Принцесса викингов

Симона Вилар

Принцесса викингов

Нормандская легенда. Книга 2

1

909 год от Рождества Христова

Окно в башне было открыто. Время от времени порыв ветра хлопал ставнем, врываясь в покой. Там внутри, на небольшом подиуме стояло роскошное ложе, с вырезанными в изголовье лошадиными головами. Пушистый песцовый мех покрывал его сплошной серебрящейся массой, спускался к плитам пола пышными хвостами. Здесь, у коротких точеных ножек ложа, валялось скомканное второпях платье из блестящей парчи и тяжелая мужская одежда из кожи, грубые сапоги со шнуровкой, мощный меч, в рукояти которого кровавым огнем рдел рубин. А на ложе, сплетясь в жарком объятии, ритмично двигались два обнаженных тела.

Наконец мужчина глухо застонал сквозь зубы, и тотчас ему ответила женщина – коротко взвизгнув, она изогнулась, – и опала, погрузившись в мех, урча как дикий зверь.

Теперь они лежали, тяжело дыша, и лишь холодные порывы ветра, влетавшие в узкое окно, сливались с их дыханием. Мужчина приподнялся на локтях и откатился, перевернувшись на спину. Закрыв глаза, он еще какое-то время лежал, успокаивая дыхание. На светлом фоне серебристого меха его мускулы выделялись особенно рельефно, мощная грудь вздымалась. Приподнявшись, женщина с тихой полуулыбкой вгляделась в него. В этой улыбке светилось торжество. Мелкие, как у хищника, зубы блеснули сквозь полуоткрытые чувственные губы. Глаза были необычные – широко расставленные, миндалевидного разреза, один – светло-голубой, другой – блестящий, аспидно-черный.

– Сама Фрейя[1] кружит нас, не так ли, Рольв?

Она провела рукой по его резко очерченному лицу, по сильному подбородку, шее, запустила пальцы в разметавшиеся русые волосы.

– Что? – не открывая глаз, спросил он.

– Я говорю, что боги создали нас друг для друга.

И словно не веря в сказанное, женщина спросила:

– Ты любишь меня как прежде, Рольв?

Он чуть улыбнулся.

– Порой ты смешишь меня, Снэфрид. Я провел с тобой три дня и три ночи после похода на Бретань. Мои люди заждались меня, а ты все еще спрашиваешь, люблю ли я тебя. Разве я не доказал это?

Он говорил сонно, не открывая глаз, и от этой его медлительности кровь вновь закипала в её жилах. Она вновь хотела его. Ей было мало. Всегда. Подчас ей казалось, что она готова загрызть его, как волчица, лишь бы он не принадлежал более никому.

– Довольно, – вдруг резко проговорил Ролло, когда она вновь начала ласкать его. Отведя обнимавшие его руки, он встал. – Не сердись, Снэфрид, мне пора возвращаться.

Он подошел к окну и потянулся всем телом навстречу ветру, разметавшему его длинные волосы. Он был очень высок, тяжелые мускулы, словно змеи, сплетались под блестящей смуглой кожей. Снэфрид зарылась лицом в мех, чтобы не видеть его, чтобы побороть искушение броситься, обвить его, прижаться всем телом.

Когда она справилась с собой, он по-прежнему стоял у окна. Она знала, куда устремлен его взгляд. Отсюда, с возвышенности, где располагалась эта башня, город её мужа был виден как на ладони. За эти дни, проведенные в её объятиях, и страсть, и нежность прискучили Ролло. Его энергия требовала иного выхода – там, в городе, на который он глядел, на земле, которую он покорял для себя. Снэфрид понимала это, но не могла удержать тоскливого вздоха. Она снова должна остаться в одиночестве, созерцая из башни чужие ей земли, которые отнимали у нее мужа, глотая ветер и томясь ожиданием.

Словно прочитав её мысли, Ролло сказал:

– Не сердись, моя Снэфрид. Но мне пора.

