди ещё Черняковицы. – Две Мишени вспомнил карту. – И ещё один мост. Вот что, Семён Ильич. Возьму-ка я своих охотников, кадет, кого сам учил, из первой роты, да пройдёмся мы чуток вперёд. Нам у Торошино засиживаться нельзя, того и гляди разберутся псковские, кто б там у власти ни был, «временные» или немцы, да мост и рванут.

Яковлев отрывисто кивнул.

– Я их тут свяжу. Будут заняты. Не сомневайтесь, Константин Сергеевич.

– Как пройдём всю станцию, пущу зелёную ракету. Будьте готовы.

– Будем. Как юные скауты.

Карта г. Пскова, 1890 г. (фрагмент).

…Первых немцев они увидели совсем скоро – на путях и рядом на скорую руку было сложено укрытие из шпал.

Впереди ползком пробирался Воротников, так и не расставшийся со своим пулемётом. Рядом – Бобровский. Эта парочка неразлучна, особенно с тех пор, как без вести пропал их третий, Костя Нифонтов. Рыжий Павел Бушен и Варлам Сокольский – надёжные ребята, отличные стрелки. Вместе с Фёдором Солоновым держали фланговую позицию на дамбе, пока не пришла пора отступать…

Немцы устроились крепко: насыпь, самые подступы к ней, где лес сведён, они простреливали полностью. Но вот чуть в стороне – густой лес. Там у них тоже секрет?..

По левую руку – настоящая чаща, за нею – извивы узкой Псковы. Аристов махнул рукой – его команда, пригибаясь, двинулась через успевший подняться кустарник к тёмным елям.

Немцы на посту не позволяли себе никаких вольностей – ни звука, ни огонька. Но едва ли они тут успели всё облазать…

Пробиравшийся первым Бушен вдруг резко присел, его движение тотчас повторили и остальные. Пашка в темноте видел не хуже кошки.

Бушен жестом указал направление. Как он сумел углядеть залёгшего меж двух елей вражеского солдата – Бог весть, однако вот углядел. Севка Воротников ухмыльнулся, извлёк из кармана тонкую ременную петлю, продемонстрировал полковнику. Аристов кивнул.

Севка все последние годы оставался непобедимым «первым силачом» корпуса, хотя с Фёдором Солоновым у них не всё выходило так однозначно.

Отработано это было на практических занятиях сотни, если не тысячи раз; и, кто бы мог подумать, применено на летних манёврах 1914 года, когда нынешняя первая рота, а тогда вторая, дерзко нарушила все каноны и регламенты, проникла в тыл условного противника (в роли коего выступали лейб-гусары, не слишком любимые старшими кадетами за неимоверное зазнайство), повязала часовых и захватила штаб, как раз когда гг. штаб- и обер-офицерам был подан обед.

Государь тогда очень смеялся, велев господам проигравшим отдать обед нахальным кадетам. Шалость эта создала александровцам немало недоброжелателей среди золотой гвардейской молодёжи, ну а уж лейб-гусары – те, говорят, на клинках поклялись а) отомстить; б) скоро отомстить и в) страшно отомстить, однако так и не успели…

Кто-то из этих лейб-гусар навсегда остался в Стрельне, кто-то пропал без вести в Петербурге, а кто-то – надеялся Аристов – и сейчас окажется с ними.

Воротников скинул шинель, беззвучно, ползком исчез в зарослях. Все замерли; а миг спустя вдруг хриплый гортанный вскрик, удар тяжёлого тела.

«Чисто убрать» не удалось. То ли немец оказался сильнее, то ли у Севки в последний момент дрогнула рука, но немцы всполошились.

Аристов вскочил, махнул кадетам, увлекая за собой.

Сам Воротников тоже вынырнул из подлеска, подхватил шинель, в руках – окровавленный финский нож.

– Виноват, господин пол…

– Потом! – оборвал его Две Мишени.

Сейчас немцы разворачивают тяжёлый пулемёт. Хорошо, если он у них на колёсном станке; плохо, если на треноге и крутится во все стороны.

