Космер: Тайная история

Сейчас произошло именно так: перед мысленным взором возник истинный образ императора, вся его душа, пусть и с незначительными пробелами. Шай так много прочла об Ашраване, что он стал ей близким, почти другом. И потому задача довести начатое до логического завершения превратилась для нее в необходимость.

А с собственным побегом можно и подождать.

– Эта – та самая? – спросил Гаотона. – Та самая печать, с помощью которой ты пыталась несколько раз выяснить, почему он согласился стать императором?

– Да, – вымолвила Шай.

– Его дружба со мной… – пробормотал Гаотона. – Получается, что решение явилось результатом наших долгих дискуссий и… И еще причиной стало чувство стыда, которое возникало у него в разговорах со мной.

– Несомненно.

– И печать взялась?

– Да.

Вставший было Гаотона опустился на стул.

– Матерь Света… – прошептал он.

Шай положила печать к тем, что уже успешно опробовала.

За последние недели ее, подобно Фраве, успели навестить все арбитры. И каждый сулил горы золота, потому что жаждал единолично исподволь управлять императором. Только Гаотона не пытался подкупить ее.

В голове не укладывалось, что находящийся у самой вершины иерархической системы Гаотона оказался честным человеком. Из чего, к сожалению, следовало, что использовать его будет гораздо сложнее.

– Должна сказать, – заметила Шай, повернувшись к нему, – что вы снова меня поразили. Вряд ли кто-нибудь из Великих стал бы тратить время на изучение печатей души. Они все, даже не пытаясь вникнуть, панически шарахаются от того, что считают злом. Ну а вы свое мнение не изменили?

– Нет, – ответил Гаотона. – Я по-прежнему считаю твое ремесло если не абсолютным злом, то по крайней мере кощунством. И все же кто я такой, чтобы судить? К тому же дальнейшее правление Великих, увы, теперь полностью зависит от тебя и от твоего искусства, которое мы с такой легкостью называем скверной. Наша жажда власти оказалась сильнее нашей совести.

– В отношении прочих арбитров ваши слова полностью верны, – согласилась Шай. – Но вами, несомненно, движут совершенно иные мотивы.

Он удивленно приподнял брови.

– Вы просто хотите вернуть Ашравана, – продолжила Шай. – И отказываетесь признавать, что потеряли его. Вы любили его как сына… Любили того молодого человека, которого воспитывали как будущего императора и в которого верили, даже когда он сам в себя не верил.

Гаотона отвел взгляд.

– Но если у меня полностью получится возрождение, все равно он будет уже не тем Ашраваном, которого вы знали. Вы ведь это понимаете?

Гаотона кивнул.

– Но… хорошая имитация может оказаться не хуже оригинала, – продолжила Шай. – Вы из фракции «Наследие». Вы окружаете себя фальшивыми древностями и копиями давно утраченных произведений искусства. Поддельный император не будет сильно отличаться от ваших любимых подделок. А еще… вам хочется знать и помнить, что ради него вы сделали все от вас зависящее.

– Как тебе удается? – тихо спросил Гаотона. – Я краем уха слышал, какие разговоры ты ведешь с охранниками. Ты знаешь всех по именам, и тебе даже известно, как живут их семьи, что любой из них любит и что делает по вечерам… И всеми этими сведениями ты обзавелась, просидев несколько месяцев взаперти?

– Люди, согласно своей природе, пытаются овладеть всем, что их окружает. – Шай, поднявшись, взяла другую печать. – Люди строят стены, защищаясь от ветра, и крыши – от дождя. Люди приручают стихии, подчиняют саму природу своей воле и мнят себя всесильными.

Правда состоит в том, что, поступая таким образом, люди лишь заменяют одну воздействующую на них среду другой. И к примеру, вместо ветра на них уже влияют возведенные ими же самими стены. Человеческие пальцы касаются всего, до чего способны дотянуться. Люди ткут ковры, выращивают пищу, и поэтому каждая вещь в городе, которую мы видим и чувствуем, является результатом чьего-то воздействия.

Мы верим, что способны управлять людьми. Но это самообман, если мы не понимаем людей. Управление окружающей средой не сводится к защите от дождя или ветра. Оно заключается и в знании того, почему служанка проплакала всю ночь или почему охранник постоянно проигрывает в карты. Или почему работодатель нанял именно вас, а не кого-то другого.