Женщина порывистым движением встала. Она была рослой, гибкой, но и очень сильной: длинные мускулистые ноги, крутые бедра, плоский живот никогда не рожавшей женщины. Грудь её была высокая и округлая, с голубыми прожилками вен и розовыми крупными сосками. А плечи, руки, спина – как у воина, так и бугрились под напором мышц. Однако пленительную женственность ей придавали роскошные светлые волосы, окутывающие её, как облако, ниспадая почти до колен и завиваясь на концах пышными кольцами.

Беззвучно приблизившись, женщина стала подле Ролло. Но он не повернулся к ней, продолжая глядеть вдаль, чуть щурясь от ветра, который принес с собой запахи умирающей зелени и легкие, блестящие паутинки. Ветер гнал по небу осенние облака, а под ними, то вспыхивая на солнце, то покрываясь сумрачной тенью, уходила в туманную дымку у горизонта великая река франкских земель – Сена. Пересекая просторы необъятной равнины, усеянная многочисленными островками, она описывала сверкающую сталью дугу, над которой темной зубчатой массой высился город.

На него-то и глядел викинг, позабыв о стоящей рядом прекрасной нагой женщине. Это была его столица, которую он поднял из руин и пепелищ, доставшихся ему восемь лет назад. Понадобились почти титанические усилия, чтобы, несмотря на нескончаемые войны, которые ему приходилось вести с франками и со своими соотечественниками, вдохнуть жизнь в это скопище обгорелых камней и жалких глинобитных лачуг. Старый город Ротомагус, который викинги называли Ру Хам, – усадьба Ролло, или Ру – так именовали своего правителя-чужеземца вернувшиеся в эти края франки, переделав и скандинавское Ру Хам на свой лад – в Руан. И теперь каменщики, свезенные викингами отовсюду, восстанавливали городскую стену, возводили дома, отстраивали христианские храмы, прежде разграбленные и опустошенные.

Ближайшим советником язычника Ролло стал христианский епископ Франкон, первым признавший власть конунга и даже просивший его сохранить то, что осталось от былого Ротомагуса. И язычник оправдал упования епископа: он взял город под свою защиту, вернул в него людей, собрал мастеров и принялся восстанавливать. И сейчас, когда Ролло глядел на вздымающуюся над рекой линию каменных укреплений, на покатые кровли многочисленных жилищ, на мачты выстроившихся у пристани кораблей, даже на кресты церквей христиан, он испытывал удовлетворение, а его серые глаза светились гордостью.

Иначе относилась к этому городу Снэфрид. Она не пожелала даже жить в нем, предпочтя устроить свое обиталище в стенах старого монастыря на холме за чертой Руана. Ролло часто навещал её здесь, и ей удавалось удерживать мужа у себя по нескольку дней. Для Снэфрид этот город олицетворял собой все то, что отнимало у нее мужа. У Ролло в Руане были соратники, власть, неисчислимые заботы. Именно ради этого он покинул когда-то свою северную родину, этот город воплощал его мечту о господстве, которая для него всегда была важнее привязанности к жене.

– Мне пора, – снова произнес викинг. – Хочешь, поедем вместе?

Снэфрид отрицательно покачала головой.

– Нет. Я предпочитаю уединение, ты же знаешь. Город грязен, шумлив, смраден. А я люблю покой и ветер.

– Ветер, – повторил Ролло и зябко повел плечами. – Дыхание богов. Здесь его хватает.

Он вернулся к ложу, собрал одежду и стал одеваться. В покое, несмотря на проникавший в окно свет дня, было сумрачно. Массивная колонна посреди помещения поддерживала полукруглые арки свода. Близ нее стоял накрытый стол, поблескивали кубки и кувшины с элем и местными винами, пахло жареной дичью, на блюдах громоздились всевозможные фрукты. Снэфрид старалась, чтобы Ролло, находясь у нее, ни в чем не испытывал недостатка. И сейчас, когда одевшись конунг уселся за стол, он с невольной нежностью подумал о жене.

