Разлучившее наследство. Семейные истории

Сыграло немалую роль и то обстоятельство, что Василий прислонился к новой власти, служил в партизанах. Уже прошло больше пяти лет, как вновь пришедшая власть установилась и потихоньку набирала силу. Похоже, старую жизнь не вернёшь, а в новой придется устраивать и остальных дочерей. Значит, так распорядилась судьба – выдать замуж сначала старшую дочь, по ранее заведённому порядку, а потом – по-новому – и младшую. Новой власти всё равно, кто за кем выходит замуж, вышла – и уже хорошо. В России всегда туго с мужиками. Где их брать-то, особенно хороших, надежных, верных и работящих?

Получается, что Таисья как в воду глядела, когда расспрашивала сестру про любовные мечты; та и не собиралась, а жизнь сама распорядилась. Две сестры оказались соседками домами и молодыми хозяйками на своих подворьях.

Ребеночек у Евдокии родился аккурат в Покров, 14 октября. Родилась девочка, крепенькая, спокойная, очень похожая на своих родителей: волосики русые, глаза синие в мать, носик точеный, в отца, который тоже не был обделён мужской красотой. Назвали девчушку Александрой, а мать называла е1 Шурочка. Девочка пошла рано, до года, особых хлопот родителям не доставляла.

Екатерина Ивановна, бабушка уже двух внучек, частенько навещала улицу Кирова, где поселились Нина и Александра, двоюродные сестры. Сначала к одной забежит, которая помладше, затем – к другой наведается. Какая женщина останется равнодушной к маленькому ребенку, особенно, если он грудничок? Екатерина Ивановна смотрела на свою кормящую дочь и вспоминала своих вскормленных бессонными ночами и выращенных материнскими хлопотами детей.

Шурочка любила засыпать на груди у матери. Тогда путь её бабушки пролегал чуть дальше, по улице, на угол, к Ниночке. Та уже вовсю болтала, как взрослая, играла в дом, а если ей и это надоедало, то крутилась вокруг матери, участвуя изо всех сил во взрослых делах.

Народ во все времена мудрый. Какие пословицы и поговорки он передает из поколения в поколение! Например, «пришла беда – отворяй ворота».

Первая беда посетила дом Таисьи, заболел и не смог поправиться её муж, Михаил. Нина стала сиротой, и овдовела её мать.

Вторая беда накрыла дом Василия. Всё произошло в Покров. В этот день Шурочке исполнился ровно год. Василий ушел на завод, как обычно в будний день, а Евдокия с утра затеяла стряпню, и решила поджарить себе лепешки на свином масле. Поела с аппетитом, горяченьких лепешек дала и дочери. Разжарилась она у очага и выпила целый ковшик колодезной холодной воды, которая хранилась в сенках, там поверху даже плавали тонкие льдинки.

Через короткое время она почувствовала резкую боль. Почти теряя сознание, она всё-таки выползла из дома и обратилась к соседям за помощью. Прибежала Таисья, и Евдокию увезли в больницу на лошади. Однако помочь ей врачи уже не смогли, диагноз оказался одновременно очень простым и страшным – заворот кишок. В этот день сиротой стала Шурочка, и овдовел Василий.

Обе молодые семьи оказались порушены. Они должны были учиться жить дальше, поднимать девчонок, жизнь, не смотря ни на что, требовала усилий каждый день. Василий с утра уходил на завод, заносил Шурочку к Таисье, ее родной тетке. Девочка потеряла мать и часто плакала, даже во сне, плохо кушала, то и дело капризничала. Ниночка на правах старшей приглядывала за сестрой, помогала матери, вовлекала сестру в свои детские игры. Любимое занятие у Нины стала игра в дом и в магазин. Шура не всегда понимала, что от нее требуется, но по мере сил принимала участие.

– Мама, она совсем меня не слушается, – обращалась Нина к Таисье. – Я ей говорю, что надо по утрам пить парное молоко, а она его специально проливает, отталкивает рукой.

– Ниночка, она еще очень маленькая, но ведь она старается. И потом, не забывай, Шурочка потеряла свою маму.