Гаотона смотрел, как Шай садится и протягивает ему печать. Неохотно закатав рукав, он сказал:

– Похоже, мы недооценили тебя, девушка. И даже наша предельная осторожность в отношении тебя окажется в итоге недостаточной.

– Весьма возможно, – сказала она. – А теперь сосредоточьтесь. – Шай приложила к его руке печать. – И скажите, почему вы с детства ненавидите рыбу.

День семьдесят шестой

«Мне уже пора, – думала Шай, пока клеймящий делал на ее руке ежеутренний надрез. – Сегодня. Сегодня я отсюда наконец-то удеру».

В другом рукаве ее сорочки была припрятана бумага – внешне точная копия тех, что приносил с собой клеймящий, когда приходил раньше обычного.

Двумя днями ранее Шай заметила на одной такой бумаге следы воска. Несомненно, это было письмо. Значит, она ошибалась в этом человеке с самого начала.

– Ну и как, новости нынче добрые? – участливо спросила она, пока клеймящий смачивал печать в ее крови.

Его тонкие бледные губы растянулись в глумливой ухмылке.

– Из дома, – как ни в чем не бывало продолжила Шай. – У вас же переписка с женщиной из Джамара. Вы сегодня получили от нее ответ. Разве нет? Почта приходит по утрам. В дверь раздается стук, и вы…

«И ты сразу же просыпаешься, – мысленно добавила она, – и потому-то в такие дни приходишь сюда вовремя».

– Должно быть, вы очень по ней скучаете. И оттого каждый раз прихватываете письмо с собой, а не оставляете в комнате.

Клеймящий с силой схватил Шай за ворот сорочки и притянул к себе.

– Не смей говорить о ней, ведьма! – прошипел он в лицо. – Даже думать о ней не смей! И оставь при себе свои грязные трюки и магию!

Он оказался гораздо моложе, чем Шай полагала поначалу. С джамарцами вечно так: непонятно, стареют ли они вообще, поскольку волосы у всех от рождения белые, как и кожа.

«А мне бы следовало задуматься о его возрасте давным-давно, – упрекнула себя Шай. – Ведь он же еще совсем юнец».

Шай насупилась.

– И про трюки и магию говоришь мне ты? – процедила она. – Ты, держащий в руках измазанную в моей крови печать? Кто, если не ты, угрожал мне скелетами? А что могу я? Только старый стол отполировать!

– Я просто… Просто… А-а-а!.. – Беспомощно всплеснув руками, парень затопал к двери, поспешно обновил на ней печать и выскочил вон.

На лицах стражников, следивших за этой сценой, отражалась смесь беспечного веселья и неодобрения. Шай специально подбирала слова так, чтобы внушить охране: она совершенно безобидна, а вот ее собеседник, клеймящий, существо сугубо противоестественное. За эти три месяца стражники привыкла относиться к ней как к дружелюбной хлопотунье, увлеченной своим невинным ремеслом. Клеймящий же внушал страх: он макал в чужую кровь печать, чтобы использовать ее в каких-то таинственных ритуалах.

Охранники очень кстати отвернулись, и Шай решила, что пора обронить бумагу. Она медленно опускала правую руку. Еще чуть-чуть, и из рукава выпадет листок, что и послужит началом реализации плана. Побег наверняка удастся!

«Но подделывание еще не завершилось. Душа императора не создана!..»

Шай заколебалась. И это было ее ошибкой.

Дверь захлопнулась, и благоприятная возможность ускользнула.

Разом лишившись сил, она подошла к кровати и присела на краешек. Поддельное письмо так и осталось в рукаве.

Почему она засомневалась? Неужели у нее так слаб инстинкт самосохранения?

«Подождать еще немного я вполне могу, – заверила она себя. – Во всяком случае, до того дня, когда будет готово клеймо сущности Ашравана».

Шай говорила себе то же самое в течение последних нескольких дней, а может, даже не одну неделю. А ведь Фрава в любую минуту могла нанести удар. Та снова и снова приходила под разными предлогами, чтобы забрать записи. Несомненно, относила туда, где их тщательно изучали. А работа приближалась к рубежу, за которым другой поддельщик сможет разобраться в записях Шай и закончить начатое ею.

По крайней мере, он будет в это верить.

