Древоходец. Книга вторая. Вместе с дублем

Александр Колокольников

Древоходец. Книга вторая. Вместе с дублем

Предисловие автора.

В предисловии к книге «Деревенский колдун», с которой начинался цикл Древоходец, я указал, что действие книги происходит в параллельной реальности.

Многие из моих читателей, ожидали в продолжении узнать о дальнейшей судьбе персонажей «Деревенского колдуна», раскрытие всех загадок, связанных с главным героем: как появились его способности, подробности жизни на Земле до описываемых событий.

Поначалу, я так и собирался сделать, но для объяснения сверхспособностей колдуна, по первоначальному замыслу, требовалось отправить в похожий, но иной мир, где он пройдёт обучение навыкам целителя, и где сформируется его мировоззрение.

Мир, куда он попадёт, в своём развитии близок к европейской Эпохе Просвещения: там ещё существует произвол дворянства, а промышленная революция только-только показывает свои стальные зубы.

«Деревенский колдун», я закончил в январе 2022 года.

Приступая к книге «Приблудный ученик», на описание обучения главного героя в другом мире, рассчитывал выделить пару глав и вернуться снова на Землю, но мне настолько не захотелось возвращаться на Землю, даже на Землю в параллельной реальности, что я намертво «застрял» за компанию с героем в другом мире.

Не смог я оттуда полностью выбраться и в этой части, которую назвал: «Вместе с дублем».

Понимая, что, наверное, не удастся сбежать и в очередной книге (если она будет), принял решение расставить части цикла в хронологической последовательности, начиная с детства героя.

Таким образом: «Приблудный ученик» станет первой книгой цикла «Древоходец»; второй будет книга под названием: «Вместе с дублем», а «Деревенский колдун», пока просто войдёт в цикл на правах «импровизации на тему».

Глава 1.

Костя, приехал в Каменку на проводы в армию Генки, того самого Генки Штопанного, который когда-то оставил его в лесу, во время знаменитого похода местных пацанов «за скелетами».

Бабушка Кости – Евгения Петровна, с утра ушла помогать своей сестре Любочке – матери Генки, готовить застолье.

В доме бабушки он увидел приколотую к двери записку, где его просили явиться на проводы к пяти часам, когда, как считала бабушка, всё будет готово.

И вот, к указанному времени, Костя направился к дому Штокманов.

Мать Генки – Любочка, младшая сестра бабушки Кости, была русской, а отец Генки – дядя Павел, из поволжским немцев, отсюда и фамилия – Штокман.

В эти последние дни мая, почти над каждым забором, под лёгким ветерком, раскачивались ветки цветущей сирени. У кого-то обычная, а у кого и «махровая», зачастую полученная от бабушки Кости, большой любительницы подобных насаждений.

Палисадник Штокманов также встретил цветущей «персидской» сиренью.

Проводы проходили достаточно спокойно, что в те времена являлось весьма нетипичным для Каменки. Не было деревенского пьяного карнавала, где, за неимением других костюмов, размалёванная и обязательно с огромными «дойками» тётка, с треском напяливала на себя, чью-то дембельскую форму, обтягивая свои «пышности» по не хочу.

Опять же, понятно, не было и другого постоянного участника подобного действа: мужика в белом халате врача, часто спотыкающегося, и не только, что пьян, а ещё из-за напяленных на нос очков на плюс шесть, для придания интеллигентности спитой роже. К ним, в обязательном порядке, прилагался гармонист с красными прожилками на щеках и белками глаз цвета яичного желтка, по причине в конец изношенной печени.

Не было этих Коломбин, Арлекин и Пьеро советской деревни, не было матерных выкриков под гармошку, именуемые частушками – ничего, столь дорогого и приятного деревенскому обывателю, не было.

Хотя гармониста на проводы не пригласили, зато на лавочке перед терраской расположился крепкий в возрасте мужчина с аккордеоном и наигрывал «Амурские волны». Как Костя потом узнал, – родственник дяди Павла и тоже из поволжских немцев,

Толстые пальцы в рыжих волосках быстро бегали по клавишам. Сам аккордеонист также был огненно-рыжий, коротко стриженный, с толстыми складками кожи на красной шее.

