Серебряный воздух

Владимир Зенкин

Серебряный воздух

І

Сенатор Луций Катон ожидался ещё к полудню. Но что-то задержало высокого гостя из Александрии. Скорей всего – остановка для отдыха в Датнионе, в гостях у легата Симеона Лея.

Неудивительно. Дорога под палящим солнцем для отягчённого немолодыми годами человека, да к тому же, едва оправившегося после тяжкой лихорадки, совсем не пустяк.

Но на ночлег у легата он вряд ли останется. Сенатор передал с вестовым, что прибудет непременно сегодня.

Понятно его нетерпение. Из-за внезапно приключившейся болезни он вынужден был отложить выезд из Александрии на целую неделю. Иначе, просто не доехал бы он.

Можно вообразить, какие огорченья с переживаньями (вдобавок к телесному недугу) доставила ему эта нелепая задержка.

Потому что причина его самого срочного оказательства здесь была более чем серьёзна.

Центурион Авдий Паулин – главный ожидатель сенатора – почти весь день провёл в бездействии и душевной смуте.

Ему не сиделось в своим командирском шатре; он то и дело выходил наружу: в очередной раз осматривал лагерь своей центурии – всё ли в норме – заглядывал в палатки, переговаривался с солдатами, отвечал на вопросы, большей частью, об одном – скоро ли?… Наблюдал, как идут тренировки на плацу. Проверял чистоту вокруг кухонного навеса, складов, палаток, отхожих мест… Всё было в идеальном порядке, все знали, кто приезжает.

Он часто поглядывал из-за земляного вала – ограды лагеря – на широкий пустырь, за которым распластывалась песчаная отмель морского побережья. Там же начиналась дорога к Датниону.

Дорога – громко сказано; просто прибитый копытами-колёсами жёсткий грунт, неглубокая колея, прокинувшаяся вдоль берега, мимо отмытого волнами орехового песка, мимо вросших в землю белесых валунов, мимо слоистых скальных береговых обрывов, между холмами, покрытыми на склонах скудной травой и тускло-зелёными колючими клоками шиповника и тамариска, вдоль небольших, но приятных взору компаний финиковых пальм, акаций и олеандров в пологих низинах.

На пустыре маячили два легионера, не сводящих глаз с дороги. При появленьи гостей они мигом сообщат ему, он поспешит туда для встречи. Сенатор должен увидеть его первым из встречающих. Знак уважения. Тем более, что гость был не просто сенатор, а родной дядя Авдия Паулина по материнской линии. Последний раз он виделся с ним в Риме десять лет назад совсем молодым командиром контурбения в легионе Симеона Лея, перед походом в Сирию.

И вот – по прихоти судьбы – вдалеке от Рима, странная встреча по совершенно неожиданному поводу. Или, может быть, всё-таки – слегка ожиданному? Для сенатора. Его прощальные слова, там, в Риме… Загадочные слова.

Авдий приблизился к поднятой на бревенчатых столбах плошадке часового, вопросительно кивнул ему. Тот тряхнул головой в ответ – ничего нового.

Лагерь его центурии был разбит на пологом холме, оттуда прекрасно обозревались окрестности.

Двенадцать больших палаток, командирский круглый шатёр, навес для кухонных столов, выровненный, очищенный от травы плац для боевых тренировок и общих сборов.

Лагерь по квадратному периметру был окопан рвом, глубиной в три локтя, обложен земляным валом, из которого наклонно торчали неровные, но частые и хорошо заострённые колья, срубленные из окрестных акаций.

Не идеальное, но достаточно серьёзное препятствие для возможного вражеского нападенья. Обезопасить свой лагерь – первейшее дело; для этого легионеры никогда не жалели ни трудов, ни времени.

По двум противоположным углам – отёсанные столбы; на них – площадки для часовых с навесами. Всё, как предписывалось неукоснительным армейским законом.

Авдий опять скользнул взглядом по пустырю, по дежурящим там солдатам. Ждут.

Слева виднелось небольшое селенье. Пустырь сужался и впадал в кривую, узкую улицу. По обе стороны стояли без порядка-сообразья приземистые жилища овальной и прямоугольной формы, построенные из глиняного с рубленной соломой кирпича-самана либо из плетённых ветвей, обмазанных глиной; с плоскими крышами и крошечными окошками под ними. Три-четыре десятка полулачуг-полудомов. Некоторые жилища побогаче, попросторней. Рядом с ними – загончики для коз и овец, оградки для домашней птицы, клочки ухоженной земли, маленькие садики.