Чем дальше продвигался проект, тем четче Шай осознавала, насколько безумен он и сложен. Но в то же время ей все сильнее хотелось успешно завершить его, несмотря ни на что.

Она взяла книгу с записями о жизни императора. Нашла нужную страницу и принялась читать о годах юношества. И вдруг поймала себя на мысли о том, что вся ее работа не более чем притворство, скрывающее истинную цель – побег. И эта мысль причиняет ей щемящую боль. Сбеги она сейчас, и ему больше не жить!

«Ночи! – подумалось Шай. – Да ты привязалась к императору. Относишься к нему совсем как Гаотона».

Она не может испытывать такие чувства к Ашравану. Коли на то пошло, она ни разу с ним не встречалась. К тому же его все презирают.

Но раньше было по-другому. И если рассуждать беспристрастно, то он не заслужил презрения. Он куда сложнее, чем о нем думают. Как и любой человек. Шай способна его понять, способна увидеть в нем…

«Ночи!»

Она решительно встала и положила книгу на стол.

Через шесть часов отворилась дверь, Гаотона шагнул в комнату и замер в изумлении. Шай как раз приложила к противоположной от входа стене печать, а от печати во все стороны зазмеились зеленые, багряные, янтарные виноградные лозы.

Изображение на стене, словно обретя собственную жизнь, безудержно разрасталось, на ветвях распустились листья, и в образовавшихся гроздьях завязывались ягоды. Листья увеличивались в размерах, ягоды же, набравшись соков и света, стали упругими и спелыми. На стене проявлялись все новые и новые детали, к примеру, из-под вьющихся лоз выглянули шипы с капельками алмазной росы на острых кончиках. Возникнув будто из ниоткуда, по контурам изображения побежала сверкающая золотом окантовка, отчего фреска сразу же стала глубже, объемнее, и каждый дюйм ее наполнился иллюзией движения.

Гаотона трепетно вздохнул и стал рядом с Шай.

Вошел Зу, а двое охранников поспешно покинули комнату и закрыли за собой дверь.

Гаотона протянул руку и прикоснулся к стене, но краска, разумеется, оказалась сухой, поскольку стена полагала, что расписана была именно таким образом уже годы и годы назад. Гаотона, опустившись на колени, изучил два оттиска, поставленные Шай в противоположных углах фрески у самого пола. Каждый содержал в себе собственные инструкции относительно того, каким должно быть изображение. Третий же оттиск, поставленный выше, произвел трансформацию. В нем заключалась информация о том, когда и при каких обстоятельствах в прошлом создали эту фреску и какие предпосылки тому послужили.

– Как?.. – спросил Гаотона.

– Один из опекающих меня Бойцов сопровождал Ацуко из Джиндо во время его визита во Дворец Роз, – ответила Шай. – Ацуко тут тяжело заболел, и ему пришлось три недели провести в спальне, расположенной как раз этажом выше.

– А твое подделывание перенесло изображение из той спальни в эту комнату?

– Не совсем. Такое изображение было там в прошлом году, и его уничтожила просочившаяся сквозь потолок вода. Но стена в том помещении до сих пор помнит Ацуко, который проводил там дни и ночи напролет. Он был тогда слишком слаб, чтобы покинуть дворец, но на рисование ему хватило сил. Коротая время, он каждый день добавлял к уже созданному узору то листья, то ягоды, а то и капли росы.

– Печать, которую ты описала, не возьмется, – возразил Гаотона. – Подделка неубедительная, поскольку содержит слишком много изменений одновременно.

– Пусть изменений и много и пусть произведены все сразу, но они сложились в единую линию и привели меня… – Поглощенная в течение последних шести часов неистовым творческим порывом, Шай толком не помнила происходившее, но все же уверенно заявила: – Привели меня именно туда, где и создается истинная красота.

Она убрала печать.

– И все же… – попытался возразить Гаотона.

– Она возьмется, – перебила его Шай. – Если бы вы были стеной, что бы предпочли? Быть серым и скучным или живым и ярким?

– Стенам не дано думать!

– Это не мешает им желать.

Гаотона покачал головой, бормоча что-то про суеверия.

– Сколько тебе потребовалось времени? – спросил он.

– Чтобы сделать эту печать души? Я занималась ею урывками в течение месяца. Эта стена – последнее, что я намеревалась изменить в комнате.