– А я потеряла своего отца, но ведь тебя слушаюсь…

У Таисьи на глаза наворачивались слезы, когда ей приходилось выслушивать от дочери такие слова, но она не сдавалась – два года вдовьей жизни приучили её к терпению. Она всё время что-то делала: пекла хлеб, варила похлебки, стряпала, стирала, гладила, присматривала за девчонками, ухаживала за домашней живностью на два хозяйства, в общем, выбивалась из сил, чтобы забыться.

После завода Василий забирал дочь и отправлялся к себе домой. Таисья снабжала его едой, он, в свою очередь, приносил продукты, и молча оставлял на столе часть своих заработанных денег. У Таисьи в доме появились деньги, до этого, после смерти мужа, ей помогали родители, и она зарабатывала небольшую «копейку» врачеванием и гаданием. Когда Василий работал в ночные смены, Шурочка ночевала в доме тетки.

Так прошло полгода.

– Таисья, нам надо поговорить серьёзно, и все обсудить, – однажды произнес Василий, когда зашел после смены за дочерью, и сел на табурет у входа.

У Таисьи всё обмерло внутри, и она тихонько заплакала.

– Слушаю тебя. Что скажешь?

– Плачь не плачь, а решать придётся, время пришло. Хотя жизнь за нас уже всё сама решила, соседи нас давно уже поженили, а мы с тобой всё сопротивляемся.

– Василий, мало ли что болтают люди, им ведь без этого скучно, а мне некогда скучать, у меня дел по горло.

В это время с улицы забежали девчонки, на дворе стоял апрель, журчали ручьи, пели птицы – весенний гомон не давал печалиться. Шурочка увидела отца, обрадовалась, но подбежала к Таисьи и обняла её.

– Вот видишь, Тася, ребёнок всё расставил по своим местам, – засмеялся Василий, и как бы в ответ, слегка приобнял старшую девочку.

Нина никак не ответила на его движение, она просто позволила ему это сделать, не противилась и по-взрослому посмотрела на мать.

– Они обе мне родные, Вася, сам посуди, не думай и не волнуйся, отличать их не стану.

Говорила Тася искренне, но почему-то вдруг ей подумалось: кого это она сейчас уговаривает – Василия или себя? Она тут же отогнала коварные мысли прочь и засуетилась, начала помогать раздеваться Шурочке и собирать на стол.

– Ты не спеши, я до ужина заскочу к себе домой, возьму кое-что из наших с дочкой вещей. С сегодняшнего дня мы живем вместе, и у нас начинается новая жизнь. – Василий встал, подошел к своячнице и крепко обнял её.

Существует расхожее мнение о том, что браки совершаются на небесах. Многие сомневаются в этом, пытаясь самостоятельно вершить свою судьбу. При этом они совершают странные, как обдуманные, так и необдуманные поступки, убеждают себя и других в правильности принятых решений, но делают при этом массу глупостей, а там уже – как карта ляжет, что-то ведь должно получиться. Потом вдруг начинают удивляться, почему они несчастливы, куда подевалась любовь и можно ли прожить без неё? А может, в этой жизни имеет значение простой здравый смысл, стечение удивительных жизненных обстоятельств?..

Сегодня Таисья и Василий чувствовали себя счастливыми, девчонки тоже улавливали это настроение взрослых. В один день жизнь у всех четверых переменилась, но теперь она потребует усилий от каждого.

Василий быстро собрался и ушел. Как только за ним захлопнулась дверь, Таисья тут же прошла в горницу, опустилась на колени перед божницей, которая находилась в правом углу. Там стояли дорогие для неё иконы, к которым она обращалась каждый день. Тася стала истово молиться и бить поклоны. Девчонки сначала смотрели на неё с удивлением, но затем подбежали к ней, сначала Шурочка, а потом Нина. Обе обняли её и Шурочка заплакала.

– Дочки мои, молитесь, обращайтесь к Богу, и он вас обязательно услышит.

– Обращаться – это как, просить чего-то? – уточнила Нина.

– Конечно, нет. Надо просто верить, что он вам поможет.