Играя вальс, он прочувственно закрывал глаза, вкладывая душу в мелодию, но всё же, сразу появлялось впечатление, что такому типажу больше подходило исполнять Хорст Вессель, или Эрика, но, словно отгоняя навеянные своим видом мысли, следующим произведением в его исполнении прозвучало патриотическое «Прощание славянки».

Около аккордеониста собралась небольшая толпа слушателей. Костя присоединился к ним, встав немного сбоку, и тут же почувствовал очень болезненней щипок. Даже не оборачиваясь, он мог точно сказать, кто это сделал: только Лариска, сестра Генки, с детства щипала его именно так, – очень больно, с вывертом, после чего надолго оставались синяки.

Костя повернулся, изображая улыбку от встречи с родственницей. Лариска же в ответ улыбнулась вполне искренне, показав крепкие белые зубы. Он давно с Лариской не встречался, и сейчас перед собой увидел вполне взрослую девицу, с некоторой склонностью к полноте, с высокой грудью и сильно подведёнными глазами.

Она училась в каком-то медицинском вузе на стоматолога, а сейчас всё же нашла возможность приехать, проводить братика.

В дальнейшем ей удастся успешно закончить институт и устроиться работать в стоматологическую поликлинику города Калуги, но даже и оттуда, в Каменку будут доходить слухи, о жалобах пациентов на Лариску. Постоянное желание причинить кому-то физическую боль, видимо было у Лариски на внутреннем, психологическом уровне.

Организация стоматологического помощи простому населению в Советском Союзе и, конкретно, лечение зубов, было совершенно садистским по своим методам. На этой стезе Лариска в полной мере могла реализовывать свои наклонности совершенно безнаказанно.

У Кости позже был знакомый КМС по боксу: они оба тогда учувствовали в чемпионате центральной зоны России и жили в одной комнате. Тот выступал от Калуги и поделился рассказом, как однажды удалял зубной нерв в стоматологической клинике.

– Я за всю свою жизнь ни разу не был в нокауте – башка у меня крепкая. А там, какая-то белобрысая жирная крыса, за два касания меня вырубила. Пришёл в себя – нашатырь под нос суёт, а потом ещё наорала: «Молодой здоровый мужик, как не стыдно в обморок падать!». Я выходил на ринг против чемпиона Европы – не мандражировал, – продолжил он, – А при повторном приёме, сел к ней кресло, – она только зыркнула своими крысиными глазками, а у меня с сердцем плохо.

– Врача-то не Ларисой звали? – поинтересовался тогда Костя.

– Да не помню я как её звали, а если бы и помнил, постарался бы скорее забыть.

Дети Лариски, уедут в Германию, а она откажется. Оно и понятно – кому там нужна со своими особыми навыками: гестапо давно нет, специалисты типа доктора Менгеля тоже не востребованы.

Брат Генка переберётся в Германию, вместе со своими детьми, а Лариска так и останется в России и даже ещё в семьдесят лет, будет продолжать лечить зубы.

Прерывая игру аккордеона, прозвучало приглашение к столу, и все, обходя дом, потянулись в сад, где и были накрыты столы.

Народу было не слишком много: среди них человек пять из одноклассников Генки по школе и по техникуму, некоторые с подружками; соседи, живущие рядом за забором; родственники со стороны отца. Со стороны матери Генки родня была представлены только Костей и его бабушкой – Евгенией Петровной.

Во главе стола сидел Генка. Он, по-видимому, уже выпил и был немного истерично весел. Костю усадили рядом с Лариской, и она потребовала, чтобы он за ней ухаживал: подкладывал на тарелку и подливал вина.

Прозвучало несколько тостов, за удачное прохождение службы. Себе Костя наливал сухое красное вино, достаточно противное, под названием «Каберне».

Под строгим взглядом сидевшего через стол напротив, дяди Павла – отца Лариски, та тоже пила «Каберне», почему-то запивая чистой водой из гранёного стакана. Воду, по её просьбе, наливал Костя из стоящего рядом кувшина.

Генка к своим девятнадцати годам набрал вес, заматерел и из глистастого подростка превратился в высокого, пропорционально сложенного юношу. Сейчас он раскраснелся и, размахивая руками, начал объяснять своим друзьям, что мамка, работающая фельдшером при шахте, якобы легко могла через знакомых докторов отмазать его от армии, но он ей сказал, что не надо: «Потому, как любой нормальный парень, обязан отслужить в армии».