Со стороны моста вновь заговорили орудия и пулемёты бронепоезда; раздались один за другим несколько дружных залпов – Яковлев исполнял обещание.

И, едва канонада и треск ружейных выстрелов сделались совсем громкими, Аристов отдал команду.

Его первая рота, его кадеты отлично знали, как действовать. Вынырнули из леса все разом, рассыпавшись; Бушен и Бобровский метнули гранаты, Сокольский прикрыл короткими очередями из верной «фёдоровки»; пули вонзались в пропитанные креозотом шпалы.

Гранаты взорвались как положено – и Пашка, и Лев натренированными движениями закинули жуткие подарочки внутрь штабеля.

Взрыв. Второй. Они утонули в накатывающемся с северо-востока грохоте боя.

– Вперёд!

Понятно, зачем немцам тут секрет в лесу и пулемётное гнедо на насыпи. Стрелки наверняка или переведены в тупики, или выведены из строя. Ясно, что бронепоезд смёл бы это наспех возведённое укрепление, но вот попортить жизнь тем, кто попытается исправить стрелки, оно бы сумело.

Кадеты выбрались на рельсы.

– Осматриваем, глаз не жалеем! Стрелочные переводы в особенности, но и просто башмаки вагонные не забываем!

Стрелки, к счастью, совсем испорчены не были. Пригибаясь, команда Аристова бежала вдоль путей; главное – убедиться, что рельсы нигде не разобраны.

Вторую стрелку враги попытались сломать, пришлось навалиться всем вместе, передвинув направляющую. Но – смогли, передвинули.

Так, крадучись, укрываясь за невысокой насыпью, пробрались до самого выходного семафора. Проверили. Двинулись обратно.

Севка Воротников всё шипел себе под нос какие-то ругательства, что, дескать, всё не так было, как должно, а то бы он!.. – пока Две Мишени не показал ему кулак: тише, мол, совсем голову потерял!

Полковник высоко вскинул руку с ракетницей, в медленно светлеющее серое небо взмыла зелёная ракета. Словно отвечая ей, со стороны моста стрельба и орудийные удары сделались ещё чаще, послышалось отдалённое «ура».

Яковлев и остальные офицеры должны загонять сейчас кадет и прочих обратно в броневагоны. Времени у них немного, пока немцы не очухались и не поняли, что к чему.

Однако те, похоже, и впрямь едва успели выдвинуться к Торошино, наспех попортить стрелки да накидать одну на другую шпалы. Ни взорвать мост, ни даже разобрать рельсы – на это не хватило то ли времени, то ли инструмента, то ли сил, то ли всего этого вместе; и не то чтобы кадеты славного Александровского корпуса как-то возражали бы против этого.

Бронепоезд меж тем набирал скорость, и Аристов вдруг хлопнул себя по лбу, вот же ж разиня!.. Немцы его пропустят, а следующие за ним вагоны просто изрешетят.

– Сюда! К стрелкам!

На станции Торошино всего четыре пути. Главный ход и две разъездные колеи. Бронепоезд должен прикрыть другие, беззащитные паровозы с вагонами, особенно государев и санитарные. Придётся их пропустить вперёд, до следующего разъезда, а там и следующая станция, Черняковицы, и тоже мост!..

Они едва успели.

Бронепоезд свернул на крайний путь, пулемёты резали в упор, башенные орудия стреляли прямой наводкой, и немцы дрогнули. Было их тут, похоже, совсем немного, хорошо, если полурота, и без артиллерии, второпях выдвинувшаяся к станции. Хорошо, что не успели не то что подорвать мост, но и завалить его брёвнами.

Но это они вполне смогут учинить у Черняковиц.

Остальные поезда втягивались на станцию; стрельба отодвинулась от железной дороги, немцев оттесняли на окраины села. Торопились санитары с носилками; раненых грузили прямо в вагоны. Мешкать было нельзя, ждал следующий мост, а потом – развилка в самом Пскове.

И сколько таких мостов с развилками ещё будет? Аристов не успел задавить чёрную мысль. И как они станут прорываться всякий раз? Кадеты, конечно, об этом ещё не думают. Кровь горяча, молоды, каждый выигранный бой – праздник, что дальше – никому в голову не приходит.