Обитатели селенья – рыбаки и земледельцы: египтяне, ливийцы, берберы, потомки греков. Когда центурия пришла сюда и разбила лагерь, селяне со страхом ожидали самого худшего от вооружённых римлян. По правде, у них были к тому причины. Но вскоре привыкли (Авдий строго пресекал мародёрство и насильничество) и даже стали получать некоторую выгоду от продажи легионерам продуктов своего труда: коз и овец, кур и цесарок, пойманной рыбы, фисташек, слив, даже, в небольшом количестве, не очень добротного, кислого вина.

Авдий направился к противоположной стороне лагеря. Мимо белесых, с зольными пятнами, солдатских палаток, мимо своего бурого шатра и другого, такого же, только новенького, недавно разбитого для почётного гостя. Невдалеке от второй наблюдательной площадки стоял крытый фургон на колёсах.

Это внушительное, нелёгкое сооружение, рассчитанное на упряжку двоих или даже четверых лошадей, не было необходимостью для простого походного лагеря. Но центурия Авдия Паулина пришла сюда и расположилась здесь по причине совсем не простой.

Фургон был прочной коробкой, сбитой из деревянных досок, обшитой снаружи плотной воловьей кожей, а изнутри драпировочной тканью. Там было нежарко летом и тепло зимой. Просторная кровать, стол, изящные шкафчики для посуды, одежды, всякой всячины, потребной для удобного жилья. Два небольших створчатых окошка по сторонам. Крепкая дверь с наружным и внутренним запором.

Фургон предназначался для важных гостей Симеона Лея.

По приказу легата, а легат, сдаётся, тоже выполнял чьё-то пожеланье (уж не сенатора ли?), они привезли его сюда из Датниона. Он долго стоял пустой, запертый, величаво-ненужный.

Но сейчас фургон обитаем.

Авдий на короткое время задержался перед дверью, глубоко вздохнул, стараясь пригасить волненье (всегда волновался перед…). Облизнул сухие губы, провёл ладонью по волосам, приглаживая. Отодвинул щеколду и открыл дверь. Уже не в первый раз за сегодня. Но опять – как в первый…

Эстрль стояла прямо в дверном проёме и смотрела на него. Очевидно, подошла на звук щеколды.

– Не помешал? Я так… ненадолго.

Она отступила в комнату, отвела от него взгляд, ему сделалось спокойней. Они сели рядом на лавочку у стола.

– Почему ты каждый раз запираешь меня? Ты знаешь, что я никуда не убегу. А если вдруг решу убежать, ты меня выпустишь. Ты говорил…

– Но ты, же не хочешь, правда? – осторожно прятался от ответа Авдий. – И я не хочу…очень не хочу.

– Да, – грустно улыбнулась она. – Но твой сенатор… Его приезд меня что-то не очень радует.

Она вновь подняла на него глаза – близкие глаза, вблизи почти невыносимые.

По спине центуриона скользнул лёгкий ознобец.

За неделю он более-менее привык к выраженью этих глаз, меняющих цвет от светлого янтаря до густого каштана; резких, ненормально отчётливых, и вместе с тем – полуреальных, словно случайно, непрочно, ненадолго соединившихся с чьим-то лицом. Привык. Но иногда…

Всё другое в ней можно было считать обычайным, понятным, привлекательным, как у многих молодых женщин: высокая, гибкая и сильная фигура, аккуратная голова на изящной шее, жарко-медная волна волос, спадающая на плечи, матовый оттенок кожи, узкое лицо с тонким и чутким носом.

Всё, кроме глаз. В них опасно было долго смотреть (Авдий уже знал), терялось ощущенье себя, комкались мысли, наближалось заманчивое безумье.

– Так зачем ты дверь запираешь?

– Не обижайся, Эстрль, – вздохнул Авдий. – Не для того, чтобы ты не вышла. Чтобы к тебе кто не вошёл…случайно.

– Здесь внутри есть запор. А щеколду любой может открыть.

– Солдаты не сделают этого. Наоборот, они следят…

– Тогда зачем?

– Просто…для порядка. Пусть сенатор сегодня увидит, что всё – как положено.

– Что положено? – громко спросила она. – Кем?

– Хорошо, – сдался Авдий. – Если не хочешь – не буду запирать.

– А ты…не боишься приезда сенатора?

– Я? Чего бояться. Луций Катон – умный и достойный человек. Он – старший брат моей мамы.