Костя, услышав всё это, про себя хмыкнул: Любочка – мать Генки, приходила к ним занять денег на взятку докторам. Или нужной суммы не набрали, или нужного человека не нашли, но сделать освобождение от армии не удалось, чем Генка был невероятно расстроен.

Дядя Павел, хоть и был глуховат, после многолетней работы кузнецом, но слова сына про возможность отмазки от армии услышал и решил прервать излияния Генки – поднялся и стал произносить тост.

Как все, плохо слышащие люди, говорил очень громко, раскатистым с хрипотцой басом.

Когда он закончил, на весьма патриотической ноте про служение Родине, все выпили и стали закусывать.

Костя решил закусить котлетой, предварительно густо обмазав её горчицей. Ему в детстве часто приходилось обедать в доме Штокманов, и знал, что горчицу они делают сами, по семейному немецкому рецепту дяди Павла. Это не тот горлодёр, продающийся в магазинах, это практически мягкий горчичный соус и его можно густым слоем намазывать на хлеб и спокойно есть.

Как потом выяснилось, горчицу для застолья Любочка попросила у соседки – своя закончилась. Соседи тоже горчицу делали самостоятельно, но у них имелись в этом плане другие предпочтения, главным из которых была «ядрёность».

Костя отправил в рот кусок котлеты с горчицей, в пропорции примерно пятьдесят на пятьдесят, после чего вытаращил глаза, просипел: «Ух!». Появилось ощущение, что в рот попала горящая термитная шашка.

Костя вскочил со стула: в кувшине вода закончилась, и он протянул руку к стоящему в центре стола стеклянному графину с желтоватой жидкостью, где, как думал, налит самодельный лимонад – такой часто делали в семье Штокманов, смешивая воду с лимонным порошком. Неожиданно его руку у графина перехватил дядя Павел, и, считая, что говорит шёпотом, а на самом деле это прозвучало громко, гулко и как-то угрожающе, словно громовые раскаты: «Костька не трожь – самогонка!».

Костя повернулся в одну, в другую сторону, ища, чем запить, и здесь его взгляд упал на гранёный стакан с водой около Лариски. Выпив сухое вино, она затем медленно тянула воду из этого стакана, будто плоская рот после мерзкого для её изощрённого вкуса вина «Каберне».

Сейчас, наполненный под ободок, как считал Костя чистой водой, стакан стоял рядом с тарелкой Лариски.

Костя схватил его и в два глотка осушил.

Оказывается, под внимательным взглядом отца, Лариска заставляла Костю наливать ей воду, а затем, подгадав момент, просила, сидящего с другой стороны одноклассника Генки, заменить её стакан с водой на стакан с водкой.

Выглушив, как оказалось, полный стакан водки, Костя так и застыл, пытаясь продохнуть.

– Что, что с тобой случилось? – заволновалась бабушка Кости.

– Он, думал – на столе наша горчица, и хорошо так намазал себе на котлету, а это мать у соседей взяла «вырви глаз», вот он и остолбенел, – мило улыбаясь, пояснила Лариска, и, повернувшись к Косте, тихим злым шёпотом добавила: «Только скажи кому, что в стакане водка – убью!».

Предупреждение было явно излишним: Костя не только сказать, он и вдохнуть-то толком не мог.

Вид Костика, как сом на берегу, время от времени разевающего рот, ни у кого сочувствия не вызывал, а только хохот.

Костя бегом бросился на выход. Из-за ручьём льющихся слёз, он плохо видел, но всё же смог обогнуть дом, и выскочить на улицу.

Вышедшая за ним бабушка, только и успела крикнуть ему в спину: «Ты куда?», – Костя в ответ только махнул рукой.

– Как малый рванул, – сказал кто-то из оставшихся за столом гостей, – будто горчицей под хвостом намазали! – закончил он, под общий хохот.

Отбежав подальше, Костя остановился и наконец-то позволил себе вырваться. Освободив желудок, дошёл до колонки и умылся. На проводы Генки он решил не возвращаться и медленно пошёл к дому.

Вдоль дороги над заборами от лёгкого ветерка по-прежнему качались ветки сирени, но из-за обожжённой водкой и горчицей слизистой, Костя совсем не слышал их аромат.