Он видел, как Снэфрид, натянув длинную рубаху из тонкого льна, гибко скользнула в шуршащее парчой платье. Она всегда двигалась неторопливо, словно бы нехотя, а свой неистовый темперамент проявляла только на ложе, да еще в набегах. В бою светловолосая валькирия[2] Снэфрид не уступала мужчинам. Кто мог подумать, что эта медлительная, как бы погруженная в полудремоту женщина, что сейчас склонилась над его мечом, сильна и быстра как молния, а вид крови рождает в ней пыл, сходный с бешенством берсерков.[3]

Поглядывая на жену, Ролло разломил куропатку и впился в сочную мякоть зубами. Он видел, как нежно касается рукояти его меча Снэфрид.

– Глитнир, – тихо назвала она оружие по имени, поглаживая рукоять, словно лаская её. – Жало брани, зверь щитов, луч сечи[4]. Я рада, что ты вернул его себе. Это добрый друг. О, как он пил росу смерти[5] в походах!

Она с улыбкой взглянула на мужа.

– Славное было время, когда наши морские кони разрезали кровлю обиталища рыб, и не было берегов, где бы мы ни бросали свой якорь!

Ролло знал, что она тоскует по набегам, по той поре, когда они вели жизнь морских викингов, еще не ведая, что когда-либо осядут в стране франков. Но то время ушло. Снэфрид порой принималась просить его покинуть эту землю, которую невзлюбила с первых дней. Он же быстро пустил здесь корни и теперь считал её своей.

Не глядя на жену, Ролло проговорил:

– Мне удалось вернуть Глитнир лишь в Нанте, где старый Гвармунд пытался укрыться от меня. Смешной! Я ведь сказал, что верну свой меч, а этот бедолага надеялся, что не поплатится за то, что посягнул на оружие, принадлежащее роду Пешехода.

– Я знаю. Ведь ты привез голову этого старого негодяя. Почему ты не показал её мне?

Ролло молчал. Тогда Снэфрид сказала:

– Слышала я, что ты велел передать её рыжей Эмме, племяннице герцога Роберта. Но мой бедный разум отказывается пояснить мне, зачем христианке такой подарок?

Ролло, не отвечая, жевал. Но Снэфрид смотрела на мужа своими разноцветными глазами, и он наконец ответил:

– В Бретани я оказался пленником Гвардмунда и его сына Герика. Там же была и эта рыжая христианка. И она должна убедиться, что я никогда не оставляю не исполненным то, что обещал, и всегда отвечаю новым ударом на поражение.

– Вот как? Тебе так важно было убедить в этом франкскую девку?

Ролло налил в кубок вина и выпил, так и не ответив. Всегда, когда речь заходила о девушке, привезенной им для младшего брата, между ним и Снэфрид возникала напряженность.

Ролло стало легче, лишь когда он увидел, что его жена отвернулась и стала перебирать привезенные им подарки: золотые браслеты, ажурные ожерелья, ткани, меха. Она ласково гладила связки беличьих шкурок, улыбаясь разглядывала снежно-белых горностаев, дула на пушистый огненно-рыжий мех лисы. Почти такой же яркий, как волосы его пленницы, франкской принцессы…

Ролло повезло, что девушка оказалась у него в плену. Ее звали Эмма, в ней текла кровь правителей Франкии, и благодаря ей Ролло выторговал у ее родича Роберта Нейстрийского мир на весь этот год. Хорошая сделка. И хорошо, что эта малышка живет в его владениях. Ролло улыбнулся, вспомнив ее огненную гриву, выразительные брови и гневный взгляд темно-карих огромных глаз, глубоких и искрящихся.