– Что от меня он хочет?

– Ясно, что. Познакомиться.

– А потом?

– Не знаю. Думаю, он решит это вместе с тобой.

Глаза Эстрль стали темнеть.

– А с тобой?

– Н-ну да, и со мной, конечно.

– Ты должен находиться рядом. Всегда. Я знаю тебя одного здесь. Я только тебе верю. Пока. Обещаешь быть рядом?

– Обещаю! – воскликнул Авдий.

– Когда он явится, наконец, твой сенатор?

– Уже совсем скоро. Я зашёл – тебя успокоить. Всё хорошо будет. Отдыхай. Я пойду встречать.

Он затворил дверь. Машинально протянул руку к щеколде. Не тронул её. Заставил себя отвернуться от фургона. Направился к выходу из лагеря.

Солдаты коротали время кто как. Дневные тренировки, обязательные работы закончились. Кто отдыхал, лёжа в палатках; кто занимался мелкими обиходными делами: подправлял свои доспехи, чинил одежду или обувь, брился, искал что-то в своих вещах. Некоторые играли в кости, многие просто болтали друг с другом, смеялись, отпуская нецеремонные армейские шутки. Всё ждали скорого ужина, лёгкий запах кипящей каши и жареного мяса доносился от кухонных навесов. Там стояли печи для котлов и сковород, вокруг них священнодействовали приготовители ужина от контурбениев. Ими привычно руководил главный повар.

Авдий дружески кивал своим легионерам, они охотно приветствовали его. Отрывались от своих дел, подтягивались, но не вскакивали в показном подобострастье. Он этого не любил. Он понимал их, они понимали его. Авдий Паулин был хорошим командиром. Его центурия считалась одной из лучших в легионе. Симеон Лей ценил его, несмотря на молодость и не слишком покладистый характер.

Тридцать лет для центуриона – не много. Но и не так уж мало, чтобы себя проявить.

Тридцать… и десяток из них он – в походах, вдали от Рима. Лучшие годы жизни. Или – не лучшие?…

Как всё сложилось с ним?

Миг вспомненного. Прилетел-улетел…пока Авдий неторопливо шагал от лагеря к пыльному побережью, где маячили в ожиданьи двое солдат.

* * *

В миге порой отсвечиваются годы.

Как далёк, как не похож на него – тот бледный худощавый юнец с восточной окраины Рима, где жил плебос среднего достатка, в основном, ремесленники, врачеватели, лавочники-торговцы!..

Его отец – владелец небольшой, но известной гончарной мастерской: он подобрал умелых и радивых работников, способных изготовлять очень красивую посуду, керамические статуэтки, настенные лепные украшения. Сам он был отменным гончаром и глазуровщиком, с особенным изяществом расписывал глиняные поделки, применял красные, жёлтые, синие лаки, цветное стекло – большую редкость по тому времени. Эти изделия стоили дорого и раскупались охотно, в том числе, и для богатых, прославленных домов патрициев: всадников и нобилей.

И однажды в его лавку зашла стройная нарядная девушка Люсия из родовитого дома Катонов, чтобы взглянуть на свежеизготовленные расписные кубки к праздничным церемониям. Помимо кубков, она взглянула и на рослого темноглазого улыбчивого хозяина Сида Паулина. Слишком пристально взглянула, и он на неё взглянул… И вскоре, вопреки недовольству знатных родителей и родственников, она стала женой безродного, хотя и не бедного, гончара, обладателя белозубой улыбки, а следом – и матерью родившегося Авдия.

И жили они втроём счастливо и улыбчиво, и всё было хорошо, если не считать прохладного отношения к их маленькой семье большой и надменной семьи Катонов. Они и не считали. Эта мелочь не могла покачнуть их простого спокойного лада.

Но однажды привычная улыбка навсегда исчезла с отцовского лица. Умерла от сердечного недуга любимая жена.

На похоронах отец с сыном стояли в стороне от многочисленнного семейства Катонов. К ним подошли её родители. Обменялись холодными соболезнованиями.

Около них задержался её старший брат – сенатор Луций Катон – крупный носатый здоровяк, в белой тоге с пурпурной отзолоченной каймой. Он окинул цепким взглядом юного Авдия, положил мощную ладонь ему на плечо.

– Парень, что надо, – громыхнул он. – Думаю, что взял лучшее у матери и у отца. Я в людях не ошибаюсь. Предлагаю – военную карьеру. А там – поглядим. Школа легионеров Свила Магнуса. Сильнейшая в Риме и в Италии. Подходит?