Добравшись до дома бабушки, постелил себе на диване, разделся, включил телевизор, но стоило только прилечь, как его «накрыло».

Мощно, буквально разбивая, разнося ему сознание, в мозг сразу пошёл огромный поток информации: вот он впервые появляется на «Волшебной поляне» планеты Эре; охранник Боруш бьёт его дубинкой по голове; он лежит привязанный цепью к кровати; работает на огороде школы; пытается совершить побег….

Поначалу мозг ещё кое-как справляется с информацией, но поток всё увеличивается и увеличивается. Картинки становятся отрывистыми и мало связанными: он смотрит ночью из окна таверны на горящие во дворе факелы и слышит громкий топот танцующих на нижнем этаже; лежит в траве, воя от боли, с арбалетным болтом в спине; ученик мастера Мелиуса по картинкам обучает его языку княжества Либоргского. Поток всё нарастает: Либоргский язык, имперский язык, староимперский язык. Мозг не способный освоить такой объём и отключает некоторые свои функции.

Костя дышит, сердце и другие органы работают, но он уже ничего не воспринимает: ни звуков, ни света, ни прикосновений – он полностью отгорожен от мира, «заперт» в себе.

На проводах в армию, одноклассник Генки, всё же кому-то проболтался, что незаметно менял Лариске стакан воды на стакан с водкой. Слух быстро дошёл до матери Генки, а уже от неё и бабушка Кости узнала, что её внучок по ошибке выпил почти полный стакан водки.

Прибежав домой, нашла Костю перед включённым телевизором, как она посчитала, спящим. Накрыла одеялом, выключила телевизор, и больше не беспокоила, чуть ли не до середины следующего дня.

И только, ближе к полудню, после неоднократных попыток разбудить, вызвали «скорую».

Костю поначалу отвезли в больницу Каменска, а через сутки переправили по месту проживания – в больницу города Георгиевска.

Врачи выдали заключение, что впал в кому по причине сильной интоксикацией алкоголем.

После неутешительных прогнозов врачей, мать и бабушка Кости прибывали в отчаянье, но всё же, провалявшись овощем больше недели, Костя неожиданно пришёл в себя.

Ну как пришёл в себя: поначалу зрачки стали реагировать на свет, затем появились попытки сесть на кровати, начал самостоятельно есть, только при этом говорил что-то нечленораздельное и постоянно замирал, уставившись в одну точку.

Уже было решили: мозг серьёзно повреждён, однако улучшения прогрессировали: стал узнавать родных, начал временами говорить понятно и по делу, правда, при этом сильно пшекал, как поляк, всё же понять его уже было можно.

Однажды, прогуливаясь с матерью вокруг больницы, заявил, что надоело здесь торчать и пора отвести его домой – там он быстрее придёт в себя.

Возвращать его на квартиру в Георгиевск, родные побоялись: там Ксения – его малолетняя сестра, а Костя хотя и тихий, всё же ещё не совсем нормальный – часто начинает говорить на непонятном языке, иногда без видимой причины, размахивает руками будто фехтует, поэтому, посоветовавшись с врачами, отвезли в Каменку в дом бабушки – Евгении Петровне.

Первые дни в деревне прошли достаточно спокойно: Костя много ел и спал. Выходил в сад и даже взялся помогать Евгении Петровне с поливом грядок.

У школьников начались летние каникулы, только у Евгении Петровны, как директора школы, в июне забот было много: экзамены, выпускной, ремонт классных комнат.

На четвёртый день, после приезда внука, она отправилась на работу, поручив соседу Григоричу, приглядывать за Костей.

В прошлом году у Григорича умерла его жена – Клавдия. Горевал сильно, но справился – не стал топить горе в алкоголе.

Теперь одну половину бывшего дома кулака Сечкина занимала только Евгения Петровна, потерявшая мужа несколько лет назад, а другую Григорич – тоже теперь одинокий, что давало деревенским кумушкам повод для намёков и пересудов. Но сплетни были только сплетнями – отношения между ними были хотя и хорошие – помогали, друг другу, как могли, но оставались просто дружескими.

После ухода Евгении Петровны, Григорич зашёл к Косте и предложил посидеть в саду на лавочке. Кто-то из местных дал Григоричу заказ на изготовление ворот и калитки. Материал подвезли, и сейчас он задумал сварить калитку и раму для ворот, при этом хотел, чтобы Костя, за которым ему было поручено присматривать, находился рядом.

