Падальщик

Я удивлялся: – "Почему все не такие как я?". Почему люди, слыша, что в соседней комнате кого-то истязают, не позвонят в полицию? Почему видя, как мужчина избивает девушку прямо на улице, прохожие снимают происходящее на телефон, чтобы потом выложить в интернет? Почему все так бояться за собственную шкуру? Неужели я бы не помог? Неужели я бы прошел мимо?

6

В тот день я отдыхал на стуле в полупустом коридоре. Наступил обеденный перерыв, если можно его так назвать. Мои друзья – санитары отправились в столовую, а я вежливо отказался. Не хватало еще занимать деньги. Я хотел вспомнить что-нибудь из прошлого, но в голову ничего не шло. Слишком шумно было вокруг. Я услышал, как кто-то стонет. Я выглянул из-за стены и увидел среди нескольких человек, сидящих на стульях, бабушку, у которой из ноги текла кровь. Бедняжка пыталась остановить ее руками. Она стонала и причитала, что ей больно. Из двери вышла врач и позвал следующего пациента. Мужчина в черном пиджаке отложил газету и встал со стула. Всем вокруг не было дела до несчастной, старой женщины, которая не могла больше терпеть и заплакала. Я не мог спокойно на это смотреть.

– Может, пропустите бабушку вперед? – спросил я, встав перед этими людьми.

Некоторые посмотрели на меня и отвели взгляд в сторону, как будто ничего не слышали. Другие покашляли и ничего не ответили.

– Меня что, плохо слышно? – продолжал я. – Уступите очередь бабушке. Ей срочно нужна помощь.

– Нам всем срочно нужно, – послышался тихий голос.

– Тебе срочно надо? Что, тоже кровь течет? Что-то не вижу! Куда торопишься, а?

– Вы здесь санитар, так что не лезьте не в свое дело! – сказала женщина с очками на большом носу.

– Вы тоже торопитесь, да? Магазины работают до вечера! Успеете! – выкрикнул я.

Из кабинета вышла врач и позвала следующего. Возмущенная толпа переглянулась. С крайнего стула встал мужчина и направился к двери. Я встал у него на дороге и настойчиво попросил пропустить бабушку вперед. На что тот ответил: "Вот еще!" Я решил, что не отступлю. Я прошел впереди него и встал в дверном проеме.

– Пока не пропустите бабушку, никто не войдет! – крикнул я.

– У нас все в порядке очереди! – озлобленно сказала молодая врачиха.

– А что, экстренных случаев у вас не бывает? – Вот это – и есть экстренный случай! – сказал я.

Толпа больных свирепствовала. Несчастная бабушка прижалась к стене и испуганно наблюдала за происходящим. Маленький, толстый подросток, что сидел рядом с дверью вытащил телефон и начал снимать меня на камеру.

– Что, что-то интересное нашел? Как же вы мне надоели! Лучше бы поднял свою тушу и помог старой женщине! – выпалил я и выхватил у него телефон.

Глаза толстого мальчика сразу округлели. Видимо аппарат стоил немалых денег, не то что мой.

– Что мама заругает? – спросил я.

– А ну, отдай! – кричал маленький толстяк.

– Лови, – сказал я и кинул ему телефон. Тот не смог поймать, хотя я целился ему прямо в руки.

Телефон упал на пол. Толстый мальчик поднял его и стал кричать, что там царапина.

– Ты сломал его! Я подам в суд, и ты заплатишь! – кричал пузан.

– Вот интересно, как может заплатить тот, у кого совсем нет денег!? – злобно сказал я.

– Уйдите с прохода и дайте следующему зайти! – сказала врачиха более спокойным тоном.

– Я никого не пропущу, пока вы не осмотрите бабушку! – повторил я.

Врач вздохнула. – Карта есть? – спросила она. Я посмотрел на бабушку.

– А где ее брать? – спросила бабушка.

– Возвращайтесь с картой, – сказала врачиха.

– Да вы что, издеваетесь?

– Таковы порядки!

– Да к черту ваши порядки! Ей ведь просто нужно перебинтовать рану. Если к вам умирающего привезут, вы тоже откажете ему в помощи, если он без карты!?

– Если ей просто перебинтовать, то идите в перевязочную.