Так началась для Авдия другая жизнь – резкая, безжалостная. Почти без улыбок. Он быстро принял её и отвык от всего прежнего.

Через три года, отправляясь на восток в звании декана контурбения (восьмёрки пехотинцев) с легионом всадника Симеона Лея, он посетил своего строгого дядю.

– Ты оправдываешь мои предвиденья, – одобрительно сказал сенатор. – Отзывы о тебе хороши. Тебя ждёт блестящее будущее. Наверное, мы ещё встретимся. Вдалеке от Рима. Возможно, по особенным обстоятельствам.

– Каким таким особенным? – удивился бравый легионер.

– Ещё не знаю. Что явит судьба. А ты… ни в чём не сомневайся. Меньше всего – в себе. Всё будет, как должно быть. Есть вершители судеб, они всегда правы. Великий Рим – всегда прав. В этом – его могущество. И твой смысл. Проникнись.

Очень понравилось молодому Авдию – насчёт правоты. Рим всегда прав – какие могут быть сомненья!

Это была их прошлая встреча.

А теперешняя, по прошествии десяти лет, скоро состоится здесь, в Египте. Вот только теперь не всё так бессомненно в нём.

Отнюдь не минувшее десятилетие раскачало незыблемые основы. Одна лишь последняя неделя…

До Египта он побывал в Сирии, Иудее, Самарии, Парфии, Македонии, Греции…

Парфянская война отмерилась ему полной мерой.

Два похода в составе войска консула-суффента Вентидия Баса – полководца решительного, хитроумного и удачливого. Тяжёлое сраженье, трудная победа в горах у хребта Амаир. Большая битва при Гиндаре, где была разгромлена армия царевича Пакара, а сам он был убит.

Качающаяся, хрупкая грань между жизнью и смертью. Очарованье опасности. Ярость, сверхвозможное напряженье сил. Чувство неразделимости с боевыми товарищами, которые прикрывают тебя от гибели, чтобы ты прикрывал их. Неистовый восторг победителей…

Злая военная наука: Авдий проходил её подробно и прилежно, скрепляя познанное чужой и собственной кровью.

Двумя годами позже – третий парфянский поход, возглавленный самим триумвиром Марком Антонием. Высокие титулы и самоуверенность не заменили ему полководческого уменья. Поход бесславно провалился, столица Мидии Франсин не была взята. Парфяне захватили продовольственный обоз. Войско осталось без провизии, в горах, посреди зимы. С большими потерями от холода, голода, от внезапных вражеских нападений, римляне вернулись назад. То была другая, тёмная, отчаянная ступень военной науки для Авдия.

Он прошёл и третью, ещё более нелепую её ступень – войну римлян против римлян. Триумвир Гай Октавиан – против бывшего соратника, бывшего триумвира, сделавшегося врагом государства, Марка Антония.

Благодаренье богам – до большого сухопутного сраженья не дошло. Но было противостояние двух армий в Греции на берегу Амброксийского залива. Был морской бой у мыса Акций. Когда египетские корабли царицы Клеопатры внезапно повернули назад, на юг. Когда Марк Антоний бросил свои войска и, невесть зачем, поспешил в Александрию. Даже преданные ему легионы перешли на сторону Гая Октавиана.

Странные, неизбежные выверты войны: жизни тысяч простых солдат нередко зависят от вздорных прихотей сильных мира сего.

А потом – Египет, Александрия. Смерть Антония и Клеопатры, казнь её сына-наследника Цезариона.

Октавиан – единственный властитель на всём огромном пространстве державы.

Отбывая в Рим, он оставил своему назначенному префекту Египта Корнелию Галлу три легиона. Два разместились в Александрии, а третий, под командованием Симеона Лея – в провинциальном Датнионе.

Прошло довольно скучных два года. Серьёзных военных действий не было. Корнелий Галл с александрийским войском спускался по Нилу, наводил порядок в неспокойных городах: Мемфисе, Гизе, Луксоре…

Третий легион оставался на прежнем месте. Его конные турмы иногда участвовали в небольших боях с приходящими из пустыни через южную границу отрядами всадников-нумидийцев – воинственными, но разрозненными и бестолковыми. Нумидийцы испокон века совершали на лошадях и верблюдах набеги на Египет, грабили селенья, убивали жителей, многих уводили с собой в пустыню. С появленьем римлян, их нахальство поубавилось, вылазки стали редкими и осторожными.