Неожиданно он вздрогнул, заметив, что Снэфрид наблюдает за ним. Ему порой казалось, что его жена догадывается, что значит для него эта рыжая пленница. Не просто племянница могущественного Роберта Нейстрийского, но и юная дева, которой ему все время словно хотелось что-то доказать. Причем думал он про эту рыжую Эмму куда чаще, чем хотел себе признаваться.

А вот Снэфрид словно видела его насквозь, словно могла своими разномастными глазами увидеть в его душе даже то, что он скрывал от себя. Люди Ролло часто называли ее Белой Ведьмой, но только между собой, ибо знали, что их конунг гневается, когда слышал это. Для него же было важно лишь то, что Снэфрид любит его и верна ему.

А вот рыжая Эмма… Она как дикий зверек, которого он так и не смог приручить. Хотя она забавляет его. А еще является ценной заложницей. Ее дядя герцог Роберт никогда не посмеет рискнуть жизнью единственно уцелевшей дочери обожаемого брата – покойного короля Эда.[6] Поэтому и согласился на перемирие, предложенное Ролло, поставив единственное условие – чтобы никто не узнал, что Эмма, которую Ролло отдал своему младшем брату, происходит из могущественного рода Робертинов. А по матери еще из династии царственных Каролингов. Поэтому и поныне для всех она всего лишь Эмма из Байе, Птичка, которая волшебно поет. Рыжеволосая франкская красавица, на которой вскоре должен жениться его брат, ибо Атли куда лучше, чем самому Ролло, удастся приручить эту строптивицу. Поэтому конунг больше не станет думать о ней и сам вручил её брату. А у него есть Снэфрид Лебяжьебелая, – его валькирия, перед красотой которой бессильно даже время.

Ролло вновь отхлебнул светлого легкого вина. Он давно пристрастился к напиткам этой страны, предпочитая их меду и браге старой родины. Полюбил он и местный яблочный сидр, местные душистые сыры и сладкие оладьи. Ему понравилось жить в каменных домах, сидеть за высокими столами и никогда он не сожалел о дымных очагах земли фьордов, откуда был родом. Теперь его землей стала Нормандия, и он впитал в себя ее обычаи. Вот только веру местных христиан не желал принимать. Хотя и не мешал здешним людям молиться так, как им угодно. А сам по-прежнему заходил на капище, где стояли изваяния великого отца побед Одина, отчаянного громовержца Тора, подателя плодородия Фрейера.

А вот Снэфрид так и не стала здесь своей. Она обосновалась в длинном строении бывшего монастыря, но на стенах здесь она развесила ковры с привычными в Скандинавии змеями, с вытканным мировым змеем Йормунгандом, вцепившийся в свой хвост. Но сейчас прекрасная финка стояла не перед ним, а перед круглым диском бронзового зеркала, и примеряла длинные звенящие серьги.

Ролло мягко улыбнулся. Его жена была красивой женщиной. Эта финка была статной и величественной, и такой же соблазнительной, как и тогда, когда очаровала его, еще совсем мальчишку, в далекой земле, которую разрезают длинные фьорды северного моря. Там Снэфрид была избранницей могущественного короля, но предпочла не надежное положение подле знаменитого Харальда, а смутную судьбу юного Ролло. И он никогда не забывал, на что она решилась ради него. Другое дело, что прекрасная Лебяжьебелая так и не понесла от него ребенка… А правителю нужен сын и наследник.

Но Ролло уже решил: никогда он не откажется от нее и она всегда останется его женой. Ведь все эти годы Снэфрид была ему верной подругой, советчицей, пылкой возлюбленной. Отчего же теперь он чувствовал, как растет отчуждение между ними? Их связала плоть, ибо ни одна женщина не дарила ему таких наслаждений, как эта светлокудрая валькирия, однако души их словно существовали порознь.