Шурочка внимательно слушала, сразу перестала плакать и решила заняться своими более важными делами – её ждали куклы. У каждой из сестер они были свои, любимые, для которых Таисья нашила всё необходимое: платьица, фартучки, маленькие одеяла, подушечки, покрывала, полотенца и салфетки. Кое-что она даже вышила, как у взрослых. Все ждали Василия к ужину.

Шура и Нина. Каша. 1928 г.

Разница по годам у Шуры и Нины выходила совсем небольшая, всего два года. Поначалу этим пользовалась, конечно, старшая сестра. Потом, в юности и дальнейшей жизни они частенько вспоминали историю про манную кашу.

Родители держали корову – кормилицу Дуньку. Это стоило великих трудов, но без неё было никак не прокормиться, зато дома всегда водилось молоко, творог, масло, сливки и сметана. Девчонок требовалось «поднимать», растить, а значит, кормить. Всё это молочное изобилие больше предпочитала старшая, а младшая обожала только манную молочную кашу.

Мать всегда варила девчонкам разные каши, но с манной кашей была проблема – манную крупу в магазинах не продавали, её доставали по случаю, к праздникам или на рынке, втридорога. Манную крупу Таисья хранила в амбаре, в небольшом закрытом сундуке, в холстяном мешочке. Это удобно, на свежем воздухе, в защищённом месте и подальше от детских глаз. Дело в том, что если бы была такая возможность, манную каша Шура бы ела каждый день, и не по одному разу.

– Мам, сегодня воскресенье, ты с вечера поставила квашню, значит, будет праздничная стряпня, а ты будешь варить нам с Ниной мою любимую кашу? – с утра канючила младшая.

– Шура, ты забыла, я ведь на неделе её уже варила, – напомнила Таисья.

– В воскресенье всё равно положено, я знаю. Ты так всегда делаешь.

Шура сидела в кухне на лавке, у окна, поглядывала на прохожих в проулке и вела наблюдение за матерью, вернее, «вымарщивала» любимое блюдо.

– Нине-то хорошо, она своего молока с утра надулась. А обо мне кто подумал?

– Ладно, сходи в амбар, отсыпь в плошку крупы. Ты знаешь, где она хранится, да смотри, не просыпь.

Повторять свою просьбу не требовалось, трехлетняя крепенькая Шура мгновенно соскочила с лавки и шустро направилась во двор, накинув на себя для видимости теплую шаль. Вернувшись, она снова уселась у окна и стала внимательно наблюдать весь процесс варки любимого лакомства.

Дома стояло много посуды, но готовую кашу, политую конопляным маслом, мать почему-то всегда выливала в одну большую невысокую тарелку на двоих, несла на середу и ставила на стол. Нина сразу же оказывалась рядом, они никогда не пропускала начало трапезы. Как только девчонки вооружились ложками, Таисья разделила своей деревянной ложкой растёкшуюся и уже немного застывшую массу каши пополам, и провозгласила:

– Всё по-честному, поровну. Приступайте.

– Каша получилась у тебя жидкая, она перетекает на Нинину сторону, – тут же завопила Шура.

– Ты лучше меньше болтай, а то мне точно больше достанется, – с определённой долей взрослого сарказма проговорила старшая.

– Мама, я тебя прошу, посмотри сама – сегодня на ее стороне получилось больше масла, чем у меня, – не унималась младшая, – и ест она гораздо быстрее меня. Значит, потом она будет есть мою кашу.

Процесс насыщения продолжался некоторое время и сопровождался непрекращающимися упреками со стороны Шуры и мудрыми советами со стороны Нины.

Пожалуй, только эту манную кашу сестры не могли никогда разделить между собой, всё остальное протекало мирно. На двоих им вполне хватало и папки, и матери. Нина с первых же дней Василия стала звать «папка», этим обращением она напоминала себе о своем родном отце. Шура, глядя на старшую сестру, тоже всегда также обращалась к отцу, в этом обращении звучал знак равенства между сестрами, и это воспринималось всеми вокруг, как должное.