Я знал, где находилась перевязочная, но нужно было подняться на лифте, а до него путь весьма долог. "Плевать на них всех! Я сам помогу ей!" – подумал я. Радовало только одно – если люди настолько безразличны к чужому горю, то когда они сами будут истекать кровью, им тоже никто не поможет. Я поднялся в перевязочную. Медсестра там оказалась вполне дружелюбной. Она поняла ситуацию, и дала мне бинт, объяснила, что делать.

Бабушка все еще ждала своей очереди. Рана на ноге не прекращала кровоточить. Я перебинтовал ее, и немного отдохнув, мы отправились в регистратуру, где я помог ей заполнить карту, потом к терапевту, и в заключении, в перевязочную, где хоть один человек отнесся к нам с уважением. Я недоумевал: "Неужели мне придется видеть такое каждый день, каждый день отвозить мертвых в морг?" Нет, я совсем не готов к такому. Навряд ли я смог бы все это выдержать. Я пошел к единственному человеку, который мог помочь мне, к Димке.

Я встретил его, когда он закрывал на ключ дверь кабинета.

– О, ты как раз вовремя! – сказал мой друг.

– Вовремя для чего? – спросил я.

– К обеденному перерыву! И отказы не принимаются!

– Ладно, я посижу с тобой. Поговорить нужно.

– Мне поговорить с тобой или с твоим желудком? – спросил Димка с издевкой.

– Что?

– Ты ведь знаешь, о чем я. Не отказывайся.

Да и как я мог отказаться? Едва почувствовав запах еды, мой живот забил тревогу. Димка этого не выносил. Мне так хотелось сделать и ему хоть что-то приятное взамен, только вот что я мог?

– Садись у окна, я принесу… что-нибудь, – сказал мой друг.

– Я отдам тебе… Я… Как только получу зарплату…

– Угу.

– Нет, правда.

– Слушай, давай так, как только ты разбогатеешь, ты ведешь меня в кафе, и мы гуляем за твой счет! А, как идея?

– Хорошо, как только у меня появяться деньги.

Димка удалился. Я оглядел присутствующих. Мужчины, женщины… все какие-то недовольные, измотанные. Спасают жизни, губя собственные. Есть ли смысл? А может, и не нужно во всем искать смысл? Может быть, нужно делать то, что говорило сердце? А что говорило мое?

– Ну вот, работничек, ваш обед. Двойная картошка с котлетой, салат овощной и компот. Прошу вас, сэр, – сказал Димка и поставил на стол поднос. От запаха еды мой мозг мгновенно затуманило, как будто не осталось больше проблем и потребностей, только зов моего голодного чрева. Хоть я и привык к постоянному чувству голода, и оно почти не донимало меня, но если передо мной стояла еда, я не в силах был отказаться.

– Приятного аппетита, – проговорил Димка.

Я не смог ответить, только промычал что – то. Еда казалась такой вкусной, словно я ничего вкуснее в жизни не пробовал. Я съел эту порцию за несколько минут, и когда пил компот, ко мне снова вернулось сознание.

– Вот это аппетит! А я только к салату притронулся. Сколько дней ты не ел? – поинтересовался мой единственный друг.

– Немного, – слукавил я.

– Ответь честно.

– Три, – сказал я, глубоко вздохнув.

– Черт тебя!.. Ты же так язву заработаешь! Ну почему не пришел ко мне? Разве я бы не дал тебе денег на еду? – разгорячился Димка.

– Ты же знаешь, я…

– Да, знаю, черт тебя… Эта твоя идиотская гордость!

– Гордость не может быть идиотской.

– Она может быть неуместной.

Димка опустил глаза и принялся за картофельное пюре. Я знал, что мог попросить у него, знал, что он мне всегда поможет, и это не ударит по его кошельку. Не знаю, может я старался со всем справиться в одиночку? У меня никогда никого не было кроме себя самого.

– Ну так, как работа? Нравится? – спросил Димка, пережевывая кусок котлеты.

– Об этом я и хотел поговорить, – начал я.

– Что опять? Снова что-то не так? – спросил мой друг и отложил вилку в сторону.

– Я не могу здесь работать, – признался я. – Не для меня это.

– Твою ж…

– Я правда не могу.

– Ты ведь и месяца здесь не отработал, опять бежишь. Да, люди выполняют работу куда похуже и за меньшие деньги. Почему так, а? Ты же не на одной работе не задерживаешься, придумываешь отговорки.

– Мне просто нужно найти что-то свое.

– Черт тебя… Да о чем ты? Сейчас работа – не хобби, редко, когда она приносит кому-то удовольствие. Это обязанность, это всего лишь способ раздобыть деньги, способ прожить дальше.