Но сейчас у них получилось. Враг оказался недостаточно расторопен, не цеплялся зубами за это село, берёг своих, не имел артиллерии. Как-то выйдет дальше?..

Дальше их бронепоезд вновь шёл первым. И сразу за ним – передвинувшийся из хвоста колонны второй. В вагонах тесно от набившихся в них добровольцев – кадеты, юнкера, офицеры, рядовые, унтера, армейцы, гвардионцы, гражданские, полицейские, жандармы – все вперемешку.

Вокзал и телеграфное отделение были покинуты, аппаратура – уничтожена, провода перерезаны, и изрядные их куски просто исчезли.

У следующего моста их уже ждали разобранные рельсы и хоть и наспех, но наваленная баррикада. Здесь противник успел развернуться.

Серый ноябрьский день окончательно вступил в свои права. И так же, буднично и делово, добровольцы выгружались из поездов, вновь разворачиваясь в цепи справа и слева от дороги.

К офицерам-александровцам подошли другие – несколько полковников и подполковников гвардейских полков, все, кто сохранил под своей командой хотя бы взвод.

– Господа, – Аристов заговорил первым. – Генералов среди нас нет, так что давайте без чинов. Торошино проскочили, а тут придётся повозиться. Противник занял оборону по другому берегу Псковы. Мост завален. Рельсы, насколько можно видеть, перед ним разобраны. Выход я вижу в немедленной атаке.

И собравшиеся, несмотря на гвардейские полковые значки, украшавшие мундиры, молчаливо признавали сейчас его право начинать: все уже знали, кто именно освободил государя.

– Через мост? – заметил пожилой дородный полковник с орлом Академии Генштаба и значком лейб-гвардии Измайловского полка. – Помилосердствуйте, Константин Сергеевич, вас же сметут!..

– Через мост атаковать – безумие, – дружно поддержали остальные.

– Кто сказал «через мост»? – удивился Две Мишени. – У нас на левом фланге – дачи. Используя взятые там подручные материалы, переправиться через Пскову, ударить в тыл красным…

– Кому? – дружно удивились слушатели.

– Да так, к слову пришлось, – смутился полковник. – В Питере-то у них сплошь красные знамена, да и «гвардия» у них «красная».

– Красные, синие, зелёные, какая разница, Константин Сергеевич! Продолжайте, прошу вас. Значит, план атаки, по вашему мнению?..

Из дневника Пети Ниткина,1 ноября 1914 года, Псков

«…а потом Две Мишени приказал вязать плоты. Я сказал, что надо снимать ворота с дач, калитки, двери и всё прочее, и получил похвалу. Я заметил было, что хвалить меня не за что, ибо сей способ очевиден любому, кто внимательно читал “Описание боевых действий персиянской войны” Викновского, но тут наш командир как-то странно на меня посмотрел, и я подумал, что лучше не продолжать.

Мы сняли до полусотни дверей и ворот. Река Пскова, как известно каждому, освоившему “Курс гидрологии прибалтийских губерний”, неширока, от восьми до десяти саженей. Противник наш укрепился на правом её берегу, однако вправо и влево от моста позиции его тянулись самое большее на сто – сто пятьдесят саженей, и мы, сделав захождение левым флангом, переправились без выстрелов.

Отряд наш оказался весьма разношёрстным. К первой роте нас, александровцев, прибавились лейб-казаки, взвод «павлонов», взвод николаевцев и ещё до полуроты разных чинов, включая гражданских добровольцев.

Не встречая сопротивления, мы выдвинулись в тыл противника.

Прежде, чем нас заметили, Две Мишени отдал приказ каждому зарядить все имеющиеся магазины к нашим “фёдоровкам”. После чего скомандовал “цепи – встать!”, и мы пошли. Артиллерия бронепоездов открыла частый огонь; корректировка осуществлялась по выносному телефону.