– Художник был джиндосцем, – произнес он. – Возможно, благодаря именно тому, что вы из одного народа, стена… Хотя нет. Это уже отдает твоими суевериями.

Гаотона тряхнул головой, пытаясь постичь, почему картина должна взяться, но для Шай это было очевидно.

– Джиндосцы и мой народ не одно и то же, да будет вам известно, – сообщила она раздраженно. – Возможно, давным-давно мы и были едины, но сейчас уже значительно отличаемся друг от друга.

Ох уж эти Великие. Просто потому, что у народов есть сходные черты, Великие считают их почти одинаковыми.

Гаотона оглядел комнату, ухоженную и обставленную резной мебелью. Мраморный пол с серебряной инкрустацией, потрескивающий камин и небольшая изящная люстра. Пол покрыт великолепным ковром, некогда бывшим всего лишь рваным одеялом. На правой стене многоцветьем сверкает витраж, освещая восхитительную фреску.

Первоначальный вид здесь сохранила лишь дверь. Массивная, но абсолютно непримечательная. Разумеется, Шай не могла перевоплотить ее, поскольку на ней стояло кровавое клеймо.

– Ты ведь понимаешь, что у тебя теперь лучшая комната во дворце, – произнес Гаотона.

– Сомневаюсь. – Шай хмыкнула. – Очевидно же, что покои императора куда роскошнее моей комнатенки.

– Самые просторные во дворце, да. Но они не лучше. – Гаотона присел перед фреской, вновь разглядывая печати внизу. – Ты добавила подробные разъяснения о том, каким образом расписали фреску.

– Чтобы сотворить реалистичную подделку, – сказала Шай, – необходимо обладать весьма уверенными навыками реального создания того, что имитируешь.

– Значит, с тем же успехом ты бы могла расписать эту стену и сама.

– У меня нет красок.

– Если бы попросила, я бы принес. Но вместо этого ты, как обычно, создала подделку.

– Такая уж я есть, – огрызнулась Шай, чувствуя, как в душе нарастает раздражение оттого, что он взялся за старое.

– Какой тебе быть, ты решила сама. Если даже стена может возжелать фреску на себе, то и ты, лишь захотев, стала бы великим живописцем.

Она грохнула печатью о стол и глубоко вздохнула.

– А ты с характером, – продолжил Гаотона. – Как и Ашраван. Кажется, я понимаю, что ты сейчас чувствуешь, потому что благодаря тебе несколько раз испытал подобное на собственной шкуре. Наверное, таким способом… и в самом деле можно наладить искренний диалог между людьми, научить их понимать друг друга. Всего лишь требуется добавить свои эмоции на печать и дать другим почувствовать то, что чувствуешь сам.

– Звучит красиво, – произнесла Шай. – Одно плохо: подделывание души считается в здешних краях ужасным преступлением.

– Верно, считается.

– Раз уж вы прочитали мои последние печати, должно быть, и впрямь стали неплохо разбираться в моем ремесле, – резко сменила тему разговора Шай. – Настолько неплохо, что можно подумать, будто вы меня намеренно ввели в заблуждение.

– На самом деле…

Шай встрепенулась, окончательно прогоняя гнев. Что на нее нашло?

Гаотона смущенно полез в глубокий карман мантии и достал деревянную коробочку. Ту самую коробочку, в которой Шай хранила свои сокровища – пять клейм ее собственной сущности. В них содержались варианты развития души, которые в случае применения радикально бы ее преобразовали.

Шай шагнула вперед, но Гаотона поспешно приоткрыл крышку и продемонстрировал, что печатей внутри нет.

– Не обессудь, – сказал он. – Было бы глупо отдать тебе клейма сущности прямо сейчас. Сдается мне, любое из них освободило бы тебя в мгновение ока.

– Не любое из пяти, а лишь любое из двух, – кисло призналась Шай.

Эти печати души потребовали кропотливой работы на протяжении восьми с лишним лет. И первую она начала сразу по завершении своего обучения.

– Хм… Да, понимаю, – проговорил Гаотона.

В коробке лежали пластинки металла, испещренные мелкими печатями, содержащими суть потенциальных изменений души.

– Эта – из упомянутых тобою двух, я полагаю? – Он вынул пластину. – Шайзан. В переводе означает… Шай Кулачный Боец? Делает из тебя воина?

– Да, – подтвердила Шай.