Порой Ролло чувствовал, как одна его часть стремится бежать от этой женщины, а другая страстно жаждет её. Епископ Руанский Франкон как-то заметил, что Снэфрид, похоже, опоила Ролло любовным зельем. Чушь! Разве его жена не достаточно хороша, чтобы пленить мужчину без всяких чар? Ведь он не единожды видел, как восхищенно глядят на нее его викинги, и гордился ею. Ему нравилась даже тайна, окутывавшая Снэфрид. Она жила уединенно, её жизнь оставалась закрытой даже для него.

У Ролло были дети от других женщин, но он не приблизил к себе ни одного из них. Пусть живут, как знают, он позаботится о них и их матерях, но держал в отдалении. Ибо иначе это оскорбит Снэфрид, сделает ей больно. Он помнил случай, унизивший его Лебяжьебелую, когда одна из его любовниц принесла во дворец Ролло ребенка. Тогда он поклялся жене, что больше подобное никогда не повторится. А его слову можно было верить.

Ролло пообещал Снэфрид, что его владения перейдут к Атли и его потомкам. И добавил:

– Только прими совет, жена, и постарайся наладить отношения с моим братом.

Однако что-то у них не ладилось. Ни Атли не стремился проявить свое расположение к Лебяжьебелой, ни она не выражала приязни в болезненному юноше.

Ролло это огорчало. Он и сейчас сказал:

– Я хочу навестить Атли. Ты поедешь со мной?

Он хотел еще добавить что-то, но замер, увидев, что Снэфрид достала из сундука с подарками ажурный венец светлого золота с рядом молочных жемчужин по ободу. Прекрасное украшение, да еще в зубьях трилистников венца так красиво мерцают желтые топазы. Снэфрид довольно улыбалась и уже готова была примерить корону, когда Ролло, выругавшись сквозь зубы, поспешил к ней.

– Нет, погоди. Проклятье! Я не проследил, а какой-то олух положил этот венец к твоим подаркам.

Он протянул руку и Снэфрид вернула корону. При этом выразительно посмотрела своими разноцветными глазами, а Ролло вдруг ощутил себя беспомощным, как мальчишка. Такое порой бывало, когда он чувствовал этот ее насмешливо покровительственный взгляд. Поэтому и произнес резче, чем хотел:

– У тебя достаточно украшений, Снэфрид моя. А этот венец предназначен для другого.

– Или для другой?

Он не ответил. Но был благодарен жене, когда она спокойно стала перебирать другие украшения. Муж привез ей немало даров из похода на Бретань, и она найдет чем утешиться.

– А это я могу взять? – она выбрала тонкий кинжал с мерцающим на рукояти голубым камнем. – Прекрасное оружие. Я дам ему имя Глер – Светящийся.

Казалось она забыла о венце. Но это только казалось, ибо, любуясь кинжалом, она вдруг произнесла:

– Ты слишком балуешь рыжую девку, Рольв.

Ролло помрачнел:

– Она невеста Атли, а значит почти наша родственница.

– Невеста… Не думаю, что когда-либо они выпьют свой брачный напиток. Она вьет из твоего брата веревки, и он никогда не осмелится настоять на своем.

– Зато я настою! – твердо произнес Ролло. – Этот союз очень выгоден для нас. Эмма – принцесса франков, а Атли мой наследник.

Снэфрид повернулась и взглянула Ролло прямо в глаза. Он мог выдерживать ее пристальный взгляд. Мало кто мог – он мог.

Снэфрид сказала:

– Что ж, если этот венец поспособствует тому, чтобы скорее свершилась их свадьба, я буду рада. Ибо пока над братьями властвует эта надменная дева…

– Атли чтит её, – обронил викинг. – Он не хочет принуждать её силой.

– Тогда пусть вмешается епископ Франкон. Надо чтобы этот поп напомнил рыжей, что она живет с Атли во грехе – кажется, так это называется у христиан – хохотнула Снэфрид. – Ибо эта девушка и твой брат, невенчанные, проводят ночи на одном ложе.