Ведя частый огонь, мы атаковали. Противник, поражаемый с фронта и тыла, совершенно растерялся и, почти не оказав сопротивления, бежал в сторону Пскова, бросив на позициях новые германские пулемёты. Бегло осмотрев оставленные окопы и подобрав трофеи, мы также взяли пятерых пленных, все – раненые. Краткий допрос показал, что немцев здесь не было, все они во Пскове, здесь же нам противостояла 2-я рота запасного батальона 94-го Енисейского пехотного полка 24-й пехотной дивизии 18-го армейского корпуса.

Мы без промедления приступили к разбору завалов. С бронепоездов прибыли ремонтные команды, занявшиеся восстановлением рельсошпальной решётки. В три часа пополудни эшелоны нашего l’entourage начали пересекать Пскову…»

– Последняя остановка, господа, перед Псковом.

– А там – батальон немцев.

– И запасники енисейцев…

– И эта, как вы говорите, Константин Сергеевич, – «красная гвардия»?

– Да, Владимир Зенонович. «Красные». Рабочие отряды. Пролетариат, коему нечего терять, кроме его цепей…

Бронепоезд осторожно, крадучись, пробирался по рельсам, можно было ожидать новых засад, завалов и разобранных путей. До Пскова оставалось совсем немного.

Штабной вагон слегка покачивало. Над самыми крупными, какие только нашлись, картами города и окрестностей склонялись головы полудюжины офицеров.

Полковники, подполковники, капитаны.

На карту небрежно брошены пара офицерских линеек, синие и алые карандаши.

– Солянка сборная, – заявил дородный полковник, кого Аристов назвал Владимиром Зеноновичем.

– У нас не лучше, – возразил Яковлев. – Сколоченные подразделения – только наши кадетские роты да отчасти павлоны. У нас, эвон, даже ни одного генерала нет!

– Ни одного, Константин Сергеевич, – развёл руками тот самый Владимир Зенонович. – Кто в столице остался, кто где. На вашего покорного слугу производство-то уже лежит, но… гусарского зигзага на погонах пока что нету.

– А весь Генеральный штаб где? – бросил полковник Чернявин, начальник третьей роты александровцев. – И гвардия где вся? Туркестанцы?

– Гвардию выманили на побережье, к Стрельне и Петергофу, – досадливо сказал капитан с золотым крестом – знаком лейб-гвардии 4-го стрелкового полка. – Десант, по всем правилам. Мы получили известие, немедля выступили из Царского Села. Это, господа, было… – Он помотал головой, пальцами оттянув ворот, словно тот немилосердно жал. – Форты и флот восстали, немецкие дредноуты вошли в Морской канал… нас накрыли двенадцатидюймовой артиллерией. Мы держались, сколько могли, отразили четыре штурма. А потом они нас обошли. Въехали в столицу по Николаевской дороге, безо всякого сопротивления… Вы спросили про туркестанцев, господин полковник… они были с нами. Дрались геройски. Из окружения мы пробивались мелкими группами, мне вот и другим повезло чуть больше. Добрались до города, держали мосты через Фонтанку.

– Генерал-майора Солонова там не встречали?

– Солонова? Начальника гвардейской бригады? Нет, не встречал. Слышал, что он там был. А куда потом делся – Бог весть.

– Будем надеяться, что жив…

Томительный день уступал место вечеру. Два боя, две удачи. Почти нет потерь (пока). Во всё том же штабном вагоне перед офицерами стоял пленный в накинутой на плечи шинели, голова, левая рука и плечо перевязаны. Перевязаны хорошо и плотно, чистыми новыми бинтами, которые ещё не приходится кое-как отстирывать и кипятить, потому что материал для них взять уже неоткуда.

Пленный, немолодой, бородатый – в запасных полках и батальонах нижним чинам отчего-то разрешалось не бриться, – он стоял, глядя прямо перед собой и баюкая раненую руку на перевязи. Взгляд у него был странно-пустым, словно и не в плену он оказался, а терпеливо ждал в томительном присутствии, ждал непонятно чего, но твёрдо намерен был во что бы то ни стало дождаться.