Костя послушно прошёл в сад. Григорич усадил его так, чтобы тот не нахватался зайчиков от сварки и приступил к работе. Время от времени он посматривал на Костю, – тот сидел спокойно, упёршись взглядом в ствол растущей рядом яблони.

Сварив очередной шов, Григорич поднял маску сварщика, посмотрел на скамейку – она была пуста. Отбросив держак, вскочил на ноги и, пока ещё спокойно, прошёлся по саду громко зовя Костю.

Дальше Григорич осмотрел дом, сараи, баню. Пробежался по одной и по другой улице деревни. Раненая на фронте нога от быстрой ходьбы разболелась, почти совсем перестала гнуться, и тогда он сдался – послал соседского мальчонку в школу, сообщить Евгении Петровне о пропаже Кости.

Григорич сначала всё рассказал Евгении Петровне: «Не видел минут пять, поднял маску, а он уже исчез». Затем милиции, затем приехавшей матери Кости. Ей позвонили в надежде, что Костя уехал к ней в Григорьевск.

Обычно неторопливая милиция Каменска, но в этот раз подстёгнутая мощным натиском Евгении Петровны, обладающей в городе определённым авторитетом, выделила целую бригаду на опрос жителей деревни.

Никто в этот день Костю не видел, но зато, как не скрывала это его родня, выяснилось: оказывается почти все в деревне знали, что в беспамятстве он пролежал в больнице больше двух недель, да и сейчас сильно «не в себе», поэтому, при опросе, все проявляли живейший интерес, стараясь узнать от милиционеров, как можно больше о случившемся.

Когда Костя сидел на лавочке в саду, посаженный туда Григоричем, через сумятицу мыслей и образов, в его сознание стала пробиваться идея, что необходимо срочно сделать переход со своей волшебной поляны на какую-либо другую.

Память Костуша подсказывала: таких мест на Земле ещё шесть, и удобнее всего прыгнуть на точку, расположенную где-то в Европе –при всех обстоятельствах, там он меньше всего будет выделяться среди местных жителей.

Желание выполнить это прямо сейчас, усиливалось с каждой минутой, точно кем-то с силой проталкиваемое через хаос, царящий в его голове. Подчиняясь принесённому будто извне напору, Костя встал, оглянулся на Григорича, занятого работой, и через мгновение уже стоял перед деревом на своей поляне.

Подошёл, обнял ствол главного дерева, толкнув туда немного силы и перед внутренним взором выстроились в ряд планеты, где в центре находилась узнаваемая по очертаниям своих континентов Земля, с отмеченным звёздочкой местом, где он сейчас находиться.

Костя переместил взгляд немного влево, выбрав точку перехода в центре Европы и на ней сосредоточился. Точка, сначала замигала зелёным, затем перед глазами появилась надпись, видимо запрос, на который мысленно ответил согласием, затем несколько мгновений темноты с потерей ощущения своего тела, и вот Костя стоит опять же перед дубом, но уже в совершенно незнакомом лесу.

Да, впрочем, стоит не просто прежний Костя, а некий гибрид с памятью Кости с Земли, и Костуша с планеты Эре.

Он немного отошёл от дерева и присел на траву – сознание наконец-то стало чётким и ясным.

Первым делом проверил запас дара. После перехода резерв обычно пустеет, но сейчас он был полон. Такое случается, если Древоходец попал в «завис», – нашлась подсказка из опыта Костуша. «Завис» это когда Древоходец, по разным причинам, появляется на месте перехода с опозданием в несколько суток, причём, сам он о задержке и не подозревает.

Вот так, однажды угодив в «завис», Костуш пропал на три дня, а после выхода, чудесным образом, стал в совершенстве знать имперский и староимперский языки.

Похоже, чтобы привести мозг в норму, распутать мешанину, возникшую после слияния сознаний, пришлось некоторое время подержать Костю в «зависе».

Теперь, вернув способность адекватно мыслить, Костя понял, что вырвал его из состояния сомнамбулы Костуш. Когда из больницы его перевезли в деревню, Костуш смог дотянуться до его расстроенного разума и вбить идею, о необходимости совершить переход.