Шура и Нина. Учеба. 1930-е годы

Взаимоотношения с учёбой у каждой из сестёр тоже сложилось по-разному. Первой в школу отправилась, конечно, Нина, ей сразу же понравилось учиться и у неё это неплохо получалось. Первые бантики в рыжие пышные волосы, специально пошитые матерью юбочки, кофточки и фартучки, выданные в школе учебники, и первый школьный портфель, приобретенный по случаю на ярмарке к началу учебного года – всё это показывало другую жизнь, вне дома. Да, Нина поняла это не сразу, но, когда осознала, то стала учиться не просто по обязанности, а с неподдельным интересом и старанием. Она всегда учила уроки без напоминаний и принуждений, понимая очень важную вещь для себя – учеба – волшебный ключик, которай откроет ей другой мир.

Хоть Шура и отправилась в школу на два года позднее сестры, ей пришлось познакомиться со школьной атмосферой значительно раньше. Всё произошло благодаря Нине, которая сразу стала вовлекать сестру в школьную муштру, оттачивая педагогические приемы воспитания и образования на Шуре.

Если раньше они играли в дом, куклы и магазин, то сейчас появилась удивительная и новая игра – школьные уроки. За два года, пока младшая не отправилась в школу официально, она исписала буквами и цифрами самодельные тетради из газет в таком количестве, что их нехватку тут де почувствовал хозяин дома, Василий. Он-то газеты использовал для действительно важного дела – крутил из них самокрутки для табака – «козьи ножки». Табак Таисья выращивала на специально отведенной грядке в огороде. Девчонки со своей школьной писаниной составили отцу явную конкуренцию.

Играли девочки в горнице рядом с печкой-голландкой, там они сделали себе место для своих любимых кукол, но уже к Новому году, через несколько месяцев после начала учебы Нины, куклам и другим игрушкам пришлось потесниться. Василий, по просьбе старшей дочери, смастерил им небольшую школьную доску, мел девчонки раздобыли сами, стараниями Нины. Та вставала к доске как настоящая учительница, а Шура садилась на маленькую табуреточку, и писала в самодельных тетрадях из газет, сшитых матерью, на высоком твердом венском стуле. Чернильницу с перьевой ручкой они тоже припасли. Каждый урок начинался со «школьного звонка» – колокольчика, который нашли сёстры в кладовке.

– Здравствуйте, класс! Прошу всех встать! – торжественно начинала Нина. – Сегодня у нас три урока.

– Нина, ты забыла, вчера мы договаривались только на два, – сразу же напоминала Шура.

– Ты все перепутала, расписание утверждено самим директором, и я ничего не могу изменить.

– Тогда я буду жаловаться, – не сдавалась Шура.

– Кому это? – немного выбивалась из роли учительницы Нина.

– Маме, конечно.

– Директор главнее и важнее всех.

– А у нас дома самая главная – мама.

– С чего это ты взяла, Шура?

– Спроси у папки, он тебе точно скажет, – тут же говорила младшая.

После таких обычных пререканий и дополнительного звонка колокольчика, наконец-то начинался первый урок, который особенно не нравился Шуре – чистописание. Тут же раздавался командный, не терпящий возражения голос Нины:

– Класс, все открываем тетрадки по чистописанию. Сегодня будем заниматься новым, очень важным и трудным заданием.

– А ты говорила, что я плохо справилась еще со старым заданием, – тут же доносилось с места.

– Шура, нельзя, не-до-пус-ти-мо, выкрикивать с места! – новое слова Нина-учительница говорила по слогам, медленно и с удовольствием. – Ты только представь, что будет, если все в классе все начнут говорить одновременно и вслух!

– Нина, но я-то здесь одна. Посмотри, кроме нас, никого нет.

– Шурочка, а давай наших кукол тоже посадим учиться.

– Ты можешь своих садить за уроки, сколько хочешь, а я свою Машеньку раньше времени в школу не сдам.

– Почему это?

– Ничего в твоей школе хорошего нет, – решительно произнесла Шура. – Я свою Машу в обиду не дам, – отбивалась Шура от школы и от своей сестры.

В перерывах между возгласами младшей сестры и попытками самозванки-учительницы вести урок Шуре предлагалось писать настоящими чернилами в самодельной тетрадке прямые и наклонные палочки. Получалось это у будущей школьницы не очень аккуратно, главным препятствием оказывались чернильница и перьевая ручка, из-за которой в тетради постоянно появлялись жирные кляксы.