– Не кипятись так. Я же не сказал, что увольняюсь. Я хотел спросить, может у тебя есть друзья или знакомые, кому нужны работники куда-нибудь, только не в больницу.

Я с надеждой посмотрел на Димку.

– Нет, Жень, у меня мало друзей, но все они врачи.

Должно быть, он заметил перемену во мне, прочитал в глазах отчаяние. На несколько минут мы оба притихли.

– Слушай, а почему бы тебе не пойти в те места, где берут всех желающих? – вдруг спросил Димка, нарушив молчание.

– Это куда?

– В ресторан какой-нибудь, официантом.

– Официантом? Ты забыл ту историю? Я ведь уже работал официантом.

– Не припомню, чтобы ты мне рассказывал.

– Я рассказывал. Навряд ли после этого мне открыта дорога в общепит.

– Ах, ты про того политика?

– Его избрали. Его возможности теперь куда больше, чем ты думаешь.

Мне тогда было то ли двадцать два, то ли двадцать три. Я думал так же, как Димка, что пойду работать туда, куда берут любого, в официанты. Я нашел приличный ресторан, где прилично платили. Я думал, что подавать еду не так уж сложно, но и там нарвался на неприятности. Время на работе текло мучительно долго, в перерывах между тем, как я разносил еду и приносил счет, я таращился на стенку и старался найти тот участок, куда я еще не смотрел. У нас была глупая форма: черные брюки, белая рубашка и бабочка. Я походил на лакея или дворецкого. Волосы заставляли укладывать гелем и делать пробор посредине, а еще улыбаться, всегда улыбаться, как идиоты. Я был просто обслугой, ничем не отличался от уборщицы или горничной. Мне швыряли меню и оставляли на чай то шесть, то десять рублей. В один вечер мне доверили обслужить столик очень важного человека, политика, что баллотировался в Государственную думу. Наш управляющий говорил, что налажать нельзя, иначе меня уволят.

Я подошел к столику и протянул гостям меню. Политик ужинал в компании юной девушки, годящейся ему в дочери. Сам он выглядел весьма мерзко – с большим животом и лысиной, толстыми пальцами, на которых поблескивало несколько колец с бриллиантами. А его спутница была слишком уж ненастоящей, раскрашенной, как трансвестит, и показывающей всем своим видом, что этот ресторан для нее не годится. Она поставила на стол черную, лакированную сумку и все время доставала оттуда телефон с блестками, чтобы посмотреть, сколько прошло времени. Когда я принес меню, политик сказал, что персонал совсем обнаглел, мол, зря я подал меню закрытым. Потом он и его малолетняя подружка стали смеяться над тем, что им подослали самого тупого и несмышлёного официанта. Девушка спрашивала, сколько ее любовник оставит мне на чай. Мужчина говорил, что я не достоин чаевых и буду рад сожрать их объедки. Пусть я в первый раз в жизни попробую фуагра. Это ведь честь для меня. Весь вечер эта парочка насмехалась надо мной, когда я проходил мимо. Они раз пять подзывали меня, чтобы я еще раз подогрел мясо или, чтобы я еще раз помыл бокалы, они нарочно пачкали скатерть и смотрели, как я вытирал ее, говорили подотри здесь и подотри там. Я все смотрел на стену с часами, ждал, чтобы эти двое поскорее ушли. Наконец, они попросили счет. Когда я принес им квитанцию, политик сказал, что сумма слишком большая, мол, качество обслуживания на низком уровне, и вообще, следует вычесть эту сумму из моего жалования. Его молодая спутница покачала головой и сказала, что это вполне справедливо. Подбежавший по первому зову управляющий, боясь потерять теплое место, и в правду, решил взять с меня эту суму. Наверное, в тот момент что – то внутри меня сломалось.

– Значит, качество обслуживания низкое? А что именно вам не понравилось? – спросил я.

– Чего это вы со мной разговариваете в таком тоне? – возмутился политик.

– Да! – подскочив крикнула его юная спутница.

– Мне вот всегда было интересно – такие, как ты, осознают, что с ними общаются только из-за денег, осознают, что не будь их, они были бы просто некрасивыми толстяками, на которых не обратила бы внимания ни одна приличная девушка? Они осознают? – Я прервался и взял в руки недопитую бутылку красного вина. – Они осознают, что их спутницы смотрят на часы каждые пять минут, потому что не могут дождаться, когда закончится этот кошмар? – Я вылил содержимое бутылки прямо в сумку девушки. – Так скажи, они осознают? Осознают, что их любовницы блюют после того, как на них побывало такое мерзкое тело?