Авдий к тому времени стал командиром центурии; отменной центурии, которой поручались важные и трудновыполнимые задания.

Был ли таковым последний приказ легата? Странный приказ. Второй центурии, усиленной двадцатью всадниками, надлежало добраться одинокого селенья на морском берегу, разбить там надёжный лагерь и взять под строжайшую охрану маленькую финиковую рощу в ложбине между холмами. Обеспечить, чтобы никто из посторонних не проник туда. А если кто вдруг появится там…

* * *

– Вы, господин, как знали. В самое время пришли.

Авдий – на голом прибрежном пустыре, перед ним – его часовые.

– Что?

– Во-он, взгляните. Похоже, наши гости.

Дальний изгиб дорожной колеи, едва различимый на бледно-бурой возвышенности у горизонта. Лёгкое пыльное облачко. Медленно подвигающиеся фигурки лошадей-всадников.

– Наконец-то!.. – смутно вздохнул центурион.

II

Перед спуском в ложбину они остановились. Луций Катон ещё раз с интересом оглядел окрестности: синеющее вдалеке вечернее море, светлую полосу побережного песка; грустные глинянные сельские домики, словно льнущие поближе друг к другу в долгой серой боязни. Выволоченные на берег, от шальной волны, рыбацкие лодки, похожие издали на чечевичные скорлупки Совсем рядом, на холме, лагерь центурии – острые частые колья из земляного вала. Площадка часового на столбах, часовой прилежно смотрит им вслед.

Они только что вышли из лагеря, чтобы спуститься в рощу: сенатор с Авдием, за ними, сзади, в нескольких шагах, чтобы не мешать беседе – двое вооружённых охраников. Всего их прибыло с Катоном целых четверо. Авдий про себя слегка удивился – зачем так много? Дорога из Датниона не очень долга и не настолько уже опасна. Удивился, но ни о чём не спросил.

Шафрановое солнце почти касалось краем холмистого горизонта. Вечерние цвета густели в безветренном покое.

– Как только скроется, – Авдий кивнул на солнечный диск, – сразу наступают сумерки. Сумерки здесь короткие. Не успеешь оглянуться – уже темно.

– Я знаю, – усмехнулся сенатор. – Ничего. Мы не надолго.

Они спустились по жёсткой, угнетённой солнцем траве к первым пальмам с мощными буграстыми стволами, с выгнувшимися над ними опахалами веток. Меж ветками свисали жёлтые гроздья доспевающих фиников.

Их встретил часовой, несущий дозор с этой стороны, в полной положенной амуниции – в наплечном пластинчатом панцире, в шлеме, с мечом и коротким копьём-пилумом. Замер, молча, отдал честь своему командиру и высокому гостю.

– Дежурим контурбениями, – пояснил Авдий. – Вокруг рощи – четверо. И четверо – внутри.

– Не спят по ночам?

– Глаз не смыкают. Меняются утром и вечером. Если что произойдёт – подадут сигнал малой трубой. Лагерь недалеко – услышим.

– Ночью огонь разводят?

– Зачем? В роще не темно ночью.

– Наша «гостья» когда появилась?

– Восемь дней назад.

– Это я знаю. В какое время?

– На рассвете. Солнце только-только встало.

– Вот как…

Катон споткнулся о скрытый в траве выступ корневища, упал бы, не поддержи его Авдий под локоть. Досадливо крякнул, болезненно поморщился.

– Плоховатый из меня ходок. Болезнь проклятая силы отняла.

Сенатор, действительно, выглядел не вполне здоровым: лицо серо, одутловато; в белках глаз – остатки недужной желти и красные прожилки. На крутом лбу – бисерины пота.

– Устали вы с дальней дороги. Лучше бы отдохнули сперва. А завтра бы утром.

Нет, любезный племянник. Много времени дорогого потеряно. Завтра я встречаюсь с нашей «гостьей». А до встречи я должен увидеть это место. Услышать от тебя все подробности. Все – до единой. И осмыслить их.

– Это событие здесь… Оно настолько значительно, что потребовался ваш приезд?

– Нам предстоит разобраться, – грустновато усмехнулся Луций Катон. – Наверное, оно гораздо значительней, чем ты думаешь. А может быть даже – значительней, чем думаю я.