Многострадальный урок наконец-то подошел к завершению, прозвучал колокольчик, и Шура тут же выскочила из горницы к матери. Она настойчиво канючила:

– У меня заболела голова, я учиться сегодня больше не могу. Только ты сама скажи об этом Нине. Я хочу гулять на улице.

– Шурочка, так уже темнеет, посмотри. Куда ты собралась на ночь глядя?

– Я буду гулять только во дворе.

Тут был ещё один важный момент, если Нина в школе получала хорошие оценки, то Шуре от сестры доставались в лучшем случае «трояки», а то ещё и ниже. Поэтому когда младшая сестра отправилась учиться в настоящую школу, то настрой у нее был совсем не праздничный. При этом все вокруг ей в пример, конечно, приводили Нину, она и такая, и такая, в общем, однозначно, лучше всех, а уж Шуры-то точно.

Это не помешало Шуре завести в школе новых подружек, с которым она с удовольствием проводила много времени, без особого сожаления отрывая его большую часть, предназначенную для выполнения домашних заданий, в общем «хлесталась на улице», как говорила мать. Игра в городки, набор чурочек для которой Василий сделал по просьбе дочери, игра в классики перед домом в хорошую погоду – классики чертили прямо на земле палкой, игра в прятки занимали Шуру значительно больше, чем учёба. Но это совсем не мешало ей исправно переходить из класса в класс и мечтать об окончании школы.

Шура родилась осенью, поэтому в школу пошла почти в восемь лет, ей намеренно дали возможность ещё насладиться детством. Тем более росла она без родной матери, и её жалели.

Нина родилась весной, она отправилась за парту ровно в семь лет. Проучившись семь лет, она задумала уехать в другой город, в ста километрах от Каслей. Учеба в техникуме открывала возможность оказаться в настоящей жизни быстрее и попробовать самостоятельную жизнь раньше.

Шура отучилась в школе положенных девять лет и пошла работать на завод. Профессию она выбрала тогда очень модную – радиомонтажница.

Шура и Нина. Взрослая жизнь. 1940 г.

Все в юности мечтают о взрослой жизни, но особенно девчонки. При этом они занимаются не только строительством воздушных замков, но и предпринимают к этому конкретные шаги.

Учёба в техникуме по тем временам воспринималась как реальный трамплин куда-то вверх. Когда Нину отправили в другой город, то, конечно, волновались за её житье в общежитии. В пользу этого «наполеоновского» плана сыграл тот факт, что вместе с ней туда решила отправиться и её близкая родственница Люба, младшая дочка Пашеньки, родной любимой сестры Таисьи. Все родственники решили, что вдвоём девчонкам будет сподручнее на новом месте, да и родителям не так за них волнительно. Конечно, думали, что те будут приезжать домой, но не больно-то часто наездишься за сто километров.

Пока всё взвешивали, Таисья с Пашей частенько бегали друг к дружке, благо жили через улицу, одна на Кирова, другая – на Ворошилова. В тридцатые годы многим улицам давали имена героев революции.

– Пашенька, что же это такое наши девки удумали? – сетовала Таисья, расположившись на лавке рядом с печкой, которая делила одну большую избу на две части, праздничную и повседневную. Гостья осталась у входа, заявив о том, что забежала ненадолго.

– Моя тоже, как с ума сошла, одно твердит – поедет учиться в другой город, – соглашалась она. – Ведь они с детства вместе, не разлей вода, и в классе одном учатся.

– Мой Василий не встревает особо, помалкивает. А твой что говорит?

– Да и мой не сильно что толкует. А что ты хочешь? Ведь они оба не родные отцы, так выходит.

Каждый раз, когда сёстры начинали невольно вспоминать своё первое замужество, они сначала принимались, конечно, реветь, а затем ударялись в воспоминания. Занимались они этим нечасто, если случай какой подвернется, как сегодня. Главное, чтобы нынешних мужей поблизости не случалось. Афоня, второй муж Паши, уехал сегодня из дома по делам. Слыл он хорошим «пимакатом», как говорила Паша, валял валенки, хорошие, крепкие, ладные.