Его молодая спутница начала кричать как свинья, которую режут.

– И ты считаешь, что третировать тех, кто ниже, отбирать у них их грошовую зарплату, тогда как эта сумма для тебя ничто, это возвышает тебя? Только вот ты не учел одного – те кто ниже тебя, не слабее тебя.

Помню, как болел мой кулак. Я ударил с такой силой, с какой только мог, послышался хруст, я увидел его лицо, лицо управляющего, крики девушки. В тот момент я со всем смирился и готовился услышать вердикт “виновен.” Это лучше, чем унижение. Мне было плевать на последствия.

– Ну ты дал! Ничего не боишься! – восхитился Димка.

– Просто мне нечего терять.

– Разве что свободу.

Я хорошо помнил те чувства. Я иду из ресторана в съёмную квартиру, правая рука изнемогает от боли. Странно, но я не жалею о том ударе, даже наоборот, горжусь этим. Мысленно я сел на скамью подсудимых и посмотрел в сторону истца, я смотрю свысока, мне плевать, что со мной сделают, пусть даже посадят на электрический стул, я все ровно буду выше него, буду выше таких, как он.

– И так странно, что тебе за это ничего не было, – удивился мой друг.

– Шли выборы. Я думаю, история о том, что его побил официант, была не в его пользу.

– И все равно, ты не прав! Нужно вести себя более… смиренно что ли.

Димка не смог подобрать слова, ему хотелось тонко намекнуть мне, что мне пора изменить свою жизнь. Будто я не знал этого, будто сам я этого не хотел.

– Ладно, я пойду. Мне нужно проверить, как там бабушка, которую я спас, – сказал я и резко встал из-за стола.

– Какая еще бабушка? – недоумевал Димка.

– Долгая история. Я потом расскажу.

Я поднялся в перевязочную. Может бабушке нужна была еще какая-то помощь, или ее нужно провезти по коридору, или помочь купить лекарства в аптеке. Когда поднялся, я увидел ее, сидящую на стуле возле кабинета.

– А, вот и вы! А я уж думала пропали, – тихо сказала старая женщина.

– Я бы вас не бросил.

– Господи боже, какой же вы добрый человек! Такого редко встретишь! Еще и молодой!

В ее глазах было столько добра и радости, что я невольно улыбнулся.

– Я подумала, что обязательно должна вам чем-то отплатить.

– Что вы, ничего не нужно.

– Сейчас-сейчас!

Она начала искать в сумке кошелек.

– Я не буду брать у вас деньги!

– Ну, что ты! Не думай, у меня большая пенсия!

– Я не возьму. Я просто помог вам, потому что посчитал это нужным.

– Любой труд нужно вознаграждать!

– Я… У меня очень большая зарплата так что…

– Что, правда большая? Ну надо же.

– Давайте лучше я доведу вас до аптеки, и мы на эти деньги купим вам лекарств.

Бабушка одобрительно кивнула.

– Что за дивный молодой человек! – повторяла она.

Она взахлеб рассказывала о своей жизни. Наверное, я был единственным слушателем за многие месяцы, а то и годы. Лишь иногда я вставлял пару реплик, и то, когда она меня о чем-то спрашивала. Мне похорошело на душе, что я кому-то помогаю, путь даже в мелочах. Бабушка рассказала мне о покойном муже, который погиб еще во вторую мировую, о детях, которые слишком заняты, чтобы навещать ее, и о внуках, которые даже не знают ее адреса. И почему семья все время ассоциируется с чем-то светлым и хорошим? Почему все хотят непременно оставить после себя потомство? Почему они не думают, что это потомство нужно достойно обеспечить? Они все плодятся, желают на свадьбах побольше детей. Или, может быть, я не понимал чего-то? Я не думал о детях, мне нечего им дать, мне попросту нельзя их заводить, так же, как и девушку. Хотя последнего я не мог прекратить желать. Одну единственную, любимую, одну и навечно, ее, настоящую. Может быть, это и есть то, что неизменно – любовь, желание испытать любовь, любовь вечная, любовь взаимная. Даже несмотря на одиночество, у этой бедной женщины была любовь. Она говорила, что не винит детей, просто у них другие, более важные дела. Она все равно их любила, любила своего мужа и хранила где-то глубоко в душе память о нем.