Костя отдавал себе отчёт, что задерживаться сейчас здесь не стоит: неизвестно сколько отсутствовал, а похоже, – долго и значит родственники сходят с ума, тем более исчез мальчик с «поехавшей крышей».

Всё же не стал сразу прыгать обратно, а решил провести небольшую разведку и узнать, куда его занесло.

Прежде чем покинуть поляну, внимательно себя осмотрел. Майка, штаны – всё хорошо, но вот обувь…, ладно нет носков, но находясь в сумеречном сознании, он, выходя из дома в сад, одну ногу всунул в свой старый ботинок, другую же в бабушкину, также старую туфлю, предназначенную для работы на участке.

Григорич, провожая его к скамейке, как оказалось, это увидел, но замечание делать не стал.

Отличительной особенностью его старого ботинка был зелёный цвет, который тот приобрёл, когда Костя помогал бабушке с ремонтом кухни. Этот цвет, Костя называл спортзальным: именно зелёной краской, при ремонте школы были покрашены стены спортзала.

Несколько банок такой же краска появилось и у них. Достаточно прозрачные намёки Кости на спортзальное происхождение краски, бабушка игнорировала, исходя из чисто педагогических соображений.

Краска долго стояла в кладовке, а затем бабушка надумала её использовать при ремонте кухни. Вот тогда Костя и заляпал один ботинок, а не сумев оттереть, просто для симметрии, оба полностью покрасил в этот зелёный цвет, тем более, в них он ходил только по участку при доме.

Бабушкины же туфли, когда-то красные, имели большую бронзовую пряжку спереди.

Сейчас же, Костя с изумлением обнаружил на ногах гибрид: ядовито – зелёные ботинки, с пряжками. Размером и видом пряжки походили на медали ВДНХ, для элитных быков-производителей и богато сверкали золотом. Но, посчитав всё это как бы недостаточно экстравагантным, подошвы и довольно высокие каблуки, получили уже красный цвет бабушкиных туфель.

Вывернув набок ступню, он озадаченно рассматривал фееричную помесь у себя на ногах, пытаясь догадаться, что же послужило прототипом для этого, на его, неискушённый в высокой моде взгляд, полного уродища.

Конечно, появиться в своей деревне в таких ботинках, он бы не рискнул. Даже если до жителей не дошли слухи о его сумасшествии, то увидев в этой обувке, вопрос о его нормальности сразу бы сняли и перешли к обсуждению степени и глубины.

При всём своём своеобразии обувь оказалась удобной.

Костя предполагал, что сейчас находится где-то в Европе, правда мог оказаться и на крайнем западе Союза – точно он не знал.

– Если попал в капиталистическую страну, то у них хиппи и не такое носят, – успокоил себя Костя и, повернувшись спиной к пробивающемуся через ветки солнцу, зашагал, пуская впереди весёлые «зайчики» от золотых пряжек.

Скоро вышел на лесную тропинку. Подумав, двинулся по ней направо и через несколько минут дошёл до её конца. Тропинка заканчивалась перед каким-то небольшим сооружением из лакированных дощечек, собранных в виде шалаша с округлой крышей. Ствол большого дерева являлся задней стенкой этого шалашика. Внутри на подставке из мрамора стояла также мраморная фигурка Девы Марии, рядом лежали искусственные и свежие цветы.

– Цветы совсем свежие, значит и до жилья недалеко, – предположил Костя.

Немного постоял, любуясь статуэткой, отходил, сначала медленно пятясь задом, продолжая разглядывать всю композицию, затем развернулся и пошёл в противоположную сторону от статуи Девы Марии и тропинка достаточно быстро вывела на открытое место.

Прикрыв глаза рукой от солнца, огляделся: справа и сзади возвышались небольшие горы. Лес, на краю которого он сейчас стоял, поднимался вверх к самым вершинам гор. Внизу, примерно в километре, располагался комплекс недостроенных зданий. Судя по разбросанной строительной техники – работы велись, но в настоящее время там царила тишина.

– Выходной, наверное, или обед, – подумал Костя.

Спустившись ниже, разглядел группу строителей, выходивших из деревяной времянки и направляющихся по рабочим местам.

–Точно обед, из столовой выходят, – утвердился в своих предположениях Костя.

Через некоторое время стройка ожила: загудели какие-то механизмы, появились рабочие толкающие перед собой тачки.