Выходило, что Гаотона досконально изучил клейма ее сущности и поэтому весьма неплохо научился читать печати вообще.

– Понимаю я, к сожалению, лишь десятую часть изображенных здесь символов. И, признаюсь, весьма впечатлен. Верю, что у тебя ушли годы на их изготовление.

– Они… Они очень мне дороги. – Шай села за стол и усилием воли заставила себя отвести взгляд от вожделенных пластинок.

Сумей она утащить их с собой при побеге, изготовить новые печати будет несложно, пусть даже на это уйдет несколько недель. Но если их уничтожат…

Гаотона тоже сел за стол и принялся рассеянно крутить пластины в руках. Будь на его месте кто-то другой, такое поведение следовало бы счесть скрытой угрозой. Мол, смотри, что у меня в руках, и подумай о том, что я могу с тобой сделать.

Однако Гаотона был Гаотоной, и заинтересованность его, как обычно, казалась вполне искренней.

Или нет?

Ведь не важно, насколько ты хорош, в жизни обязательно найдется кто-нибудь изворотливее, хитрее тебя. Эту истину раз за разом внушал Шай дядя Вон. Что, если Гаотона с первых дней ее заключения играет с ней, словно кошка с мышкой? В этом случае печальный финал неизбежен.

«Мне следовало сбежать отсюда еще несколько дней назад», – в очередной раз с досадой подумала Шай.

– Стать воином – это понятно, – заговорил Гаотона, откладывая пластину в сторону. – И эта сущность тоже понятна. Охотник и следопыт. Весьма полезные навыки выживания в любой среде. Впечатляет. Но вот ученый… Для чего это тебе? Ведь ты и так ученый.

– Ни одна женщина знать всего не может. Кроме того, на обучение требуется уйма времени, а воспользовавшись этим клеймом сущности, я сразу смогу разговаривать на десятках языков, от фенского до мулла’дильского, и даже на нескольких наречиях Сиклы. Мне станут доступны знания множества разных культур и присущие их носителям правила поведения. Я овладею глубокими познаниями в точных и прикладных науках, а также постигну политическое устройство большинства стран и тенденции их взаимоотношений.

– Вот как? – Гаотона пожал плечами.

«Просто отдай мне их», – подумала она.

– А как насчет этой? – поинтересовался Гаотона. – Нищенка? Для чего тебе быть истощенной, и к тому же… к тому же лишиться большей части волос и обзавестись шрамами по всему телу?

– Иногда бывает необходимо мгновенно изменить внешность, – ответила Шай. – И чем радикальнее, тем лучше.

Она не упомянула о том, что, применив соответствующую печать, узнает все уличные лазейки и обретет отменные способности выживания в трущобах. В обычном своем состоянии она обладает весьма достойными навыками по взлому замков, но при использовании этой печати ее мало кто на всем белом свете в этих умениях превзойдет. К тому же это клеймо перепишет прошлое Шай так, что даст ей годы опыта работы акробатом. Она запросто выскользнет через крошечное оконце, а затем с легкостью спустится с высоты в пять этажей к вожделенной свободе.

– Мог бы и сам догадаться. – Гаотона достал пятую пластинку. – Осталась последняя, самая загадочная.

Шай не проронила ни слова.

– Приготовление пищи, навыки сельхозработ и шитья. Служит для имитации простого, неотлучно живущего в деревне человека?

– Да.

Гаотона кивнул, откладывая пластину.

«Честность – вот что сейчас от меня требуется. Пусть видит, что я с ним откровенна. Да и вообще, обманывать без нужды не следует».

– Нет, – произнесла Шай и тяжело вздохнула.

Он уставился на нее.

– Это… моя завязка, – объяснила она. – Пользоваться ею я не собираюсь, но изготовила на всякий случай.

– Завязка?

– Если я когда-нибудь применю эту штуку, – ответила Шай, – вся моя жизнь поддельщицы перепишется и я позабуду, как изготовить даже самую примитивную печать. В общем, стану самым обычным человеком.

– И ты этого хочешь?

– Нет.

Пауза.

– Да. Возможно, какая-то часть меня хотела бы такого исхода.

До чего же трудно быть честной. Несказанно трудно, но временами ничего иного не остается.

Шай и вправду иногда мечтала о простой жизни. И мечта эта весьма напоминала длящееся доли секунды желание спрыгнуть с высоченного обрыва лишь ради того, чтобы узнать, каково это. И временами такое желание казалось до крайности соблазнительным, несмотря на очевидную глупость.