Мы шли по улицам и держались за руки, и я не заметил, что мы ушли далеко. Я практически не знал этот район. Бабушка показала через дорогу и сказала, что там ее дом.

– Может быть, все-таки дать тебе немного денег? – спросила она в очередной раз.

– Не стоит. Купите себе лучше чего-нибудь к чаю, – сказал я и протянул ей маленький, белый пакетик с лекарствами.

Она снова по-доброму улыбнулась. Я внимательно посмотрел на нее. Без сомнения, эта женщина в молодости была очень красивой. Она помахала мне и пошла к своему подъезду. Я смотрел ей вслед, думая о том, что мне делать дальше. Я сбежал с работы и мне совсем не хотелось возвращаться обратно. Я находился очень далеко от больницы, и если бы пошел обратно, то успел бы только к концу рабочего дня. Если бы был выбор, то я скорее бы предпочел не идти туда вовсе. Я огляделся вокруг. Вокруг стояли старые, пятиэтажные дома и маленькие магазинчики, завалялись монеты, которые я на днях выловил в фонтане в парке. Я вспомнил, что зубная паста закончилась, и пошел туда, чтобы купить новую. Люди вокруг ходили с полными корзинками и тележками. Продавец странно посмотрел на меня, когда я вывалил из кармана горсть десятикопеечных монет. Однако я уже давно не обращал внимание на подобные вещи. Зубная паста куплена, и я, не смотря по сторонам, чтобы не соблазниться, пошел к двери. "Что дальше?" – спросил я у себя и не получил ответа.

Я вышел из супермаркета и снова огляделся вокруг. Иногда мне просто нравилось рассматривать прохожих: высоких, низких, чванливых; девушек, которые гипотетически могли стать моими вторыми половинками, и парней, которые могли у меня их отнять. Это как смотреть фильм по телевизору, слушать чьи-то разговоры и хватать на лету кусочки чужих жизней, смотреть на эмоции прохожих и изучать характер персонажей. У меня не было телевизора, его мне заменяла улица. Я увидел, как скамья позади меня освободилась, и присел. Я ни о чем не думал тогда. Я позволил мыслям самим влетать мне в голову. Плевать, что будет потом, тогда я просто хотел сидеть на той желтой скамье и думать, думать…

7

Я всегда был поклонником кинематографа, отечественного, зарубежного, неважно. Каждый вечер я усаживался перед маленьким телевизором, который унес из кухни. Мать кричала из соседней комнаты, что я мешаю ей спать, и я делал потише, или почти выключал звук и садился прямо перед экраном. Ночью всегда шло самое интересное кино, и неважно, что на следующий день мне рано нужно было идти в школу. Я жил фильмами. Когда мой друг Сергей рассказывал мне какие-нибудь случаи из своей жизни или из жизни кого-то еще, я не мог ничего добавить. Я говорил, что уже видел такое в фильме. Однако Сергею и другим моим друзьям было не интересно.

Помню, как я сидел на крыльце у водокачки и продавал овощи со своего огорода. Я сидел до девяти вечера, потом наступало время кино. Я то и дело посматривал на правую руку с маленькими электронными часами. Я так жаждал, чтобы время бежало быстрее. Я смотрел на перекресток и видел там Сережу, он возвращался от друзей, он махал мне рукой, а потом подходил ко мне и рассказывал, что он делал сегодня, а я о том, какие фильмы я вчера посмотрел. Стрелка подбиралась к девяти, и я быстро собирался домой, домой к телевизору.

После девятого класса Сережа поступил в училище и уехал из деревни. Он обещал мне приехать на каникулы, только не сказал на какие. На зимних его не было, а летом он все-таки появился. Я сидел на том же месте, на водокачке, посмотрел на перекресток и увидел Сережу с двумя незнакомыми парнями. Я поймал его взгляд и помахал ему, он помахал мне в ответ. Я ожидал, что он подойдет ко мне как и раньше, но он отвернулся и пошел дальше. Тогда меня посетило странное, неприятное чувство. Я еще не знал, как оно называется.