Произнося последнюю фразу, она внимательно следила за отражением Ролло в зеркале, и не могла не увидеть, как он помрачнел. Нахмурился, резко отодвинул блюда и поднялся, вытирая руки о скатерть. Затем поднял с ложа золотой венец, уложил его в сумку и приторочил её к своему поясу. Снэфрид, опустившись на колени, опоясала его мечом.

– Я буду ждать тебя, мой Ру, как верная рабыня ждет господина.

Ролло улыбнулся.

– Скоро я пришлю за тобой. Как только все будет готово к пиру. Теперь проводи меня, жена.

Они шли по узкому коридору, пересеченному низкими круглыми арками. Над каждой из них было высечено Распятие – единственное напоминание о том, что прежде здесь была христианская обитель. Снэфрид оставила это изображение, заявив что Распятый похож на отца богов Одина, повешенного на мировом ясене Иггдрасиль. Больше же ничего от прежнего здесь не осталось. Даже станки в ткацкой, где работали девушки-рабыни, Снэфрид велела установить вертикальные, а не горизонтальные, как было принято у франков. Она с упрямой ненавистью истребляла все местное, за исключением одежд, явно предпочитая норвежским передникам и головным повязкам элегантные наряды франкских дам.

В обрамленном колоннадой монастырском дворике Ролло ожидал уже оседланный конь. Его держал под уздцы огромного роста норманн, настоящий великан с уже начавшей седеть гривой волос и бельмом на глазу. Это был Кривой Орм, телохранитель Снэфрид. Он был нем, но это не мешало ему оставаться великолепным воином. К тому же он был предан Лебяжьебелой до мозга костей.

Монастырские постройки на холме еще сохраняли некое великолепие былого: ровные стены, большое округлое окно в бывшей базилике, высокие шатровые кровли. Но некогда побеленное здание давно никто не приводил в порядок, повсюду из-под побелки виднелась каменная кладка, плиты двора ушли в грязь и поросли травой, а почти у самых ворот высились огромные навозные кучи, которые ворошили вилами рабы в кованых ошейниках. Ролло пришпорил своего вороного: ему вдруг нестерпимо захотелось поскорее оказаться как можно дальше отсюда. Он едва дождался, пока стражники вытолкнут здоровенный дубовый брус из проушин ворот бывшего монастыря. И тут же встречный ветер подхватил поды его широкого светлого плаща. На Снэфрид, творившую вслед ему хранящие путника руны, он так и не оглянулся.

Глаза финки были широко распахнуты. Лицо её словно окаменело. Когда Ролло скрылся из виду, она медленно и тяжело ступая, прошла во внутренний двор. Здесь, у колоннады, её догнала семенящей походкой крохотная старушенция – лицо будто печеное яблоко, седые космы жалкими охвостьями торчат из-под завязанного на затылке скандинавского покрывала.

– Да пребудет с тобой благоволение небесной Фриг[7], прекрасная Сванхвит, вельможнейшая нива гривен![8]

Снэфрид остановилась, глядя сверху вниз на старуху. Это была колдунья и пророчица, прибывшая из Норвегии много лет назад с первыми драккарами и помнившая еще походы викингов на Париж. Когда король франков Эд разбил на Монфоконе войско северян, она бежала и нашла прибежище в одной из пещер близ Ротомагуса. С недавних пор ведьму связывали со Снэфрид странные дела, и старуха стала часто наведываться к ней в ее усадьбу-монастырь на холме.

– У тебя есть то, что мне нужно? – бесцветным голосом спросила женщина, пока ведьма осыпала поцелуями её холеные руки.

– Хо! С самого утра дожидаюсь твоей милости, – зашамкала та беззубым ртом. – Сегодня в селении родился младенец, крепенький такой, ладный. Как раз такой, как и нужен. Однако достаточно ли у тебя яркого дождя ладоней[9], чтобы купить себе частицу юности?

– Бывало ли так, чтобы я не могла расплатиться, Тюра?

– Тогда я приведу сюда поселянку с ее приплодом когда стемнеет.