– Ну, сударь наш Кондрат Матвеев, расскажи, как ты дошёл до жизни такой. – Пожилой полковник с измайловским значком явно пытался показать, что главный тут он – по срокам старшинства чина. – Расскажи, почему и отчего изменил ты государевой присяге?.. Кто тебя на это подбил? Кто всем заправляет? И где командование полка твоего? Где полковой начальник, полковник Чермоев? Где все офицеры?

Названный Кондратом Матвеевым немолодой солдат – хотя какой из него солдат – мужик в солдатской шинели! – вяло взглянул на полковника.

– Ня знаю никакой присяги, – равнодушно ответил он. – Жисть наша бедная, тяжкая, с крапивы на лебеду перебиваемся. Какая тут присяга, господин хороший?

– Как это «никакой присяги»?! – аж подскочил Владимир Зенонович. – Ты чего несёшь?! Пьян, скотина, что ли?!

– А так, – Матвеев не испугался. – Присяга, я так мыслю, когда не только мы, но и нам. Вот мы-то да, и подати, и повинности, а нам что? Народу всё больше, пашни всё меньше, у бар-то, эвон, земли – взглядом не окинуть! А нам, пахарям, – хрен с солью доедать, да и то если соли достать повезёт!..

– Вот же мерзавец какой!

– Спокойнее, Владимир Зенонович, прошу вас, – поморщился Аристов. – Отвечайте на вопросы, рядовой Матвеев. Кто начал мятеж в полку?

– А никто и не начинал, – по-прежнему равнодушно, но не запираясь ответил пленный. – Немцы приехали с Риги. А с города Питера, им навстречу, – агитаторы…

– И полковое начальство не отдало приказ оказывать вторгшемуся в пределы Отечества неприятелю всё возможное сопротивление?! – опять не сдержался Владимир Зенонович.

– Мож, и отдало, а мож, и ни. – Кондрат пожал плечами. – Ня ведаю. Наш батальон запасной был. К нам агитаторы в казармы зашли. И говорить начали.

– А офицеры?

– А не было никого.

– А куда ж они делись?! – не выдержал капитан царскосельских стрелков.

– А у них свои агитаторы сыскались, – уже охотнее пояснил пленный. – Которые за Временное собрание энто агитировали. Ну, чяво, верно всё говорили. Что царей быть не должно, сам народ собой править должен. Это верно, я тебе, господин хороший, и сам скажу: мы в деревне всё миром судим да решаем, как повелось. А те, что на отруба пошли, мироеды эти, чтоб земля их бы не носила…

– Стой! Погоди. Значит, офицеры полка тоже изменили присяге?!

– Ня ведаю, – отвернулся солдат. – То ваши дела, господские. Простому народу до вас дела нет.

– Значит, про присягу ты, раб Божий Кондрат, ничего не помнишь и помнить не хочешь, офицеры, по твоим словам, разбежались, – а кто ж вас сюда, к мосту, в таком случае вывел? Кто командовал?

– Комиссары, – ответил Матвеев. – От Временного собрания, значит, комиссары. И от этих, от большаков.

– Каких ещё «большаков»?!

– Он имеет в виду «большевиков», Владимир Зенонович. Российскую социал-демократическую рабочую партию. Её преобладающая фракция присвоила себе название «большевики». Самые фанатичные и непримиримые.

– Про эсдеков слышал, про этих ваших «большевиков» – нет.

– Боюсь, господа, очень скоро мы только о них и будем слышать… Так, значит, комиссары? Как зовут, кто такие?

– Один наш, псковской, – не стал запираться пленный. – Из городской думы. А другой вот, который от большак… большевиков, он с Питера приехамши. Рабочий человек, руки мозолистые. Боков звать, Тимофей Степанович. Вот он-то лучше всех и говорил.

– И чего же говорил?

– Как чего? – даже удивился Кондрат. – Дык всё про то же! Власть – народу! Землицу – нам, пахарям! Заводы – рабочим!

– Всё то же самое… – пробормотал Аристов.

– Слова простые, но действенные, – нехотя кивнул Яковлев.

– Пустая демагогия всегда зажигательно действовала на чернь, – презрительно бросил Владимир Зенонович.