Однажды слова начали менять свой смысл. Теперь дружба, которая до этого обозначала посиделки на лавочке у дома, была разбавлена черным словом – предательство. Потом любовь, что думалась просто легким поцелуем в губы и забытьем, выросла в отсутствие и горькое отчаяние. Эти слова отчего-то увеличились в своем значении, будто раздулись внутри меня. Все перевернулось. То, о чем говорилось в кино, оказывалось непригодным для жизни. Потом единственная моя жизненная радость постепенно начала улетучиваться. Я стал понимать насколько банальны были концовки, как наигранно играла роль моя любимая актриса, я видел декорации, я замечал, что листья на деревьях не колышутся от ветра…

– Ой, как же тяжело! – сказал голос справа от меня.

Я машинально повернул голову и увидел маленькую девушку, именно маленькую, по-другому и не сказать, ростом от силы метр пятьдесят и то с каблуками. Но настолько красивую, что я мгновенно отключился от воспоминаний. Она была такой хрупкой, что казалось, она улетит от порыва ветра. Ее маленькое розовое платье плотно облегало изгибы тела и не сходилось на груди, размер которой несколько не советовал такому хрупкому тельцу, по ее спине струились белокурые волосы, а в руках была крошечная меховая сумочка. Девушка вынесла из супермаркета огромный пакет с продуктами, и не в силах была нести его в руках, опустила на землю. Я не мог спокойно смотреть, как это хрупкое существо выбивается из сил.

– Позвольте, я помогу, – сказал я, привстав.

– Да, если можно, – ответила маленькая девушка. Голос у нее оказался очень звонким.

– Ну вот. Куда нести? – спросил я, взяв в руки пакеты. Мне они совсем не показались тяжелыми.

– К машине. Видите, вон там, вольво красного цвета.

Девушка поспешила вперед и открыла багажник. Ее автомобиль выглядел новым, краска еще блестела.

– Спасибо вам. Как же хорошо, что есть еще добрые люди, а то пока я шла по магазину все только и таращились, никто не помог. Вот ведь сволочи! – сказала девушка и захлопнула крышку багажника.

– Я всегда рад помочь.

– Нет, правда, я так благодарна!

– Я уже слышал это сегодня.

– Старушку через дорогу перевели?

– Вроде того. Я сегодня всем помогаю. Такой день, наверное.

– А может быть, я вам помогу?

– Нет, нет.

– Я же еще не сказала, чем.

– Я не возьму ваших денег.

– А я только хотела предложить подвезти вас.

Мне стало неловко. Наверное, я только и думал о деньгах, раз начал говорить о них.

– Подвезти. Для этого нужно знать куда, – печально сказал я.

– Не поняла.

– Хм. В общем, нет такого места, где меня ждут, – признался я.

Белокурая девушка подняла брови.

– Тогда позвольте мне вас покатать, и мы вдвоем выберем место, – предложила она.

Я одобрительно улыбнулся.

В салоне ее машины было теплее, чем на улице, пахло чем-то вкусным. Она быстро завела машину, положила свои маленькие пальчики на руль, и мы тронулись.

– Направо или налево? – спросила девушка.

– Направо.

– А я думала парням больше нравится налево. Кстати, меня зовут Натали. Поправка, не Наташа, ненавижу, когда меня так называют.

– Я Женя.

– А можно Евгений? Так звучит солиднее. У меня отца звали Евгений.

– Вам можно.

– А можно на ты?

Я покачал головой и усмехнулся. Она была настолько забавной, что ее улыбка сразу же вызывала ответную. Это был мой первый смех за всю неделю.

– Ты правду сказал? – спросила Натали и на секунду отвлеклась от дороги.

– Насчет имени? – не понимал я.

– Да нет же, про то, что тебе идти некуда.

– Да, это правда.

– Как же? Ну, а ночуешь на лавочке в парке что ли?

– Как не печально, но да, и такое бывает.

Почему-то ей я говорил только правду.

– Но…

Девушка не смогла найти слов. Я сказал правду вовсе не за тем, чтобы меня пожалели. Это всего лишь истина, а ее не нужно стесняться. Это то достояние, которого не имеют порой те, кто смеет нами управлять.

– А работа? У тебя есть работа? – спрашивала Натали.

– Да. По крайней мере сегодня была.

Девушка посмотрела на меня исподлобья. Она на секунду округлила глаза, а затем снова принялась их прищуривать. Видимо приняла мои проблемы близко к сердцу и начала думать, как помочь мне. Она казалась чересчур возбужденной.

– Со следующей зарплаты тебе обязательно нужно снять квартиру.

– Скорее комнату.

– Я могу помочь. У моего друга свое агентство недвижимости, – сказала Натали и снова отвлеклась от дороги.