Обычная жизнь. Без тайн и сплошной лжи. А ведь Шай любила свою жизнь. Ей нравились острые ощущения, нравилось добиваться успеха и творить чудеса… Но иногда, сидя в тюрьме или находясь в бегах, она мечтала и об ином.

– Твои дядя и тетя? – спросил он. – Дядя Вон, тетя Сол, они тоже упомянуты в печатях. Я прочел о них.

– Нет никаких дяди и тети, – вымученно прошептала Шай.

– Но ты их постоянно вспоминаешь.

Она невольно зажмурилась.

– Понимаю, что твоя жизнь полна лжи, – продолжил Гаотона, – отчего реальность и вымысел частенько смешиваются. Но если ты воспользуешься этой пресловутой печатью, то, безусловно, забудешь не все. И как затем будешь скрывать ложь от себя самой?

– Эта печать станет моей самой грандиозной подделкой, – ответила Шай. – Она обманет даже меня, и я поверю, что умру, если не стану прикладывать ее к себе каждый день. В моем новом прошлом будет история болезни и посещения… запечатывающего, или как вы его здесь называете… В общем, целителя, работающего с печатями душ. Именно такой врач мне якобы дал лекарство, которое необходимо принимать ежедневно. А тетя Сол и дядя Вон будут посылать мне письма, которые мною уже написаны. Сотни писем. Прежде чем нанесу на себя печать, я заплачу почте и буду затем исправно получать письма.

– Но что, если ты надумаешь навестить их? – поинтересовался Гаотона. – Скажем, захочешь разузнать побольше о своем детстве.

– Записи на пластинке предусматривают почти все. Я буду бояться путешествий, что, в общем-то, правда, поскольку даже мою деревню в детстве я покидать опасалась. Кроме того, находясь под воздействием этой печати, я постараюсь держаться подальше от городов. Думаю, визит к родне был бы слишком рискованным делом. Но все это не имеет значения, поскольку я никогда не применю эту печать к себе.

Эта печать уничтожит ее. Заставит забыть последние двадцать лет, начиная с того момента, как в восемь лет Шай впервые заинтересовалась ремеслом поддельщика.

Она станет совсем другим человеком. Ни одно иное клеймо сущности не даст такого эффекта. Они перепишут часть ее прошлого, но память о том, кто она на самом деле, останется при ней. А вот последнее клеймо… Оно должно стать действительно последним. Это внушало Шай ужас.

– Получается, ты вложила прорву труда и времени в то, чем никогда не воспользуешься? – удивился Гаотона.

– Такова жизнь.

Гаотона покачал головой.

– Меня наняли, чтобы уничтожить картину! – выпалила вдруг Шай.

Она сама не понимала, зачем сообщила это Гаотоне. Шай должна быть честной с ним, и только так, по ее представлениям, план сработает, но данный кусочек правды ему знать вовсе не нужно. Или все же нужно?

Гаотона поднял взгляд.

– Шу-Ксен захотел уничтожить картину из галереи Фравы, – продолжила она. – Поэтому я сожгла шедевр, вместо того чтобы вынести его.

– Шу-Ксен?! Но он же… Он автор! С чего бы ему уничтожать собственную гениальную работу?

– С того, что он ненавидит империю, – ответила Шай. – Картину он написал для любимой женщины, но ее дети подарили шедевр императору. Шу-Ксен уже стар, почти слеп и с трудом двигается. Творец не хотел сойти в могилу, зная, что одно из лучших его творений прославляет Империю Роз. Вот и уговорил меня сжечь картину.

Казалось, Гаотона остолбенел.

– Произведения мастеров его уровня очень сложно подделать, – продолжила Шай. – Особенно не имея под рукой оригинала. Без прямой помощи Шу-Ксена я бы нипочем не создала безупречную подделку. Он объяснил мне особенности его манеры, познакомил меня со своими приемами и методами. Научил тонкостям работы с кистью.

– Но ты могла просто вернуть ему оригинал, – удивился Гаотона. – Почему не сделала этого?

– Он умирает, – ответила Шай. – Нет смысла хранить ее у себя. Поскольку любимой женщины уже нет в живых, он решил, что и созданной для нее картины не должно быть на этом свете.