И вприпрыжку, как девчонка, колдунья заскакала между колонн в сторону ворот, захихикала, заскрипела, напевая и приплясывая. Люди Снэфрид невольно расступились, давая ей дорогу, некоторые творили за спиной знак, предохраняющий от злых сил, иные крестились. Они знали, что супруга Ролло порой грешит колдовством, и боялись даже её взгляда, но эта старуха внушала им не меньший страх. Ибо когда она посещала их госпожу, что-то темное и ужасающее происходило в стенах бывшего монастыря.

– Орм, – негромко произнесла Снэфрид, и богатырь тут же оказался рядом. – Проследи, чтобы никто не входил во двор этой ночью. А старую Тюру, когда она явится, проведешь в крипту под башней.

Она вернулась в свои покои. Осенний ветер по-прежнему втекал в открытое окно, колебля изображения сплетенных драконов на коврах. Казалось, они шевелятся, скалят пасти, извиваются в схватке, впиваясь в хвосты и гребни друг друга.

Снэфрид приблизилась к одному из ларей у стены, где были разложены драгоценности, привезенные Ролло. Какое-то время она глядела на них, и вдруг стремительным движением смела золото на пол и стала топтать ногами в шнурованных башмачках, рыча словно дикий зверь. Если бы Ролло мог видеть её сейчас, он не поверил бы, что это она – всегда ровная, тихая Снэфрид, с её мягкими замедленными движениями и тягучим медовым голосом.

Новый порыв ветра ворвался в окно, стукнул открытым ставнем. Волосы Снэфрид упали на искаженное яростью лицо, когда она наконец в изнеможении, тяжело дыша, рухнула на ложе.

– Ненавижу!.. Ненавижу!.. – глухо рычала женщина, впиваясь зубами в мех. – Да провалится рыжая в Хель[10]из копии и мечей, да покроет все её тело короста, а нутро изъест проказа!..

Так Снэфрид давала выход своей ярости, так она кляла ту, что вытесняет её из сердца мужа… В отчаянии Снэфрид стала подвывать. Вот оно – бессилие, полная немощь. Ибо финка уже осознала, что все её проклятья разбиваются о незримую стену, которой окружена рыжая невеста Атли.

Невеста! Ха, Снэфрид догадывалась, что этого не случится. Иначе зачем сам Ролло так долго тянет со свадьбой немощного брата и рыжей девки? Уже больше года она живет в Руане и положение ее и по сей день непонятно.

К тому же Атли сам заподозрил, что Снэфрид желает его избраннице зла, и позаботился, чтобы девушку хорошо охраняли. Это были только его догадки, Снэфрид была осторожна и Атли нечего было сообщить старшему брату, кроме своих подозрений.

А вот сам Ролло… Атли слывет умным парнем, но у него явно не хватило ума заметить, что Ролло интересуется его невестой куда больше, чем хотел показать.

Сама Снэфрид не была наивной и понимала, что у такого мужчины, такого правителя, всегда будет много женщин. Но кого бы ни приближал к себе ее муж, финка чувствовала, что по своему он верен только ей. А иные… Красавица аббатиса, или дочь одного из франкских воинов, или улыбчивая толстушка рабыня, которую брал к себе на ложе Ролло, – они сменяли друг друга, исправно рожая ему детей, но не имея никакого влияния. Снэфрид же была и оставалась возлюбленной женой. И она не волновалась до тех пор, пока из небытия возникла эта рыжая.

Её привезли в Руан в прошлом году, после того, как Ролло попал в плен к своему сопернику герцогу Нейстрийскому. И оказалось, что помогла ему бежать из неволи именно эта рыжеволосая девушка. Но Ролло сумел увезти ее с собой. Вместе они добрались до границ Нормандии, где Ролло тут же стал собирать отряды для похода, а эту рыжую Птичку, как ее называли, доставил в Руан его верный человек Ботольф Белый.