– Да, Пашенька, что говорить, Афонюшка твой мужик добрый.

– Что бы я без него делала… – поддакнула Паша, – как бы троих детей поднимала, когда мой цыган оставил их сиротинушками, сгинул в ту зиму…

Таисья в ответ ничего не говорила, а только слушала сестру, понимая, что той надо выговориться.

– Ты же помнишь, как я любила Ивана, хоть он и цыганских кровей. А ведь матушка с батюшкой наши шибко против были. Если твоего Михаила сразу приняли, хоть он и не местный, то от моего меня отговаривали долго. Но ведь сердцу не прикажешь, не зря говорят, прикипела я к нему намертво, сразу трёх детей родила – Семена, Любу и Машеньку, последнюю мою кровиночку. Она-то в их породу и уродилась, точь-в-точь цыганка, а красавица какая, вся в отца – статная, черноглазая, чернобровая, а волосы какие – пышные и кудрявые. Обе от одного отца, но ты посмотри, у Любы-то волос прямой, как будто кто специально расправлял…

– Да, жалко, твою младшенькую, всего десять годочков прожила, не смогла поправиться…

– А как я за неё молилась, Тася! Сколько на коленях выстояла у божницы!

– У всех есть кто-то, за кого просили. Не думай, что ты одна такая.

– Я другое думаю, забрал Иван её к себе, чтобы там ему не быть в одиночестве, видать, вдвоём им веселее на том свете.

– Да, твой Афоня – редкий мужик, взял с тремя и ни разу голос ни на кого не поднял, всё добром.

– Не жалься. Василий хоть с виду и суровый мужик, но справедливый и работящий.

– Я и не жалуюсь, Пашенька. Только иногда кажется, что чего-то в жизни не хватает, а может быть, кого-то рядом…

– Ой, Тася, послушал бы кто нас, о чём разговор ведем, удивился бы… Точно, с жиру бесятся.

Сёстры еще какое-то время обсуждали житьё-бытьё, а потом переключились на своих дочерей.

– Интересно, кто кого сбивает уехать из дома, моя Нинушка или твоя Любушка, цыганская кровь? Похоже, обе хороши, точно вожжа под хвост попала, всё им техникум какой-то подавай. Мы вот без этих техникумов живём, и ничего… А что Афоня говорит?

– Ты же знаешь, он моих ростит, как своих, во всём им потакает. Сын уже уехал в Челябу, и эта собралась. А нам только им денежку готовь. Подожди, я знаешь, о чем подумала?

– Ну, говори…

– Об ухажерах Любиных.

– Чего вдруг?

– К нам последнее время повадилось двое, один – гармонист, а второй – молчун и чернявый, как смоль. Гармонист всё наяривает на своей гармони, песни распевает, частушки выкрикивает, а другой, как кляп в рот вставил, всё молчит…

– А который тебе по нраву?

– Никакой. Да все равно, Любушке выбирать. Слушай, Тася, а вдруг это из них кто-то намылился в техникум, и наша за ним?

– Наше дело маленькое, они уже всё сами решили. Поедут, точно, и нас с тобой не спросят. Василию обязательно расскажу про этих ухажеров.

Да, сердце материнское верно подсказывает – если наметили птички выпорхнуть, обязательно улетят. Уж больно им охота на свободу, во взрослую жизнь, манит она их, завораживает. Как будто кто-то им на ухо шепчет, что у меня-то точно всё хорошо будет: и любовь, и дети, и счастье заоблачное.

Первой решилась на взрослую жизнь Любочка, цыганская дочь. Конечно, Нина, ее подружка закадычная, была первой, с кем она посоветовалась по поводу своих сердечных дел. Нина уже вовсю крутила с парнями, причем не со сверстниками, а выбирала тех, кто постарше, она понимала толк в поцелуях и давала практические советы.

– Двое, говоришь, домой к тебе ходят? Очень хорошо, будет из кого выбирать. Родители у тебя покладистые, не мешают, не то, что мои. Папка как взглянет из-под своих бровей, так все кавалеры разбегаются, и чувствуешь себя виноватой, хотя ничего пока ещё не сделала.