Рощица была невелика – несколько десятков деревьев. Но большинство пальм – крепки, ветвисты. Многослойные, раскидистые вееры крон отгородили закатное небо; под ветвями был пёстрый неплотный сумрак и даже прохлада. Кроме пальм, в местах, доступных солнечным лучам, виднелись кусты шиповника, розовели олеандры: невысокие и нечастые – пальмы не давали им развернуться, они были здесь хозяева. Кое-где по земле стелился мелкий, колючий плющ – ему всё равно было, где расти.

Небольшая ровная поляна; посредине – пятёрка особенно рослых, матёрых деревьев. Они были похожи друг на друга, стояли прямо и гордо, образуя меж собою круг.

В круге, в воздухе, на высоте локтя от земли, висело нечто туманно-блестящее. Лёгкая серебристая дымка над зелёной травой. Сонмы мельчайших неярких светов-пылинок; медленное, тягучее их движенье.

Это слегка напоминало крошечные капельки воды в солнечных лучах. Но солнце не добиралось сюда. Но пылинки были гораздо мельче, живее. И блестели сами собою.

Светлая пелена плавно меняла форму: то собиралась в шар, размером в пару обхватов, то вытягивалась вверх, в призрачное веретено, то превращалась в неровный клочковатый ком.

Сквозь пелену были расплывно видны деревья с другой стороны и одиночные кусты.

Вокруг царила полная тишина: неслышно было голосов птиц, шорохов ветра в ветвях.

– «Серебряный воздух», – почтительно сказал Авдий. – Так мы это назвали. Не спускаем с него глаз ни днём, ни ночью.

Тусклое, болезненно-усталое лицо сенатора преобразилось. Глаза из-под кустистых бровей зажглись острым торжеством, вялые щёки порозовели, дыхание сделалось чаще. Крупные ноздри напряжённо шевелились.

Он подошёл вблизь к удивительному явленью. Запах на поляне был свеж и чуть терпок, как после большой громовержной грозы. Хотя никаких гроз здесь давно не случалось.

– Через это… можно пройти?

– Да. Мы проходили.

– И что?

– Ничего особенного. Никакого препятствия. Малость пощипывает кожу. Дух перехватывает. Голова потом слегка кружится.

– А ну-ка!..

Луций Катон сделал глубокий вздох и шагнул в блестящую пелену.

Его тёмные с проседью, коротко стриженные волосы, плечи в гранатовым легком плаще обсыпались мириадами светлых пылинок; беспорядочное их движение ускорилось. Он задержался там, чуть покачнулся, быстро, но с заметным усилием, вышел с другой стороны.

Авдий, в обход, мимо пальм, поспешил к сенатору, опасаясь, что он потеряет равновесие. Но тот чувствовал себя нормально.

– Словно крошечные колючки тебя задевают, – сказал он. – Не больно, но… Не очень приятно.

– Не очень, – согласился Авдий.

– Сколько это уже здесь?

– Сорок пятый день.

– Да? А восемь дней назад из него возникла «гостья».

– Именно так.

– Кто видел её появленье. Кто может рассказать?

– Да вот он, Дист Санум – опцион первого контурбения. Они как раз дежурили.

Авдий рукой подозвал одного из троих стоящих в стороне легионеров.

– Подробно. И по порядку, – распорядился сенатор.

* * *

Круглый шатёр для высокого гостя стоял посреди лагеря, рядом с шатром командира. Поблизости от него соорудили палатку для прибывших четверых охранников. Приготовили достойный ужин из самых изысканных продуктов, что нашлись в обозных кладовых: жареная козлятина с белым соусом-гарумом, с маслинами в винном сусле, луканская колбаса, свежие пшеничные лепёшки; красный окунь и палтус, зепечённые с перепелиными яйцами и с острыми специями, холодные устрицы. А так же сладкие финики, груши, сливы, виноград.

Отыскалась амфорка дорогого белого вина прадзиона.

Роскошный стол не порадовал, а слегка огорчил гостя, так как перенесённая болезнь надолго лишила его возможности вкушать жирное, острое, солёное. Большая часть блюд была убрана со стола.

Авдий разделил трапезу с сенатором в его шатре, отвечая на бесчисленные расспросы.

Гостя интересовали частности о незнакомке: как она ест, сколько спит, что ей нравится, чего боится, чем занимается в одиночестве, о чём спрашивает, как ухитрилась освоить наш язык, хочет ли вернуться назад, откуда пришла.

Авдия интересовало другое. Он долго не решался спросить об этом. В конце беседы всё же спросил.